Север в моих рассказах. Мёрзлые⁠⁠

Часть вторая

***

Тихонькая Гигина мама вставала в четыре утра: в отличие от мужа, принявшего православие, оставалась мусульманкой и до рассвета проводила время в комнатке без окон. Она, бесшумной тенью скользя между кухонной зоной и огромной столовой, где у низкого столика в углу уселись друзья, подала им кофе и рассыпчатую пахлаву.

- Усвоил? - бубнил под нос Чех. -- Если всё нам привиделось, Брога сегодня зароют. Если нет, срочно уезжаем. У тебя карта или наличка?

Гига провёл ладонью по кожаной жилетке и покивал: всё есть, всё на месте.

- Нас видел дядя Вася участковый. Он брат Брогову зятьку, значит, к ним ехал. До сих пор к нам не наведался - возможно, что всё в порядке. К выносу подойдём, разведаем, как и что.

Через два часа, прижавшись к облезлым дощатым бокам голубятни, стоявшей на пригорке, друзья увидели, как во двор вынесли закрытый гроб, как куцая процессия вышла за ворота, как домовину поставили в кузов грузовичка и провожавшие Брога уселись в "газель".

Чех было выдохнул с облегчением, но заметил у ворот пустую "копейку" участкового. Под ложечкой шевельнулся неприятный холодок. Без всякой надежды он спросил Гигу:

- Слышь, а ты видел там, - Чех кивнул на опустевший двор, - дядю Васю?

- Не было его, - уверенно ответил друг. - Даже все оглядывались: некому гроб нести, потом встал новый сосед, который полгода назад дом купил у тё...

Чех прервал Гигу бешеным ударом кулака о голубятню.

- Сдурел? - спросил Гига, его коровьи карие глаза с длиннющими ресницами обиженно заморгали. - Чего психуешь, а?

- Потому психую... - сквозь зубы произнёс Чех, схватил дружка за жилетку, притянул поближе и прошипел ему прямо в лицо: - Потому что в гробу не наш покойник, а дядя Вася. А убиенный тобой Брог шастает где-то.

Чех выпустил из руки жилетку и оттолкнул дружка.

- Выдумываешь... - не сдался Гига. - Что же, родственники в гроб не заглянули?

- Галка, сеструха Брога, в больничке. А все остальные синие спьяну, сам не видел, что ли? Брог, поди, и гроб заколотил. Кому какая разница, кто в нём? - с обречённой усталостью сказал Чех. - Короче, рвём когти, пока живы.

Они спустились с пригорка, покрытого щетинкой нежной майской травки с желтоглазыми одуванчиками. Солнце весело шпарило с безоблачного неба, но страх оглаживал холодной липкой ладонью шеи и спины под одеждой. Друзья поминутно оглядывались.

И не заметили, как из-за поворота навстречу им вывернула Ритка. Остановилась, вжикнула молнией джинсовой курточки, полезла за пазуху.

- Ты почему на кладбище не поехала? - тупо спросил Гига, а Чех стал внимательно разглядывать первую поселковую красавицу. И ему не понравились чёрные засосы на шее, видные из-под воротника, тёмные круги вокруг воспалённых глаз, искусанные до кровавых корок губы.

Ритка вытянула красный платок, откинула его край.

Друзья отшатнулись: на её ладони на пропитанной кровью ткани лежал маленький кусочек вонючего мяса.

- Брог сказал, что частица его сердца принадлежит друзьям, - с глуховатой хрипотцой вымолвила Ритка.

-- Да пошла ты! - заорал что есть мочи Чех и бросился в обратную сторону.

Через мгновение он увидел впереди себя спину Гиги. Дружок быстро удалялся. Чех попытался наддать скорости, но не смог. Там, где был шрам от прошлогодней операции, вспыхнуло пламя и стало пожирать тело изнутри. В глазах потемнело, точно от дыма, какой бывает, когда жгут покрышки. И лицо Чеха вдруг встретилось с землёй.

