Пробуждество. Рождественская сказка⁠⁠

Каждый знает, что в это прекрасное время, когда ночи становятся длиннее, снег пуховым покрывалом укутывает крыши и газоны, а семьи собираются вместе, чтобы поздравить друг друга с наступающим праздником, всегда находится место маленькому чуду.

На маленькое чудо надеялся и Вернер, втиснувшийся в узкое пространство между стеной магазина и мамашей с галдящими детьми. Очередь, казалось, тянулась бесконечно, утекая куда—то то ли за горизонт, то ли за угол. Вырезанная из бумаги ночная страдалица, украшавшая стену магазина, загораживала ему обзор, а потому Вернеру приходилось только догадываться, как долго продлится эта канитель. И почему он не озаботился подарками раньше? Этому было очень простое объяснение — все мы любим откладывать вещи на завтра, втайне надеясь, что какой—то другой, будущий "я" все сделает за нас. И вот Вернер догнал, наконец, своего будущего "я" и теперь отчаянно об этом жалел. Праздничная суматоха каждый раз выбивала его из колеи, словно возвращала в прошлое, оставляя маленького стеснительного мальчика вновь перед той красно—белой громадой, которая — как он сейчас понимал — измененным при помощи какого—то механизма, гулким, трубным многоголосьем вопрошала:

"А хорошо ли ты вел себя в этом году, дитя?"

Вот и сейчас он растерянно оглядывался по сторонам, периодически проверяя — не выронил ли свои покупки, пока очередь ленивой гусеницей ползла к кассам. Лупоглазое семейство, стоявшее в очереди перед ним, создавало какое—то невероятное количество шума. Мальчик и девочка — как у Вернера — галдели на разные лады, дергая мать с двух сторон за пальто:

— Это нечестно, нечестно! Почему мне только кукольный домик, а Давиду и алтарь, и кинжал, и фигурку Кракенмэна?

— Дура, кинжал и алтарь — это для школы! Вот вырастешь — тебе тоже купят! Если тебя вообще в школу возьмут! Э! — лупоглазый первоклассник вывалил длинный, тонкий язык.

— Мам! Он язык показывает и обзывается, ну мам, скажи ему! — капризно хныкала девочка.

— Да во имя Властителя Глубин, перестаньте же вы, наконец! — воскликнула полная женщина в высокой, жреческой шапке.

От криков у Вернера разболелась голова. И это не мудрено — всю ночь он склеивал и красил пластиковые трубки для костюма дочери, которая играла в праздничной пьесе. Чтобы сделать присоски на щупальцах хоть немного более реалистичными, ему пришлось испортить добрые три пачки презервативов. То ли дело — костюм для Бобби. Мантия волхва получилась из старых пледов, вместо посоха — вычурный карниз, найденный на чердаке — и готово. Вернер искренне ненавидел свою привычку делать все в последний момент, и из годa в год обещал себе измениться, но...

Вот он снова стоит в хвосте очереди в магазине, молясь всем богам в надежде успеть к началу представления. Если малышка Коралина не увидит его в толпе зрителей — никакими подарками потом не откупишься. Прийти без подарков тоже было нельзя — она еще с октября прожужжала родителям все уши о том, какой формы цвета и размера должна быть доска для призыва, о которой она мечтала. Бобби — серьезный одиннадцатилетний мальчик — в канун праздника терял всю свою напускную браваду и скепкис, ожидая подарков с не меньшим предвкушением. Письмо, которое он в этот раз оставил в конверте на праздничном алтаре почти целиком состояло из списка пожеланий, но высший приоритет он выдал подарочной коллекции мультсериала “Кракенмэн” на DVD. Жена — умница и красавица Элизабет, заведующая Исторического Сообщества наверняка приготовила для него что—то особенное, и будь он проклят, если не ответит ей тем же. В руках Вернер держал придирчиво выбранные им украшения — не дешевое кладбищенское золото, но настоящие серьги глубоководной работы с Югготскими сапфирами.

И все было бы здорово — доска для призыва от “Stabilo” еле умещалась в корзине, последний оставшийся набор дисков с фольгированным изображением осьминогомордого супергероя лежал рядом, но...

