Зимним утром на Урале
Со слов товарища:
Жил я тогда в далеком закрытом городке в центре нашей необъятной родины. Мне было лет 15, а сестрей моей 13. И мы друг друга жутко ненавидели. Периодически подставляя друг другу подножки в виде связаных шнурков, порванных дневников и выкидываний ключей из окна перед походом в школу, мы забирались на вершину этого внутрисемейного превосходства. Но одна история очень глубоко впечаталась в мое детское сознание.
Как-то раз зимним утром я собирался на тренировку. Ничего, как говорится, не предвещало беды, если не учитывать тот факт, что днем ранее я положил на батарею сестрицину расческу, а на нее сверху половинку шоколадки. Вторую половинку я заботливо разломал и разложил во все сестринские карманы, которые только смог обнаружить.
Утро началось с громких воплей и стуков в мою стену (не понимаю, что у нее одна расческа на все случаи жизни что-ли?..). Столкнувшись в коридоре с сестрой, я (неожиданно) не получил пинка, не получил учебником, не услышал даже того, что я сраная бездарность (выражение окультурено). Ничего не подозревая, я протопал до кухни и стал уплетать манную кашу, заботливо оставленную мамой на столе. Допив чай, я надел свои недоваленки и, взяв сумку, отправился в центр детского и юношеского творчества, где стремился выше, быстрее и сильнее стать обычным среднестатистическим неакоголиком и нетунеядцем.
Городок у нас был, как я уже говорил, закрытым. Тут поясню: на заводе, при котором был построен наш город, доблестное постсоветское правительство производило секретные эксперименты на инопланетянах (на самом деле нет). Это означало, что въезд и выезд в город строго по пропускам, в городе в принципе живет не очень много людей, почти все из которых работают с самого утра на этом самом заводе.
До тренировки было идти минут 30 пешком. Автобусом, понятное дело, я в свои юные годы не пользовался, да и морозное солнечное утро располагало. Шел я от одной окраины до другой. Ехидно улыбаясь, я оценивал, что же приготовила мне сестра на вечер, и что я подготовлю ей. И тут внезапно я осознал, что эта тупая дура на самом деле сраный, бл*дь, нацист с косичкой. Не знаю, где уж эта гитлерюгент нашла в нашем доме слабительное, но, судя по всему, нашла она целую пачку и хранила на черный день. Этот черный день наконец настал, и, как вы догадываетесь, для меня он был коричневым. Понимая, что обратно до дома я тупо не добегу, а срать в казеных сортирах у нас было не принято (ну вы помните - в школе терпишь, пока домой не отпустят и т.п.), я очень быстро осознавал, что, спустя мгновенье, шоколада в моих штанах окажется в разы больше, чем произвел "Красный октябрь" за всю свою историю.
И я принял единтвенно верное решение - по секретным ходам пробрался на ближайшую стройку, обходя немногочисленных строителей, и взлетел на четвертый этаж. Забежав в будущий туалет, я приземлил свою разрывающуюся задницу на белое изваяние и издал продолжительный рык, от которого пошатнулись стены, беременные преждевременно разродились, а инопланетяне сами отдали все свои органы, только бы их поскорей отпустили с этой страшной планеты.
Тут случилось то, чего мой наивный детский разум никак не мог предугадать. Во-первых, почему-то в незаконченном туалете строящегося дома не оказалось туалетной бумаги, а во-вторых, унитаз оказался не подцеплен к канализации. В порывах страсти из моего анального отверстия я как-то не обратил внимания на то, что он стоит посреди комнаты, а рядом, кроме двух стопок плитки ничего более не находится. Зная, что за моей новой спортивной формой мама простояла не одну очередь (город-то закрытый, товара мало), трогать ее я не решился. Коричневая масса уже начинала подло подтекать к моим ногам, а вонь стояла такая, что даже свежий зимний воздух не мог мне помоь. Если бы в тот момент проводилось соревнование, где надо пройти на полушпагате по двум широко расставленым бревнам в низком туннеле, кишащем крокодилами, то меня определили бы в победители еще на старте. Оставляя за собой ручей некогда вкусной манной каши, я дополз до плитки. Разбив одну из них, что между прочим в такой позе не так уж и легко, я выбрал наименее острый кусок и попробовал им подтереться. Плитка это вещь, сама по себе не очень напоминающая туалетную бумагу. В минус двадцать пять она, по ощущениям, была охлаждена до абсолютного нуля, и если бы я мыл жопу в проруби с кусочками льда, то это казалось бы счастьем. Через пять минут моих тщетных стараний говно подмерзло, и мне пришлось его уже отколупывать. Тут плитка справилась на ура. Натянув на исцарапанную жопу штаны, я оценил картину. В пустом помещении без рамы на окне посреди коричневого кремлевского катка стоит унитаз, наполовину наполненный застывшим дерьмом, а по полу разбросана разбитая плитка. Не придумав ничего умнее, чем прикрыть свои творения плиткой, я собрал разбитые куски и понес их к унитазу. И тут мои ноги в недоваленках внезапно ощутили себя ногами Ирины Родниной и Ольги Корбут в одном лице. Совершив пятерной тулуп, четверной аксель и собрав у всех судей по 10 баллов из 10, я впечатался лбом в белоснежное торжество советской санфаянсовой промышленности.
До тренировки я, понятное дело, так и не дошел. Зато вечером, разглядывая шишку с теннисный мяч на моей голове, все семья, как это сейчас называется, лежала под столом. Сестре, конечно, тоже досталось, но папа ограничился строгим выговором и лишением конфет на две недели.
