Гиппократия (постапокалипсис - начало)
Автор Волченко П.Н.
Вместо вступления: Гиппократия (греч. ἱπποκρατία — лошадиная власть) — политический режим, при котором основным источником власти являются лошади.
Гиппократия
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна… и весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
Сара Тисдэйл (перевод Льва Жданова)
Мир крякнул.
Крякнул неожиданно и лихо.
С утра, задав корма птенцам и обойдя свои нехитрые владения, я включил телек, и тут – на тебе.
Планета сошла с ума. Там землетрясение, там вулкан бомбанул, тут с этого шухера ураган начался, торнадо, цунами и прочие радости вселенских катастроф. Я же тогда что смекнул, это наша матушка Земля и задумала, раз этим коньим вирусом, то бишь коронавирусом нас задавить не получилось – вот и взбрыкнула уже не хирургически точно, чтобы только по людскому роду, а так – тактическим оружием массового поражения.
Тогда весь день от телека не отлипал, как зомби, лупился весь день, и только успевал отпадающую челюсть подхватывать, да на место ставить.
- Твою ж мать! – кажется, если исключить крепкие нецензурные выражения, я только это и говорил. Чего-то вменяемого от меня услышать было нельзя. А по телеку тем временем шло одно срочное сообщение за другим, менялись картинки так, что шуба заворачивалась!
- Невероятной силы торнадо, - говорил репортер, придерживая зачем то прическу, будто это была шляпа, или накладка парика, а может и была, а на заднем фоне пейзаж: пустыня, кактусы, убегающая вдаль и ввысь, к черному небу прямая полоса дороги, и невероятный, исполинский извивающийся столб торнадо. Внутри него синие вспышки молний, ветер взметает песчаные бури, что сиротливо ютятся под гигантским столбом торнадо.
Следующая картинка:
- Давно дремлющий вулкан, - желтолицый, с характерным разрезом глаз, репортер, позади него бегают люди по городской улице, транспортный коллапс, с неба сыплет крупными хлопьями сизо-черный вулканический пепел, а там – над городом, черная гора и красное жерло со взметающимися вулканическими брызгами.
Переключаю канал:
- Удар волны цунами не оставил от пригорода, - и снова репортер, залитый дождем, стоит, похоже, на крыше, а позади него, там, внизу, коричневая, бурая вода, из которой торчат крыши и верхние этажи далеко не хибар каких, а вполне себе полноценных пятиэтажек, а может и больше. Но кто угадает то по крышам, сколько там этажей в глубине вод сокрыто. Машины плывут по полноводным рекам улиц, мусор, какие-то бревна, мебель, меж всего этого несущегося, плывущего по бурным водам, видны мелкие фигурки людей, попавшие в поток. И на прочих крышах, еще не затопленных, тоже люди.
Щелчок пульта:
- Страшной силы пожар, - диктор вещает с борта вертолета, а под ними, на земле – пламенно-черное море пылающего пожара. От дыма не видно ничего толком – только огонь внизу, будто влетели на вертолете в черное марево над океаном Ада.
Щелчок.
Щелчок.
Щелчок.
Отбросил пульт в сторону, выскочил на улицу, уставился в одну сторону, в другую, в третью. Тишь да гладь да божья благодать. Зеленые поля, чуть подвыгоревшие от жаркого лета, едва-едва угадывается шум далекой реки, виден ее блеск, горы вдали все так же таранят своими белыми шапками облачные выси, леса, неловко замершие в отдалении от моих золотых полей пшеницы, перешептываются кронами. И плывут благостные, отнюдь не штормовые, облачка по синей глади неба.
Ничего.
А где-то далеко сейчас ураганы, шторма, пожары, извержения, цунами. Где то умирают люди, рушатся города, огненная лава потоками подступает к наводненным транспортом и людьми улицам, и смерть-смерть-смерть.
Я будто оказался на другой планете, будто разделилось все разом на здесь и там. Там был ад, а здесь был рай.
Даже мысль предательская проскочила: может я с ума сошел? Может привиделось? Может…
Вбежал в дом, уставился в телек.
Нет.
Не привиделось.
Итак стал первый день Большого кряка привычного мироздания.
***
Следующий день был не лучше, да вот только на следующий день я старался особенно не заглядывать в то, что вещает там этот зомбоящик. Побольше провел времени в поле, побольше с цыплятами, а особенно хорошо прогулялся с Цезарем и Витькой. Цезарь – старая моя добрая коняка, тихий, спокойный, добрый до полного безобразия. А Витька – это мой ослик, тоже друг не первой молодости. Да, понимаю, что должен был их обозвать Юлием и Моисеем, в виду того самого мультика, да только появились они у меня чуть пораньше, чем увидел я злоключения Алеши Поповича.