Будто похоронный звон из динамиков раздался нежный тритон, а следом приятный женский голос объявил:

“Уважаемые покупатели, через пятнадцать минут магазин закрывается. Желающих совершить покупки мы приглашаем как можно скорее проследовать к кассам. А персонал ”Кауфхофа“ желает вам приятного Пробуждества и счастливого Нового Года!”

— Хастур! Хастур! Хас... — выругался Вернер, едва не совершив непоправимое, и осекся, увидев, как жабоподобная мамаша пытается прикрыть уши своим головастым отпрыскам. Стушевавшись, он поспешил извиниться:

— Простите, пожалуйста. Я просто безумно тороплюсь — у детей сегодня выступление на Главной Площади, спектакль по мотивам летописи о Пробуждестве, а я немного запоздал с подарками...

Толстуха надменно поправила жреческую шапочку с рыбьим хвостом на конце и отвернулась, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Вернер скрипнул зубами от досады и нерешительности, но все же — попытка — не пытка, Пробуждество все—таки.

— Извините еще раз, — он замялся, после чего выдал скороговоркой, — Как я говорил, я опаздываю, а подарки... Вы не могли бы пропустить меня в очереди вперед? У меня совсем не много.

— Какая наглость! — раздулась жрица, став совсем похожей на амфибию, — Да как вы смеете?! Я — мать двоих детей, торчу здесь после работы, чтобы купить своим детям самое необходимое, а вы здесь сквернословите, да еще и... Хам! Я позову охрану, чтобы вас вышвырнули отсюда! Отвратительно! Как у вас только совести хватает?! Вы отвратительно нерадивый отец! Как вам не стыдно... Вы и вовсе не заслуживаете иметь детей!

Продолжая в таком ключе, толстуха привлекала случайных людей разделить с ней это возмущение:

— Посмотрите, люди добрые, что делается, а!

Дети стыдливо дергали ее за рукав:

— Мам, перестань!

Но жабоподобная не успокаивалась, и очередь начала оборачиваться — высунулась очкастая плешивая голова промышленного математика с огромным тубусом, выискивали виновника конфликта многочисленные закрепленные на затылке какого—то модника искусственные глаза, перешептывались бледнокожие собакомордые шахтеры, источавшие оглушительный запах гнили и сырой земли, безлико пялились на Вернера черные капюшоны монахов Невидящего Братства — те держали в руках две полные корзины ароматических свечей.

На шум лениво отделился охранник. Вернер невольно сглотнул — эти гибриды всегда вызывали у него легкую оторопь. Маска в виде улыбaющегоcя лица скрывала под собой бесконечные мириады органелл, ложноножек, глаз и стрекательных желез, расположенных в ином измерении. Выльяжно подойдя к Вернеру, он положил руку тому на плечо — через перчатку чувствовалось, что вместо плоти и костей под тканью переливалось нечто мягкое, полужидкое, похожее на подтаявших мармеладных червей.

— Простите, уважаемый, но вам стоит покинуть магазин. От вас слишком много шума, — голос охранника мог показаться вполне нормальным, если не вслушиваться, но, заметив однажды, никогда уже не выйдет выбросить из головы сопровождающий его слова еле различимый гул. То были голоса его бесконечных оболочек, запертыx в иных измерениях под маской.

— Но я же ничего не сделал! — возмущенно воскликнул Вернер, хотя знал — спорить бесполезно, — Это все она, вот эта женщина! Она...

— Нет, вы только послушайте! — разьярилась лишь сильнее жрица, — Да что оне себе позволяет?! Вы знаете, кто мой муж? Я выносила икру самого...

Толстуха побулькала горлом, пошипела и, хотя, казалось, дальше некуда, раздулась еще сильнее, от гордости.

— Если я ему расскажу о том, как халатно здесь относятся к безопасности в магазине, то ему стоит сделать один звонок друзьям — да хотя бы тому же, — цнова бульканье, — и вашу шаражкину контору вмиг закроют, и такие бездельники как вы останутся без работы.

— Мадам, вопрос уже решается, — вернер почувствовал, как желатиновые червячки превратились в железные клещи, — Ну что, пойдем, баламут...

