ДЕНЬ ПОСЛЕ БОЛЬШОГО СРАЖЕНИЯ Из воспоминаний командира пулемётного расчёта кайзеровской армии Доминика Рихерта
25 апреля 1918
На рассвете англичане снова начали бешено нас обстреливать, примерно час. После этого всё почти стихло. Начался прекрасный весенний день, ярко и весело светило солнце. Какой контраст: природа просыпается к новой жизни, а бедные одураченные люди истребляют друг друга. И все так хотят жить! Однако с упрямством кучки великих должны смиряться сотни тысяч простых. Этого нам не изменить. Отказываешься подчиняться – будешь попросту расстрелян. Подчиняешься, тоже можешь быть расстрелян, но имеешь шанс выскочить из западни. Так и подчиняются, даже если очень мало желания.
К 10 часам утра приполз один солдат из нашей роты и сообщил, что ротмистра только что нашли тяжело раненым. Он примерно с четырёх часов вчерашнего вечера лежал один в камыше водоотводной канавы. Кто добровольно вызовется вытащить его оттуда, будет повышен в звании и получит Железный крест. Из моего расчёта вызвался стрелок Ланг, из другого – ефрейтор Бек. «Если я вернусь оттуда живым, - сказал Ланг, - я в любом случае не пойду больше на передовую!». «Разумеется», ответил я. Оба поползли назад. Ротмистра ранили вчера вечером, когда он от нас хотел пойти в резервный взвод. К полудню ужасно захотелось пить. Мой кофе частью был выпит, частью роздан стрелкам. Тут мы увидели рядом большую воронку. Один стрелок пополз туда с котелком и, как он верно предположил, нашёл скопившуюся на дне воду. Он исчез в воронке, чтобы тут же появиться с котелком и приползти назад. Но что за бурду он принёс! Чистая глиняная каша. Мы приложили носовой платок к другому котелку, чтобы всё просочилось и чуть очистилось. Затем каждый глотнул этого отвратного пойла.
Я рассматривал местность, прикрытый установленным пулемётом. Кругом вспаханная земля и воронки. Между ними трупы. Перед нами сбитый аэроплан, чуть дальше подбитый английский танк и примерно в километре расстрелянная деревня Каши. Так что наша атака провалилась, хотя мы примерно на восемьсот метров вклинились в расположение англичан и, как известно, захватили две тысячи пленных. Я был убеждён, что англо-франко-американский фронт больше не шелохнётся. Впереди правее, примерно в двух километрах лежал городок Вилье-Бретоньё, который представлял собой груду развалин. Я осмотрел через бинокль со всех сторон английский фронт. Никаких признаков жизни, только поднимающиеся в небо дымы немецких гранат. Над нами разыгрывались жестокие воздушные бои, в которых участвовало более тридцати самолётов. Трое из них рухнули, двое в огне, третий упал быстро как стрела.
Тут нас окликнул расчёт соседнего пулемёта, нет ли у нас воды. Они уже изнывали от жажды. Один из моих ответил, что в большой воронке наверняка скопилось чуть-чуть воды; мы давеча брали её. Стрелок Шробак, дерзкий берлинец, пополз туда и исчез в ней. Скоро он появился с полным котелком и хотел в пару прыжков достичь нашей воронки. В тот же момент прямо над нашими головами просвистела граната и взорвалась едва ли в двух метрах позади нашей воронки. В ужасе мы пригнулись как можно ниже. Потом я поднял голову и увидел Шробака. Он лежал в двух метрах по ту сторону воронки без движения. Т.к. я не знал, убит он или только оглушён, то пополз к нему, чтобы осмотреть. Здесь было не помочь: Шробак получил несколько осколков в живот, так что повылазили кишки. Он был мёртв.
