«ЭТО НАША СТРАНА, КОТОРОЙ ДО НАС ДЕЛА НЕТ».
Уже в 1995 году из Чечни начали возвращаться ветераны боевых действий. Посттравматические стрессовые расстройства, в обиходе известные как «чеченский синдром», стали настоящей эпидемией среди этих людей. Многие из тех, кто формально избежал ранений, все же пали жертвами этой войны. Многие солдаты и офицеры возвращались из Чечни с глубокими психическими травмами, которые позже проявлялись самым разнообразным образом. При благополучном развитии событий им удавалось преодолеть себя и вернуться к нормальной жизни. При неблагополучном дело кончалось социальной дезадаптацией, вспышками агрессии, немотивированными преступлениями, самоубийствами. Журналист (сам бывший солдат Чеченской войны) Денис Мокрушин собрал подборку характерных высказываний:
Иван: Вообще часто снится погибший друг, почему-то всегда помогает мне, то патроны даст, то гранату. И еще снится, что вот духи рядом, а калаш молчит, не хочет стрелять, и пацаны мои (вся разведгруппа) вокруг все погибшие. Мрак. Жена рядом спать перестала говорит плачу, и бормочу.
В: А у меня вообще одни животные инстинкты остались. Осталось только сидеть где-нибудь на пустыре и выть на Луну.
Виталий: Не пил, но и не спал. Ночами слушал радио и катался на машине. Милиция проверяла вены, думали что наркоман, судя по глазам. Не хотелось объяснять, но когда говорил, что только приехал — сразу отдавали честь и отпускали. И еще очень внимательно искал растяжки под ногами, и глазам было непривычно встречать рассвет и закат, видеть горизонт т. к. все время был в горах. И еще не мог понять, что может огорчать людей, ведь все так здорово, пока самого быт не затянул. А самое страшное, мне кажется, это тишина.
Многие солдаты продолжали воевать после войны, бросаясь наземь от звука петард, нашаривая автомат при виде мигающей лампочки видеомагнитофона, инстинктивно выискивая глазами снайперов на родных улицах. При этом, как и во многих других вопросах, государство в общем и целом самоустранилось от возвращения к нормальной жизни людей, проливавших за него кровь. На высшем уровне в 1997 году было отмечено, что «в настоящее время не ведется централизованно и систематизировано учет инвалидов военной службы, не проводятся научные исследования по изучению медико-демографических, социально-психологических, профессиональных и социально-экономических характеристик этого контингента» — в общем-то, сухо констатируется, что вопросами адаптации военных, вернувшихся из зоны конфликта, государство толком не занимается.
Положение дел усугублялось отношением к ветеранам в обществе. С одной стороны, репортажи об ужасах войны формировали общественное мнение, так что из военнослужащих часто лепили свирепых карателей. С другой стороны, для многих участие в боевых действиях стало стигмой, мешающей и в профессиональном плане, и в личной жизни. Родные и близкие часто оказывались просто не готовы встретиться с изменившимися в огне войны людьми. Фактически проблема оказалась пущена на самотек, и далеко не все справились с грузом воспоминаний о войне.
Сжав кулаки после драки
Российское государство проиграло Первую чеченскую войну. Это не льстящий национальному самолюбию факт, но он относится к объективной реальности. Как всякая крупная катастрофа, поражение в Чечне не произошло по какой-то единственной причине, война привела к высоким потерям и принесла море горя и позора по всем причинам сразу: в силу как политических провалов, так и ошибок в военном строительстве.
Политически Чеченская война выглядит как сочетание удручающей некомпетентности и вполне сознательного злого умысла. Дудаевский режим до войны процвел на коррупционных связях с российскими чиновниками, получив средства на содержание своих отрядов и благополучное ведение войны. Впоследствии схемы раскрания средств изменились, однако Чеченская война оставалась масштабным бизнес-проектом. В частности, в течение 1995–1996 годов изрядные средства выделялись из бюджета на восстановление республики.
Например, в 1996 году, по сообщениям СМИ, только на строительство жилья и ремонт дорог в Чечне был выделен миллиард долларов. Едва ли можно было отыскать хотя бы одну «хрущевку», возведенную на эти средства, или хотя бы один километр отремонтированной дороги. Благо как раз в 1996 году республика чрезвычайно удачно была для России утрачена, так что трудолюбивые восстановители народного хозяйства Чечни могли не опасаться появления аудиторов с неудобными вопросами. Война также позволяла списать недостающее военное имущество, оборудование, боеприпасы, технику. Сформировался теневой рынок вооружения. Короче говоря, как и большинство войн, Чеченский конфликт открывал широкие возможности для всякого рода махинаций, в которые были вовлечены чиновники, занимающие весьма высокие посты и, конечно, полевые командиры боевиков.