Но все же, ожидание, жуть от грядущих, затаившихся в зомбоящике, новостей – не отпускали. Как дыра на месте высаженного зуба – так и хотелось проверить, а чего там случилось еще? А где? А как? В Австралии? Или таки на США примчалась жуть несусветная? А может опять многострадальным японцам досталось откуда не ждали? Хотя нет – те ко всему и всегда готовы.
Зашел в дом, когда уже стемнело. Ноги гудели от усталости, глаза слипались после долгой прогулки, после трудов дня. Перед тем, как скрипнуть дверью в сенцы, уселся на лавочку у дома, уставился в далекое ночное небо, закурил. Спокойно же все – вон, звездочки перемигиваются, балуют, кузнечики развеселились, почуяв ночную прохладу, и давай как запевать своим хоровым стрекотом, луна уставилась вниз, на меня, на горы, на поля, и тоже этак благосклонно поглядывала своим рябоватым округлым ликом.
Вообще, в близи от города, не бывает ни звезд таких, ни Луны, ни, тем более, заздравных песен ночных полей. Там машины, там неподалеку заводы громыхают, шумят, пугают, там дым, там смог, там гвалт людской – все это вспугивает природу тихую, а природа же – она тишину любит. Хотя, и водопады есть, а те шумят то – дай дороги! Ну да и ладно, у каждого свое мнение о том как в мире все устроено, у меня такое вот – природа это тишина, да чистое небо.
Притушил чинарик об нос кирзового сапога, бросил его в банку, да и пошел в дом. Там разжег печь, закинул пару поленцев – тепло еще, зачем топить по серьезному, поставил чайник. Зомбоящик принципиально не включал. Пусть все страсти в нем побудут, а мне тут поспокойнее от этого станет. Скоро вон, вообще забот будет полон рот. Осень. Страда. Делов – уйма!
Включил шарманку старого винилового проигрывателя, еще родительский, чего добру пропадать – зачем выбрасывать, да и винил, говорят, в цене только растет, поставил Высоцкого, пока шуршало еще до песни, взял с тумбочки книжку, Рея Бредбери вроде, про Марсиан там, про красных и зеленых человечков, да и уселся в кресло.
Понял, что не то, когда одну и ту же строчку с десяток раз перечитал, а в промежутках все на зомбоящик поглядывал. Не – не уймется душенька, пока не посмотрю, что там творится. Но все одно не торопился. Чаю заварил, неспешно сваял себе пару бутеров, и только потом, усевшись все в то же кресло, поставив перед собой на столик снедь, взял пульт. Нажал на зеленую кнопочку и…
Вчера то хоть по разным каналам можно было что-то найти из того, что сначала включать собирались. Там музычка какая, ток шоу, или кино, а сейчас. По всем каналам только репортеры да говорящие головы дикторов. Там, тут, вон там, и до кучи еще где то здесь, что-то случилось и приключилось.
Остановился на канале, где серьезный дядька в очках и при хомуле, рассказывал об ужасах прошедшего дня. Не хотелось сейчас смотреть на эти жуткие репортажи. Он перечислял попросту где и что приключилось. Особенно я про Россию матушку внимательно слушал, днем то я, дурак, все ж надеялся, хоть и ни разу в это не верил, что, блин, богоизбранная земля, что не коснется нас ничего, но нет.
Дядька в очках да при хомуле, рассказал, что Чукотку попросту порвало извержениями, что нет уже здравниц ни Сочи, ни Анапы, да и Крым уже не наш, а скорее владения седобородого старика Посейдона. Где-то там, ближе к Армении, опять потряхивает от землятресений, а тут, в нашей до толе спокойной области – заполыхали пожары, да еще и откуда-то из восточных земель, прется в нашу сторону напасть какой и не было отродясь – саранча. Я истерически расхохотался:
- Саранча! – хлопнул себя по колену, - Казни Египетские. Еще и небо огненное, и реки наполненные кровью подать сюда…
И заткнулся, потому как дошло. Это уже не там, это уже где то здесь. Не сложилось у меня пожить в мире поделенном на два – там и здесь, не сложилось.
Выскочил из дому, добежал до середины поля, остановился. Да, тихо, да, ветер волнами колышет подкрашенную серебром луны колоски, да вот только – вон там, далеко-далеко еще красное зарево то ли в небе отражаясь, то ли над пожарищем – горит. Там идет огонь. Вон он – новый мир. Вон он…
Пошел спать. Да какой там спать. Бухать.
***
Утро, завывает за окном злой ветер, дребезжат стекла. Пасмурно. Башка трещит. Воняет гарью. Двинул рукой, послышался звон стекла, что-то глухо упало на ковер. Сел, уставился перед собой. Две пустые бутылки на столе, одна на дорожке ковровой, с горлышка булькает, темное сырое пятно под горлышком ширится. Взгляд на окно. Сумрачно, какие-то хлопья поналипли на стекло, мимо проносятся. Вонь еще эта от гари забивает нос.