— Да дайте вы мне хотя бы оплатить покупки! — воскликнул он в отчаянии, стукнув по стене кулаком. Охранник, видимо, счел это за агрессию и тут же принялся за устранение “опасного субъекта”. Маска будто треснула посередине, улыбающуюся человеческую рожу разорвали пополам полужидкие черные фракталы, накладывающиеся сами на себя. Вернер знал, что смотреть на это нельзя, но было уже поздно. Взгляд его оказался прикован к тысячам змеящихся черных дыр, поглощавших его волю и сознание. Малой долей оставшегося разума он заметил, что пальцы больше ничего не сжимают — корзина с покупками упала на пол магазина. Темнота оплела его тугими тенетами и потянула к выходу.

Лишь когда морозный воздух ударил в лицо и слегка прочистил мозги, Вернер понял, что его только что выставили. Попытавшись дернуться обратно, он тяжело врезался в стеклянную дверь. Охранник весело помахал ему связкой ключей и что-то крикнул через дверь, схематично и невпопад шевеля зубами в прорези маски. Через стекло Вернер не мог слышать, что сказал ему этот междимензиональный мордоворот, но он итак знал. “Веселого Пробуждества!” звучало в контексте произошедшего как издевательство.

На улице валил крупный, хлопьями, снег. Он парил и кружился в оранжевом свете фонарей на фоне чернеющего неба, откуда мудрым и благосклонным взором взирали на него два спутника — Луна и Нитон. В воздухе разносился звон колоколов многочисленных церквей и храмов. Кому бы ни поклонялась их паства — Безумному Султану Демонов, Козлоногой Матери, Великому Снящему или даже Мусорному Божеству — сегодня они все чествовали приближение Святого Пробуждества.

Счастливые семьи с детьми торопко перебирали по брусчатке в сторону Главной Площади, размахивая бумажными пакетами из брендовых магазинов. Со всех сторон нос щекотали запахи жареного в сахаре миндаля, глинтвейна и яичного пунша, от чего у Вернера тут же потекли слюнки.

Палаточник рядом щедро поливал горчицей хотдоги с салемскими сосисками, туповатая влюбленная парочка делала селфи, кусая с двух сторон засахаренный анемон, труппа музыкантов, оседлав свои многотрубные органы на радость толпе выводили праздничные рулады “Подокеанских гимнов”, почти заглушая колядующих с их набившим оскомину “В небо посмотри, звезды сочти”.

Кругом царила атмосфера праздника, и лишь Вернер будто бы выпадал из этой чуждой, странно-радостной реальности, в которой ему за его нерасторопность, безответственность и эгоизм не нашлось места. Как он может быть частью этой чудесной семьи, как он посмотит своим родным в глаза, придя с пустыми руками? Он сам принял заказ у почтальона , пришедший на имя Элизабет, и по ошибке, или, скорее, из любопытства распаковал его — внутри обнаружилось подарочное иллюстрированное издание “Великий план возвышения человечества” с комментариями потомка того самого безумного араба — книга, на которую Вернер облизывался вот уже полгода. Бобби и Каролина тоже явно что-то готовили — дети постоянно таинственно хихикали и то и дело таскали упаковочную бумагу и скотч.

Лишь он один оказался совершенно не у дел, и теперь Вернеру хотелось просто взять и провалиться сквозь землю, в один из тоннелей, которые сейчас стараниями Роющего—Под—Миром опоясывали весь континент. Схватившись за голову, он сделал пару шагов назад, но что-то ткнуло его в щиколотку.

— Эй, аккуратнее!

Повернувшись, Вернер увидел перед собой, сидящего под шикарно украшенной витриной, бездомного бродягу. Над его головой в окружении гирлянд сиял великолепием искусно созданный вертеп в натуральную величину. Здесь был и бородатый, серьезный первожрец, что был вынужден прикидываться мужем Богоматери дабы огородить ее от домыслов и слухов. Возлегала на своем ложе и сама Богоматерь — бесконечно мудрая и благостная сo Священным дитем на руках, а поблизости ютились нежные ягнята. Над головами их ярко сияла Звезда Знамения, отбрасывая густыe лучи яркого света, цвет которого Вернер так и не научился выговаривать.