- Чех, а Чех?.. - кто-то настойчиво звал его.

Чех разлепил тяжёлые от грязи веки.

Над ним склонился Гига, перепуганный и расстроенный, с красным носом и слезящимися глазами.

Чех приподнялся на локтях и попытался осмотреться. Угораздило же его свалиться прямо перед поселковым отделением полиции.

- Я щас метнусь в мусарню, скорую вызову, - дрожащим голосом, в нос, сказал Гига.

- Не вздумай, - еле шевеля языком, ответил Чех. - Помоги подняться, пока не заметили... Подумают, что пьяный... Потянут разбираться... Тут нас Брог и найдёт. Как Ритку...

Но было поздно. Открылось окно на втором этаже деревянного здания, и женский голос крикнул:

- Гигоев, Чеховский! Вы уже с кладбища вернулись? Василий-то что, на поминки остался? Обещал же к одиннадцати в отделении быть.

Знакомая с первого класса школы инспекторша по делам несовершеннолетних задымила в форточку сигаретой.

Гига молча пожал плечами, поддержал Чеха, помог ему встать и поволок прочь.

Майский энергичный ветерок донёс им в спины слова инспекторши:

- Пьянь... Сволота...

Если бы друзья могли знать, что им предстоит испытать в ближайшие дни, они предпочли бы оставаться «пьянью и сволотой» в родном Майске, нежели отправиться к проклятому месту в тундре.

Гига спросил Чеха, когда тот уже совсем оклемался и друзья уселись в тенёчке возле Майской автостанции:

– Чех, а кто он такой? Ну, был Ромка, потом помер… А кто он сейчас? Типа зомбака из кино?

Чех закатил глаза от Гигиной тупости, но всё же снизошёл до ответа:

– Не… в зомбей превращаются, когда мёртвых кто-то оживляет. Кому понадобилось поднимать Ромку из гроба? Он нежить, наверное. Типа всяких привидений. Но их только видят. А Брог – ещё и нечисть вдобавок, потому что пакостит. Слышал про бабая, всяких чертей, лешего, кикимор? Они всегда рады человеку навредить. Если нечисть к кому-нибудь прицепится, то не отпустит, пока до смерти не доведёт. Но если человек с мозгами, как, например, я… мы с тобой, то он может эту нечисть заставить себе служить. Я фильмец по малолетке видел про мужика, который на чёрте летал.

Гига поморгал и ответил:

– Мне мама рассказывала про Кушкафтара, Кан-тулук, Залзанагыя…

Чех сморщился, нехотя возразил:

– У нас таких нету. Это у неё на родине всякие куш-кафтаны и кан-тулупы. У нас Брог, бывший покойник, шустрит. А мы его перешустрим, так?

– Отродье шайтана, вот кто Брог! – выкрикнул Гига и сплюнул.

– Да без разницы, – отмахнулся от него Чех.

Они первыми залезли в старенький «пазик». Никто из толпы собравшихся в область не сказал им и слова: призывать к порядку или останавливать известных поселковых отморозков – себе дороже. Но Чех и Гига не заняли мест впереди, как обычно, а плюхнулись на заднее сиденье. Там сильнее трясло при езде и воняло бензином, но беглецам почему-то хотелось находиться как можно дальше от передней дверцы автобуса, через которую водитель впускал пассажиров.

«Пазик» выкатился с территории автостанции и помчался по дороге вдоль череды полей.

– Скоро кладбище, – шепнул на ухо товарищу Гига.

– И что? – сердито поинтересовался Чех.

– Там остановка есть… – пробормотал Гига.

Чех досадливо хлопнул себя по ляжке. Действительно, остановка была, потому что недалеко находилось маленькое село. Как же он этого не предусмотрел?

Чех стал всматриваться в окно, надеясь разглядеть приближавшуюся остановку и молясь неизвестно кому, чтобы она оказалась пустой и автобус проехал мимо.

А когда водитель всё же затормозил, приятели-беглецы даже зажмурились от страха.