Встаю. Еще не отошел, еще пьян, хоть и бодун уже схватил.
Подхожу к окну. Вглядываюсь. Ничего не понимаю. Открываю форточку и тут же захлопываю ее. Гарь. Пепел несет. Ветер как из печки – горячий, знойный, злой.
- Как бы не сгореть, - мычу себе под нос, прусь в сенцы, прихватив по дороге чайник с печи. Пью на ходу.
Выхожу на двор. Палит. Пожара не видно, но все застлано дымом, вонь прет, еще и жара бешеная, и ветер – откуда такой ветер взялся? Почти как ураган.
Бросаю взгляд на птичник, а тот распахнут, пара куриц и небольшой выводок цыплят – все что не разбежалось. И когда это я открыть успел? Видимо по пьяни. Чтобы, значит, не передохла зазря животина.
Иду к «конюшне», как я ее называю. Сарайка простая, здоровая. Подхожу, вижу, что и там ворота распахнуты. Значит ушли мои и Цезарь и Витька.
Захожу – нет. Стоят. Хоть и отвязаны. Никуда не уходят.
Цезарь испуганно всхрапывает, Витька стоит молча и большими глазами смотрит на меня, будто спрашивая: «Что делать будем?».
- Уходить будем, - отвечаю на его взгляд. Подхожу, оглаживаю по мордам и Витьку и Цезаря. Цезарь копытом бьет, всхрапывает громче – не любит он запах перегара, а вот Витька, тот посообразительней что ли, относится к вони из моей пасти с пониманием, тычется в меня большим своим лбом, прядает длинными ушами.
Иду в дом. Включаю телевизор, и под его бубнеж, начинаю потрошить шкафы. На пол летят вещи, не такие, какие на выход, те что в город одевал, а простое и ноское. Набиваю рюкзак, сумку, изредка поглядываю на экран, в голове какая-то пустота и отупение, никак после вчерашнего не могу прийти в себя.
Какие-то репортажи, то и дело помехи рябью пробегают по экрану, диктор растрепанный, взгляд в камеру потерянный, читает то ли от волнения, то ли от того, что голова не на месте, сбивчиво, едва ли не по слогам иногда. Выглядит он явно как человек не на своем месте. Нет ни лоска, ни ухватистости, да еще и это чувство, будто он, диктор этот, туповат. Как слова спортсмена депутата: что-то говорит, но по всему видно, что сам своих слов не догоняет, не понимает, и скорее даже не рассказывает, а пересказывает – вольно и с ошибками. Так и тут – читает, рассказывает, но никак не погружается сознанием.
Собрал рюкзак, две спортивные сумки, и еще пару сумок с продуктами. Сделал две ходки в конюшню, навьючил своих верных животин. Глянул на горизонт. Огня не видно, но над кромкой вершин деревьев видно уже пляшущее марево. Прислушался – вертолетов не слыхать, значит тушить не будут. Да и как тушить, если всему и сразу амба наступила. Сильный порыв ветра забил легкие острой гарью, так что закашлялся, глаза защипало.
Но уходить рано. Выловил оставшихся птенцов и наседок, выбросил их за плетень. Теперь пусть сами разбираются – не оставлять же их тут, а так… может и выкарабкаются.
Снова дом, выгреб из холодильника жратву, из подпола достал, то что можно унести, бросил сверху на хавчик пару книг, и все. Остановился на пороге, оглядев на прощанье все то, к чему так привык. Кухонька, печка, вход в комнату, где на стене веселенькие обои. Все думал, что обженюсь когда-то, будет ребеночек, и комната эта будет детской, в сторону взглянул, там зал, там телек что-то бормочет. В голове муть, пустота – думать тяжко. Наверное от дыма, да и от бухла то же… Как и тот диктор – не на своем месте, тоже тупой, тоже растрепанный, и глаза, наверное, как у обдолбанного таракана.
- Прощай, - сказал пустому дому, бормочащему телевизору, и вышел.
Дорога до города была не из близких. Обычно на машине ехал, а сейчас… смешно сказать – не вспомнилось мне что-то про машину. Уже когда выезжать стали с Цезарем да Витькой, тогда только вспомнил.
Соскочил с телеги, подбежал к гаражу, калитку распахнул, за руль сел – ключи у меня всегда в замке зажигания висят, раз-другой попытался завести – фырчит и глохнет. Только когда вылез глянуть, почему же не заводится, дошло, что не открыл ворота.