Совершенно неожиданно наша артиллерия открыла заградительный огонь по полосе между нашими и британскими линиями, так что мы как стеной были отделены от англичан массовыми взрывами, дымом и разлетающимися комьями земли. Постепенно огонь стихал. Примерно в четыре часа пополудни внезапно ударила в трёх метрах от нас недолетевшая немецкая граната. Сразу же упала вторая, прямо у ямы соседнего расчёта и почти засыпала людей землёй. Как мы встревожились! Больше, чем от двадцати английских снарядов. Тут прилетела одна и ещё одна. «Закидывайте ранцы за спину, берите шлемы и противогазы! Мы ползём назад! Я не хочу, чтобы меня убило нашими снарядами!», сказал я своим. Мы на животе поползли назад. Но падало всё больше гранат, так что нам пришлось отползти метров на двести. Там мы забились в воронку, а наш пулемёт так и остался. Тем временем все солдаты, лежавшие впереди, уползли назад, не замеченные англичанами. Я считал, что плохо возвращаться без пулемёта и спросил своего ефрейтора Фрица Кесслера, который ночью присоединился к расчёту: «Фриц, пойдёшь со мной за пулемётом?». «Почему нет!», ответил он. Мы накинули ремни для переноски и хотели уже покинуть воронку, когда к нам подполз батальонный адъютант лейтенант Кнапп и спросил, куда мы собрались. Я сказал ему, что мы хотим забрать пулемёт, который пришлось оставить впереди из-за обстрела. Он велел нам быть осторожней. Затем мы поползли вперёд. Было трудно ползти по перепаханной взрывами земле. К тому же приходилось огибать многочисленные трупы. Наконец мы доползли до аппарата. Сперва мы отдохнули в воронке, а затем спустили туда оружие. Я прикрепил два патронных ящика к станку, мы подцепили лямки и поволокли груз, ползком, назад к своим. Усталые и взмокшие мы прибыли к остальным в укрытии. Лейтенант Кнапп, ползя мимо нашей воронки, увидел, что мы снова владеем пулемётом. Он спросил моё имя и поставил в своём формуляре крестик против него. Этим он показывал, что я получил бы Железный крест первого класса.
Медленно вечерело, затем спустилась тёмная ночь. Я надеялся, что этой ночью нас сменят. Но час шёл за часом, ожидание напрасно. Англичане снова открыли по нашему тылу мощный заградительный огонь. У них, казалось, полным-полно боеприпасов. Тут начало слабо моросить. Потом сильнее. Надевать шинель я считал неуместным, т.к. если нам придётся спасаться бегством, она будет мешать. Мало-помалу все мы до нитки промокли, а в воронке появилось глинистое месиво. От сырости мы начали дрожать, но бегать, чтобы согреться, мы не смели, т.к. одиночные гранаты ещё рвались в поле, а британцы частенько прочёсывали местность пулемётными очередями. Наконец я уснул. От расчёта один должен был дежурить. Вдруг меня разбудил наш часовой: «Смена здесь!». Я тут же встал и подумал: слава Богу! Но меня беспокоил отход по открытой местности. Смена торопила нас, т.к. они хотели скорей получить укрытие в воронке. Я отдал приказ: «Патронные ящики и станок оставить здесь. Забираем только пулемёт и несём, меняясь!». Этим мои солдаты были очень обрадованы. Т.к. было довольно темно и всё ещё шёл дождь, мы часто натыкались на трупы и падали в воронки. Всюду шмыгали фигуры, т.к. сменялся весь остаток дивизии. Тут я услышал довольно далеко умоляющий голос: «Товарищи, ради Бога, возьмите меня с собой! У меня дома жена и трое маленьких детишек!». Бедняга раненый, который лежал где-то там, видимо, заметил солдат. Я сказал: «Этого мы возьмём с собой!». Поскольку я больше не слышал, то крикнул: «Где ты, раненый?». «Здесь», пришёл ответ. Я с одним солдатом нагнулся, чтобы поднять его. В тот же миг прямо рядом с нами ударили четыре тяжёлых английских снаряда, так что нас почти повалило на землю ударной волной. Мы побежали под сыплющимися сверху комьями земли, чтобы скорей выбраться с угрожающего участка.
Бедного раненого мы оставили. Мы разбежались кто куда, со мной остался только один солдат. Окриками мы снова нашли друг друга. Тут я услышал со стороны крик: «Вторая пулемётная рота, пехотный полк 332, собраться здесь!». Это был голос лейтенанта Штромайера. Мы пошли на него. Лейтенант, совершенно разбитый морально, когда остатки роты собрались, скомандовал: «Отступаем в этом направлении» и пошёл параллельно фронту вместо того, чтобы идти назад. «Господин лейтенант! - сказал я, - мы должны идти в этом направлении. Пожар, который мы видим, в деревне Марселькав, нам туда!». Лейтенант уже не знал, куда податься, сказал: «Делайте, что хотите». В следующий миг все залегли, четыре очень тяжёлые английские гранаты упали рядом. «Никто не ранен?», крикнул я. «Нет», был ответ. «Рота, слушай команду унтер-офицера Рихерта! – крикнул я, – все идут как можно быстрее в направлении пожара. Связь поддерживать перекрикиваясь!». Лейтенант Штромайер брёл за мной как пьяный. Хотя рядом ещё часто падали гранаты, все вышли целыми. По раскисшему от дождя полю было возможно лишь медленно движение, поскольку глинистая грязь очень липла к сапогам.
