0 просмотренных постов скрыто
Жан-Франсуа Дюко и Жан-Батист Буайе-Фонфред
Жан-Франсуа Дюко - французский депутат от Жиронды в Законодательном собрании, затем в Национальном конвенте.
Жан-Батист Буай-Фонфред — французский оратор, деятель Великой революции. Родился в Бордо в семье богатого негоцианта Пьера Фонфреда. Обучался коммерческим делам в Голландии, где провёл несколько месяцев, прежде чем стать негоциантом.
Оба были казнены 31 октября 1793 года в возрасте 28 и 32 лет соответственно.
Показать полностью
1
Мария-Антуанетта и "Пусть едят пирожные"
Что обычно рассказывают
Знаете, всякий раз, когда какой-нибудь богач или политик скажет что-то совсем уж далекое от реальности, кто-нибудь обязательно вспомнит про Марию-Антуанетту.
Говорят, народ во Франции голодал, а она, королева, настолько отдалилась от реальности в своих дворцах, что вообще не понимала, что у людей нет денег на еду. И когда ей сказали, что бедняки не могут купить хлеба, она якобы ответила: "Ну так пусть едят пирожные!" Понятное дело, народ возмутился, началась революция, и в итоге Марии-Антуанетте и всей королевской семье отрубили головы на гильотине.
Как всё было на самом деле
На самом деле нет никаких доказательств, что она когда-либо такое говорила – ни в шутку, ни всерьёз. При её жизни никто ей этих слов не приписывал. Более того, есть сведения, что эту фразу сказала какая-то другая принцесса, когда Мария-Антуанетта была еще маленькой девочкой и жила в Австрии.
Да, Мария-Антуанетта – единственная французская историческая личность той эпохи, которую большинство из нас вообще знает. И да, она была и остаётся символом невероятной роскоши. Но эти слова – не её. Наоборот, похоже, что она действительно переживала за бедняков и даже писала о том, как её беспокоит бедность и голод вокруг. В письме своей матери, австрийской императрице, от 22 июня 1775 года она писала:
"Удивительно и прекрасно, что нас так тепло принимают, хотя прошло всего два месяца после беспорядков, и цены на хлеб, к сожалению, всё ещё высокие... Когда страдающие люди так хорошо к нам относятся, мы просто обязаны сделать всё для их счастья."
Конечно, она могла потратить на одно платье столько денег, сколько хватило бы, чтобы кормить голодающую семью несколько недель. Но в каком-то смысле она тоже была пленницей своего мира. Всю жизнь Антуанетта прожила во дворцах, в окружении слуг и нянек, которые готовили её к будущей роли королевы и ограждали от реального мира. А потом в 14 лет её выдали замуж за короля Франции – одного из самых влиятельных и богатых людей на планете. Случись такое сегодня, мы бы её пожалели, а молодежь в соцсетях говорила бы, что она тоже жертва, и призывала оставить её в покое.
Так откуда же взялась эта история, если не от Марии-Антуанетты?
Фраза появилась в книге Жан-Жака Руссо "Исповедь". Он там пишет, что какая-то "великая принцесса", узнав, что у крестьян нет хлеба, сказала: "Пусть едят бриоши" (это не совсем пирожные, а скорее очень дорогой хлеб с большим количеством масла и яиц). Имени принцессы он не называет, и вообще намекает, что это, возможно, просто байка, которую он где-то слышал. Написал он это между 1766 и 1767 годами, а опубликовали в 1782-м. Мария-Антуанетта родилась в 1755-м, то есть ей было лет 11, и она ещё жила в Австрии, когда эта "великая принцесса" могла сказать про бриоши (если это вообще не более древняя история, которую Руссо просто записал). Короче говоря, очевидно, что это не могла быть она. Да даже если бы и была – ну что взять с ребёнка?
Корни этой истории могут уходить ещё глубже. Возможно, это одна из тех историй, которые люди веками приписывали богатым и власть имущим. Например, в хронике династии Цзинь (XII-XIII века) написано, что когда императору Хуэю сказали, что народ голодает из-за нехватки риса, он ответил: "А почему они не едят кашу с мясом?" Так что очень похожая история ходила за 500 лет до рождения Марии-Антуанетты.
Возвращаясь к французской королеве – эту цитату ей приписали только через много лет после её казни. При жизни на неё и так лили много грязи: говорили, что она творит непотребства с женщинами и множеством мужчин, что отравила собственного ребёнка и даже планировала перебить всех во Франции... но никто не говорил, что она несла чушь про пирожные. То есть, по слухам, она была распутной иностранкой, убийцей детей и маньячкой, но это якобы ничего, с кем не бывает. А вот когда она якобы сказала что-то глупое про хлеб – вот это якобы и стало причиной революции?
Кстати, интересно, что эта байка стала очень популярной в викторианскую эпоху. И это не единственный случай, когда викторианцы исказили наше представление о прошлом. Так что "англичанка гадит", да.
***********************
Подпишись на мой канал в Телеграм - там посты выходят на неделю раньше.
Также я провожу исторические стримы - подпишись, чтобы получать уведомления. Записи доступны на моем канале.
Мои авторские переводы книг.
Показать полностью
1
Из романа о Французской революции
Литератор Люсьен Помье шёл домой в чрезвычайно скверном расположении духа. День у него выдался на редкость неудачным.
Началось всё с того, что Помье не выспался. Накануне он вернулся из тюрьмы, а потому до глубокой ночи не смыкал глаз в объятиях своей возлюбленной Терезы. В семь утра писателя разбудил колокольчик ассенизатора, возвещающий о приближении повозки с нечистотами: до того громкий, что его оказалось слышно даже с мансарды трёхъэтажного дома. Уснуть больше не вышло. Недовольный Помье встал, умылся и отправился туда, куда жаждал отправиться все те недели и месяцы, проведённые в заключении: в парижские театры. Сначала о предполагал посетить Французскую комедию, потом Итальянскую, потом театр Комического двусмыслия. Если и там ничего не получится, писатель планировал заглянуть в театр Господина Брата Короля. Необходимо было пристроить комедию, написанную в Бастилии.
Комедия получилась гениальной, и её были просто обязаны взять хоть куда-нибудь. Помье был так в этом уверен и так хотел произвести наилучшее впечатление на руководство театров, что даже потратился на грузчиков, которые несколько раз перетащили его на закорках через дорогу с тем, чтобы писатель не запачкал своих башмаков и чулок, пересекая поток чёрной жижи, несущийся по центральной, углублённой части улицы. Увы! Добраться до театра чистым не получилось. Какая-то безмозглая служанка из особняка на Шоссе д`Антен забрызгала Помье нечистотами своих хозяев, выплёскивая содержимое их ночных горшков. Впрочем, это было лишь начало неудач писателя. Несколько минут спустя он сделался невольным участником драки между продавщицами печёных каштанов и разносчицами устриц – просто потому что проходил мимо. Помье помяли не только бока (к чему он уже привык), но и только что выстиранный кафтан с почти новыми, залатанными лишь в двух-трёх местах, штанами. В довершение всех бед его еще и задержала полиция, приняв за разыскиваемого воришку: уж очень походило описание преступника на Помье: "Рост пять футов два дюйма, возраст – около пятидесяти лет, лицо одутловатое, брюхо толстое, нос картошкой...". Два часа пришлось просидеть в полицейском участке. К тому времени, как всё разъяснилось, и Помье освободили, он уже не верил ни в себя, ни в свою пьесу, ни в то, что ему еще может повезти сегодня. Так оно и вышло. Все театры, один за другим, отклонили комедию. Её даже не приняли к рассмотрению.
