Психея: хижина в лесу [2/2]⁠⁠

Начало: Психея: хижина в лесу [1/2]

Как родители ни старались выяснить, что же Эдвард сделал с женой, им не удалось заставить его объясниться. Наконец, на прямой вопрос, убил ли он её, он неохотно ответил «да» и вернулся в свою комнату. Его родители, конечно, были в смятении, но они понимали, что этого давно следовало ожидать. Они уже давно решили, осознав, что из себя представлял их сын, что будут любить и защищать его, несмотря ни на что. Самопожертвование - долг родителей, не так ли? Особенно родителей, дети которых проявляют такой букет ужасающих психологических расстройств.

Они нашли таксиста и заплатили ему кругленькую сумму, чтобы обеспечить алиби своему сыну. Полицейское расследование яростно пресекалось семьей Пайн и её помощниками и, в конце концов, было прекращено. По их словам, Уинни Роквелл просто исчезла. Возможно, она не хотела, чтобы её нашли.

Я спросила миссис Верди, знает ли она, где находится тело. Она ответила, что Эдвард никогда этого не говорил. Однако она может предположить, где оно может находиться. У Пайнов осталось сейчас не так уж много земель в собственности. Большая часть была распродана после смерти родителей. На вторых каникулах Эдварда во время учёбы в университете он вступил в яростный спор с матерью. Кейко помнила только, что во время одной из своих частых прогулок по лесу та что-то увидела. На следующий день её нашли лежащей в саду. Её срочно доставили в ближайшую больницу, но по прибытии констатировали смерть. Причиной смерти была признана церебральная эмболия. Она может возникнуть естественным путем, но может быть и вызвана введением пузырька воздуха в вену с помощью иглы для подкожных инъекций. В данном случае было невозможно определить, что именно произошло, поскольку миссис Пайн была диабетиком и часто делала инъекции инсулина, поэтому следы уколов на её теле не вызывали удивления. В итоге коронер вынес решение о естественных причинах.

Тревор Пайн тяжело переживал смерть своей жены. Он всегда был образцом здоровья, несмотря на преклонный возраст, но после того, что случилось с его женой, казалось, он постарел на десятилетия за одну ночь. После похорон он не покидал территорию своего особняка и проводил те немногие деловые встречи, на которые ещё хватало сил, по телефону. Менее чем через три месяца после смерти жены он умер во сне от остановки сердца. Это не было неожиданностью. Довольно часто пожилые мужчины в долгих браках ненадолго переживают своих супруг.

Эдвард не проявлял ни малейшего интереса к семейному бизнесу. Он продал почти всё, включая контрольный пакет акций лесозаготовительной компании PineCo, которую он только что унаследовал, многонациональному конгломерату. Они выкупили совет директоров, уволили половину сотрудников и заменили весь менеджмент среднего звена своими людьми. Он даже продал обширное поместье семьи Пайн застройщику, который быстро превратил его в курортный отель. Практически единственное, что у него осталось, - небольшой охотничий домик, построенный его дедом в лесу, который он успел перестроить за эти годы. Кейко подозревала, что именно там должен быть спрятан труп Уинни, хотя не могла сказать наверняка. Её уволили, когда поместье было продано. Хотя она уехала, вышла замуж и завела семью, она всё равно все эти годы хранила извращенную тайну клана Пайн, пока не услышала, что в этом может быть замешан невинный ребенок. Хотя она понятия не имела, как это произошло, она знала, что наша неизвестная - их дочь, и не могла допустить, чтобы ужасы, оставившие шрам на её душе, продолжались.

Когда мы посадили её за решётку как соучастницу похищения и убийства, она казалась такой спокойной, как будто мы сняли с её шеи ярмо. Полагаю, мы с другими следователями чувствовали что-то подобное. Кажется, дело, несмотря ни на что, движется к завершению. Оставалось только найти Эдварда Пайна. Однако это было легче сказать, чем сделать. Он всегда был затворником, а за время, прошедшее после смерти отца, совсем пропал из поля зрения, вскоре после его участия в другом уголовном расследовании, правда, на этот раз в качестве жертвы.