Наконец мы вышли на дорогу в Марселькав и пошли по ней. «Фриц, Фриц!», услышал я крик из канавы, и ещё пару слов, которых не понял. Тут же я подумал, что там лежит раненый англичанин, крикнул: «Томми!» и пошёл на звук. Там и впрямь лежал англичанин с перебинтованной ногой; он, по-видимому, дополз досюда, но от усталости и слабости не мог дальше. Я отдал одному солдату свой ранец, затем указал англичанину лезть мне на спину и присел перед ним. Томми тут же понял, залез на карачки, обхватил меня руками, держа колени по бокам. Он был довольно тощий, по моему мнению, весил около ста фунтов. Однако мне скоро стало жарко под такой ношей. Тут я услышал сзади скрип телеги. Когда телега приблизилась, я схватил лошадь за узду и остановил её. «Что такое?», спросили оба сидящих на козлах санитара. «Я тут раненого подобрал, вы можете взять его с собой». Они сказали, что места нет, телега переполнена тяжёлыми. Я ответил, что у моего лишь нога и он мог бы ехать на козлах. Я закинул томми на телегу, где его приняли санитары. Только сейчас они увидели, что речь шла об англичанине. Я побежал за ротой и скоро настиг её. Когда мы приблизились, над нами прилетело много английских гранат и взорвались частью в деревне, частью на её околице. «Вторая пулемётная рота, стой! - крикнул я. - Мы должны обойти деревню справа, чтобы избежать гранат!». Пошли по грязной, мокрой пашне. Сейчас можно было хоть как-то видеть, куда ступаешь, т.к. восток медленно серел. Мы приблизились к расстрелянному лесу. Внезапно мы услышали столь сильный треск, что почти все невольно кинулись на землю. Тяжёлая немецкая батарея, которая стояла с лесу, дала залп. За деревней мы вышли на ведущую в тыл дорогу, она ещё была в пределе досягаемости английских орудий. Мы быстро шагали, чтобы наконец очутиться в безопасности и прошли ещё одну деревню, где большая часть домов уцелела. Затем вошли в рощу, там стояли биваком ротный фельдфебель, ездовые и лошади. Тут же мы получили горячий кофе, пищу, водку и табак. Но как мы выглядели! Грязные, мокрые с головы до пят. Фельдфебель сказал: «Вам, кажется, трудно пришлось. Как я слышал, ротмистр скончался от ран». Каждый командир расчёта должен был доложить о потерях. Мы разбили палатки на солнечном месте, сняли мокрые кителя, закутались в шинели, легли и скоро уснули. Последние 48 часов мы очень мало спали и были совершенно изнурены волнениями.
В полдень внезапно перед нами на опушке упали две очень тяжёлые английские гранаты. Боже мой! Мы и здесь ещё не в безопасности? Сразу после этого снова завыло. В этот раз гранаты взорвались примерно в 100 метрах перед нами. «Парни, - сказал я расчёту, - берите каски и противогазы, мы здесь прямо на линии огня. Надо сместиться правее». Мы побежали. Одна из следующих гранат попала в телегу, её полностью разнесло. Следующие две перелетели лес и убили на выгоне двух лошадей и артиллериста, который их пас. Долго не было выстрелов и мы вернулись в расположение. Однако постоянно присутствовало мерзкое ощущение, что в любой миг могут прилететь новые снаряды. У обеих убитых лошадей были содраны шкуры, срезано мясо и превращено в фарш, который съели с солью.