Автобус дёрнулся и поехал дальше. Чех приоткрыл глаза…

У кабины водителя стоял, придерживаясь за поручень, вчерашний мертвец… или их бывший товарищ Ромка Брогоев, которого уже должны были закопать в землю.

Он уже значительно подпортился на майской жаре: кожа пошла тёмными пятнами, из ушей и ноздрей засочилась коричневатая жидкость. А ногти на пятнистой руке стали совсем чёрными. По салону автобуса пополз отвратный душок тухлой рыбы.

Чех закусил верхнюю губу, но всё равно издал нечто вроде стона. Его дружок тяжко задышал и вцепился пальцами в сиденье.

«Пазик» подбросило, башка Брога мотнулась и скособочилась. И тут он отцепился от поручня и медленно, «деревянно» зашагал вдоль сидений.

У Чеха зашлось дыхание – нечисть, нежить, отродье шайтана запросто доберётся до них! Но люди-то, люди… Почему они продолжают тихонько переговариваться, дремать, даже жевать какую-то снедь, взятую в дорогу? Разве они не видят покойника с кривой шеей, с засохшей кровью на рубашке?

– Мма… ма… – заныл Гига, трясясь так, что заходило ходуном сиденье.

Чеха осенило: Брог – простое привидение. Им просто кажется, что покойник пробирается к ним. Будь он настоящим, в автобусе столько бы визгу было!

И тут же, как будто в противовес этой облегчающей мысли, Брог снова пошатнулся и попытался удержаться, схватившись за спинку сиденья. Заодно он дёрнул край платка какой-то женщины. И стащил его с головы тётки… Опёрся рукой на её макушку. Тётка издала хрип и стала сползать вниз по сиденью.

– Мама, тебе плохо? – спросила девушка, которая сидела рядом, и стала рыться в сумке. – Сейчас, сейчас я твоё лекарство достану…

Чех затрясся на пару с Гигой. Привидения ведь без плоти и способности как-то влиять на мир. А Брог всё-таки нечисть. И он специально прётся прямо к друзьям – отомстить, убить… И никто им не поможет.

– Не смотри ему в глаза, – сказал Чех другу чисто по наитию. – Не смотри…

Но беглецы почуяли усилившуюся вонь. Брог сейчас явно стоял перед ними… Кого он убьёт первым?

А потом хлопнула выходная дверь автобуса, повеяло сухим тёплым ветром, дорожной пылью…

Чех резко открыл глаза, отдышался и сказал:

– Очнись, Гига… В этот раз, кажись, пронесло.

Но ему пришлось плеснуть в Гигину рожу пенистой газировкой, прежде чем товарищ пришёл в себя.

И в областном городе им постоянно чудился высокий худой мужик с тёмной головой среди прохожих. Друзья специально заходили в магазины, чтобы не столкнуться со зловещим покойником лицом к лицу. Но он всё равно мелькал в зеркальных витринах. А потом куда-то подевался, отстал, видать. Или на кого-то другого переключился. Или шумный город-миллионник заставил его вернуться в тихий малолюдный Майск.

Тундра

Из Уинчина они вышли в тундру с нанятым проводником только на шестой день бегства. Почти всю экипировку пришлось оставить в просторной избе, которая прозывалась гостиницей. Путешественники по незнанию и неопытности ополовинили Гигины накопления в магазинах области, доплатили неизвестно за что мужикам в аэропорту. Отвалили нехилую сумму проводнику, да ещё лоханулись: отдали деньги вперёд. Их осталось мало, на обратный путь не хватит. Если только повезёт найти могильник...

Местные, бойко болтавшие по-русски, при упоминании секретной захоронки сразу переходили на родной язык, пожимали плечами, отворачивались, а то и вовсе махали рукой: ступайте прочь, не мешайте честному люду сидеть на нерабочих нартах, вросших в землю, и потягивать трубки с вонючим табаком. И только один мужичок, который внезапно возник перед друзьями на пятый день в сумерках, напоминавших разбавленный водой черничный морс, жадно протянул руку к зелёным купюрам, сказал, что придёт утром к гостинице.