После смерти отца Эдвард несколько месяцев прожил в городе. Он продолжал учиться в университете, хотя дела его там шли не очень хорошо, так как он часто прогуливал занятия, чтобы предаваться своим странным увлечениям. Однажды днем, как раз когда он возвращался домой после занятий, рядом с Эдвардом на пустой улице остановилась машина. Пассажир открыл окно и выпустил в него целый барабан из магнума калибра .357. Половина выстрелов прошла мимо. Из трех других пуль одна попала ему в правую ногу, другая - в правую часть груди, последняя - в левую часть лица, выбив глаз.

Никто не слышал звука выстрелов. Человек, позвонивший в службу спасения, продавец магазина в конце квартала, прибежал на крики агонии жертвы, прежде чем та потеряла сознание от потери крови.

Эдварда срочно доставили в больницу, где врачи смогли спасти ему жизнь. Установлено, что несостоявшимися убийцами Эдварда были двое мужчин по имени Лестер Коффан и Кэссиди Хьюинн. Обоим было около 20 лет, они были старыми школьными друзьями, вместе выросли в печально известном районе Торонто Риджент-Парк и уже были замешаны в нескольких мелких правонарушениях, в основном связанных с наркотиками. На следующий день после стрельбы патрульная машина попыталась остановить их на шоссе 401. Полицейские понятия не имели, кто они такие, и поначалу не заподозрили ничего плохого. Один из болтов, которыми крепился номерной знак автомобиля, просто открутился, и знак свисал с бампера. Однако, когда полицейские попытались остановить машину, она прибавила скорости, и им пришлось пуститься в погоню. Она продолжалась несколько часов и, наконец, завершилась на одинокой грунтовой дороге недалеко от Вудстока, когда у автомобиля подозреваемых закончилось топливо. Хьюинн вышел из машины и открыл огонь по своим преследователям из револьвера «магнум». Большинство его выстрелов не попало в цель, но один из офицеров был ранен в грудь. Он отделался переломом рёбер, но этот выстрел был бы смертельным, если бы не бронежилет. Его напарник отплатил стрелявшему той же монетой и парой выстрелов в сердце отправил Хьюинна, на котором, естественно, бронежилета не было, на тот свет. Коффан был взят под стражу. Хотя он сразу отказался от адвоката, баллистики вскоре сопоставили пули, извлеченные из тела Пайна, с револьвером его покойного друга, и Коффан предстал перед судом.

Он признал себя виновным в покушении на убийство, однако отказался сказать, почему он и его друг пытались убить Пайна. Хотя в его собственных финансовых документах не было ничего необычного, выяснилось, что его мать недавно получила на свой счет 50 000 долларов наличными, которые она потратила на покупку коттеджа в сельской местности, в котором планировала жить после выхода на пенсию. Так и не было установлено, откуда взялись эти деньги. Множество людей имело зуб на Эдварда Пайна и имело мотив для его убийства. Работники PineCo, потерявшие работу, друзья и семья Уинни, которые всё ещё винили Эдварда в её исчезновении и, возможно, даже в её смерти. Некоторые даже подозревали, что заказчиком мог быть бывший соперник Пайна, Джамал "Быстрая рука" Симс, ныне успешная рэп-звезда, поскольку выяснилось, что он и Коффан были в молодости соседями. Вряд ли теперь удастся установить истину. Коффан умер от передозировки наркотиков, будучи выпущенным под залог, за день до возобновления слушаний по его делу.

Пайн присутствовал на вынесении приговора Коффану. Зрелище было впечатляющим. Мужчина был явно накачан обезболивающими до предела. Я мельком видел видеозапись процесса. Это было бы забавно, если бы я не знал, каким чудовищем он был на самом деле. Он спотыкался, и несколько раз трость, которой он пользовался из-за травмы ноги, вырывалась из его руки, и он беспомощно валился наземь. Несмотря на трудности с ходьбой, он все же пытался несколько раз не к месту подняться со своего стула, и судебный пристав заставлял его опуститься обратно. Его показания представляли собой череду невнятных бормотаний, прерывавшихся странными, бессвязными обвинениями. Последней каплей стало то, что он потерял сознание на трибуне. Его голова упала и глухо ударилась о стойку, в результате чего стеклянный глаз выскочил из орбиты и покатился по полу. Затем он сполз со стула и стал ползать по полу в поисках глаза. Судья раздраженно приказал охранникам удалить этого недочеловека из зала суда, так как было ясно, что они не добьются от него никаких полезных показаний, и прервал заседание на сегодня.