Когда же дело касалось исполнения непосредственных обязанностей, высшее политическое и военное руководство страны отнюдь не демонстрировало находчивости и энергии. Военное планирование раз за разом оказывалось не на высоте, а целый ряд отдельных эпизодов, такие как новогодний штурм Грозного, попытки спасения заложников в Буденновске и Кизляре, невозможно характеризовать иначе, как оглушительные провалы. Все эти операции проводились высшими чиновниками и военными деятелями России, и уровень планирования и ответственности, проявленный ими, не выдерживает и малейшей критики.
Отдельно обращают на себя внимание крупные террористические акты: еще до войны сделав лучшие контртеррористические подразделения страны жертвами политических игрищ, даже в по-настоящему острые моменты обладатели министерских портфелей рвались покомандовать сами, с легким сердцем игнорируя мнение специалистов по антитеррору. Когда же дело шло не так, как ожидалось, на государственных мужей мог напасть настоящий паралич воли.
Российская армия как вооруженная сила также откровенно не всегда обнаруживала нужную эффективность. В первую очередь ее проблемы связаны, конечно, с общей катастрофой вооруженных сил начала 90-х годов. Из-за постоянных невыплат денежного довольствия офицеры попросту не имели возможности овладевать военными специальностями, сосредоточившись на вопросах выживания, а боевая подготовка солдат зачастую сошла на ноль.
Лишившись крупных боеспособных контингентов, оставленных в союзных республиках или выведенных из Восточной Европы в чистое поле, страна должна была формировать войско из того, что было под рукой, в основном унаследованных у Советского Союза «скадрированных» частей. Их исходно плохое состояние было усугублено крайним недостатком боевой подготовки и устаревшей организацией. Абсурд с точки зрения здравого смысла, но реальность Чеченской войны: страна, где жили сотни тысяч ветеранов локальных конфликтов, а вооруженные силы составляли на 1992 год 2,9 млн человек, не смогла выставить достаточного количества подготовленных солдат для операции против небольшой криминальной республики. В результате войну часто вели юноши-призывники, ни физически, ни психически не готовые к испытаниям, которые уготовила им война, тем более настолько грязная.
«Такое положение», — резюмировал Рохлин, — «Сложилось, прежде всего, из-за недобросовестного выполнения обязанностей руководством Министерства обороны.
Вина руководства Министерства обороны состоит в том, что, сокращая армию с 3,5 до 1,7 миллиона человек, оно не оставило в ее составе развернутых по полному штату, высоко обученных, материально укомплектованных соединений и частей.
Опыт показывает, что наличие 2–3 таких дивизий с самого начала боевых действий могло обеспечить оперативное решение всех военных вопросов в Чечне.
Таких дивизий не оказалось, несмотря на то, что только в Западной группе войск до вывода в Россию их было 18».
Логистика и оснащение войск находились на откровенно удручающем уровне. Жалкие условия расквартирования, недостаток самого необходимого, включая пищу, воду и медикаменты, ставили солдат в тяжелейшие условия. Кроме того, недостаток снабжения и низкая дисциплина провоцировали, без преувеличения, разложение войск, халатное отношение к своим обязанностям и злоупотребление алкоголем.
Снайпер 245-го полка описывал быт своих сослуживцев весной 1996-го:
Обсушиться можно было только у выхлопа Т-80. Костры ночью не зажигали, чтобы не демаскировать себя. С 18 марта наше существование можно коротко описать так: есть нечего, спать негде и не на чем. Не помню точно, но то ли в конце марта, то ли в первых числах апреля пришел приказ: «Вперед на Гойское!» Тот маневр, который выполняли тогда, ни атакой, ни штурмом назвать нельзя. Из-за периодических движений вперед—назад солдаты дали этому занятию непечатное название. Никаких позиций мы не оборудовали, да и кто поставит задачу, если комбат каждый день пьяный, а с ним и все управление батальона.
Тактически войска также не оказались приспособлены к тем ситуациям, какие являются типичными в современной войне. Взаимодействие между родами войск было чаще всего налажено слабо, разведка велась мало, контрзасадные мероприятия для многих офицеров оказались неведомой областью знания. В плохом состоянии оказалось снайперское дело, связь традиционно оказалась ахиллесовой пятой армии. Правда, было бы ошибкой впадать и в противоположную крайность и огульно обвинять солдат и офицеров в повальной некомпетентности. Например, высокую боеспособность продемонстрировала морская пехота, бойцовские качества, несмотря на провалы в самом начале войны, показал спецназ ГРУ. Да и обычные мотострелки отметились далеко не только претерпеванием тягот.