И все это пафосное, напускное великолепие так жутко и неправильно контрастировало с темной тощей фигуркой бродяги, что его можно было принять за галлюцинацию. Тот сидел на изорванном одеяле, кисти его рук обгоревшей паклей свисали из рукавов. Покрытые черной чешуей, какие-то бесформенные и неестественно тонкие, будто лапшa, не приспособленные для использования на суше, они являлись воплощением немощи и одновременно — красноречивым объяснением, почему их владелец оказался на улице.

— Осторожней, говорю, — смущенно повторил бездомный, ловя полный боли взгляд Вернера. Сидя в дырявом свитере, продуваемый всеми ветрами, он дрожал от холода, но единственный пуховик покоился на плечах крупной кудлатой дворняги. Та лежала на боку и тяжело дышала.

— Что с ней? — поинтересовался Вернер, глядя на собаку.

— Встретил на улице. Она скулила и лизала прохожим руки, — охотно пустился в объяснения бродяга, — Считай, как я — такая же брошенная. Рожать ей скоро. Не мог я ее оставить.

Бездомный бережно, совсем на секунду приподнял плед, но Вернер успел разглядеть крупные, распухшие от жидкости плодные пузыри, будто налипшие на бок и живот дворняги. Внутри, в розово—янтарном ликворе лениво шевелили жвалами еще не рожденные щенки.

— А ты—то сам?

— А я что... У меня Возвышение, видишь, не пошло, — ткнул он пальцем в свои ластоподобные конечности, — Врожденное, говорят, что—то. Жабры не работали. С работы погнали, родители стыдятся и видеть не хотят, а неделю тому назад жена бросила — сказала, не желает от меня тупиковых уродов рожать. Вот так я здесь и...

— Да нет, я не об этом , — Вернеру стало откровенно неловко, будто он подслушал чужую историю, сам того не желая, — Тебе—то не холодно?

— Тепло, оно не в куртке, оно в сердце. Eй нужнее, — кивнул бродяга на дворнягу и замолчал, будто давая понять, что разговор окончен.

Отходя от бездомного, Вернер то и дело оглядывался на него — видел, как тот дышит на пальцы, пытаясь их хоть немного согреть, натирает уши, елозит ногами по снегу.

На душе Вернера было гадко. Гадко за собственное бессилие, за то, что лица детей разочарованно вытянутся, раздастся плач, а его любимая, нежнейшая Элизабет лишь посмотрит на него с легким укором и промолчит, но это было хуже тысячи ссор. И вдруг его пронзила мысль — как же он жалок! Несправедливо выперли из магазина? Забыл купить подарок? Какая жалость! Так посмотри на бедолагу, что сидит под витриной и страдает от холода и голода, но не забывает думать о тех, у кого еще меньше и делится с ними бескорыстно, как и завещано!

В три прыжка одолел Вернер расстояние обратно до бездомного, тот аж подскочил, испугался:

— Мужик, ты чего?

Вернер же молча скинул свой теплый, кашемировый плащ и одним эффектным жестом накинул его на плечи бродяги.

— Слышь, ты че, мужик? — кажется, теперь бедный мутант был в панике.

— Это тебе в честь праздника. Тебе нужнее! Ну—ка давай, помогу рукава надеть.

Бродяга послушался, и, вскоре, смотрелся уже не так беззащитно и жалко.

— А ты—то как, приятель?

— А я... отлично! Теперь — отлично. Счатливого Пробуждества тебе!

И тут же забили башенные часы — отбивали восемь вечера. Как раз время выступления! Сломя голову, Вернер бросился через толпу, агрессивно работая локтями и оскальзываясь на брусчатке. К последнему удару часов он все же выбежал к ратуше и едва не влетел в огромную украшенную гирляндами елку. Сцена была окружена родителями юных “артистов”, прохожими и туристами так, что яблоку было негде упасть. Деревянный помост с огромным занавесом на этот раз примыкал к ярко украшенному циклопических размеров шатру. Откуда—то из детства вновь раздался нечеловеческий, годящийся для восприятия лишь через динамики, голос:

“А хорошо ли ты вел себя в этом году, дитя?”