Это было последнее появление Эдварда Пайна на публике. В то время много говорили о том, как низко пала семья Пайнов. Пять поколений, отделявших основателя лесозаготовительной компании Ноа Пайна, человека, который «сделал себя сам», прошедшего долгий путь от пехотинца, принимавшего участие в войне 1812 года, который воспользовался наградными деньгами, полученными за проявленную на поле боя храбрость, чтобы открыть свою лесопилку, и этого странного, бормочущего что-то невразумительное, дегенерата. Каждый его поступок разрушал распространенное заблуждение о том, что, согласно теории Дарвина, жизнь всегда будет двигаться в направлении какого-то абстрактного «прогресса», выставляя на посмешище не только прославленных предков, но и всё человечество в целом перед целым залом суда и объективами телекамер. Неудивительно, что кто-то мог хотеть его смерти. Оставалось только гадать, можно ли вообще в его случае говорить об убийстве. Видя его в таком состоянии, можно было подумать, а не было бы обвинение в жестоком обращении с животными более уместным.

Говорят, без наркотиков ему было бы ещё хуже. Каждый раз, когда он отказывался от них, то начинал безудержно кричать и плакать из-за потери глаза. Жалкое зрелище.

Полагаю, вы можете подумать, что я слишком суров в своих суждениях относительно этого человека. Да, он был мне крайне неприятен, хотя в то время я не знал, правдивы ли обвинения в его адрес, или нет. Но правда в том, что моя неприязнь не имела никакого отношения к преступлениям, в которых его обвиняли. Я ненавидел его за то, как он жил. За то, как он жил со своей болезнью. Я не испытываю симпатии к душевнобольным, которые позволяют своей болезни управлять ими.

У меня были свои проблемы с психическим здоровьем. Нет, я не буду о них говорить. Сегодня люди так помешаны на разговорах. Они убеждают себя в том, что разговоры помогают, но на самом деле это только отвлекает от дела. Мы живем в гротескной, кастрированной тени цивилизации, где большинство людей предпочитает говорить, а не действовать, предпочитают чувствовать, а не думать. Это соблазнительная вещь - делиться своими страданиями с другими. Я не раз наблюдал это в своей жизни и в своей работе. Это может стать катарсисом - открыться кому-то, но этот катарсис может подействовать, как наркотик. Мы становимся зависимыми от внимания и жалости других людей, поэтому мы продолжаем искать их, вместо того, чтобы приложить усилия для улучшения своей жизни. Иногда лучше страдать молча. Есть вещи, которые никого не касаются.

Теперь вы понимаете, почему я так ненавижу этого человека? Он не прилагал никаких усилий, чтобы контролировать себя. Жить как человек, сохраняя человеческое достоинство. Возможно, в этом отчасти виноваты его родители, но я убежден, что, если взрослый человек не может собрать волю в кулак и освободиться от вредоносного влияния, довлеющего над его жизнью, он заслуживает только лишь презрения. Наверное, поэтому мне нравится работать с детьми. Я хочу сделать всё, что в моих силах, чтобы никто больше не вырос такими «людьми».

Хотя после суда Эдвард Пайн уехал из города и пропал из поля зрения общества, мы обнаружили, что он всё еще иногда посещает «У Боба», придорожную заправку, совмещённую с небольшим магазином, чтобы купить различные товары первой необходимости. Мы также нашли карту с указанием местонахождения охотничьего домика семьи Пайн. Он располагался глубоко в уединенной части леса. Неудивительно, что предыдущие патрули пропустили его. Шерифу и его людям оставалось только отправиться туда и отвести Пайна на допрос, если, конечно, он не сбежал. Шериф попросил меня пойти с ним. Маленькая девочка упомянула, что там может быть ещё маленький мальчик, и это, если, конечно, было правдой, значительно повышало важность этого дела. Я согласился поехать с ними. Я чувствовал что-то вроде нездорового любопытства. Эдвард Пайн казался мне таким отталкивающим человеком. Я просто обязан был увидеть его своими глазами...