Жил я тогда в далеком закрытом городке в центре нашей необъятной родины. Мне было лет 15, а сестрей моей 13. И мы друг друга жутко ненавидели. Периодически подставляя друг другу подножки в виде связаных шнурков, порванных дневников и выкидываний ключей из окна перед походом в школу, мы забирались на вершину этого внутрисемейного превосходства. Но одна история очень глубоко впечаталась в мое детское сознание.
Как-то раз зимним утром я собирался на тренировку. Ничего, как говорится, не предвещало беды, если не учитывать тот факт, что днем ранее я положил на батарею сестрицину расческу, а на нее сверху половинку шоколадки. Вторую половинку я заботливо разломал и разложил во все сестринские карманы, которые только смог обнаружить.
Утро началось с громких воплей и стуков в мою стену (не понимаю, что у нее одна расческа на все случаи жизни что-ли?..). Столкнувшись в коридоре с сестрой, я (неожиданно) не получил пинка, не получил учебником, не услышал даже того, что я сраная бездарность (выражение окультурено). Ничего не подозревая, я протопал до кухни и стал уплетать манную кашу, заботливо оставленную мамой на столе. Допив чай, я надел свои недоваленки и, взяв сумку, отправился в центр детского и юношеского творчества, где стремился выше, быстрее и сильнее стать обычным среднестатистическим неакоголиком и нетунеядцем.
Городок у нас был, как я уже говорил, закрытым. Тут поясню: на заводе, при котором был построен наш город, доблестное постсоветское правительство производило секретные эксперименты на инопланетянах (на самом деле нет). Это означало, что въезд и выезд в город строго по пропускам, в городе в принципе живет не очень много людей, почти все из которых работают с самого утра на этом самом заводе.
До тренировки было идти минут 30 пешком. Автобусом, понятное дело, я в свои юные годы не пользовался, да и морозное солнечное утро располагало. Шел я от одной окраины до другой. Ехидно улыбаясь, я оценивал, что же приготовила мне сестра на вечер, и что я подготовлю ей. И тут внезапно я осознал, что эта тупая дура на самом деле сраный, бл*дь, нацист с косичкой. Не знаю, где уж эта гитлерюгент нашла в нашем доме слабительное, но, судя по всему, нашла она целую пачку и хранила на черный день. Этот черный день наконец настал, и, как вы догадываетесь, для меня он был коричневым. Понимая, что обратно до дома я тупо не добегу, а срать в казеных сортирах у нас было не принято (ну вы помните - в школе терпишь, пока домой не отпустят и т.п.), я очень быстро осознавал, что, спустя мгновенье, шоколада в моих штанах окажется в разы больше, чем произвел "Красный октябрь" за всю свою историю.
И я принял единтвенно верное решение - по секретным ходам пробрался на ближайшую стройку, обходя немногочисленных строителей, и взлетел на четвертый этаж. Забежав в будущий туалет, я приземлил свою разрывающуюся задницу на белое изваяние и издал продолжительный рык, от которого пошатнулись стены, беременные преждевременно разродились, а инопланетяне сами отдали все свои органы, только бы их поскорей отпустили с этой страшной планеты.
Тут случилось то, чего мой наивный детский разум никак не мог предугадать. Во-первых, почему-то в незаконченном туалете строящегося дома не оказалось туалетной бумаги, а во-вторых, унитаз оказался не подцеплен к канализации. В порывах страсти из моего анального отверстия я как-то не обратил внимания на то, что он стоит посреди комнаты, а рядом, кроме двух стопок плитки ничего более не находится. Зная, что за моей новой спортивной формой мама простояла не одну очередь (город-то закрытый, товара мало), трогать ее я не решился. Коричневая масса уже начинала подло подтекать к моим ногам, а вонь стояла такая, что даже свежий зимний воздух не мог мне помоь. Если бы в тот момент проводилось соревнование, где надо пройти на полушпагате по двум широко расставленым бревнам в низком туннеле, кишащем крокодилами, то меня определили бы в победители еще на старте. Оставляя за собой ручей некогда вкусной манной каши, я дополз до плитки. Разбив одну из них, что между прочим в такой позе не так уж и легко, я выбрал наименее острый кусок и попробовал им подтереться. Плитка это вещь, сама по себе не очень напоминающая туалетную бумагу. В минус двадцать пять она, по ощущениям, была охлаждена до абсолютного нуля, и если бы я мыл жопу в проруби с кусочками льда, то это казалось бы счастьем. Через пять минут моих тщетных стараний говно подмерзло, и мне пришлось его уже отколупывать. Тут плитка справилась на ура. Натянув на исцарапанную жопу штаны, я оценил картину. В пустом помещении без рамы на окне посреди коричневого кремлевского катка стоит унитаз, наполовину наполненный застывшим дерьмом, а по полу разбросана разбитая плитка. Не придумав ничего умнее, чем прикрыть свои творения плиткой, я собрал разбитые куски и понес их к унитазу. И тут мои ноги в недоваленках внезапно ощутили себя ногами Ирины Родниной и Ольги Корбут в одном лице. Совершив пятерной тулуп, четверной аксель и собрав у всех судей по 10 баллов из 10, я впечатался лбом в белоснежное торжество советской санфаянсовой промышленности.
До тренировки я, понятное дело, так и не дошел. Зато вечером, разглядывая шишку с теннисный мяч на моей голове, все семья, как это сейчас называется, лежала под столом. Сестре, конечно, тоже досталось, но папа ограничился строгим выговором и лишением конфет на две недели.