Убежище⁠⁠

Липкими лапами тени окутали ризницу и двинулись дальше, к алтарю. Добравшись до престола, они поползли вверх по иконостасу, в надежде соединиться с товарками в средней части храма. Церковные помещения обезлюдели, воздух вместо привычного аромата ладана одаривал клубами пыли.

Митрофан скрежетал зубами от холода: потертый зипун и шапка из кроличьего меха не спасали, но приходилось терпеть – крепкие церковные ворота и освященные стены служили лучшей защитой во всей губернии. Разводить вечером огонь в печи Митрофан опасался: не дай бог дым привлечет внимание грешников - опять будут шнырять у стен и выкрикивать богохульства. Лунный свет проник сквозь мутные оконца и озарил икону – святой улыбался священнику, его улыбка несла тепло и заботу. По бородатому лицу Митрофана потекли слезы, перекрестившись, он бросился на пол и приложился лбом к холодным каменным плитам.

- Защитите меня! Даруйте мне силу бороться!

Тонкий слух священника уловил движение за стеной: неизвестные откинули доски в стороны, запричитал незнакомый голос. В одном из окон священник увидел отблеск факела и похолодел: они догадались сжечь церковь дотла?! С ним?! Сжавшись в углу, Митрофан начал бешено креститься и шептать молитвы. Прошло пять минут. Потом десять. Пятнадцать. Ни дыма, ни запаха гари Митрофан не учуял; некоторое время ему потребовалось, чтобы управиться с дрожью в ногах. В полумраке он нащупал лежащий на столе топор.

Ворота открылись с предательским скрипом, и священник замер в ужасе. Однако нападать с поднятыми кулаками на него никто не спешил. Митрофан опустил взгляд: у порога лежали среднего размера свертки. Священник осторожно развернул ближайший к нему – внутри нашлась краюха хлеба, другой сверток хранил горсть вареного картофеля, несколько крупных, очищенных морковок. Третий скрывал крынку молока. Митрофан раздавил яства сапогом, а горшок пинком отправил в ближайшие кусты – ловушку он почуял издалека. Хитростью, поганцы, захотели извести!

Аккуратно затворив ворота, он вернулся на импровизированное ложе в ризнице. Митрофан утолил голод несколькими ломтями вяленого мяса и разглядывал блестящую церковную утварь. Все изменилось в один день. Точнее, не просто изменилось, перевернулось с ног на голову – более точного определения Митрофан подобрать не мог.  Дьявол захватил окраину беззвучно и без борьбы. Внешне ничего не изменилось: днем крестьяне сеяли просо и пшеницу, охотились в лесу, ремонтировали старые избы, таскали воду из колодца, но с приходом сумерек деревня наполнялась криками и гомоном. Митрофан однажды застал парочку, слившуюся в объятьях прямо во дворе дома. Позже, не обращая на него внимания, мужики устроили драку из-за бабы - вмешательство в драку закончилось двумя выбитыми зубами.

Жители не причиняли ему зла, но Митрофан не мог не замечать светящиеся ненавистью взгляды и охваченные чернотой души. Кроме него в церкви служили два инока – Алексей и Трофим. Под руководством священника они переманивали крестьян на сторону бога, вели долгие беседы - местные сторонились их, неохотно вступали в разговор.

Алексей ушел в деревню за продуктами и бесследно исчез, а Трофима Митрофан два месяца назад обнаружил лежащим ничком в грязи и облепленного мухами. Несчастный выпучил глаза, голову запрокинул под странным углом. Оставшееся до ночи время Митрофан огромными усилиями волочил на себе тело инока до церковного кладбища, а все следующее утро посвятил его погребению. В том, что произошло, сомнений у Митрофана не было, вместе с этим, желание появляться в деревне, тем более, с изобличительными проповедями, окончательно угасло. Смерть братьев сломила его - один против трех сотен грешников. Митрофан боялся признаться себе, что данное ему свыше испытание, он провалил в начале – зло настолько глубоко пустило корни в сознание людей, что поменять ничего было нельзя. Позволить себе с позором бежать в столицу за помощью он не мог, но и продолжать борьбу со злом в одиночку не было возможности.