– Чех… А чё это мы не спросили, как его зовут, – сказал Гига.

– Так вроде спрашивали. Но я не запомнил имени. Да и вообще… если не кинет и придёт утром, я, наверное, его не узнаю, – откликнулся Чех.

– Чё делать-то будем, если кинет?

– Сами пойдём искать.

– Тундра-то бескрайняя… В какую сторону идти? Возвращаться домой нужно.

– Слабак ты, Гига. Ушатал Брога, заварил кашу, а отвечать за свои поступки не можешь. Ну, вернёшься ты домой к своему бате… Прикинь, что он с тобой сделает за побег. А ещё лучше – представь, что тебя в Майске дожидается Брог. Ты заметил, что он пропал ещё в области? Значит, мы верную дорогу выбрали. И тут ты такой – давай вернёмся. Слабак, – забрюзжал Чех, больше всего опасаясь, что Гига на самом деле решил пойти на попятную.

Сынку богатеньких родителей есть к чему возвращаться. И только у него, Чеховского Володьки, нет пути назад.

Друзья так и не смогли уснуть до самого утра.

Но оно оказалось лучше вечера и изматывающей ночи. Проводник появился, как и договаривались. Показалось странным, что он не взял с собой поклажи. Друзья лишь переглянулись: кто их знает, этих местных. Может, секретный могильник совсем недалеко.

Поначалу идти по еле заметной тропе было тяжело, а уж когда достигли снежных пространств, вскопыченных оленями, беглецы взвыли. Спина проводника замаячила довольно далеко впереди, а догнать его не получалось. Чех слышал, как позади тяжко, со всхлипами дышал Гига, и покрикивал на него. Но и сам почувствовал, как в нём что-то надломилось. Словно переход из весны в зиму означал что-то жуткое, опасное и невозвратное, как сама смерть.

Бескрайнее волнообразное пространство с клочками вытаявшей почвы вызывало к Чеха желание поскорее вернуться домой. Чем дальше он был от ненавистного прежде Майска, тем ближе сердцу становилась покинутая родня. Он даже готов повиниться перед ней. Ну и испросить прощения у загубленного Брога. Ответить, в конце концов. Всё лучше, чем быть соринкой на ладони у бесконечности, в которую сливались тундра, небо и их путь.

Он всю жизнь ненавидел тех, кто был рядом: старую, почти выжившую из ума бабку, жадную тётку с её невыносимым выводком крикливых ребятишек, учителей, соседей, сверстников. Даже Гигу ненавидел. Издевался над ним, завидовал. И чем больше завидовал, тем больше издевался.

А ведь бабка и тётка после смерти матери не сдали его в детдом. Взяли к себе, заботились, как могли. Тётка собачилась с соседями и учителями, заступалась за хулигана, платила из тощего кармана за кружки и секции, за убытки, причинённые племянником.

Гигин батя в прошлом году после заключения призывной медкомиссии оплатил Чеху операцию на желчном пузыре. Гигу от армии отмазал, но и Чеху помог. И продолжал помогать: решительно пресёк попытки устроиться на работу - лечись, восстанавливай здоровье, вот тебе деньги на диетическое питание. Друг единственного сына всё равно что второй сын.

Тундра поглотила, уничтожила ненависть. Стёрла всё наносное, явила главное: равнодушие вечности против жалкой и хрупкой жизни человека.

Гига тоже изменился. Из пухлявого рохли с не закрывавшимся ни на минуту ртом, маменькиного сынка и признанного всеми тормоза превратился в молчуна, выдававшего временами вовсе не тупые мысли.

Вечером он, залезая в спальник, сказал:

- Мне кажется, Брог не собирался убивать нас в Майске. Он загнал нас сюда.

Чех даже подскочил:

- Да ты что? Брог не мог допустить, чтобы мы стали такими, как он! Ему наказать нас нужно было!