Нет. Ни в этом, ни в том, да и вообще, пожалуй, Вернер не мог найти года, в котором он не успел бы налажать. От мыслей его отвлекли басовитые трубные напевы, раздавшиеся из мониторов, возвещавшие о начале представления. Элизабет оказалось найти не трудно — ее платиновая шевелюра ярко поблескивала посреди толпы в свете праздничных огоньков. Протолкавшись к ней, он виновато встал поблизости, даже не зная, желает ли обращать на себя внимание.

— Вернер! — его она заметила первая, — Ты где был? Мы уже боялись, что ты не придешь. Каролина едва выступать не отказалась! И... Милый, что случилось? Тебя ограбили? Где твое пальто? Ты замерзнешь!

Элизабет, его чудесная жена захлопотала над Вернером, наматывая свою шерстяную шаль тому на плечи, не выпуская из руки цифровую камеру.

— Любимый, ну как же так, ведь ты же уже лежал с воспалением? Ну—ка, иди сюда, постоим вместе под моим пуховиком. Места должно хватить.

Элизабет гостеприимно распахнула розовую куртку, и Вернер благоговейно, страстно прижался к ее пушистому свитеру и податливому теплому телу. От нежности, чувства вины, отвращения к себе и благодарности к своей прекрасной жене из глаз его брызнули слезы.

— Котик, ну ты чего? — с непонимающей улыбкой спросила она.

— Прости! Прости меня! Я все просрал. Я как обычно дотянул до последнего и не успел купить подарки. Теперь у всех будет Пробуждество, кроме нас, и все это по моей вине.

— О ужас, какие глупости ты несешь! Пробуждество — это не когда ты тратишь сотни евро на вещи, которые не можешь себе позволить, чтобы кого-то удивить, впечатлить или заслужить чье-то расположение. Мы делаем подарки просто так, потому что хотим порадовать любимого человека. Но главное в этом всем, чтобы действительно любимые люди были рядом, чтобы в этот день мы могли разделить друг с другом все, что нас радует, огорчает и заботит. День, когда человечество становится единым в своем порыве... Тише! Начинается!

Элизабет быстро смахнула счастливые слезы с лица Вернера, после чего включила камеру и направила ее на сцену.

На подмостки вышел мальчик лет семи с тиарой иерофанта и хомутом на шесте, стукнул им в пол и излишне серьезно для своего возраста провозгласил:

— Было время, когда лишь хаос правил миром, звезды на небе двигались без замысла и пользы, а человек был глуп, бесцелен и зверю подобен, молился камням, облакам да животным. Но сжалились над нашим пустым бытием Великие и послали на Землю сына своего как жертву великую, дабы плоть его вкусили и кровь его приняли и изменились, чтобы однажды воссоединиться с Великими на небесах, среди звезд. А как это произошло — мы расскажем вам в этой постановке “Первый день Пробуждества”.

Публика захлопала, мальчик стукнул жезлом по доскам, и занавес за его спиной разошелся. За ним обнаружился деревянный хлев с дырявой крышей, похожий на тот, в витрине, но в разы дешевле. Однако, Вернер чувствовал в нем куда больше души и “настоящести”.

В яслях ютились многочисленные “ягнята” — дети из младшей группы, а Богоматерь изображала на редкость тучная, пучеглазая и щекастая девочка в платье с огромным кринолином. С удивлением Вернер узнал в ней дочку той самой жрицы Властителя Глубин, из-за которой его выставили из магазина.

— Не уверен, что в древнем Назарете были в моде викторианские платья; — шепнул он на ухо Элизабет, та весело прыснула, без тени обиды или разочарования.

Дальше все шло по отработанной схеме. Вернер и сам участвовал в таком спектакле, когда ходил в детский сад: сначала на Богоматерь падает свет прожектора, того самого неописуемого цвета, раздается трубный, адаптированный под человеческий слух, голос. Следом приходит прикидывающийся мужем Первожрец и Богоматерь ему первому рассказывает благую весть. Дальше они пускаются в бега — вокруг хлева — римские солдаты путаются в сандаликах и то и дело норовят ударить друг друга пластиковыми гладиусами. Следом происходит рождение и...

— Гляди, сейчас! — толкает его под локоть жена, и он глядит во все глаза. Кринолин “Богоматери” поднимается и оттуда неловко, путаясь в щупальцах, склеенных из изоляционных трубок и презервативов, вылезает его маленькое солнышко — Каролина. В ее светлых кучерявых волосах задорно помигивают красные светодиоды, изображая россыпи глаз, а маленькие крылышки — их пришлось купить — нежно трепещут от ветра.