Две недели назад грешники пришли за ним: ломились в ворота, топали ногами, кричали оскорбления, заглядывали в окна, побили незаконченный витраж, но святые стены выдержали напор. Один пытался пролезть через разбитое окно, но Митрофан с такой силой приложил колуном ему по башке, что нападавший с визгом вернулся обратно, оставив на память потеки крови на стене. Тогда нападавшие ушли, ничего не добившись, но никто не гарантировал, что они не вернутся, тщательней подготовившись к штурму. С этими мыслями Митрофан перевернулся на бок и провалился в беспокойный сон.

***

Весна в этом году выдалась холодной. Ледяной ветер теребил молодые пшеничные всходы, земля промерзла, и жители Мантурово всерьез боялись неурожая. Это утро выдалось особенно морозным. Митрофана потряхивало от холода. Пальцы рук заледенели, и он спрятал их в карманы.

Церковь располагалась рядом с заброшенным трактом. По задумке архитектора таким образом сюда могла стекаться паства из ближайших деревень, однако еще лет сто назад поселения захирели и умерли, а дорога поросла кустами, потому выбраться незамеченным к границе Мантурово священнику не составило труда. Во рту остался горький привкус от диких ягод, разжегших и без того жуткий голод. Отсутствие пищи Митрофан терпел последние пять дней, выбраться за пределы церкви его заставил упадок сил – еще пару дней, и он бы еле волочил ноги.  В кармане у него бряцала горсть монет, и он надеялся, что сможет купить еды. Митрофан пригладил нечёсаную бороду и пошел вниз по тропинке, ведущей к большому и крепкому дому бортника. Священник предполагал, что хозяин отправился в лес, за медом. Во дворе его встретила крупная, статная женщина с полными руками. Настороженность в ее позе не укрылась от Митрофана.

- Батюшка! Что с вами случилось? – удивление ее явно было показным: женщина знала, что произошло на самом деле. Митрофан нацепил на лицо маску благодушия.

- Ничего особенного! Наталья, –  соврал он, – поесть вот захотелось! Не будешь ли ты против…?

Наталья всплеснула руками и пригласила его в дом. Священник потоптался на месте.

- Егор не дома? – встречаться с дюжим, с версту ростом бортником у священника не было никакого желания. Чего он боялся, Митрофан сам не понимал, однако интуиция подсказывала, что ничего хорошего эта встреча не принесет.

- Со старшим пошел в лес до вечера.

В избе пахло медом и пряными травами, было светло и просторно. До Митрофанова носа долетел приятный запах из печи, и рот наполнился слюной. Он уселся на колченогий стул в углу, откуда проглядывались все манипуляции женщины. Священник видел, что душу Натальи обволокла сеть из черных нитей – ни проблеска света, темнее черного. Усилием воли он подавлял гнездившийся в груди страх. Наталья болтала без конца о всякой ерунде и не выказывала беспокойства.

- Прошу к столу! – с этими словами женщина водрузила на стол большой пирог с румяной корочкой. Наскоро поблагодарив всевышнего за трапезу, Митрофан отрезал себе приличный кусок и отправил в рот. Горячее тесто обжигало язык, но священник усердно работал челюстями.

- А почему вы закрыли церковь? –  вдруг спросила Наталья. Священник проглотил последний кусок пирога, вытер губы тыльной стороной ладони.

“Сама будто не знаешь?” – зло подумал Митрофан. Он помялся несколько секунд, подбирая нужные слова.

— Это временно. Нужно закончить ремонт внутри.

- Понятно.

Митрофан собирался еще что-то добавить, но в низу живота закололо. Жгучая боль переместилась к желудку, в глотке появился едкий привкус, кровь прильнула к лицу. Священник часто задышал, схватился руками за брюхо.

- Когда ты подсыпала яд? – закричал он. Митрофан следил за каждым движением хозяйки, возможности подсыпать в пирог отраву у нее не было. Наталья непонимающе хлопала глазами, щеки у нее побледнели, зрачки в зеленых глазах сузились, рот задрожал. Женщина приросла к стулу, не в силах пошевелиться.