По дороге обратно, на одной узкой улочке, Люсьена чуть было не задавила карета. Писатель в последний момент успел прижаться к стене дома и отделался тем, что был всего лишь облит грязью, разлетающийся из-под колёс экипажа каких-то знатных господ. Домой, в мансарду трехэтажного доходного дома в тупичке Собачьей Канавы, неподалёку от рынка Невинных и бывшего кладбища, Помье вернулся в наихудшем виде и наихудшем расположении духа, какие только можно вообразить. Тереза, сходу обо всём догадавшись, встретила его неприветливо. От вчерашнего любовного пыла не осталось и следа.
–Не взяли? А я о чём говорила!? – принялась ворчать женщина. – Пора тебе браться за нормальную работу, Люсьен! Виданое ли дело: целый день скрипеть пером, портить зрение, а потом ещё шататься по театрам, чтобы получать отворот-поворот! За время в тюрьме ты совсем утратил навыки жизни в Париже! Что, от помоев уворачиваться разучился? Посмотри, на кого ты похож! Опять стирать! Как будто у меня без тебя стирки мало!
Всё свободное место в каморке писателя было завалено тюками с бельём. Тереза Троншар служила прачкой. Она и сейчас разговаривала с Люсьеном, полоща в корыте ночную рубашку очередного торговца или аристократа. Прачкой были мать Терезы, её бабушка, прабабушка и все предки по женской линии. Стала бы ею и дочь, выйди Тереза замуж и перестань сдавать нажитых от Помье детей в сиротский приют. Увы! Писатель уже больше десяти лет жил с девицей Троншар, но венчаться категорически отказывался.
–Говорят, барон де Пальмароль ищет лакея. Сходил бы, разузнал, что ли, – заметила Тереза, продолжая свою работу. – И работа не пыльная, и верные деньги, и жить, глядишь, можно будет, в особняке, за квартиру платить не надо...
–Я не лакей! – разозлился Помье. – Сколько тебе повторять!? Я не лакей и не унижусь до этого звания! Ты хочешь, чтобы я закопал свой талант в землю, чтобы бросил перо и принялся прислуживать богатому бездельнику вместо того, чтобы бичевать пороки и прославлять добродетели?!
–Да кому они сдались, твои пороки?! Скоро нам платить за жильё, дрова на исходе, одежда совсем истрепалась, а ведь надо ещё и на что-то есть! Я снова должна содержать нас обоих?! Ещё немного, и я околею от бесконечной работы! – пожаловалась прачка, демонстрируя свои красные, с потрескавшейся кожей, руки.
–Ну, Тереза, ну, милая! Подожди ещё немного! – промурлыкал писатель. – Моя слава уже близко, я это чувствую! В тюрьме я уже побывал, а это полдела! Скоро люди будут говорить: "Кто такой этот Помье? Он сидел в Бастилии, как Вольтер! Наверное, он написал что-то интересное!". Клянусь, не пройдёт и года, как ты увидишь рецензию на моё сочинение в "Меркурии"!
–Да плевать я хотела на все твои рецензии! Ты, что, забыл, что я не умею читать!?
–Я научу тебя, милая!
–В моём возрасте уже поздно учиться таким вещам. Скоро я буду совсем старухой, Люсьен. Ещё пара лет – и о материнстве можно забыть... А ведь когда тебя забирали в Бастилию, я была беременна! И ты даже не интересуешься, что случилось с этим ребёнком!
–Ты его подкинула? – равнодушно спросил писатель.
–Нет, чёрт возьми! Мне осточертело подкидывать детей, так и знай! У всех моих сестер уже огромные семьи, одна я живу при тебе на птичьих правах, без мужа и без детей! Я решила оставить этого ребёнка, понятно?!
–Ну и где же он?
–Умер, чёрт побери!!! Умер из-за того, что у меня кончилось молоко! Я и сама едва не околела этой зимой, пока ты отдыхал в своей тюряге! Даже не представляешь, чем мне пришлось заниматься, чтобы прокормиться и обогреться! Дошло до того, что моя полоумная мамаша написала на меня заявление в полицию, что я, мол, не блюду девичью честь и веду предосудительный образ жизни.
–Так тебя тоже арестовали?
–Я провела в тюрьме неделю, сразу после Рождества. Мать очень быстро поняла, что содержать меня за решёткой придётся ни кому иному, как ей, и принялась хлопотать о том, чтобы меня выпустили. Хотя, чёрт возьми, я не отказалась бы посидеть там подольше! В тюрьме, по крайней мере, не надо стирать и стоять в очередях за хлебом!.. Кстати, там, под крышкой, есть немного крольчатины. Съешь, пока не испортилось. Я решила, что в честь твоего возвращения можно позволить себе немного мяса. Купила остатки от остатков ужина маркиза де Буффле.
–Скоро нам не придётся довольствоваться остатками от остатков! – заверил Помье свою "половину", выбирая ту из косточек, на которой осталось хоть сколько-то мяса. – Мы сможем покупать остатки прямо из дома маркиза!
–Что-то не верится, – вздохнула Тереза. – А когда ты на мне женишься?
Писатель поперхнулся.
–Мы же уже говорили об этом добрую сотню раз! И ты согласилась жить со мною невенчанной!
–Согласилась-то согласилась, но я думала, что ты всё равно когда-нибудь на мне женишься. Неужели тебе не хочется иметь семью и деток, а, любимый?
Помье стиснул зубы от злости. И почему ему попалась такая бестолковая женщина!? Вот Руссо всю жизнь прожил невенчанным со своей подругой – даром, что тоже Терезой! – так она ему и слова не сказала! И детей их он всех сдал в сиротский приют! Вот и стал великим писателем. Разве можно сочинить что-нибудь гениальное, если под боком пищит один ребёнок, за штанину тянет другой, а третий требует хлеба и молока!?.. Но нет, такой дремучей женщине, как Тереза, ничего этого не понять. Она даже и о Руссо ничего не знает: сколько ни пробовал Помье объяснить подруге, что за гениальным автором тот был, – всё бесполезно.
–Вечно талдычишь одно и то же, – буркнул писатель. – Лучше бы время по часам узнавать научилась.
–В моём возрасте уже поздно учиться таким вещам, – вздохнула Тереза. – Подлей-ка мне кипяточку.
Помье покорно снял с печи ведро с горячей водой и вылил половину его корыто.
–Кстати, утром, пока тебя не было, – вспомнила женщина, – сюда заходил один тип.
–Заказчик? – встрепенулся литератор. – Это не тот, для которого я написал пасквиль про королеву?
Непристойное сочинение про Её Величество, за которое Помье и оказался в тюрьме, было заказано неким неизвестным человеком, явившимся к литератору в маске и пообещавшему хорошо заплатить. Денег автор так и не дождался. Единственным утешением для писательского тщеславия стало то, что в течение недели пасквиль читали на всех перекрёстках Парижа... ну и заключение Бастилию, позволявшее уподобиться столпам Просвещения.