Однако сила армии — в системе, и тактические успехи одних не могли скомпенсировать ошибок других: изнурительная война с высокими потерями и невнятными результатами складывалась из множества мелких неудач. Особенно серьезным недостатком — уже на уровне руководства операцией — было неумение закрепляться на очищенной территории. «Одна из особенностей этой странной войны, которая доводила нас буквально до бешенства, — это то, что одни и те же села мы проходили и зачищали по нескольку раз. В конце концов я настолько изучил местность, что мог воевать там с завязанными глазами», — возмущался один из офицеров.
При исправлении ряда недостатков даже и находящаяся в такой форме армия могла выиграть войну в Чечне. В конечном счете, однако, усилия тысяч людей были похерены политиканами, как кажется, вовсе и не желавшими по-настоящему выиграть войну. Бесконечные переговоры, венцом которых стала сдача в Хасавюрте, а также неспособность выстроить хоть сколько-то продуктивную политику по отношению к республике деморализовали людей, и в конце концов привели к приостановке боевых действий, фактически капитуляции. Нельзя сказать, чтобы армия остановилась на пороге победы. В августе 1996 года боевики имели ресурсы для продолжения войны. Однако вывод войск привел к тому, что в 1999 году кампанию в Чечне пришлось начинать полностью заново.
Тем не менее люди, два года месившие грязь «Ичкерии», сделали для страны нечто важное. Спокойная сдача Чечни могла по цепочке повлечь распад всего государства, как минимум на Кавказе. Такое крушение неизбежно сопровождалось бы тяжелыми жертвами. Пример Чечни, однако, был не слишком вдохновляющим для других сепаратистских движений. Мало кому хотелось затевать борьбу за независимость ценой таких жертв и разрушений. Одно дело — Чечня, спокойно обогащающаяся на нефтяной контрабанде, и другое — разгромленная республика и Дудаев в виде хладного трупа. В итоге идеи сепаратизма на Кавказе стали уделом маргиналов и чрезмерно романтических юношей, но в основном не местных элит. Даже в самой Чечне идеи радикалов вызывали не слишком массовые симпатии:
Я все бьюсь над одним вопросом: а стоило ли ради того, чтобы привести во власть всяких ничтожеств, проходимцев, стоило ли разрушить республику, убить десятки тысяч людей? Что это за суверенитет и национальная свобода, если за них надо платить такой дорогой ценой? Да я даю вам голову на отсечение, я даже опрос проводил: 99% населения не знает, что такое суверенитет, и никогда не считало СССР империей. А уж чеченцы разъезжали по шабашкам по всей стране. На своем опыте знаю, что простому народу всех наций не нужны суверенитеты, пока не довели дело до войны. Вот ведь парадокс для историка. Народ не хотел, не собирался, а политики заставили людей убивать друг друга.
Чеченцы, если говорить об основной массе народа, скорее дико боялись снова оказаться перед лицом свирепо настроенных солдат, чем желали реализовать утопию свободного чеченского государства без электричества, пенсий и работающего писаного права.
С Чечней связан своеобразный парадокс. Мировоззрение чеченцев, по крайней мере, значительной части, самой активной части их социума, слабо совместимо со взглядами на жизнь русских. Республика нуждается в обширных дотациях для хотя бы относительно нормального существования. Чечня представляет собой серьезную проблему в культурном, экономическом, политическом смысле. Однако при этом отделение Чечни от России в том виде, в каком оно состоялось реально в 1996 году, поставило Россию перед не менее серьезными вызовами. Чечня была оставлена в таком состоянии, что устроение в республике мирной жизни было абсолютно невозможно. Реальная власть принадлежала людям с психологией вождей викингов. Заниматься инфраструктурой и народным хозяйством они не могли, не умели и не хотели.
После смерти Дудаева никто из уцелевших полевых командиров не мог претендовать на роль настоящего лидера. Организовать мирную жизнь в республике было для них малореальным делом даже при активной помощи со стороны: для этого требовалось истребить тех, кто привык кормиться с вооруженных грабежей, людокрадства и прочего уголовно наказуемого бизнеса.
Чечня 1996 года не могла жить иначе, как паразитируя на России: собственной экономики у нее попросту не было, а амбиции полевых командиров, ставших харизматичными разбойными атаманами, но не умеющих быть никем другим, толкали их дальше. Возобновление боевых действий на Кавказе было лишь вопросом времени. Вскоре молодая республика сама создаст себе кольцо фронтов. «Настоящий мир не наступил», — замечал по поводу Хасавюрта майор СпН ГРУ Сергей Козлов, — «Просто открытый пожар перешел в фазу пожара на торфянике».
Под бесконечными осенними дождями из Чечни тянулись войсковые колонны. Солдаты и офицеры российской армии покидали республику. Они вернутся через три года.