Открыл ворота, откинул капот. Уставился на мешанину внутренностей. Уставился и не понимал, а в чем же дело. Даже ни единой мысли не проскочило – с чего начать смотреть? В голове крутились умные слова: карбюратор, аккумулятор, свечи, поршни, да только вот слова словами и оставались. Ничего не мог сообразить, будто не отлаживал свою ниву из сезона в сезон, будто я ее вдоль и поперек не перебирал с десяток другой раз.
Вышел, тут же ветром надуло на спине пузырем ветровку, уставился на горизонт. Дыма то сколько, и может кажется, а может и нет, но вроде как слышу, как там, далеко-далеко, идет огненный пал, треск слышу. Наверное причудилось, придумалось. Ветер крепчал, ой – не ко времени он, совсем не ко времени. А на небе – ни облачка. Как специально, как будто для того, чтобы пожару проще шлось. И саранча…
Рассмеялся, аж до коликов, до молоточков в висках, до слез. Саранча – смех да и только.
И снова к Цезарю и Витьке, к телеге. Уже мысль была, что ушли они, нет – стоят, щиплют траву, большими глазами поблескивают – по сторонам смотрят, фыркают.
- Поехали, братцы, - взгромоздился на телегу, взял вожжи. Цезарь тронулся с места даже без лаконичного «Но», и Витька поплелся рядом.
Город. До города далеко.
***
Пустая дорога, долгая. Это на машине, поддав газа по пыльной дороге, можно было долететь за день, а так, на Цезаре, чтобы не загонять – это все было медленно и неспешно. Хорошо, что хоть через мост, через реку проехали – и то большая радость. Через вечно гремящие пороги внизу через марево влажных брызг, дым переходил нехотя, терял свою едкую злость, становился неприятно пахнущей дымкой.
Как только перебрались через реку Цезарь пошел бойчее, а Витька, так и вовсе огласил окрестности своим радостным «Иии-аааа!», и, этак бойко и радостно ударяя копытами о дорожную пыль, пошел на обгон.
- Витька, не буянь, - сказал я, достал из сумки полторашку с водой, отхлебнул. Оглянулся – там уже видно было зарево пожара, хоть и не ночь еще, но уже вечерело. Вовремя ушли, если бы задержались на денек – лежать нам сейчас там.
Пока ехали, видели исход животных. Нет, ни медведей, ни волков не повстречалось, а вот зайчишки, да один разок лось – попались. Бежит живность. Ну и верно делают.
Пока не отошел еще день, достал книгу. Все ту же самую, про марсианских человечков, как же там автора этого… Глянул на обложку, и едва не по слогам прочел «Мар-сиа-нские хро-ники». Хроники – слово какое интересное. Это же уродов, ну там неполноценных так называют. И отчего этот… Забыл глянуть, как его..
Снова посмотрел на обложку. Рей Бред-бе-ри. Да, Рей этот, и чего он про уродов то писал? Посмотрел на торчащую закладку – почти середина книги. А было ли там про уродов? Почему-то вспоминалось с трудом. Надышался. Как есть надышался. Открыл книгу, стал пытаться читать – ничего из этого не выходило. Слова прыгали, буквы быстрыми тараканами уворачивались от взгляда, не давались.
- Поздно, - не понятно к кому обращаясь, будто перед кем оправдываясь, сказал я, - Спать пора. Эй, братцы кролики, спать будем?
Телега все так же скрипела, все так же неспешно шел цезарь, впереди маячил серый зад с хвостом с кисточкой Витьки, да еще и уши забавно от этого зада в стороны торчали. Я вдруг рассмеялся, мне показалось это очень смешным, что вот так – задница с ушами ослиными. И тут же вспомнил о саранче и почему-то расплакался. Глупо.
- Тпррр, - натянул поводья, Цезарь встал, поднял голову, прядая ушами. Не обернулся, - Спать будем.
Снял с него хомут, чтобы мог попастись, сам залез в телегу, сумку с вещами под голову, и закрыл глаза.
***
- А ведь ты хорошая скотина, умная, я ж по глазам то вижу, - голос сквозь сон, а может и снится.
- А хозяин то твой, дурак, и спит же и… - не снится!
Соскочил, разул глаза. Светлое марево рассветное, стелется белый туман, гарь эта в нос опять набилась. Зябко и холодно. Рядом с Цезарем мужик какой-то в джинсе стоит, в кроссовках модных белых, треплет коняку моего по гриве.
- Ты кто? – выпалил я.
- Дед пихто, - бросил в ответ мужик, и ко мне повернулся и я увидел ствол у него заткнутый за пояс, - сам то кто?
- Димка я, - протер глаза, - ты откуда взялся.
- Приехал, мля, ты че скотину на ночь не привязал?
- А Витька где, - до самого так и не дошел правильный смысл его слов. Вдруг бы ночью Цезарь ушел, а Витька… тот похоже ушел.
- Кто?
- Осел.
- Сам ты осел. Там он, - ткнул пальцем куда-то мне за спину, - пасется.