Нас было пятеро, и мы ехали на двух полицейских машинах. Я, шериф и сержант полиции по имени Одри - в главной машине, двое офицеров - в другой. Обычно вторая машина не нужна, чтобы просто доставить кого-то на допрос, но, учитывая историю психических заболеваний Пайна и вероятность того, что в хижине всё еще оставалось оружие, шериф не хотел рисковать.

По дороге мы перекинулись парой фраз. Шериф вручил мне пистолет «на всякий случай», но сказал, что, если начнётся стрельба, я должен вернуться к машинам и найти укрытие. Мы ещё раз обсудили план. Стук и скрежет, а также тряска, как в плохо отлаженном массажном кресле, дали понять, что мы съехали с асфальтированной дороги.

Наконец, грунтовая дорога тоже закончилась. Дальше можно было только идти пешком. Мы увидели машину Пайна, припаркованную у края дороги. Это был темно-синий седан. Когда-то дорогая модель, машина явно пришла в такой же упадок, как и семья, которой она принадлежала. Нижняя часть кузова, особенно в районе колесных ниш, была изъедена ржавчиной, лобовое стекло представляло собой паутину сколов и трещин, все колпаки, кроме одного, отсутствовали, а капот был сплошь заляпан птичьим дерьмом. Эти белые пятна и полосы придавали темному капоту цвета индиго вид звездного неба в ясную ночь в сельской местности. Прекрасная метафора, если бы это не выглядело так отвратительно.

Помимо плачевного состояния, в машине не было ничего подозрительного, и мы отправились в лес. Два офицера, ехавшие на другой машине, ушли вперед. Они должны были обойти вокруг хижины и убедиться, что все в безопасности, а мы направились к входной двери. Если бы мы увидели следы мальчика или что-то необычное, мы бы арестовали Пайна и обыскали его хижину. В противном случае мы должны были просто привезти его в участок. Казалось, шериф сомневался, что всё пройдёт гладко. Точнее, пожалуй, я уверен, что он был уверен, что всё НЕ пройдет гладко. Как он собирался объяснить приезд полиции на двух машинах человеку, которого, якобы, всего лишь хотели попросить ответить на пару вопросов в участке?

По мере того, как мы углублялись в лес, дурные предчувствия всё усиливались. В небе над головой с юга надвигались плотные облака, заслоняя солнце и лишая нас остатков света, проникавшего сквозь густой полог леса. Время было едва после полудня, но в лесу уже наступила ночь. Мы не издавали никаких звуков, кроме скрипа сапог по неровной земле. Я смутно слышал чуть в стороне звуки шагов двух других полицейских.

Пока мы шли, я время от времени оглядывался назад, наблюдая, как прореха в лесу, через которую мы пришли, сливается с деревьями. Не хотелось себе в этом признаваться, но я страшно боялся заблудиться. На земле не было никаких тропинок. Всё заросло лесными травами и мхом, тут и там виднелись камни и древесные корни, не было ни одного ровного места. Земля была такой неровной, что вскоре лодыжки начали ощутимо побаливать от усталости. Чтобы отыскать дорогу в густом лесу, мы использовали спутниковый телефон, оснащенный GPS. Несколько раз по пути наши сердца замирали, когда сигнал пропадал из-за ухудшающейся погоды, но затем Одри возился какое-то время с антенной, и это чудесным образом возвращало аппарат к жизни. Мы приближались к хижине, я уже начал смутно различать её за дальними деревьями, и тут всё пошло наперекосяк.

Напряженную тишину нашего путешествия нарушил леденящий кровь крик и выстрел. Шериф поднял рацию, чтобы вызвать других офицеров. Уже было очевидно, что всё пошло не по плану. Мы поспешили к их позиции, и застали там самое ужасное зрелище, какое я когда-либо видел.