–Держи карман шире! – усмехнулась Тереза. – Тот прохвост здесь больше не появится, и не мечтай! Сегодняшний оставил тебе записку: вон она, на столе. Надеюсь, это не заказ очередной антиправительственной дребедени, за которую ты снова загремишь за решётку!
–Почему ты раньше не сказала?! Наверняка там что-то важное, – принялся ворчать литератор, разворачивая послание.
Прочитав несколько первых строк, он забыл и о Терезе, и о бесчестном заказчике, и о сегодняшних неудачах. Вот что за записку получил Люсьен Помье:
"Сударь! Быть может, Вы меня давно забыли, и моё имя поначалу ничего Вам не скажет. Однако я льщу себя надеждой, что по некотором размышлении Вы всё же восстановите в своей памяти сцену нашего столь неожиданно начавшегося и столь печально кончившегося ужина в стенах Бастилии. Итак, моё имя – Ходецкий. Во Франции меня знают как Кавальона. У меня есть и другие имена, известные в большей или меньшей степени. То из них, коим меня нарекли при крещении, я охотно поведаю Вам, уважаемый Помье, при личной встрече. В Вашей воле решить, состоится эта встреча или нет.
Помните ли Вы, сударь, роковой рассказ нашего бедного друга Феру, над которым сам он имел несчастье потешаться? Без сомнения, да. История о дарующем всевластие заклинании тамплиеров, кое необходимо трижды произнести "в столице столиц в царском дворце под сенью веры", и свиток с коим хранится в инкрустированной раковинами шкатулке у мадам де Жерминьяк, не могла не запасть Вам в душу. Быть может, Вы даже лелеете план раздобыть этот свиток? Человеческой натуре свойственно желание обладать всем самым лучшим, так что желание Ваше, с точки зрения разума, отнюдь не предосудительно. Но исполнимо ли оно? И да, и нет.
Почему же нет? – спросите Вы. Да будет Вам известно, что месяц назад достопочтенная мадам де Жерминьяк отдала Богу душу. О причинах её смерти ходят самые разные слухи. Весь свет горит нетерпением сыскать убийцу – подлинного или мнимого. Тем временем, внучка мадам, прелестная девушка восемнадцати лет от роду, уже вернулась из монастыря, где воспитывалась, и вступила во владение наследством. Немудрено, что в городе появилось немало искателей руки мадемуазель. И знаете ли, сударь, кто первый среди них? О, трепещите же! Я Вам скажу! Сей ловкий ухажёр ни кто иной, как наш общий знакомый – виконт д`Эрикур, устроитель злосчастного пира и убийца Феру! Откуда мне известно, что Феру убил именно он? – желаете Вы спросить. Очень просто, Помье! Кто ещё мог совершить это злодеяние, коль скоро это были не я и не Вы?
Итак, д`Эрикур в двух шагах от руки внучки мадам Жерминьяк и от её палестинского сокровища. Поспешность, с которой он сделал предложение (а говорят, что это случилось всего через пару дней после его возвращения из Бастилии!) не оставляет сомнений: виконт женится не по любви, его цель – это свиток тамплиеров! Бог мой! Даже страшно представить, чего может натворить этот алчный и жестокий человек, этот бесчестный убийца, когда обретёт желаемое всевластие! Впрочем, представим на секунду, будто бы это не д`Эрикур отравил нашего рассказчика – что с того? Неужели потомки Жака де Моле столько лет берегли палестинский свиток затем, чтобы им завладел какой-то светский хлыщ, какой-то щёголь, купающийся в деньгах и уже пресытившийся всеми возможными удовольствиями!? Моё сердце трепещет при мысли об этом! Не справедливей ли было бы, если бы заклинание досталось честным людям, порой влачащим жалкое существование, но добродетельным и чистым душой, словом, таким, как мы с вами?! Не справедиливей ли было бы, если бы заклинание помогло законному государю вернуть себе трон, похищенный узурпаторами?! Вы, без сомнения, желаете знать, о каком короле идёт речь. Но тут я умолкаю. Бумаге нельзя поверять таких тайн.
Итак, Помье, исполнимо ли наше – да, теперь я решусь сказать именно так – "наше"! – желание получить заветный свиток, который, без сомнения, существует, и за которым скоро будет охотиться весь Париж? Да, отвечу я! В том случае, если мы объединим свои силы. Как только вы получите это письмо, заклинаю Вас, сударь, поспешите ко мне! Я живу на улице Папийон, в доме Карбино, на первом этаже и приму Вас в любой час, в любой день недели. Свой план я могу изложить Вам только с глазу на глаз.
Засим остаюсь, покорнейший и вернейший слуга Ваш, Ходецкий".
–Что там? – спросила Тереза.
–Да так... Ничего... Это новый заказ, – растерянно пробормотал литератор.
–Опять заказ?! – всплеснула руками женщина. – Смотри, как бы тебя снова не облапошили!
–Нет-нет, – пробормотал Помье, спешно натягивая кафтан. – Это совсем другое дело... На этот раз... Словом... Потом объясню...
–Ты куда на ночь глядя?
Помье не ответил. Он уже бежал вниз по лестнице, ощупью пересчитывая в кармане последние су на извозчика. До улицы Папийон можно было бы, конечно, дойти и пешком, но Ходецкий велел торопиться! Необычайное радостное предвкушение вдруг захватило Помье: теперь он был уверен, что до славы и богатства уже рукой подать.
До улицы Папийон литератор добрался уже в сумерках. Жилище Ходецкого, и без того овеянное таинственностью своего обитателя, казалось в полумраке ещё более загадочным. Служанка домовладелицы указала Помье путь к квартире того, кто жил под фамилией Кавальон.
–Неужто вы не боитесь ходить к такому человеку? – произнесла она едва слышно перед тем, как исчезнуть.
–Я должен бояться?
–Месье Кавальона многие опасаются. Что до меня, то я всегда трепещу, когда вижу его!
–Отчего же?
–Говорят, он имеет власть как над живыми, так и над мёртвыми.
–Не понимаю, о чём это ты говоришь?
–Не понимаете? Так вы, видать, ещё ни разу его и не видели, сударь? Всякий, кто хоть несколько минут разговаривал с Кавальоном говорит, что это не простой человек...
–Да что же в нём непростого?!
–Простите меня... Я не смею говорить... Боюсь, как бы наш могущественный жилец не покарал меня за излишнюю болтливость... – потупившись, служанка замерла.
Помье понял, чего она ждёт, и сунул в маленькую девичью ручку, покрытую ципками, последнюю медную монету.
"Ни разу не видел! – повторил он про себя. – Ну и ну! Ведь я же добрых два часа просидел с ним бок о бок! Впрочем... Я не очень хорошо рассматривал этого Кавальона... Может статься, действительно что-то не углядел в этом человеке. Бьюсь об заклад, во всём этом кроется какая-то тайна, и мне не терпится её разгадать!"