Умирать так легко Митрофан не собирался: широко раскрыв пасть, он с силой запихнул внутрь короткие и толстые пальцы. Рвотные позывы не заставили себя долго ждать – он изверг на чистый пол тугую желтую струю - дыхание сразу освободилось. Наталья с визгом ринулась к двери за печью, но священник сцапал ее за ногу – женщина грохнулась мешком на пол.

- Куда? – прорычал Митрофан. Наталья задергала конечностью в попытке освободиться и саданула подошвой ботинка священника по лбу. Митрофан потерял самообладание; вместе с приливом злобы, тело наполнилось силой. Он вскочил на ноги и подтянул Наталью к себе. Пинал он хозяйку хаотично, выплескивая накопившиеся за месяцы страх и ненависть. Войдя в раж, остановиться он не мог и вкладывал в каждый удар как можно больше сил.

- Мама? - с засунутым в рот большим пальцем появился откуда-то мальчик лет двух с половиной. Ребенок взирал из проема двери на представшую перед ним картину. Стоял он, пошатываясь, видно, недавно научился ходить. Наталья, приподняв голову, зашевелила разбитыми губами и ослабевшими пальцами схватила за штанину священника. Сила, переполнявшая тело Митрофана секундой ранее, покинула его вместе с затмившей разум красной пеленой. Ему показалось странным, что баба метнулась не к выходу, а в глубь избы. Теперь все встало на места: спасала ребенка. Митрофана охватило желание извиниться, но слишком свежа была в памяти попытка отравления.  Избу он покинул молча. Улица встретила его осуждающим порывом ветра, ударившим в лицо и неодобрительными прикосновениями холодных солнечных лучей.

***

Митрофан понял, что в душе его что-то перевернулось, когда он влетел в свое убежище. Церковь изменилась: дарующий безопасность дом стал вдруг чужим. Облепивший стены мрак загустел и поплотнел; свечной свет, напротив, потускнел. Священник остановился у иконы. Большая, в человеческий рост, она была очень старой, не сказать, древней. Митрофан затруднялся ответить, что за святого изобразили она ней, не исключено что имя старца не сохранилось в церковных записях – священнику доводилось слышать пару раз о таких казусах.

Ее обнаружили при восстановлении церкви несколько лет назад, замурованной в стенной нише. Митрофан долго негодовал: кто мог совершить такое кощунство? Несмотря на проведенные в сырой нише годы, икона сохранилась почти идеально: потрескалась рама от времени и заметно поблекли краски, в остальном более серьезных проблем не нашлось. Священник расценил это как чудо; икона вмиг стала главным церковным сокровищем. Местный староста, узнав о находке, примчался с покрасневшим лицом и долго надоедал Митрофану россказнями про плохое место, странные смерти в далеком прошлом – типичные для глухих деревень бредни и басни. Вроде бы лет пятьдесят назад несколько прихожан – два монаха в их числе - сошли с ума и вырезали три семьи. Потом всем скопом бежали в лес. Озлобленные жители порыскали в окрестностях, но не нашли и следа беглецов. Тогдашний священник после этого случая своими руками забил досками вход в церковь со всем скарбом и покинул селение, обещая скоро вернуться, но триумфального возращения так и не случилось.

На сей раз святой смотрел на него без улыбки - наоборот, губы его тронула злая усмешка, а взгляд ожесточился и похолодел. Решив, что ему показалось, Митрофан прильнул лбом к иконе и зашептал молитву, прося прощения у всевышнего. Ответом послужили тихие смешки за спиной священника. Митрофан обернулся: никого, церковь пуста. Проникнуть внутрь не могла и мышь – все входы он сам плотно затворил и укрепил. Митрофан перекрестился и вернулся к иконе. В глаза ему бросилось, что в изображении святого проявилось что-то неправильное. Он приблизил горящую свечу к иконе, пригляделся и заметил не характерные для икон детали. Это не могло быть случайностью или ошибками безымянного иконописца - внесенные в рисунок элементы были мелкими, но продуманными. Незаметные на первый взгляд, эти мелочи меняли всю картину: на блаженное лицо налегла тень, а поза вскрыла хищническую суть. В недоумении Митрофан отступил назад. Тело обдало жаром, по спине покатились градины пота. Кто-то снова захихикал - на этот раз хихиканье приобрело ядовитый характер.