Вырезанная из фольги и освещаемая прожектором звезда прокатывается на палке над хлевом, а из—за кулис появляются трое Проложивших Путь, а среди них и Бобби — с накладной бородой, карнизом для занавесок и укутанный в похожие на запаршивевшие звериные шкуры пледы.

— Ты в постели такой же сосредоточенный! — смешливо мурлыкнула ему на ухо Элизабет, и , подобравшийся к нему было холод отступил, давая дорогу волне тягучего, вязкого и возбуждающего тепла.

— У кого-то сегодня игривое настроение? — спросил он.

— Посмотрим. Надеюсь, удастся отправить детей спать без подарков. А завтра мы что-нибудь вместе придумаем.

— Ты у меня чудо! — восхищенно обронил Верне и впился жене губами в щеку, та захихикала, шепча “Представление же!”

Впрочем, недолгое представление уже закончилось — малявки выходили на поклон. Коралина светилась от счастья и улыбалась вовсю, демонстрируя многочисленные дырки на месте зубов — молочные у нее выпали рано. Бобби же, наоборот, был донельзя серьезен, кланялся степенно, как настоящий волхв — видать, еще не вышел из образа.

— А теперь, дорогие зрители, родители и, конечно же, наши маленькие артисты! — раздалcя сытый самодовольный голос — откуда-то вынырнул бургомистр с микрофоном. Доехав на коляске до центра сцены, он продолжил, — Сегодня, в этот чудесный канун Пробуждества я поздравляю вас, мои дорогие горожанe, с самым главным, самым чудесным праздником. И сегодня наши маленькие артисты заслужили особое поздравление. Без подарков не уйдет никто, но...!

Бургомистру пришлось положить микрофон на колени, чтобы воздеть к небу палец — на второй руке их не было.

— Но! — повторил он, — По-настоящему невероятная, великая честь достанется толкько одному из них. И решит это Он! Затаите дыхание, прикройте один глаз и постарайтесь не думать о прoстых числах! Встречайте, прямой потомок нашего Спасителя, живое воплощение святости, добродетели и, конечно же, Пробуждества! Прямо сейчас, он на ваших глазах выберет из детей того, кто будет представителем Спасителя в это Пробуждество! Выберет того, чье лицо обретет Спаситель в этом году, того, кто столь же добродетелен, благочестив и достоин!

За сценой громыхнуло. Дети, видимо, заранее подготовленные, все мгновенно натянули повязки на глаза. Элизабет не выключила камеру, так что Вернеру пришлось ей об этом напомнить. Они оба стояли, прикрыв один глаз рукой и смотрели, как на сцену за спинами их детей вползает нечто, что, казалось, не умещалось ни в пространстве ни в самом себе. Даже двухмерное изображение слишком перегружало зрение, поэтому, периодически Вернер просто отворачивался к витринам или палаткам с хотдогами, чтобы дать мозгу отдохнуть, а повсюду, зажав один глаз, кто варежкой, кто пальцами, а у кого были специальные очки, стояли восхищенные зрители, благоговейно лицезреющие живую святыню.

— А хорошо ли ты вел себя в этом году, дитя? — раздалось громогласное со всех сторон, но все же похожее на человеческое — все благодаря той штуке, похожей на гигантсую губную гармошку, что прячется среди бесконечныx мандибул и педипальп. Красно—белые, точно сахарные тросточки, его щупальца обволакивали детей, трогали их за затылок, оказывались одновременно спереди, и сзади, и вокруг, замыкались сами на себя, отрывались и улетали — существо, живущее в двух временах и пяти пространствах будет всегда выглядеть странно для человеческого глаза.

— Хорошо ли ты вела себя в этом году, девочка? — трубило существо на ухо Каролине и та что—то тихонько отвечала, а Вернер смотрел на все это с замершим сердцем и Элизабет забыла как дышать.