Гига, помолчав, ответил:

- Вот он и наказал. И не факт, что мы его здесь не встретим. А встретим – сделаемся такими же, как он. Нечистью. Противной Аллаху и людям. И может… мы ещё раньше стали такой нечистью. Сколько всего натворили… Человека убили…

– Убили?! – заверещал Чех. – Ты убил, а не я!

Гига посмотрел на бывшего товарища мрачно-отрешённым взглядом и промолчал.

– Чего не оправдываешься, а? Чего не говоришь про мои подначки? Совесть замучила, да? Раньше нужно было её слушать! Раньше нужно было думать о своём Аллахе! – продолжил неистовствовать Чех, но потом замолчал, упал лицом в спальник и разрыдался.

Всю ночь злой ветер трепал полотнища палатки, и в его вое Чеху и Гиге слышались то голоса животных, то людей.

А утром они лишились проводника, который отказался ночевать в палатке. Друзья не стали его уговаривать. Слишком странным был он: не ел, даже чай не пил, знай только курил вонючую трубку, сидя в сторонке от них во время передышки. И вот его точно и вовсе не было - не осталось ни единого следа на игольчатом инее, который, будто паутина, затянул всё вокруг. Исчез человек, растворился в белом мареве, которым обернулся мир.

Пока они безмолвно глазели на искрившуюся пустоту, с трудом поворачивая затёкшие шеи, с неба послышался высокий отчаянный крик.

Гига задрал голову:

- Мама... мамочка... Ааа!!!

Чех тоже глянул и почувствовал, как термобельё стало тёплым и мокрым, прилипло к бёдрам.

Прямо на них мчались крылатые смерти величиной в полнеба с раскрытыми алчными клювами, багряными отблесками в безжалостных глазах. Они хищно растопырили когти, готовясь напасть.

Сначала на четвереньках, а потом клубком Чёх и Гига бросились в палатку, упали, обнявшись, ожидая, когда чудовищные когти вспорют ткань, вонзятся в тела и раздерут их.

Секунды стали безвременьем, их можно было отследить только по биению сердец.

Крик удалился и стих. Чех наконец оторвал от Гигиного подбородка лоб, мокрый от их общих слёз и соплей.

- Ч...чч... - Чеху никак не удавалось вымолвить хоть слово.

Гига скинул с него тяжеленные руку и ногу, пополз из палатки.

Чех нашёл друга стоявшим на коленях перед белым безмолвием.

- Ч... ч... - Возможность говорить ещё не вернулась к нему.

- Оптический обман, - тихо произнёс Гига. - Я читал, в тундре такое бывает. Маленькие птицы или зверьки могут показаться великанами...

В другое время Чех бы запросто обстебал книжные знания дружка. Для него мерилом истинности было только то, что он видел и чувствовал сам. Но сейчас он был готов принять что угодно, лишь бы язык и глотка позволили говорить.

Небо вдруг потемнело, налилось сумеречной чернотой. Исчезло бледное пятно подслеповатого солнца.

Мёрзлая земля вздрогнула. На куполообразных сугробах треснул и отвалился наст. Друзей начало подбрасывать от мерных толчков, которые сопровождались странным гулом, точно из-под земли.

- Оптический... обман... - жалобно пропищал Гига.

Он ещё что-то вякнул, но Чех не понял.

Уши заложило от трубного рёва, а позади бешено захлопали от ветра расстёгнутые полотнища палатки.

Исполинская тень, появившаяся из ниоткуда, надвинулась на Чеха и Гигу. Полыхнули горевшие яростью глаза, огромные бивни пропороли темноту. Дикий смрад шибанул в ноздри.

Бежать было некуда. Чех оцепенел и не смог даже зажмуриться, чтобы не видеть, как чёртова махина раздавит их.

Друзей накрыла непроглядная ночь. Чех почувствовал, как рядом от страшного удара ухнула и раздробилась земля. Потом его поволокло в образовавшуюся рытвину, и он упал лицом во что-то осклизлое.