Мы обнаружили, что один офицер, явно в шоке, с табельным оружием, все еще зажатым в дрожащей руке, стоит над двумя трупами. Одним из мертвецов был его напарник, кровь из его вскрытой сонной артерии стекала на заросшую мхом землю. Алые узоры на зелёном ковре казались злой пародией на цвета рождественских украшений. Мы бросились оказывать ему первую помощь, но было уже поздно. Вдобавок к ране, при падении он ударился головой о большой камень. Даже не истеки он кровью, удар, скорее всего, был бы смертельным.

А вот другой труп вызывал настоящую тревогу. Выстрел пришёлся точно в голову, пуля вошла в левый глаз и вышла со стороны затылка, разбрызгав мозговое вещество по стволу дерева. Полицейских обычно учат целиться в центр массы. Попасть в голову, как известно, очень сложно, если, конечно, в руках у вас нет, например, снайперской винтовки. Чистая удача, сказал он нам, пытаясь справиться с шоком. Всё произошло так быстро, что полицейский даже не успел понять, во что он стреляет. Он едва успел заметить своего противника, как тот, выронив оружие, уже упал на землю.

Неизвестная упоминала, что у неё где-то есть брат. Мы только что его нашли.

Мальчику было не больше 14 лет. Его залитое кровью лицо, с единственным застывшим глазом, безразлично смотрящим в никуда, было совсем ещё детским, с андрогинными чертами, на подбородке едва наметились первые волоски. Он был одет в серые шёлковые лохмотья, а в правой руке все еще сжимал самодельный шестопер, которым и убил полицейского, — это была длинная ручка от метлы с ножом, примотанным к одному из концов клейкой лентой. Уже этого было бы достаточно, чтобы потерять самообладание, но потом я присмотрелся к его рту.

Он был зашит.

Наверное, у меня случилось временное помутнение рассудка от увиденного. В тот момент я решил, что Эдвард Пайн, если он ещё здесь, не выйдет из этого леса живым. Это должно было закончиться, я решил это совершенно твёрдо. Больше не шло речи о соблюдении надлежащей процедуры задержания. Такие, как он, не должны существовать в этом мире.

Пока напарник убитого офицера оставался с рядом телами, дожидаясь подкрепления, остальные пошли вперед, к хижине. Мы рывком распахнули дверь, и на нас сразу же обрушился ужасающий запах плесени. Гнетущая атмосфера разложения, витавшая в этом месте, не стала для меня неожиданностью, но от этого не была более приятной. Помещение было плохо освещено, большинство лампочек перегорело, а окна были заколочены. Мы пошли вперёд, держа оружие наготове, опасаясь, что какой-нибудь новый ужас выскочит на нас из одного из узких коридоров, которых в хижине было больше, чем полагается простому охотничьему домику. С опаской я попробовал открыть одну из дверей. В комнате царила кромешная тьма. Я стал искать выключатель и, когда наконец нашел его, моим глазам открылась ещё одна кошмарная сцена. В дальнем конце комнаты копошилась огромная, отвратительная серая масса, колыхавшаяся, вздувавшаяся буграми и снова опадавшая.

Серая субстанция пульсировала и шевелилась, непрерывно меняя форму. Мои глаза еще не совсем адаптировались к свету, и сначала я не мог ясно разглядеть её. На мгновение мне показалось, что в этом ужасном облаке я вижу какое-то демоническое лицо, ухмыляющееся, насмехающееся надо мной. Разъяренный, я уже собирался открыть огонь, когда, наконец, понял, что это было на самом деле.

Мотыльки. Сотни мотыльков.

Сначала я не заметил этого, но в десяти футах от меня был экран, заменивший дальнюю стену. Теперь там был обустроен тёмный, затхлый вольер, добрых 20 футов длиной. Взрослые мотыльки тщетно бились об него, пытаясь добраться до источника света с другой стороны. Вдоль восточной стены располагалось множество маленьких закутков. Именно здесь содержались самки, другие пленницы, о которых говорила девочка.

И тут меня осенило. Женщины, операция...

Мешочницы.

Я понял, что Пайн пытался сделать со своей дочерью. То, что он уже сделал со своей женой. Я молился о том, чтобы моё предположение оказалось ошибочным, но уже тогда меня охватило ужасное, сосущее чувство уверенности. Когда работаешь в моей сфере, начинаешь ненавидеть свою правоту.