Однако до разгадок было далеко, а вот новые загадки появлялись на каждом шагу. Едва Помье занёс руку над дверью квартиры Кавальона, чтобы постучать, как она открылась сама собой. Ошарашенному писателю показалось, будто перед ним вход в иную вселенную: из полумрака, царившего в обиталище таинственного жильца, лились звуки чудесной мелодии, воздух за дверью был напоён удивительным благоуханием восточных ароматов – даже лучше, чем духи, которыми брызгался в тюрьме виконт д`Эрикур, и запах которых литератор ещё не забыл. Помье шагнул на порог и едва не столкнулся лбом с высоким стройным лакеем, неподвижно стоявшим у входа. Чуть поодаль вежливо склонил голову ещё один слуга. Ни тот, ни другой не проронили ни слова, когда писатель тихонько прошёл мимо них. Попривыкнув к темноте, он различил в глубине передней двух прекрасных девушек, одетых восточными одалисками. В позах обеих выражались смирение и покорность. "Надо же, сколько у Кавальона прислуги! – подумал Помье. – Да какой необычной, какой вышколенной! Никто из этих ребят не потребовал у меня чаевых. Видать, хозяин платит им немало! Да, чёрт возьми, судя по всему, он богаче, чем я думал раньше!".
Стоило писателю подумать о Кавальоне, как тот появился: важный, степенный, одетый в турецкий халат и тюрбан, благоухающий неизвестными травами. Молча, не сводя с гостя пристального, испытывающего взора, ввёл его в свой кабинет. У Помье глаза разбежались: чего тут только не было! Настоящая восточная сокровищница! Персидские ковры по всем стенам, величественный кальян, изображения русских святых с привешенными к ним разноцветными стеклянными амулетами, несколько рядов расставленных по полкам остроносых турецких тапочек, павлиньи и страусиные перья, статуэтка толстого китайского божка, изящные арабские кувшины и ещё какие-то экзотические сосуды, похожие на медные вёдра с ручками по бокам и краником посередине – их назначенья писатель не смог уяснить, очевидно, они служили каким-то магическим целям. В том, что Кавальон занимается магией, сомневаться уже не приходилось: стеклянный шар на столе и человеческий череп возле него говорили сами за себя... Но откуда всё-таки льётся эта удивительная музыка? Помье оглядывался, тщетно пытаясь обнаружить её исполнителя. Нет, видно, и тут без магии не обошлось!..
кому понравилось, вот тут весь роман бесплатно
Показать полностью
Мария-Антуанетта
Показать полностью
1
Узники Бастилии — кто сидел в тюрьме в день её взятия?
14 июля 1789 года революционно настроенный народ взял освободил из Бастилии всех политических заключённых — жертв королевского произвола. Всех семерых: четырёх фальшивомонетчиков, двух душевнобольных и одного распутника.
Фальшивомонетчики
Жан Ла Кореж, Жан Бешод, Бернар Ларош и Жан-Антуан Пужад — подследственные по делу о фальшивомонетчестве, обвинялись в подделке банковских векселей.
Через несколько дней их снова поймали и взяли под стражу. Спустя год революция окончательно всё смешала, следственный орган расформировали, дело закрыли, подследственных отпустили.
Больше про них ничего не известно. Самые везучие из всей компании.
Первый душевнобольной
Джеймс Францис Ксавьер Вайт посажен в тюрьму по просьбе родственников для лечения психического расстройства. Считал себя то Юлием Цезарем, то Людовиком IX, то самим Господом Богом.
На следующий день после освобождения снова арестован и отправлен в приют для душевнобольных, где и умер.
На картинке не сам Джеймс Вайт, а вымышленный узник Бастилии, но словесный портрет Вайта соответствует этому сборному образу.
Второй душевнобольной
Август-Клод Тавернье тридцать лет сидел в Бастилии за заговор на убийство короля. Наконец-то политический.
Изначально Тавернье был посажен в тюрьму за сорок лет до взятия Бастилии — в 1748 году, когда ему было 18 лет. Посадку проплатил отец, которому надоели «чрезмерная лень и распутство» непутёвого сына. «Проплатил посадку» — это не коррупция в современном смысле, это была такая процедура, позволявшая оплачивать пребывание родственников в тюрьме при определённых основаниях.
Но воспитательный заход не удался. На предложение отца выйти на свободу и занять специально заготовленную должность в Ост-Индской компании Тавернье ответил что-то типа:
«Не, мне лень, я лучше тут посижу».
И отцу пришлось дальше оплачивать тюремное содержание.
Прошло 11 лет, наступил 1759. Тавернье изменил своё мнение об отсидке и решил добиться публичных слушаний в Парламенте Парижа, чтобы оспорить своё заключение. Для этого он заявил о своей причастности к заговору Дамьена — преступника-одиночки, который за два года до этого прочитал книгу немецкого философа о морали, после чего решил зарезать короля перочинным ножиком. По другой версии, такой донос на него написал сокамерник.
Робер-Франсуа Дамьен
Понятно, что Тавернье, сидя в камере, не мог быть причастен к покушению, а фанатику-одиночке не нужны ни заговор, ни сообщники в местах лишения свободы. Но статья политическая, дело серьёзное, нужно расследование, поэтому его этапировали в Бастилию, допросили, доказательств не нашли, но оставили у себя.
Так он просидел еще 30 лет, и это сильно сказалось на его душевном здоровье. В ночь после освобождения он пошёл ночью бродить по улицам Парижа, своим поведением вызвал подозрение патруля, был задержан, посажен в тюрьму для лечения, освобождён спустя еще шесть лет, дальше следы теряются.
Бедолага, конечно, всю жизнь просидел в тюрьме, но как политический заключённый неубедителен.
Распутник
Юбер де Солаж посажен в Бастилию не властями, а отцом, узнавшим о кровосмесительной связи Юбера с сестрой.
По альтернативной версии, на самом деле имел место хитрый, но плохо продуманный план помочь сестре избавиться от мужа-тирана.
Запутанное дельце. Семья решила вопрос, оплатив содержание Юбера в однокомнатной камере на четвертом этаже Бастилии с видом на улицу Св. Антуана, скрипкой, книгами и письменные принадлежностями.
Спустя 24 года отсидки Юбер был освобождён, вернулся домой и там прожил ещё много лет.
Подводим итоги. Свободу обрели четыре жулика и три несчастных с отклонениями в поведении. Не так много для «цитадели деспотизма» и «оплота Старого Режима».
Л. Карпеньтьер. Первый час свободы
Показать полностью
3
Детектив в Париже 1789 года (фрагмент из начала)
–Д`Эрикур! Вот так встреча! – воскликнула мадам де Шампо.
–Мы несказанно рады вас видеть! – добавила мадам де Шампо-младшая.
Дамы приходились друг другу свекровью и невесткой. Виконт навестил их в ложе Оперы, абонированной Шампо на год вперёд, прямо во время спектакля. В собственной ложе, пусть и представление было оттуда видно намного лучше, д`Эрикур скучал. В театр он явился один и, разумеется, не для того, чтобы любоваться на прыжки Вестриса или слушать музыку Сальери. Это был выход в свет: показать себя, посмотреть на других, узнать новости, получить несколько приглашений, назначить пару свиданий.
–Счастлива видеть вас на свободе, дитя моё! Я-то боялась, что вам придётся сидеть в Бастилии не меньше года! И вдруг – такая встреча! – удивлялась свекровь.