Долго лежал, слушая затухавшие содрогания земли. Пытался верить в то, что с Гигой ничего не случилось и друг сейчас пробудит его от страшного сна. Только была ли когда-то реальность с посёлком Майском, обычными вещами? Сейчас для Чеха действительность - это жижа, воняющая пропастиной, саднящая щека да пружинистые волокна какой-то пряжи в ладони.

Чех пошевелил рукой, стряхнул бурые толстые нити. Приподнялся, нащупал нечто странное в щеке и выдернул. Брезгливо отбросил - это был чёрный коготь величиной с его ладонь. Скосил глаза - рядом грудился фарш из тёмного мяса и разодранной бурой шкуры. Башка невиданного зверя таращила на Чеха выкатившиеся глаза, из пасти между преогромных клыков свисал синий язык.

Гига! Друг... Где ты?

Чех поднялся, огляделся, но посмотреть на фарш ещё раз не захотел. Наверное, мерзлота исторгла доисторических зверей, когда-то поглощённых ею. Пусть, это не так страшно. А вот если поднимутся люди… Ведь нет на свете зверя страшнее, чем человек.

Кто это?! Чех собрался протереть глаза, но рука не поднялась.

Там, откуда возникла гигантская тень, замаячил смутный силуэт. Слава Богу, Гига жив!

Чех хотел заорать, позвать друга, но только беззвучно разинул рот. Но ничего, он доберётся до Гиги, убедит его повернуть назад, не удастся - заставит. Главное - догнать, не упустить, не потерять. Да вот беда - ноги не идут.

Меж тем силуэт стал приближаться.

Чех ещё раз возблагодарил того, в кого никогда не верил.

А через миг взвыл: это был не Гига.

Это был Брог.

Унчинский могильник

Бозой почувствовал, как ярость плавит его заледенелое нутро. Чика всё не затыкался, трещал про двух фраерков, которые прутся сюда. Но они что-то не появлялись. А ждать уже было невмочь.

Сегодня, сейчас должен наступить тот самый миг, когда он поднимется из ямы. Иначе и быть не может. Довольно терпеть, что раз за разом покидали могилу те, на чьих телах ранее возвышался Бозой.

Там, под его разбитыми, расквашенными сыростью дорог и временем башмаками, скорчились их бывшие конвоиры. Тоже ведь, суки, приезжали сюда через много лет после убийства. Что их притягивало? Совесть, страх? Если бы Бозой мог, его хохот сотряс бы тундру не меньше, чем поступь мёрзлых.

Люди появлялись редко. И уже не могли покинуть могильник. Их место в реальном мире занимал беглец, как Бозою удобнее было называть счастливца. Или освобождённый, как сказали бы двое политических, по странному случаю, как и Чика, оказавшиеся среди матёрых урок. Сколько пришлых уже скопилось в яме? Пожалуй, больше, чем зэков. Последний, бросивший в Бозоя топор, тоже там. Молчит, не отзывается. Да и пёс с ним.

Плохо, что всё совершалось не по понятиям, к которым привыкли Бозой и зэки. Мерзлота сама решала, кому выпадет фарт.

Бозой даже стал молиться ей: помилуй и отпусти. Или погаси навсегда сознание, чтобы не ощущался ледяной огонь, чтобы не чувствовалось, как холод гложет тело.

В Бога, который на небесах, Бозой не верил. Это был Бог для слабых терпил. Обманщик. Сказка. Пшик.

А внутри земли, под мерзлотой - настоящий, всесильный, дарующий самое дорогое - свободу. Странно, что Он выбрал своим помощником-проводником не Бозоя, а Чику.

Над дурачком-доходягой, стянувшим на рынке буханку хлеба из сумки зазевавшейся толстухи, потешались все, кому не лень. Шпыняли, травили. Били только по настроению, если не на кого больше нельзя было слить злобу.

Рассказывали, что он чуть не угодил под расстрел, когда брякнул в камере, что раньше, при царе, лучше было: ребёнком он с матерью побирался, все хлеб подавали. А большевики обманули. Делиться, мол, нужно, а никто не делится.