Я оглянулся, увидел квадроцикл, и дальше, за ним, на небольшом пятачке стоял мой Витька, на меня поглядывал, будто спрашивая: «Что за кипишь?».
- Откуда ты? – снова я.
- Откуда надо. Сам откуда?
- С… - тяжело было вспомнить, откуда я. Помнил дом, помнил как уходил, ниву свою в гараже белую вспомнил, а как в народе это называлось… Слово сложное. На «Займ» похожее, но денег там вроде не было, - с заи… заим…
- С заимки?
- Ага, - быстро кивнул.
- Это там где поле.
- Да, было поле.
- Не местный что ли? Вспоминаешь.
- Хозяин я там. Был.
- То-то, что и был. Там вроде горит все.
- Ага.
Мы замолчали. Я что-то пытался понять. Вроде бы он мне чего-то не сказал. А, да. Кто он.
- Ты кто?
- Миша.
- Откуда?
- Там, внизу, - снова пальцем ткнул, - я там. Там этот. Как его. Особняк. Дом короче. На выходные взяли… взял. С братками.
- Сняли?
- Точно! Сняли! Ты башка, парень. Сняли!
- А это у тебя, - пальцем в пистолет ткнул, - настоящий?
- Что? А, это… Да, настоящий. Хочешь пострелять? Я знаешь как стреляю. У меня патронов много. Вот. – он откинул в сторону полу джинсовки и я увидел кучу обойм в специальных кармашках.
- Можно?
- Да. Только я с утра тоже хотел пострелять. А он не работает.
- Как?
- А хрен знает. На. Попробуй.
Мне все не давало покоя глупость какая-то во всем этом. Все казалось каким-то неправильным, вот только я не понимал, что именно. Я ехал в город, да, я вчера собрал вещи и поехал в город. А поехал я в город, потому что саранча… Нет – потому что пожар. Огонь. Я выпустил птиц, и поехал в город. А еще я не мог разобраться с машиной. И книга…
- Эй, брат, ты чего затупил-то? Стрелять будешь?
- Да подожди ты, - я оглянулся. Вот она. Книжка про тех уродов. Название смешное: «хро-ни-ки», - слышь, Миш, а хроники – это ж уроды?
- Так и есть, уроды.
- Нда, - взял книжку, открыл на закладке. Светло, хорошо видны строчки, да вот только… Я смотрел на буквы. Это «Т», это «а», эта вон «в», но вот только я их никак не мог собрать в слова.
-Е-гы-о з-о-л-о-т-ы-е гы-л-а-з-а, - кое-как, по буквам, прочитал три слова.
- Что на?
- Ничего. Говорю «его золотые глаза» - читаю я.
- Дай, - он подошел, взял из моих рук книгу, попытался прочитать, - тьфу, гадость какая. Она у тебя на китайском что ли?
- Да не…
- Белиберда, - отбросил книгу в сторону, резко выдернул из-за пояса черный пистолет, уставил его стволом на меня. Я замер, - на, будешь стрелять?
- Давай.
Взял пистолет. Он был тяжелый. Навел его на дерево, нажал на курок. А он не нажался. Еще раз и еще…
- Не нажимается?
- Ага.
- У меня тоже. Сломался.
- А может там что-то специальное.
- Рухлядь, - он отбросил пистолет в сторону, и тот упал рядом с книжкой об уродах какого то не русского писателя. Какого же. Имя такое короткое, но сложное. И почему-то я вспомнил детство, мне вдруг показалось, что мы ведем себя как мальчишки, совсем мелкие, глупо мы себя ведем. А потом… да нет вроде. Нормально.
- Поехали уже.
- Куда. Я в город еду.
- Не едь ты в город, там одни дураки.
- Почему?
- Братаны мои в город сбежали, когда все это, ну это, началось.
- И?
- Ну раз сбежали, значит дураки. Тут же не город. Тут лучше.
- Чем?
- Ну тебе плохо?
- Нет.
- Значит они дураки.
Он уселся на свой четырехколесный моцик, и тупо уставился на руль.
- Эй, брат, - крикнул он мне.
- Чего?
- А как эта байда едет.
- Твоя байда, ты знать должен.
- Он не едет.
- Там что-то сделать надо и поедет.
- Глянешь?
Мы смотрели на руль. Мишка помнил ,что дело где-то там - на руле. Но что – понять не мог. Я покрутил ручки туда-сюда, переключили что-то и что-то щелкнуло, но так ничего и не зафырчало, не поехало.
- Тоже сломался. Хрень какая. Все ломается.
- Да, и книжки на китайском стали.
- Что?
- Да ничего. Поехали со мной.
- Куда? В город? В город я не поеду. Поехали ко мне. У меня там бухло есть и еще что-то.
- Что?