Краем глаза Митрофан уловил движение на кафедре. У стойки с Библией возникла неясная фигура, густые тени скрывали лицо незнакомца, различались в сумраке разве покатые плечи и сутулая спина. Силуэт незнакомца очень сильно напоминал плотную фигуру самого Митрофана. На секунду ему показалось что в нескольких метрах от него бредет его точная копия, настолько похожи были их походки. Священник помотал головой: это было немыслимо, материальный мир отрицает подобные явления! Но раз тени на кафедре не существует, то откуда взялись одержимые крестьяне?! Они вполне себе состояли из плоти и крови.

Митрофан сглотнул горькую слюну, ощутив смятение: злые силы захватили последний бастион света – он остался беззащитен! Его душу пронзила опустошающая волна страха. Ощущение безопасности кануло в лету, Митрофан кожей чувствовал пропитавшую церковные стены враждебность. Священнослужитель замер, полулежа на полу и глядел на происходящее на кафедре. Между тем его двойник окинул взглядом зал и поднял руки ладонями вперед и заговорил:

- Библия гласит: Бог создал человека по своему образу и подобию. Так не следует из этого что каждый человек и есть божество? А раз он – бог, то зачем слушать Всевышнего? Не значит ли это что каждый волен действовать как считает нужным, избегая советов святых старцев? Жизнь не делится на черное и белое, она состоит из множества цветов и их оттенков – Библия не сможет помочь в большинстве таких случаев, ибо невозможно вместить всю мудрость мира в одну книгу.

Двойник опустил тяжелую ладонь на фолиант, вырвал страницу, смял ее и бросил – листок упал к ногам Митрофана, священник в ужасе отправил его пинком в угол.

- Это всего лишь бумага. Глупцы верят, что писали ее святые под присмотром ангелов, под их прямым руководством. Хорошо, пусть будет так, но отсюда следует вопрос: не были ли безумны эти люди? Или не были столь наивны и слабовольны, что переняли чужие мысли и перенесли их на бумагу? Вам не кажется - многовато вопросов? Не раскрывают ли они что Библия противоречит сама себе! – в последней фразе отсутствовали вопросительные интонации, это было утверждение – полное и четкое.

Двойник продолжал свою речь, не обращая внимания что хлипкие деревянные ворота задрожали под мощными ударами. Мужской голос прокричал имя священника, ему вторил второй голос, моложе. Митрофан не сразу обратил внимание на крики - все его мысли занимало происходящее. Больше всего сейчас ему хотелось заскулить и спрятаться под скамейкой как паршивому псу.

- Беги, быстрее беги! – хохотнули рядом. Страх придал сил, и священник стрелой полетел к ризнице, а оттуда в небольшое подсобное помещение - к ведущей наружу двери в углу. Едва он успел распахнуть дверь, и сделать пару шагов, как в ухо ему проревели:

- Так вот ты где?!

Митрофан успел разглядеть красное от злобы небритое лицо Егора. Через секунду висок его разорвало от боли, и священник кубарем полетел на землю. Бортник добавил мощный пинок под ребра. Митрофан сжался, обхватив себя за плечи, подтянув ноги к груди и, всхлипывая, принимал новые и новые удары.

- Что тебе сделала моя жена? – Оставив, наконец, Митрофана в покое, Егор кивнул подбежавшему чернявому парню лет семнадцати с веревками:

- Вяжи его, сынок.

***

- Тпру! Тише мальчик, тише! – разгоряченный длинной пробежкой жеребец остановился далеко не сразу. Всхрапнул, бросил недовольный взгляд на хозяина и перевел внимание на торчащий из земли клочок травы. Николай Павлович бросил вожжи и молодецки спрыгнул с кибитки. Недовольно поглядел на бегущего к нему по дороге усатого бурмистра. Вместо обеда в кругу семьи, пришлось добираться сюда, за несколько верст от дома, к тому же дело шло к вечеру и холодало.