Когда "ЗиС" по брюхо увяз в топи и конвой стал жрать их пайки, зэки подъели всю побуревшую мёртвую траву на пятаке сухой земли. И пришла очередь Чики поделиться своим телом. Бозой нашёл камень-голыш и добрался до самого жирного и питательного в измождённом теле, почти трупе, - до мозга.

После этого конвой их всех пустил в расход.

Но всесильная мерзлота сохранила расстрелянных.

И по одному возвращает миру, погрязшему в дерьме.

Никто не знает, как, где и сколько живут беглецы. И принимает ли их назад земля, тоже неизвестно. Может, они такие же, как мёрзлые -- мелькнули и исчезли. А может, живут под видом настоящих людей. Или маются в этом грешном мире, как всякая прочая нечисть.

Бозой увидел вспышку молнии перед глазами. Это означало готовность всех. Сейчас они вдарят по Чике. Он заорёт, и Бозой наконец-то вырвется из могилы.

И они вдарили как никогда.

Ещё одна молния саданула по яме.

С громоподобным стоном треснула земля.

Сплетённые тела занялись чёрным пламенем и распались.

Остался один Бозой.

Он вдруг ощутил под ногами не чей-то хрупкий череп, а твёрдую глыбу. Поскользнулся не на раздавленных кишках, а на подтаявшем инее. И зажмурился от света серого насупленного неба.

Бозой пошёл вперёд, сжав что есть сил кулаки, молясь мерзлоте, чтобы не прекратился крик Чики. Если он замолчит рано, Бозоя втянет назад. Так однажды уже было с одним из политических.

Ну же, ори, Чика! Ори!

Но что-то не заладилось там, позади.

Бозоя качнуло. Он не почувствовал ног. Да и всего тела тоже.

Потому что в яме чья-то не истлевшая в чёрном огне рука заткнула рот Чике.

Чёртов последний пришелец! Проявил себя наконец. Обманул не только Бозоя, но и саму мерзлоту. Себя обманул: через несколько десятилетий, ладно, пусть через сто лет с гаком, и ему бы подфартило выбраться. Стоило только подождать. Ему что - этих фраерков жалко?

Больше Бозой думать не смог, потому что его разодрало на мёрзлые крупинки.

Прощение

Чех внезапно осел на землю так, что заныл ушибленный копчик. А ведь его чуть было не затянуло в чудовищную чёрную яму! Наверное, почудилось со страху - вон, кругом вся та же тундра, засыпанный снегом Гига. Только палатки нет. Да и пёс с ней. Нечего им тут делать, потопают к Уинчину. Добрые люди помогут добраться домой. О том, что среди "добрых" могут оказаться менты, Чех подумал даже с радостью.

Порыв ледяного ветра швырнул в лицо какую-то вонючую дрянь. Чех заслонился рукой, а потом соскоблил с куртки грязь.

Возле уха раздалось сопение.

- Чех, мне показалось, ты позвал Брога, - сказал Гига.

- Я думал, это ты орёшь, - откликнулся Чех.

- Вот скажи мне: что это было? Это реально? - Гига затянул было свои любимые вопросы.

Чех вспомнил, как друг задавал их у себя дома, в Майске, и разразился диким хохотом. Он смеялся так, что всё нутро отдавало болью.

Гига, глядя на него, тоже захихикал.

Смех перешёл в плач.

Яркое солнце, такое же, как и над Майском, поднатужилось и прорвало лучами обложные тучи.

Иней стал таять, словно вся тундра тоже исходила светлыми слезами.

Чех окинул взглядом место, которое они навсегда покинут. К чертям удачу и деньги, которые они могли бы получить. Главное, Брог их наверняка простил.

В том, что он здесь был, Чех не сомневался. Когда кто-то, обликом точь-в-точь их убитый друг, шагал к нему же самому, то в призрачной башке торчал топорик. Брог в позапрошлом году самолично перекрасил оранжевый рисунок на топорище в жёлтый.