К вечеру я увидел идущего в роту по лесу батальонного связного. Т.к. он хорошо меня знал, кивнул и сказал: «Что думаешь: сегодня вечером вы должны занять резервную позицию». «Чего? – изумился я, - как можно прямо сегодня возвращаться на фронт?». «Точно тебе говорю, - сказал он, - у меня здесь приказ». Как мне стало страшно, не могу описать. Резервная позиция больше всего подвержена артиллерийскому огню. А впереди неумолчно гремели пушки. Я пошёл к фельдфебелю Беру и унтер-офицеру Петерсу и рассказал им о предстоящем. Оба оцепенели от ужаса. Мы размышляли об уклонении. Убежать никак, идти туда – никакого желания. Тут мой взгляд упал на полведра сивухи близ полевой кухни. Я тут же сказал обоим: «Я знаю выход!», взял котелок и незаметно зачерпнул из ведра. У меня получилось почти два литра. Мы пошли в кусты и с отвращением выпили эту водку. Скоро мы едва могли ходить и стоять. Мы прибыли снова в роту, где легли на землю. Фельдфебель зачитал приказ. Т.к. мы не встали, он заметил, что случилось, но промолчал. Лейтенант Штромайер, который снова возглавлял роту, не был готов нас отругать. Тут появился унтер-офицер Петерс, схватил лопату и побрёл к лейтенанту. Размахивая лопатой, он орал: «Если господин Штромайер ещё раз отдаст такой глупый приказ как вчера ночью, я ему голову проломлю!». Лейтенант схватил пистолет, но уступил Петерсу, который споткнулся, упал и остался лежать. В то время как рота снова шла на позиции, три героя спали в лесу. На утро мы проснулись с тяжёлыми головами. Ротный фельдфебель считал, что будут плохие последствия. На что мы ответили: «Это слишком сильно требовалось». И он со мной полностью согласился. Тут рота вернулась. Им повезло. Лишь один убитый и трое раненых.
Мы целый день провели лесу. Мы должны были квартировать в Арбоньере. В нём всё было запружено солдатами, поскольку там разместили остатки нашей дивизии и ещё одной, которая только что прибыла из России. Наконец мы нашли пустую кухню. В комнате рядом я слышал голоса. Мы вошли. Это были шофёры грузовой колонны. Я спросил, есть ли у них чего подкрепиться для меня и обоих моих товарищей. Они ответили дерзко. Слово за слово и когда я назвал их гнилыми тыловыми свиньями, они полезли в драку. Но мой пистолет и подход обоих других унтеров, Петерса и Шульца, заставил их отступить.
Где поспать? Холодный кирпичный пол кухни не годится. Мы взяли старый кухонный шкаф, вытащили из него полки и легли внутрь. Пришлось лечь на бок, т.к. наше ложе было очень узким. Поспав, я пошёл отлить, взял фонарик и вышел через заднюю дверь. Тут я увидел маленькое здание, наверное, мойку. Мне показалось, что оттуда доносится громкий храп. Я подошёл к стеклянной двери, нажал на ручку. Заперто. Я заметил, что один угол двери отколот и посветил лампой внутрь. От радости я почти отпрыгнул назад. На столе, прямо напротив двери, лежала гора хлеба, рядом стояло несколько трёхфунтовых банок с ливерной колбасой, а также коробка сигар и сигарет. Это наверняка было довольствие грузовой колонны. Я тихо вернулся к своим товарищам и разбудил их. «Мы должны съехать», сказал я им. «С ума сошёл!», был ответ. Тогда я рассказал о своём открытии. Оба тут же поднялись. Мы тихо приготовились и на цыпочках пошли к двери. Я просунул руку через дыру в стекле и отодвинул щеколду. Медленно открыл дверь, на цыпочках прошёл и взял три буханки хлеба, две коробки по 100 сигарет и 3 банки колбасы. Мы тут же испарились. Спящий, который спокойно храпел себе дальше, был сильно удивлён, когда на утро обнаружил пропажу. После долгих поисков мы нашли приют в молотилке. При свете свечи трофеи были съедены.
Утром мы пошли искать нашу роту. Наконец она обнаружилась в сарае. Мой расчёт был раздосадован, что я их оставил, но хлеб и банка колбасы всех удовлетворила. Затем я дал каждому по 10 сигарет.
В течение дня ко мне снова пришёл стрелок Ланг, который помогал тащить в тыл ротмистра. Он рассказал, что ротмистр их ещё узнал. Они уложили его на палатку и поволокли ползком. В одной ложбине они нашли носилки, на которых лежал мертвец. Его переложили на землю, ротмистра – на носилки и к врачу в Марселькав. Когда врач пришёл, ротмистр уже был на последнем издыхании. Ланг и трое его товарищей околачивались в тылу, пока роту не сменили.
В полдень роту отправили на похороны ротмистра на солдатском кладбище Арбоньера, где уже покоились тысячи бедных жертв европейского милитаризма. Конечно, была произнесена речь, в которой главным образом фигурировали такие слова как Отечество, геройская смерть, честь, горячая благодарность родины и т.п. В действительности всё это ложь, поскольку по моему мнению за родину гибнут простые солдаты чином до фельдфебеля, а офицеры хорошо получают и гибнут за деньги.