–А вот я уже давно разглядела месье д`Эрикура в его ложе, и всё ждала, когда же он к нам заглянет! – похвасталась невестка.
–У вас отменное зрение, мадам, – заметил виконт.
–Это не зрение, это мой волшебный веер! – рассмеялась младшая де Шампо, развернув перед гостем своё новое опахало, украшенной многофигурной сценой испытания воздушного шара. В верхней части, там, где посреди голубого неба художник мог бы изобразить дневное светило, в веер была вставлена маленькая увеличительная линзочка. Она позволяла видеть спекталь словно вблизи и разглядывать окружающих, не нарушая правил приличия.
–Представьте, она специально заказала эту вещицу, чтобы рассматривать свою любимую Сент-Юберти во время танца!
–У вашей невестки отменный вкус и похвальная тяга к прекрасному! Я тоже обожаю Сент-Юберти! – Виконт без особого, впрочем, интереса бросил взгляд на сцену: туда, где среди нарисованных деревьев, подвешенных на верёвочки облаков и перемещающихся с помощью лебёдки картонных животных исполняла свои па Диана-охотница.
–Убедите же мадам, что она лучше, чем мадемуазель Гимар! – потребовала невестка.
–Гимар – непревзойдённая танцовщица нашего времени, – проговорила старшая мадам, откинувшись на своём любимом кресле, специально привезённом в театр, и поглаживая свою любимую собачонку, без которой Опера не была Оперой. – Пусть она и уже не в том возрасте, чтобы выступать, но ни одна молодая артистка, из тех, что мне приходилось видеть, до сих пор не превзошла её!
–Кстати, она собирается замуж! – снова застрекотала младшая. – Можете себе представить, виконт: мадемуазель Гимар сделается "мадам", хи-хи-хи! А у Сент-Юберти, говорят, роман с графом д`Антрегом. Об этом судачат теперь в каждой гостиной! А вы не знали?
–К сожалению, пребывание в замке Его Величества не позволило мне быть в курсе всех светских новостей, – улыбнулся д`Эрикур.
–И зачем только вы задаёте виконту такие глупые вопросы, сударыня?! – заворчала свекровь. – Он только что вышел из Бастилии, а вы твердите ему всякий вздор о танцовщицах, словно важнее этого ничего нет! Простите её, д`Эрикур, она ещё так юна...
–О, ну что вы, мне ужасно интересно знать, о чём нынче говорят парижане!
–А нам интересно узнать, как давно вы освободились, виконт?
–Только сегодня!
–Как?
–Сегодня утром! Я успел лишь принять ванну, переменить костюм, побриться, завить волосы, поблагодарить отца за преподанный мне урок, пообедать... и сразу отправился в Оперу! Не представляете, как я соскучился по театрам... и по вам, любезные дамы!
–Выходит, о вашем освобождении ещё никому неизвестно? – подняла брови свекровь.
–О, виконт, позвольте мне сообщить свету эту благую весть! – заволновалась невестка. – Уже представляю, как все ахнут, когда вы вновь появитесь в салоне мадам Кондорсе! Ваша популярность возрастёт до небес!
–Надеюсь, пребывание в Бастилии не доставило вам слишком много неудобств?
–Или там и вправду так ужасно, как рассказывают?
–После того, как в Париже стало известно о вашем заключении, все пришли в ужас! Многие даже просили за вас вашего отца, но он был непреклонен! Лично я не одобряю таких методов воспитания, но...
–Весь Париж их не одобряет! Это так деспотично и так противоречит природе!
–Ах, сударыни! Если бы я знал, что вам небезразлично моё заключение, то перенёс бы его легче! А если бы знал, что весь Париж на моей стороне, то и вовсе не чувствовал бы себя узником! Впрочем, мне и так не на что жаловаться. Отец был так любезен, что прислал мне постель, тёплый плащ и расторопного слугу. Он ежедневно снабжал меня чистым бельём, лучшими обедами и книгами. Кроме того, в моём распоряжении была бастильская библиотека.
–Выходит, вы ни в чём не нуждались?
–Ни в чём, кроме главного, сударыня! Кроме свободы. – Виконт бросил взгляд на сменивший Диану кордебалет нимф в коротких, разукрашенных оборками кринолинах. – Кроме свободы, театра, просвещённого общества. И новостей, разумеется!
–Нынче одна новость, виконт! Генеральные Штаты! – вздохнула старшая де Шампо. – Все только о них и говорят! Честное слово, эта политика меня уже так утомила... Но, видать, дела в государстве совсем плохи, раз уж король решился на такой экстравагантный поступок!
–Да, дела у Его Величества хуже некуда! – подключилась младшая де Шампо. – Говорят, теперь ещё и дофин заболел! Королева надеется, что чистый воздух Медона подействует на него благотворно, но, по правде говоря, надежды мало! Ходят слухи, будто у Его Высочества чахотка!
–Боже мой!
–Да-да, представьте! Столько лет Франция ждала рождения наследника престола – и вот Господь хочет забрать его у нас! И в таком нежном возрасте! Хорошо хоть у короля есть ещё один сын!
–Пути Господни неисповедимы, – произнёс д`Эрикур.
Разумеется, с его стороны, это было выражение не набожности, а лишь хорошего тона. По большому счёту, к судьбе королевского отпрыска виконт был равнодушен. Он уже начинал скучать в обществе двух болтливых дам и украткой разглядывал другие ложи, куда можно было бы нанести визит, когда разговор перешел в неожиданно интересное русло.
–Как вы правы, сударь, как вы правы! – закудахтала свекровь. – Любой из нас должен быть готов в любой момент предстать перед Всевышним, будь он стар или молод, болен или здоров! Послушайте, сударыня, это и вам полезно усвоить! Рука убийцы может настигнуть любого! Как знать, быть может, завтра или послезавтра он явится и в наш дом!
–Вы говорите так, словно по Парижу разгуливает убийца! – удивился д`Эрикур.
–Так оно и есть, виконт, увы! Три недели назад от руки какого-то нечестивца погибла бедная вдова де Жерминьяк. Эта пожилая женщина жила тихой затворницей, у неё не было врагов, она никому не приносила вреда. Многие даже не слыхали о ней! Но вот какой-то негодяй пробрался в её дом и лишил несчастную жизни ни за что, ни про что!
"Жерминьяк, – задумался виконт. – Знакомая фамилия. Но где я её слышал?".
–Что случилось с этой женщиной? – спросил он вслух. – Неужели она была застрелена из пистолета? Или, может, заколота шпагой? Во втором случае мы наверняка могли бы утверждать, что преступление совершил дворянин.
–Искать убийцу – это дело полиции. Впрочем, сомневаюсь, что от неё будет толк. Наша полиция годна только на то, чтобы гонять бездомных с места на место, да послушивать чужие разговоры! Что касается способа убийства, то о нём чего только не болтают. В одном салоне я слышала, будто Жерминьяк была отравлена, в другом – будто задушена, в третьем – будто её разрубили пополам какой-то жуткой секирой...
–Это всё оттого что никакого убийства не было! – вмешалась в разговор младшая де Шампо. – Мадам Жерминьяк умерла от старости, а все разговоры об убийстве – досужие вымыслы!