- Не помню, как называется, но улетно. Ганж! Точно! Ганж есть!
- Что это.
- Покуришь узнаешь!
Мы вместе запрягли моего коняку. Имя у него такое – понтовое, какое – не помню. Зачем такие имена давать? Вон, Витька – там понятно. А тут…
Поехали. Миша то и дело соскакивал с телеги, забегал вперед тыкал мне пальцем туда вон и туда, там поворот будет, там еще что, только вот зачем – дорога то она одна. Глупый он этот Мишка, хоть и богатый. Это он мне по дороге сказал. Что у него бабла не меряно. Лаве, говорит, хоть жопой жуй. Прикурить от сотки баксов – не вопрос ваще!
- А баксы – это что?
- Это как деньги, только лучше.
- А у меня почему таких нет.
- Ты че, брат, у всех есть.
- А у меня не было. У меня вот, - достал из сумки кошелек, оттуда бумажки разноцветные, - у меня такие. Баксы?
- Не, не баксы. Они зеленые и на них мужики.
- Так вот, мужик какой-то, - показал я на красной бумажке на мужика.
- Не, там не целиком, рожа только. Жаль пушка сломалась. Я бы ща популял.
- Я бы тоже. Жалко пушка сломалась.
- Жалко.
Витька громко иакнул у меня под ухом.
- Ах ты ж скотина, че пугаешь, мать твою за ногу, - сплюнул на дорогу Мишка.
Уже ближе к вечеру мы добрались до его дома. Как он называл… особ… особенный дом короче. И правда. Большой, белый, сад красивый, деревья стриженные. Тачка большая рядом с домом.
- Машина что, ездит?
- Неа, утро бился – во, - указал на стекло выбитое, - не открывается. Тоже сломалась. Все ломается.
- Хрень делают, вот и ломается.
В доме было бухло. Бутылки. А еще ганж. Мы его курили. А еще баксы были. Мы от них закуривали. А потом почему-то у нас сломались спички. Нет, они не сломались, чтобы пополам, но они не зажигались. Мы доставали сначала спички по одной, пытались чтобы они загорелись, только они не загорались. Мы достали еще коробки – много коробков, но и там спички тоже испортились. Я смотрел на них, на рассыпанные по полу спички, и не мог понять, что происходит.
- Может мы тупеем?
- Что?
- Тупеем говорю, - Миша сидел на полу, как кукла – смешно распялив ноги, и разглядывал спички.
- Не, не тупеем. В городе – тупеют. Я по телеку видел. Там говорили. Замечено там, мля, что люди там, бла-бла-бла, падение какого-то инте… ин… короче - тупели. Тупили. И… Спички сломались, - и он заревел. Больше мы ганж не курили – не было огня. Мы пили.
А еще на нас смотрели коняка и ослик. Они фыркали и ржали. Мы на них то сначала обижались, то ржали над ними. Мишка попытался влить в ослика то, что мы пили, и тот толкнул его головой. Мишка обиделся. Ослик сказал и-а. Мы рассмеялись.
Потом снова пили. А за рекой горел лес.
Опять смеялись и пили, только бутылки сломались. В них было из них не лилось. Мешало что-то литься. Мы разбивали их над большим белым тазиком, много-много разбивали, а потом черпали кружкой.
Нам почему-то было смешно.
Не помню.
Было плохо.
Рядом был дядька он рычал на меня. Показывал пальцем на рот. Говорил «Ам». Есть наверное. Хотел. Наверное. Я дал еды. Она из белого ящика. Холо… холо-дильника. Он ел.
Он, дядька, почему-то не ходит. На четвереньках и только редко разгибается.
Он поймал крысу и съел. Зачем? Есть еда. Я ему даю. Он ест. Еды мало. Может не давать?
Коняка ходит за мной. Фыркает. Хватает зубами за шиворот тащит. Ослик говорит «ИА» и я смеюсь.
Не давал дядьке еды. Еды мало. Дядька злой. Рычит.
Я глупый.
Дядька кусался.
Мы подрались. Дядька убежал.
Дядька хотел убить коняку. Мы подрались. Дядька убежал. Кидал в меня камнями. Рычал.
Злой дядька.
Коняка хороший.
Ослик хороший.
Они уходят.
Коняка ржет, ослик кричит ИА.
Я пойду с ними.
Коняка дал мне веревку.
Я за нее держусь. Идем. Я держусь, а коняка ведет.
Коняка умный.
Ослик умнее.
Они добрые.
Коняка, город, еда.
Ведет.
Ослик показывает ягодки.
Иа добрый
Коняка добрый.
***
Им было жалко хозяина. Он стал глупым. А они стали понимать, что он стал глупым. Почему – не понятно. Хозяина было жалко, поэтому они его не бросали. Вели следом за собой. Иа шутил над хозяином, а когда тот хотел есть – показывал ягоды и грибы. Конь фырчал и ругался. Они знали, что хозяина надо отвести в город. Может быть он там выживет. Будет жалко, если умрет.