После церемонии ко мне заглянул Йозеф Хофферт, т.к. не знал, каково было на передовых. Я рассказал ему, что фельдфебель-лейтенант Оршель, который до войны был таможенником у нас в деревне, находится в 1-й пулемётной роте моего полка и я с ним часто разговаривал. Мы тут же пошли его искать. Скоро нашли 1-ю пулемётную роту. Там мы получили ответ, что Оршель был тяжело ранен гранатой, и на следующий день умер. Он уже похоронен. Для нас это была печальная новость. Мы пошли на кладбище. Могила Оршеля находилась на стороне могилы моего ротмистра, барона Гёца фон Райссвица. Всё новые жертвы попадали на кладбище, частью они выглядели ужасающе.
Стали известны потери дивизии в этой атаке; она потеряла 65 % личного состава. Из тридцати двух офицеров моего полка, которые принимали участие в атаке, двадцать два пали. Из 44-й минометной роты моего батальона осталось всего четыре человека, остальные сорок убиты или ранены. Моей роте относительно повезло, поскольку в строю осталось больше половины личного состава.
На следующий день полковое построение. Остатки полка № 332 выстроились на лугу за городком. Затем прибыл командир дивизии, генерал фон Адамс, на коне, мужчина с неприятным лицом, ненавидимый всеми из-за своей грубой бесцеремонности. «Доброе утро, ребята!», поприветствовал он нас. Я думал: ах ты проклятый мясник, ребятами нас зовёшь! Многие погибли из-за отданного во время приказа этого беспощадного мерзавца, без цели и смысла. Последовала речь, полная национализма, милитаризма, геройской смерти. Даже если мы не достигли цели атаки, мы всё же показали британцам, на что способны немецкое мужество и наступательный дух. В действительности едва можно было найти храбрость. Страх смерти превышал все другие чувства и только жуткое насилие толкало солдат вперёд. Я бы охотно посмотрел, если, например, дали разрешение тем, кто хочет домой, вернуться, а тем, кто хочет воевать, остаться на фронте. Я полагаю, ни один бы не остался на фронте добровольно. Всем было плевать на отечество, все стремились к тому, чтобы их жизнь была в безопасности, чтобы снова жить по-человечески.
В заключение было награждение орденами. Примерно шестьдесят человек из полка получили Железные кресты второго класса. Были также вручены два креста первого класса, разумеется, офицерам, поскольку более высокому жалованию сообразны более высокие награды. После этого мы вернулись в наш сарай.
Ночью я слышал жужжание английских аэропланов над городом. Я тут же распознал их по высокому поющему звуку мотора. Каждый миг я ожидал свиста и грохота бомбы. Бегать было бессмысленно; лучше лежать, где лежишь. Получишь попадание, всё кончено. Упадёт бомба дальше, она и не навредит. Вдруг знакомый свист и рёв. Все втянули головы в плечи. Бах-бах-бах. К счастью, бомбы упали вдали от нас.
Утром мы услышали, что были убиты несколько человек и лошадей. До сей поры Арбоньер, лежащий в пятнадцати километрах от фронта, был пощажён обстрелами. Тут, в полдень 30 апреля, внезапно засвистели две очень тяжёлые английские гранаты, которые взорвались посреди города с ужасающим грохотом. Все тут же пришли в неописуемое волнение. Вскоре с рёвом прилетели ещё два этих чудовища, усилив сумятицу. Пришёл приказ: «Всем приготовиться!». Быстро собрали вещи, запрягли лошадей и двинулись дальше в тыл. Улицы кишели солдатами, офицерами, лошадьми и повозками, все хотели скорее оказаться в безопасности. Снаряды всё летели, здесь развалят дом, там выроют огромную яму. Наконец городок и опасность остались за спиной. На ведущих в тыл дорогах было настоящее переселение народов. «Вторая пулемётная рота отправляется в Фрамервиль!». Эта деревня лежала примерно в двух километрах в тыл от Арбоньера и во время битвы на Сомме в 1916 г. была полуразрушена. Она лежит на границе местности, где бушевала битва. От Фрамервиля до Ла Фера, это около семидесяти километров, не осталось ни одного жилого дома. Всё расстреляно или взорвано немцами при отступлении в 1917 г. Нашу роту разместили в замке Фрамервиля. Замок тоже полуразрушен, ни окон, ни дверей, при плохой погоде приходилось разбивать платки в комнатах. Деревня кишела военными. Англичане, кажется, прознали об этом, и каждую ночь присылали эскадрилью, которая забрасывала нас бомбами. Почти невозможно было спокойно спать.
//Доминик Рихерт, "Лучшая возможность умереть"//
http://www.proza.ru/2017/09/15/1038