–От старости! – фыркнула свекровь. – Это вам в ваши шестнадцать лет кажется, будто она была невероятно стара! Однако уверяю, мадам: люди вполне могут доживать и до семидесяти, и до восьмидесяти лет! Взгляните на меня! Кто поверит, что мне пятьдесят пять?
"Я-то думал, что ей шестьдесят", – удивился виконт. Мысли эти он, разумеется, оставил при себе, одарив пожилую мадам желанным комплиментом:
–Ваш случай особый, сударыня. Свежести вашего румянца позавидовала бы сама Венера! Однако, может быть, мадам де Жерминьяк действительно была столь нездорова, что предстала перед Господом по естественным причинам?
–Чем вы тогда объясните пропажу ее драгоценностей?! И сообщение слуг о том, что незадолго до смерти мадам к ней явился некий незнакомый субъект в коричневом плаще, который впоследствии бесследно исчез?
–Это меняет дело, – сказал д`Эрикур. – Но неужели никто не может выяснить личность этого визитёра?
–Думаю, к ней приходила сама смерть, – заявила младшая мадам.
–Смерть-не смерть, а я своим слугам строго-настрого приказала не пускать в дом никого в коричневом! – продолжила старшая. – К тому же, об этом убийстве чего только ни болтают. Одни полагают, что это могло быть связано с подозрительными делишками её покойного мужа. Другие вообще говорят, что убитая якобы происходила из рода последнего тамплиера, и в её смерти могут быть замешаны тайные общества!
Вот тут весь роман целиком бесплатно https://author.today/work/220063
Показать полностью
Приключения в Париже 1789 года накануне революции (фрагмент из начала)
Тем же вечером Кавальон велел извозчику доставить себя на улицу Кенкампуа: именно здесь, по словам его покровителя, обитала мадам Жерминьяк. Пальмароль говорил о строении прошлого века, украшенным по фасаду лепниной в форме херувимчиков. Отыскать этот дом удалось далеко не сразу: маленький, запущенный, унылый, он смотрелся среди прочих особняков как невзрачная служанка рядом со знатными дамами.
Велев прислуге доложить о себе и приложив к этому требованию рекомендательное письмо, Кавальон принялся осматривать небольшую залу, где оказался. Пузатые тумбочки, напыщенные кресла без единой прямой линии, ломберный столик на волнообразных ногах, галантная софа, обои, разрисованные розами и пагодами, такой же каминный экран, портреты каких-то господ в вычурных золотых рамах – и ни единого намёка на современную моду, ни единого античного элемента! "Я словно попал на сорок лет назад, во времена прежнего государя!" – подумалось Кавальону. Он провёл рукой по столику. Пылища. Значит, здесь давно никто не играл. Очевидно, посетители в этом доме исключение, а не правило. И на прислуге хозяйка, скорее всего, экономит.
Ждать пришлось долго. Кавальон провёл около двух часов, оглядывая залу в тщетной надежде увидеть инкрустированную раковинами шкатулку, о которой говорил Феру, изучая надписи на корешках немногочисленных книг и гадая, выйдет ли мадам Жерминьяк.
Наконец, она появилась – сухая, едва переставляющая ноги, со множеством морщин, которые не скрывал даже дюймовый слой пудры, наложенный на лицо, шею и грудь. Макияж был ярче, чем можно себе представить, число мушек превосхдило все разумные пределы. Старомодное, поношенное платье, невероятно вытянутое по бокам и плоское сзади и спереди, должно быть, ещё помнило времена маркизы де Помпадур. Высоченную причёску мадам венчал корабль, подобные которому Кавальону приходилось видеть только в далёком детстве.
Преодолев минутное замешательство, визитёр соскочил с кресла и поспешил прильнуть губами к сморщенной ручке мадам.
–Так значит, вы друг господина де Пальмароля? – произнесла хозяйка скрипучим голосом, подслеповато щурясь на Кавальона. – Вот уж не ожидала, что он однажды обо мне вспомнит!.. Зачем он прислал вас?
–Сударыня! – Кавальон постарался придать своему взгляду такие восхищение и подобострастие, на которые только был способен. – Господин Пальмароль всегда помнит о вас и шлёт вам нижайший поклон! Но я отнюдь не его протеже, как вы могли подумать. И пусть мой скромный кафтан не вводит в заблуждение просвещённейшую из парижанок!
–Но кто же вы? – воскликнула Жерминьяк, переводя мутный взгляд, в котором читались признаки старческого слабоумия, с камина на диван, а с дивана на Кавальона.
–Присядемте, мадам! Я расскажу всё по порядку.
Старуха опустилась на обитый розовой материей диван и с удивлением принялась внимать истории, которую Кавальон начал, ни больше ни меньше, со своего рождения. На этот раз о Польше не было ни слова. Гость поведал, что происходит из знатного трансильванского рода, но с младенчества оказался отдан на воспитание чужим людям. Затем последовал рассказ о годах учёбы, выборе жизненного поприща, жестоких интригах, разочаровании в людях, удивительных путешествиях...
–Но кто вы? – вновь и вновь переспрашивала мадам. – Назовите мне своё имя! Ведь вы в действительности не Кавальон, как я понимаю?
–Терпение, сударыня, и вы будете вознаграждены! Быть может, через несколько минут вы сами назовёте мне моё имя! А пока что вернёмся к рассказу... Итак, исходив Англию вдоль и поперёк, я, в конце концов, сел на корабль и неделю спустя оказался в Швеции.
–В Швеции! – ахнула Жерминьяк.
–Но там я не собирался задерживаться. Путь мой лежал дальше, в Россию. Прибыв в Петербург, я первым делом навестил императрицу Екатерину и сообщил ей, что собираюсь направить свои стопы в Сибирь. При дворе мне немало обрадовались. Они как раз искали просвещённого человека, не боящегося мороза, которого можно было бы направить в самый отдалённый уголок страны. Дело в том, что у императрицы зародился план цивизовать живущих в Сибири дикарей...
–В Сибири живут люди?
–Да, мадам. И дабы научить их грамоте, Екатерина подыскивала подходящего человека, коего и обрела в моём лице. Я заверил её, что не пройдёт и года, как её узкоглазые подданные, одетые в шкуры животных, заговорят по-французски не хуже самого знатного парижанина. Мне выдали сани, и я отправился в путь. Каких только трудностей не пришлось мне преодолеть в течение этого путешествия! Русская зима оказалась в сто раз суровее нашей нынешней зимы, мадам! Птицы на лету падали замертво, волки обращались в ледяные глыбы, которые не мог растопить даже огонь! Впрочем, пару раз мне всё же пришлось столкнуться с дикими животными. В окрестностях Москвы на мои сани набросилась стая свирепых медведей. Извозчик в страхе бежал, местные жители, вопя от ужаса, попрятались в свои шалаши. Что мне оставалось делать?! Я вспомнил каббалистическое заклинание из "Малого ключа Соломона"...
–Так вы знакомы с Каббалой?
–У меня высший градус в ложе Девяти сестёр, мадам, а, кроме того, я брал уроки алхимии у самого Парацельса! И заклинание помогло мне раскидать одного за другим пятнадцать разъярённых русских медведей.
–Поразительно!