- И-а, - сказал ослик, - и-а-ы-к-он
- бр-ры-да, - ответил конь.
И они друг друга поняли.
Наступал рассвет. В подступающем неясном свете были видны очертания домов вдали – город. Город вчерашних хозяев, что уступили место новым.
Кому интересна аудиоверсия данного рассказа, она вскоре появится на канале youtube.com/channel/UC6L6_Ip1hxQ4LnE2LrEo99A. Да и вцелом - хороший канал, душевный. Такие дикторы, что не ломятся за модными жанрами, а читают от души, что нравится - редкость ныне.
Перерыв на туалет
Оригинал
Комикс в соцсетях:
t.me/theycantalk_rus
vk.com/theycantalk
Ковбойская стрельба на коне
Может быть основана на реконструкции исторических событий Дикого Запада.
Применяются холостыепатроны, сертифицированные для поражения воздушного шара-мишени в радиусе шести метров.
Мы в Telegram: СПОРТИВНЫЕ ДЕВУШКИ
В Бурятии вывели новую породу лошадей
🐴В Бурятии вывели новую породу лошадей с повышенной мясной продуктивностью и при этом неприхотливую к условиям содержания и кормления. Кроме того, она умеет защищать свое потомство от волков.
Источники:
12 июля на ТВ-3 станет больше добра: канал запускает шоу «Лучший друг человека»
На ТВ-3 состоится премьера социального проекта «Лучший друг человека» о четвероногих питомцах, проявивших чудеса героизма. Порой самые обычные животные оказываются способны на такие бесстрашие и преданность, которые свойственны далеко не всем людям. Они спасают хозяев из пожара или помогают избежать нападения на улице, преодолевая собственные фобии. Но и человек не остаётся в долгу и идёт на отчаянные поступки – иногда даже рискуя жизнью, чтобы выручить из беды пушистого друга.
«Лучший друг человека» продолжит серию «Историй одного спасения», рассказывающих о невыдуманных случаях, где люди оказывались на грани жизни и смерти, но были спасены. В эту линейку также входят проекты «Вернувшиеся», «Врачи» и «Герои», которые выходили на ТВ-3 и не оставили телезрителей равнодушными.
Участников «Лучшего друга человека» и их питомцев искали по всей России. В Томской области, например, кот по кличке Семён спас своего хозяина и его девушку от смерти под завалами, когда в доме неожиданно обвалился потолок. А в Саратове ещё один отважный кот разбудил своего хозяина во время ночного пожара в квартире: мужчина уснул с включенным телевизором, а его домашнее животное всеми силами пыталось сообщить ему об опасности.
Ведущей проекта стала актриса, певица, шоувумен и большая любительница собак – Надежда Ангарская. Зрители знают её по КВН и шоу Comedy Woman на ТНТ. В 2020 году Ангарская выиграла реалити-шоу канала ТВ-3 «Последний герой. Зрители против звёзд».
И ещё одна КЛАССная новость! Было бы слишком просто только показать «Лучшего друга человека». Поэтому в группе ТВ-3 в Одноклассниках стартует всероссийская акция «КЛАССный обед». Принять в ней участие легко: достаточно поставить «класс» под постом в соцсети и рассказать о флешмобе друзьям. Мы переведём все «классы» в килограммы корма, помножим на 3 и передадим их в фонд помощи бездомным животным «РЭЙ». Каждый ваш «класс» поможет накормить одну собаку или кошку! А ещё вы сможете вместе с представителями канала приехать в приют, передать корм и познакомиться и пообщаться с теми, кому так нужны любовь и забота.
В первом сезоне проекта канал расскажет самые необычные истории, которые ещё раз напомнят людям о том, что животные – действительно самые преданные и бескорыстные друзья. Один эпизод длится 48 минут, всего в цикл войдёт 16 серий. «Лучший друг человека» будет выходить раз в неделю на ТВ-3. Премьера состоится 12 июля в 14:30. Не пропустите программу, которая действительно – лучший друг человека!
Сможете найти на картинке цифру среди букв?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Лошади Конного театра: Радость. Или грустная история со счастливым концом
Сегодня создательница и художественный руководитель Конного театра Лариса Луста расскажет историю одной из лошадок по имени Радость. Этой историей мы начнем серию постов о наших четвероногих артистах. Предоставляем слово Ларисе:
Эта история началась со звонка моей знакомой. Она мне рассказала, что человек купил жеребенка. Наигрался. Устал. И бросил. Лошадь как-то попала к алкашам, которые держат ее в холодном сарае с низким потолком и полиэтиленом на окнах, почти не кормят, и долго она так не протянет. Что хозяин согласился подписать договор купли-продажи за условный рубль, но нужно найти того, кто возьмет лошадь себе. И сделать это она просила меня.