- Быстрее, Петька, что тут у вас опять приключилось? – Николай Павлович прожег управляющего взглядом. Бурмистр почтительно снял шапку и откашлялся.

- Ваше благородие, со священником незадача. Пропал он.

- Что он сделал?! – Николай Павлович в этот момент понял весь смысл выражения “потерять дар речи”. Петька помял шапку в руках, набираясь храбрости.

- Помните, давно мы вам говорили: не надо восстанавливать ту старую церковь в лесу. Место плохое, гиблое, негоже ворошить прошлое.

- Тысячу раз слышал я от вас эти басни! – помрачнел Николай Павлович. Время показало, что доля истины в крестьянских россказнях имелась. Сколько бед натерпелся он со строительством - вспомнить страшно. Вспоминать сумму вложенных средств тоже не хотелось.

– Так что со священником?

- Церковь и его, и послушников с ума свела, – Петька говорил, не смотря помещику в глаза. – Наши не хотели туда ходить молиться - силком таскал, но священник на проповедях говорил странные вещи, орал, требовал грехи замаливать. Народец у нас пугливый, после того их и силой в церковь никого не загнать стало. Так священник с монахами стали сами ходить к нам в деревню. Прижимали мужиков, баб, детей – всех подряд! - по одному в угол и рассказывали, как жить надо по правильному. Наши, понятное дело, бегали от них.

Месяца два назад один монах в деревню прибежал: глаза выпученные, орет, в грязи валяется - так до ночи пробегал. Пастухи его видели, говорят, в лес убежал – больше нигде не появлялся. Второй монах тоже скоро исчез, и батюшка после этого совсем с глузду съехал: заперся в церкви и носу не казывал. Собрал я мужиков, проверить, не помер ли он в одиночестве? Подходим к церкви, а она закрыта. Попробовали мы через окна пролезть, и тут оказалось, что батюшка очень даже живой: пена изо рта идет, камнями кидается, не дает внутрь пролезть. Ну, велел я нашим оставить его в покое, приносить ему только жратвы понемногу, чтобы не подох от голода.

- Неужто на этом не закончилось? – спросил Николай Павлович тихо. Бурмистр покачал головой.

- Жену бортника нашего, Егора, батюшка прибил. Померла только что… Егор с сыном вчера его поймали, руки-ноги связали и в деревню привезли, для суда. Заперли в избе, охрану приставили. Батюшка долго гомонил, кричал, что бога нет. Затих к утру. Понесли ему жрать, видим: пусто, исчез куда-то…  – пожал плечами Петька. – Проверили следы поблизости – ничего. Только три отпечатка сапог свежих нашли у леса.

-  Дела творятся… - протянул Николай Павлович. Более странной истории ему слышать не доводилось. Он посмотрел на закатное солнце, потом перевел взгляд на помощника. – Вели приготовить комнату. Утром пойдем смотреть церковь.

***

Церковный купол показался сразу же как они вышли на тракт. Кибитку Николай Павлович оставил в деревне и пересел на Буцефала. Петька следовал за ним на старой кляче непонятной коричневой масти. При виде церкви лицо помощника приобрело землисто-серый оттенок, плечи его поникли. Ворота храма были приоткрыты. Первым внутрь вступил Николай Павлович. Обычно при посещении церквей в его душе зрели печально-торжественные чувства, но в этот момент его посетило одно уныние - сказались безлюдность с пустотой, да повисший в воздухе запах гнильцы. Петька шел рядом, втянув голову в плечи.

- Сожгите, барин, к чертям все тут! Построим новую церковь. Соберем с народу по копеечке, авось и хватит на новый храм. – затянул старую песню Петька. Взгляд Николая Павловича приковала большая икона: святой с теплом смотрел на помещика. Николай Павлович впервые за последние лет пятнадцать ощутил настоящее умиротворение.

- Пожалуй, ты прав. Прикажи перевезти все ценные вещи отсюда, – причмокнул он с задумчивым видом, и кивнул на икону:

– А первым делом, пускай заберут вот эту красоту. В новом храме она будет весьма к месту.