–Благодарю вас! Однако, продолжим. Стуча зубами, потеряв извозчика и несколько лошадей, питаясь одними шишками и кореньями, я всё-таки добрался до Сибири. По пути я основал восемь железоделательных заводов и два университета, обнародовал несколько декретов Екатерины, отменяющих крепостное право, и спас от разбойников прекрасную девушку, оказавшуюся впоследствии внебрачной дочерью покойной императрицы Елизаветы. Прибыв на место, я немедленно приступил к обучению аборигенов.
–И вы выполнили свою миссию? Я и не знала, что в Сибири говорят по-французски!
–Увы, нет, мадам! И виной тому – чары Венеры. Я полюбил прекрасную сибирячку, но на наше несчастье она приглянулась ещё одному человеку – императорскому наместнику, генерал-интенданту Перми. Он принялся интриговать против меня. Я оказался в опале. Под страхом смерти мне было велено покинуть пределы Российского государства.
–И это несмотря на всё, что вы для него сделали?!
–Да, мадам. Ведь королевская благосклонность – вещь переменчивая. Мне пришлось бежать в Китай.
–Так вы говорите и по-китайски?
–Один старый брамин, нашедший последний приют в замке моего воспитателя, научил меня этому наречию. Извольте удостовериться. Ом мани падме хум. С китайского это переводится как "вы очаровательны, сударыня".
–Боже мой, вы мне льстите!
–Ничуть.
–Тысячу лет не слышала ничего подобного!
–Вина в этом лежит не на вашей внешности, которую я бы назвал блистательной, а на дурных манерах и нелюбознательности нынешних парижан.
–О, как вы правы, сударь! В наше время нравы уже не те. Повсюду эта грубая мебель на римский лад, эти странные костюмы, подражающие одеждам прислуги, эти разговоры о политике... Говорят, теперь модно не носить парика и не пудрить волосы. Подумайте, что за дикость! Боюсь, что настоящее изящество ушло от нас вместе с Монтескье и Вольтером. Я до сих пор их оплакиваю... Впрочем, вернёмся к рассказу! Мне не терпится узнать, чем же вы занимались в Китае и кто вы, в конце, концов?
–В Китае мне пришлось заниматься самым примитивным трудом. Я поступил в услужение к одному мандарину и строил для него пагоды, выращивал ананасы, служил пастухом при огромной стае очаровательных обезьянок.
–И это – несмотря на ваше происхождение?!
–Китайцам ничего неизвестно о европейских титулах, мадам.
–Какая дикость! Как же вы оттуда выбрались?
–За короткое время я в совершестве овладел техникой изготовления фарфора и вскоре стал одним из самых прославленных мастеров в Китае. Прежде никому из китайцев не приходило в голову мастерить чайные чашки во вкусе Марии-Антуанетты. Я был первым, и мои изделия шли нарасхват. Вскоре я скопил достаточно денег, чтобы построить собственный корабль.
–Должно быть, морской путь из Китая во Францию занял не меньше года!
–Я не спешил во Францию. Мне еще хотелось посмотреть мир. Я пересёк Тихий океан и оказался в Америке.
–Не удалось ли вам поучаствовать в войне за независимость?
–Ещё как удалось! Прибыв в Соединённые штаты, я моментально встал под ружьё. Разве можно было не поддержать американских инсургентов, этих величайших борцов за свободу и права человека!? Любой просвещённый человек сделал бы на моём месте то же самое! Я разил англичан направо и налево, рассылал по всей земле письма с призывами выступить на стороне американцев, помогал Джефферсону писать "Декларацию независимости". Меня хотели даже сделать послом во Франции, но я в последний момент отказался, предложив вместо себя Франклина.
–Вам не хотелось обратно в Европу?
–В то время Европа казалась мне всего лишь эпицентром деспотизма и мракобесия. Я решил обосноваться в Америке и жить вдали от королей и папы, уважая права человека и наслаждаясь справедливыми законами. Для этого я приобрёл хлопковую плантацию и тысячу негров, которые должны были её обслуживать. Жизнь плантатора была нестоящим раем. Управление рабами не отнимало у меня много времени, так что я полностью посвятил себя магии и алхимии. Поиски философского камня привели меня к мудрому вождю одного индейского племени.
–Неужели индейцам ведома алхимия? Я почитала их полными дикарями!
–Я тоже пребывал в плену подобного заблуждения, покуда не встретился с Зорким Глазом. В обмен на нитку бус и двадцать третий том Энкциклопедии Дидро и д`Аламбера вождь открыл мне тайну взаимопревращения металлов.
–Я удивляюсь всё больше и больше! Выходит, сударь, вы способны делать золото?!
–Я сделал его для себя несколько сотен фунтов, мадам.
–Боже правый! Так вы богач!
–Моё главное богатство – это мои знания. Золото быстро опротивело мне. Я не мог наслаждаться им в одиночестве. Секрет взаимопревращения металлов должны были узнать европейские государи, ведь богатство королевства – это богатство подданных, не так ли, мадам?
–Разумеется! И вы вернулись в Старый свет!
–Мой корабль причалил к пристани Лиссабона. Увы, португальская королева Мария не захотела меня выслушать! Я отправился в Испанию, попутно разоблачая Инквизицию и издавая памфлеты против церковного мракобесия. Но и в Мадриде мой секрет никого не заинтересовал. Я проехал всю Францию, побывал в Генуе, Венеции и Тоскане, посетил владения Габсбургов, но ни один государь так и не проявил интереса к моему открытию!
–Боже мой! Возможно ли это? Короли отказывались брать золото, которые вы буквально подносили им на блюде?
–Увы, сударыня! Деспотизм слеп как к народной нужде, так и к возможности эту нужду облегчить! Я был в отчаянии. Подумать только: иметь в руках средства для водворения всеобщего благоденствия и быть не в состоянии им воспользоваться!
–Вы могли изготавливать золото и раздавать его беднякам.
–Поначалу я так и делал. Мне казалось, что я делаю добро, но вскоре я увидел, как оно обращается во зло. Я не мог в одиночку производить достаточно золота для удовлетворения потребностей всех обездоленных, а, узнав, что у одного из их собратьев появились деньги, другие нищие немедля убивали его, чтобы завладеть вожделенным металлом. Мои подарки породили множество преступлений. Увидев это, я окончательно понял, что настоящую пользу мой рецепт принесёт только тогда, когда окажется в руках законного государя.
–Но вы так и не добились своего?
–Когда неудачи привели меня в такое отчаяние, что я был готов от огорчения проститься с жизнью, в горах родной Трансильвании мне повстречался странствующий философ. Мы вели долгие задушевные беседы о Каббале, о животном магнетизме, о воздухоплавании, о правах человека и великой роли общества Вольных каменщиков в деле их утверждения. Я обмолвился о своём тайном рецепте. Философ внимательно выслушал меня, похвалил за то, что я пекусь об общественном процветании и посоветовал создать свой алхимический орден. В одиночку мне не удастся достучаться ни до одного из государей, но если я обзаведусь последователями, то они еще до наступления нового столетия создадут Соединённые Штаты Европы во главе с просвещенным государем, выплавляющим золото для своих счастливых подданных. Особую роль в этом ордене, предрек мой новый друг, надлежит сыграть женщине.