Я разыскал шерифа, чтобы рассказать ему о своей догадке. Он и Одри были в подвале. Он был еще более ветхим, чем остальные помещения, если такое вообще возможно. Обои обветшали и потрескались от влаги. Вдоль стен были установлены изъеденные термитами полки, на которых стояли ряды ржавых канистр с чистящими средствами и другими едкими составами, некоторые из которых выглядели так, будто к ним не прикасались десятилетиями. Углы были затянуты паутиной. Заляпанный грязью бетонный пол был покрыт выбоинами, а единственным источником света была едва светившая лампочка на голом проводе, свисавшая с потолка.

Лестница тревожно скрипела под ногами, когда я спускался вниз, чтобы встретиться с шерифом. Они с Одри осматривали груду картонных коробок, использовавшихся для хранения каких-то мелочей. Эмблемы на коробках казались совершенно неуместными в этой выгребной яме. Это был логотип компании по производству медикаментов. Я как раз собирался высказать шерифу свои подозрения, когда он остановил меня. Несмотря на солидный возраст, слух у него был острый, как у молодого, и он был уверен, что слышал какой-то шорох.

Осторожно, держа оружие наготове, мы пошли вперёд в поисках источника шума. Под лестницей находился небольшой чулан. Одри попытался открыть дверь и обнаружил, что она заперта или заблокирована, но удара ноги было достаточно, чтобы она распахнулась. Раздался звук ломающегося дерева, потрясённый вскрик, и тут мы, наконец, увидели его.

Эдвард Пайн. Он выглядел почти совсем как на видео, на котором я впервые его увидел. В его шевелюре появилась седина, кожа покрылась морщинами, и лицо украшала всклокоченная борода, но его невозможно было не узнать.

Все произошло так быстро, что я почти ничего не успел понять. На какое-то мгновение я встретился с ним взглядом, его глаза казались удивительно спокойными и добрыми, но он быстро отвёл их в сторону, будто не выдержал моего пристального внимания. Возможно, ему было стыдно за все те отвратительные деяния, что он совершил, возможно, его психическое расстройство не позволяло ему смотреть прямо в глаза. Несколько напряжённых секунд он просто стоял, глядя в пол, пока шериф кричал ему, чтобы он выходил с поднятыми руками. Пайн молчал. Когда мы двинулись к нему, он полез рукой в карман. Кто-то крикнул: «Пистолет!», и раздался выстрел.

Точно в голову. Мозги на стене. На этот раз попали в правый глаз. Интересно, с какой вероятностью это могло случиться?

Осматривая тело, мы обнаружили, что пистолет Пайна не был снят с предохранителя. Возможно, он просто об этом забыл, но мне кажется, что это не так. Думаю, в конце концов, даже он понял, насколько ужасные вещи совершил.

Как бы я хотел, чтобы на этом всё и закончилось. Но худшее было ещё впереди. Даже после того, как тело Пайна перестало дергаться, в комнате всё еще что-то шевелилось. Осмотревшись по сторонам, мы обнаружили под полкой в шкафу странный шёлковый мешок длиной чуть больше метра. Внутри что-то извивалось.

Мы все замерли на мгновение. Мы были в ужасе, особенно я, потому что уже догадался, что находится внутри. В конце концов, долг взял верх, и мы открыли сумку. Почти сразу наружу вырвалась такая мерзкая вонь, что её невозможно описать тому, кто никогда не чувствовал подобного запаха. Живые существа не должны так пахнуть. Если, конечно, можно назвать живым то, во что превратилась миссис Пайн.

За отсутствием конечностей игла капельницы была воткнута в вену на шее. Фактически, тело было лишено почти всех подвижных частей. Удалена была даже нижняя челюсть. Я не знаю, как ему это удалось, как выпускник медицинского колледжа смог совершить такой хирургический подвиг. Я не мог не отдать должное его мастерству, несмотря на всё моё отвращение.

