Ночь. Кухня. Флуоресцентный гул холодильника, похожий на предсмертный стон кибернетического бога. В желудке — тепло и сытость, благодать переваренных пельменей. Святая простота, почти евхаристия для пролетария духа. Тело довольно, душа дремлет в своей православной колыбели. Вселенная на месте.
И тут — мусорное ведро. Мой личный ящик Пандоры. Рука, выбрасывающая пустую картонку, замирает. Глаз цепляется за него. За этот зеленый восьмиугольный знак, похожий на печать из гримуара безумного суфия. ХАЛЯЛЬ.
Слово ударило в синапсы, как разряд дефибриллятора. Ха-ляль. Оно не читалось, оно вибрировало, проникая под кожу, как инфразвук. Сначала легкий зуд в затылке. Потом спазм прошил пищевод, будто я проглотил моток колючей проволоки, освященной муллой. Желудок, только что бывший тихой гаванью, превратился в эпицентр теологического землетрясения.
Ебать. Меня. Стало. Корежить.
Не так, как от паленой водки. Не так, как от недельного запоя. Это было чистое, дистиллированное метафизическое отторжение. Молекулы моего тела, крещенные в ледяной иорданской купели где-то под Воронежем, вдруг осознали, что их только что накормили чужим кодом. Мой организм, мой мясной храм, осквернили!
Вы видели, как корчится одержимый, когда на него летит капля святой воды? Так вот, мусорное ведро было моим аналоем, а упаковка с зеленым пауком — распятием. Я вцепился в раковину, ногти скребли по эмали. Мир поплыл. Флуоресцентная лампа над головой стала оком всевидящего Аллаха, холодильник загудел суры из Корана, а паркет под ногами начал превращаться в раскаленный песок Аравийской пустыни. Я чувствовал, как моя русская душа, привыкшая к ладану и колокольному звону, пытается катапультироваться из тела, которое стало... халяльным.
Это не просто маркетинг, вы, ублюдки в синих халатах с пищевых комбинатов! Это не наклейка "Без ГМО". Это, блядь, потребительский джихад, тихая оккупация душ через желудок! Вы ставите эту печать на курицу, на говядину, на пельмени, сука, на пельмени! — на саму плоть русского гастрономического ритуала! Это как встроить чип в просфору. Как заменить крестик на полумесяц, пока никто не видит.
Они говорят: «Это просто означает, что животное убито гуманно». Гуманно?! Вы зарезали животное с именем чужого бога на устах и скормили его мне! Вы совершили жертвоприношение и продали мне его результат под видом фабричного полуфабриката! Мой обед оказался частью чужого религиозного обряда. Я съел не просто мясо. Я съел теологию. Я перевариваю сейчас чужую догму.
Что если это необратимо? Что если моя душа теперь помечена этим зеленым октагоном? Что если на Страшном Суде апостол Петр просканирует мой астральный штрих-код и его терминал выдаст: "ОШИБКА СИСТЕМЫ. ОБНАРУЖЕНА НЕСАНКЦИОНИРОВАННАЯ ПРОШИВКА"? И меня отправят не в рай или ад, а в какую-то небесную сервисную службу, в чистилище для программно-несовместимых душ?
Меня трясло полчаса. Я блевал желчью и экзистенциальным ужасом. Я видел не переваренные пельмени, а маленьких бесов в тюбетейках, которые плясали джигу на стенках моего желудка.
Теперь я хожу по супермаркету, как по минному полю. Я вглядываюсь в упаковки не в поисках срока годности, а в поисках этих ядовито-зеленых символов, этих цифровых вирусов веры. Каждый поход за едой — акт контрразведки. Йогурт. Сыр. Колбаса. Везде может притаиться эта метафизическая зараза. Супермаркет перестал быть храмом потребления. Он стал зоной боевых действий. Фронт проходит прямо по молочному отделу.
Вы хотели сплясать и нашим, и вашим? Вы, сукины дети, вы не просто сплясали. Вы станцевали на моей душе дьявольскую лезгинку. И я не знаю, сколько святой воды нужно выпить, чтобы вымыть из себя этот вкус. Вкус тихого, ползучего, халяльного апокалипсиса.