–Женщине? Вот так новости! А ведь ни мудрецы, ни политики никогда не придавали особенного значения нашему полу! Считается, что женщины созданы лишь для вынашивания детей и услаждения сильной половины человечества.
–Это устаревшие представления, сударыня! Лично я уверен, что в скором времени женщины не будут уступать нам ни в науках, ни в искусствах! Кроме того, в предсказании моего друга-философа не приходится сомневаться. Он предрёк множество вещей: и рождение детей у Его Величества, и войну русских с турками, и перемену парижских мод, и даже собственную кончину.
–Как?! Он умер?
–Мой друг скончался ровно через год после нашего знакомства, как он сам и предсказывал. Лёжа на смертном одре, он велел мне не прекращать своих поисков до тех пор, пока я не отыщу самой просвещённой женщины в Европе и не сделаю её своей ученицей с тем, чтобы впоследствии она поведала тайну создания золота всему миру.
–И вы нашли её?
–Я искал её в Пфальце и Баварии, Гессене и Саксонии, Австрии и Тироле. В поисках её я посетит Краков, Ригу и Тешин. Я спросил о ней в каждом из швейцарских кантонов. Я встречался с лучшими людьми Пьемонта и Савойи, чтоб поговорить об этой женщине. И всюду мне отвечали, что я должен ехать во Францию, к мадам Жерминьяк!
–Бог мой! Не ослышалась ли я!?
–Всё верно, сударыня. Вы – та, кого я искал! Вы – просвещённейшая женщина Старого света, вы – единственная из смертных, кто достоин узнать секрет получения золота, вы – будущая основательница Соединённых Штатов Европы!
–Поверить не могу! Но кто может знать обо мне за пределами Франции, за пределами Парижа!?
–Ваша скромность украшает вас, мадам, однако она излишня. Не вы ли были ближайшей подругой мадам дю Дефан, не вы ли помогали славе Вольтера, не вы ли – лучшая ученица Калиостро и единственная любовь Казановы?
При упоминании последнего имени из морщинистой груди мадам вырвался вздох.
–Из ваших уст вылетают драгоценнейшие для меня имена! – воскликнула старуха.
–Не вы ли потомица достославного Жака де Моле, последнего магистра ордена тамплиеров, известных ныне под именем франкмасонов и споспешествующих установлению царства Разума на всей земле? – продолжал Кавальон.
–Вам и об этом известно!.. Но неужели я действительно самая просвещённая женщина Европы? Ведь Париж давно меня забыл, меня давно уже никуда не приглашают, я столько лет не выхожу в свет и не знаюсь с людьми!
–Виной тому скудоумие парижан, которым нет ни до чего дела! Верно говорят, что нет пророка в своём отечестве, мадам! Но как я счастлив, что мы наконец встретились! Ведь вы не откажетесь стать моей ученицей и сберечь секрет взаимопревращения металлов для потомков? – произнося эти слова, Кавальон уже не сидел на диване подле старухи, а стоял перед ней в позе древнеримского оратора, увлеченный собственным красноречием.
Жерминьяк смотрела на него глазами, полными обожания. Даже через пудру было видно, как она раскраснелась. Два высохших мешочка в декольте взволнованно вздымались. Обтянутые морщинистой кожей костлявые пальцы, унизанные перстнями, мелко тряслись.
–Сударь! – произнесла мадам дрожащим голосом. – Я была бы счастлива стать соучастницей ваших алхимических штудий! Поверьте, что это величайшая честь для меня, наиволшебнейшая мечта, которую только можно представить! Но смогу ли я? Сударь, поглядите на мою немощь! Мне недолго осталось жить. Как же я могу стать вашей ученицей, когда вы молоды и полны сил, а я – дряхлая старуха?
–Вам кажется, что я моложе вас, мадам? – улыбнулся Кавальон. – А что, если я скажу, что это не так? Я ведь назвал лишь место своего рождения, но не дату. Так знайте же, мадам, что скоро мне исполнится четыреста два года!
–О-о-о! – только и смогла вымолвить Жерминьяк.
–Я умею плавить бриллианты, умею улучшать драгоценные камни, знаю лекарство от всех болезней, – продолжал Кавальон. – Несколько лет назад по Европе прошёл слух о моей смерти. Его автором был я сам. Мне не хотелось афишировать своих поисков.
–Так вы...
–Теперь, мадам, вы сами можете назвать моё имя!
–Вы граф Сен-Жермен! – простонала старуха.
–Да, мадам. Я перед вами.
Жерминьяк, исполненная восторга, вскочила с дивана и попыталась упасть на колени перед своим кумиром. Больные суставы и сам кумир не дали ей этого сделать.
–Ну будет вам! – проговорил алхимик, помогая мадам подняться. – Между просвещенными людьми такие жесты ни к чему! Вернёмтесь-ка на диван.
Учитель и ученица водворились на прежнее место.
–Граф, вы могли бы улучшить мои бриллианты? – первым делом спросила старуха, как только её седалище вновь оказалось на розовой обивке.
–Это не составит для меня ни малейшего труда.
–В таком случае, я распоряжусь немедленно принести их!
–Для превращения мне понадобится неделя.
–Превосходно. Шарлотта! Шарлотта!!!
–Постойте, мадам. Будет лучше, если слуги ничего не будут знать о нашем знакомстве. На первое время мне хотелось бы сохранить его в тайне. До тех пор, пока секрет взаимопревращения металлов не передан вам, наш алхимический орден особенно уязвим. Если о нас узнают церковники...
–О, да, понимаю! Но, в таком случае, когда же состоится передача вашего тайого знания?
–После того, как вы будете полностью к этому готовы, мадам!
–Сколько же времени это займёт?
–На подготовку обычной женщины ушли бы годы, но столь просвещённую даму как вы я смогу подготовить всего за месяц.
–Начнёмте немедленно, сударь! Я готова внимать вам прямо сейчас.
–Похвальное рвение! – Кавальон еще раз поцеловал ручку мадам. – Должен признать, что восхищаюсь вами всё больше и больше. Однако внимать ещё рано. Прежде чем заниматься вашим разумом, я должен подготовить ваше тело.
–Тело?
–Я должен омолодить вас, мадам.
Старуха схватилась за сердце.
–Вам плохо, сударыня? – испугался Кавальон.
"Уж не переусердствовал ли я?"– подумал он испуганно.
–Ах, нет... Мне уже лучше... Но я чуть было не лишилась чувств от радости, милый учитель! В один день исполнились все мои тайные мечтания – встретить Сен-Жермена, постичь тайны алхимии, вернуть молодость! Моё старое сердце с трудом переносит столько эмоций!
–Очень скоро оно перестанет быть старым, мадам!
–Поскорей бы! Так хочется начать прямо сегодня!
–В таком случае, велите приготовить горячую ванну в ваших покоях. Да, и не забудьте о бриллиантах! Я собираюсь приступить к улучшению нынче же вечером. Вы храните свои драгоценности в шкатулке? Уверен, что она инкрустирована с отменным вкусом!
–Сейчас, я вам всё покажу, сударь! – произнесла Жерминьяк.
"Давай-давай", – подумал Кавальон, учтиво помогая ей подняться.
кому понравилось, вот тут весь роман бесплатно https://author.today/work/220063
Показать полностью