Согласилась я не сразу. Но Татьяна была убедительна: «Ее зовут Радость! Будет тебя радовать!». Я ярко представила себе набор ожидающих меня «радостей», но имя меня подкупило, а лошадь было реально жалко. И я согласилась. Но с условием, что Таня найдет передержку для карантина. Рисковать здоровьем своих и постойных лошадей я не могла.
Забирали Радость с полицией. Алкаши перегораживали дорогу, кидались с вилами, подсовывали липовый договор, но все же кобылу отдали. Через месяц после карантина Радость приехала ко мне.
Сказать что она была худой - это ничего не сказать. Когда мы отвели лошадь в денник и дали сено, у Рады (так мы ее теперь коротко называем) были такие глаза, которые не забудешь! Она встала между нами и сеном и стала его охранять. Ее пришлось ко многому приучать: к шлангу с водой, к пшикалкам, солярию и даже морковке. Я полностью ее обследовала и прорентгенила. На удивление, девочка оказалась целой и здоровой.
Год Рада просто бегала в левадах и отъедалась. Она была пуглива, но послушна. Словно боялась нам не угодить. Однажды, перебирая документы, я заглянула в ее паспорт. Раньше как-то не придала ему значения. Радость оказалась не просто чистокровной верховой, она была единственной дочкой известного конкурного жеребца Торранса и внучкой знаменитого американского жеребца Супер Момента. Тогда ко мне как раз приехала Маша Г. Миниатюрная Маша очень подходила к легкой Раде. Я предложила Маше попробовать потренироваться на Радости. К тому времени мы уже подъездили Раду, но подходящего всадника на нее не было. Маша согласилась. И мы увидели маленькое чудо! Кобыла имела прекрасный природный прыжок. Она была легкая, смелая и маневренная. Они с Машей идеально подходили друг другу.
Но обстоятельства вносят свои коррективы, тренер не мог больше ездить тренировать Машу к нам. Рада опять осталась без всадника. И, каюсь, я решила Раду продать.К этому моменту лошадь была в хорошей форме и прекрасно подходила для юношеского спорта. Покупателя я подбирала внимательно. И мне очень понравилась девушка, которая приехала со своим толковым берейтором. Радость им очень понравилась, и они попросили привезти лошадь на ветеринарные тесты, и чтобы ее там заодно посмотрел тренер. Мы приехали. Ждали долго. Сначала на Раду посадили девочку лет 13-ти. Девочке лошадь понравилась. Затем села сама тренер. Она отпрыгала маршрут и сказала, что лошадь хорошая. Пара месяцев и можно выезжать на старты. Мы с хозяйкой пошли ждать ветеринара и обсуждать договор.
Ветеринар опоздала на два часа. Приехав, она не извинилась, а заявила, что не любит Ч/К (чистокровных верховых). Посмотрела лошадь и стала делать тесты на хромоту. Правую ногу она сделала нормально. А левую скрутила в бублик и пережала второй рукой сухожилие. Я это увидела и спросила не слишком ли сильно она сжимает ногу? Мне ответили: "Нормально!" Рада несколько шагов показала легкую аритмию и дальше побежала ровно. «Она хромает!» - заявила ветеринар! Я возразила, что это не так и предложила сделать рентген. Далее заявление было гениально: «Даже, если рентгены будут чистые, она захромает в ближайшее время!: Я могу ее проколоть, если захотите!»
От чего ветеринар собиралась колоть лошадь и чем, я уточнять не стала. Я сказала, что мы едем домой, и завтра я пришлю снимки. Мне вдруг стало ужасно стыдно и за себя, и за все происходящее. Стыдно перед лошадью. Словно вся подлость человеческой натуры вновь начинала возвращаться в ее жизнь. Передо мной стояла Рада, которая два часа тряслась в коневозе, еще два часа ждала когда освободится манеж, и ее посмотрят. А потом так старалась! Почти час она бегала, шагала, прыгала, не зацепила ни одной палочки, не растащила, не испугалась, не обнесла! Словно хотела показать: "Смотри, какая я хорошая! Смотри, как я умею! Зачем ты меня продаешь?"
В коневозе я чмокнула лошадь в нос и сказала: «Едем домой! Прости меня!»
На следующий день я вызвала ветеринара. Мы сделали снимки и тесты. Все было идеально! Я отправила результат покупателю, но лошадь продавать не стала. Этим летом Рада стала мамой. Она родила нам красивого крупного жеребенка от нашего импортного жеребца. Жеребенок полная копия папы. Скоро Рада вернется в тренинг.
Пару раз Раду хотели купить. Но Радость не продается. От радости не отказываются. )))