Шериф мужественно попытался добежать до туалета, но его желудок взял верх, и без того грязный пол стал ещё грязнее. Остальные просто стояли в шоке, глядя на корчащуюся в агонии миссис Пайн. Её конечности, глаза, уши, нос, даже язык давно были удалены. Из всех доступных ей чувств оставалось одно лишь осязание. Она даже была не в состоянии понять, что её спасли.

Нет, не так. Спасти её было уже невозможно. Он сделал так, что, куда бы она ни пошла, она навсегда останется его пленницей.

Но, пожалуй, хуже всего было видеть её раздувшийся живот, в котором созревал очередной ребёнок этой твари...

С тех пор прошло несколько лет. Девочку отдали на попечение бабушке и дедушке, которые назвали её Кристиной. Они отправили её в дом, специализирующийся на уходе за одичавшими детьми и детьми, выросшими в условиях крайней изоляции. Её мать также находится в лечебном учреждении. Врачи думают, что она понимает, что теперь находится в безопасности, но судить об этом наверняка сложно. Третий ребенок Уинни родился на два месяца раньше срока и вскоре погиб. Кристина теперь - всё, что осталось от семьи Пайн, и, скорее всего, на ней история Пайнов закончится.

После пережитого мне предложили длительный отпуск, но я отказался. Я просто хотел жить дальше. Оглядываясь назад, могу сказать, что это был не самый мудрый поступок. Возможно, шрамы, оставленные тем делом на моей душе, не были бы такими глубокими, если бы я потратил тогда время на то, чтобы прийти в себя. Возможно, я бы не сделал того, что сделал...

Два месяца назад мне довелось работать с аутичным ребенком, у которого были симптомы, схожие с симптомами Эдварда Пайна. Он привел меня в ужас. Образы изуродованной семьи Пайна проносились в моей голове, и я не мог избавиться от мысли о том, что этот мальчик вырастет таким же. Боже, помоги мне, у него даже лицо было такое же.

Я не буду вдаваться в подробности, рассказывая о том, как я незаметно увел его от приёмных родителей. Не хочу подавать кому-то ненужных идей. Достаточно того, что я это сделал.

Он был так напуган, растерян и рассержен. На мгновение я подумал о том, чтобы отпустить его, но, черт возьми, воспоминания о том, что я видел в той хижине в лесу, о тех бедных, загубленных людях просто не давали мне покоя!

Крики и вопли перешли в слабеющее бульканье. Я положил тело в мешок для мусора, наполнил его камнями, чтобы сделать потяжелее, и бросил в озеро. Никто ничего не заподозрил, насколько я могу судить.

Думаю, теперь я понимаю, почему Эдвард Пайн решил покончить с жизнью именно так. Когда мне сказали, что ребенок пропал, я хотел закричать, что это я его убил. Я хотел освободиться от этого ужасного бремени. Но, конечно, я этого не сделал. Я притворялся шокированным и обеспокоенным, и сказал полиции, что сделаю всё возможное, чтобы помочь. Никто ничего не заподозрил. Я просто не смог заставить себя признаться.

С каждым днем чувство вины становилось все сильнее и сильнее. Я купил в хозяйственном магазине веревку и уже завязал петлю, но, конечно, так и не воспользовался ею. Каждый раз, когда я думаю, что готов ответить за содеянное, срабатывает инстинкт самосохранения, и я возвращаюсь к обычной жизни.

Я снова думаю о мотыльках. О животных вообще, на самом деле. Инстинкт. Он может побуждать нас к чему-то, но, в отличие от животных, мы не следуем его зову бездумно. Мы либо сопротивляемся и задаемся вопросом, к чему всё это приведёт, либо сдаемся и потом жалеем об этом. Чувствуют ли мотыльки что-нибудь к своим женщинам? Проливают ли они слезы, когда их возлюбленных разрывает изнутри, когда всходят семена, которые они посеяли? Возможно, именно поэтому они иногда слишком близко подлетают к пламени.

Теперь, когда я думаю об этом, возможно, что именно это и привлекало в них Пайна с самого начала. Он восхищался ими не за их предполагаемое женоненавистничество, а за то, что они решались на поступок, которого ему не хватило духу совершить.

Полететь к пламени и сгореть.