Экран погас. А картинка осталась. Вылезла наружу, гнойной сыпью пошла по венам города. Теперь я еду сквозь этот цифровой передоз, и они смотрят на меня с каждого перекрестка, с каждой стены, с каждой сраной автобусной остановки. Гигантские, распухшие от самодовольства рожи. Пустые, как глазницы черепа, но отчего-то скалящиеся. Оскал победителя лотереи для дегенератов.

Раньше, в гуле помех, в мерцании синего яда, они казались... приемлемыми. Частью пейзажа. Фоновым шумом, который мозг научился отфильтровывать. Они кривлялись, паясничали, изрыгали плоские, как камбала, шутки, и это было... нормально. Это был саундтрек засыпающей нации, колыбельная для разума, который слишком устал, чтобы думать.

Но я выдернул штекер. Тишина оглушила. И в этой тишине я увидел их по-настоящему.

Боже, какие же это уродливые хари. Не в физическом смысле, нет. Это уродство метафизическое. Застывшая гримаса идиота, которому показали блестящую погремушку. Глаза, в которых нет ничего, кроме отражения софитов и жажды аплодисментов. Рты, растянутые в вечной улыбке, продающей тебе всё: от вонючего дезодоранта до нового политического курса. Улыбка, которая говорит: «Все хорошо, парень, не думай, просто потребляй, просто смейся, вот тебе еще одна порция смирительной хохмы».

Это новые святые. Мученики банальности. Их иконы висят над автострадами, и миллионы глаз, спешащих на свои бессмысленные работы, смотрят на них с тупой, покорной нежностью. «О, это же тот самый, он такой свой, такой простой парень!» Свой? Свой для кого? Для этого стада, жующего информационную жвачку? Да, для них он свой. Он их пастырь. Он ведет их в никуда, в уютный загончик, где единственная доступная эмоция — это гогот над собственной кастрацией.