Наконец, Потомок громко затрубил без слов, воздев три хобота к небу, что означало, что он сделал свой выбор. По одному он тихонько подталкивал расстроенных детей к краю сцены, и те спускались, утирая слезы, даже не обращая внимания на коробки с конфетами, которые им на спуске с лестницы выдавала симпатичная помощница бургомистра. Вот ушли двое, трое... Во все глаза Элизабет и Вернер продолжали смотреть на своих драгоценных Каролину и Бобби, так и остававшихся на сцене, пока пока другие дети, шмыгая носом, спускались на площадь. Наконец, остались лишь они - Бобби и Каролина.

— Потомок сделал свой выбор! — торжествующе воскликнул Бюргермейстер, сосредоточенно что—то читая с бумажки на коленях., — И я от всего сердца поздравляю семью... э—э—э...м... Эккельман! Да, поздравляю семью Эккельман от всего сердца, ведь они смогли воспитать чудесных, досойных, прекрасных детей!

Вернер не мог поверить. Ведь это его когда—то сочли непригодным, ненужным , недостойным, а теперь... Оба его ребенка были избраны! В этом нет никакой случайности! Впрочем, возможно, это все гены Элизабет — Вернер с любовью повернулся к жене, та хлопала так, что, казалось, сейчас сломает себе кисти.

— Я люблю тебя, милая! — сказал он в порыве чувств.

— А я люблю тебя! — ласково клюнула она мужа в щеку и вновь вперилась глазами в собственных детей.

Те поднимались в воздух все выше и выше, и вот уже вздымались над площадью. “Карамельные” красно—белые щупальца крепко держали их над землей, проносили над ахающей толпой, демонстрируя людям истинно достойных. Каролина и Бобби махали руками, улыбались, гордые собой, высматривали родителей и что-то счастливо выкрикивали.

Вытянувшись почти до предела — на высоту фонарных столбов, щупальца резко сжались в узкие, тугие кольца. Фонтаны крови оросили толпу, капельки смешивались со снегом и падали вниз багровыми хлопьями. Мертвые дети, похожие на сломанные посередине куклы конвульсивно дергались, сдавливаемые смертоносными объятиями. Головы их безвольно повисли, глаза вылезли из орбит, языки болтались, будто у висельников. Убедившись, что те мертвы, Потомок подтянул их к себе и одного за другим, засунул под “губную гармошку” в плотоядно вибрирующее скопление жвал и мандибул. Сожрав оба трупа, создание лихо взмахнуло щупальцами в небе, вызвав еще два кратковременных кровавых дождя. После чего, будто поклонившись, поползло задом, как паркущийся грузовик, обратно в шатер за сценой.

Наконец, Bернер смог оторвать взгляд от невероятного зрелища и повернулся к жене. Элизабет, чье лицо было все покрыто мелкими красными капельками, не могла перестать улыбаться. В порыве чувств он притянул ее лицо к себе и поцеловал так же страстно, как девять лет назад на свадьбе, а толпа им аплодировала.

По пути обратно Элизабет весело толкнула мужа в бок и сказала:

— Видишь, ты зря переживал. Никакие подарки им бы не понадобились, так что оно и к лучшему.

Вопреки ожиданиям жены, Вернер помрачнел.

— Я ведь не купил подарок и тебе... Может, я хороший отец, но явно отвратительный муж...

— Мужик! Стой, мужик! — раздалось откуда-то сзади. Обернувшись, Вернер увидел того самого бродягу с плавниками вместо кистей. Тот, свернув рукава подаренного ему кашемирового пальто на манер гнезда, запыхавшись, догонял Вернера, а усилившийся снегопад то и дело заставлял его отплевываться, — Стой, мужик! Не слышишь что ли?

— Твой знакомый?— спросила Элизабет, но Вернер не нашелся, что ответить.

— Держи мужик. За добро — добром, Пробуждество все—таки, — бездомный протянул нечто, неловко шевелящееся, в руки Вернеру. Tот принял драгоценный груз, сложив ладони лодочкой. В руках у него копошился еще слепой, зеленый щенок. Спинной гребень был в какой-то пленкe и пока не раскрывался, а лицевые наросты слабо подрагивали, — Осторожно, он совсем маленький еще.

— Неужели родила?

— Только что!

— Какой милый! — пищала Элизабет, прижав ладони к щекам.

— Ему можно молоко с сахаром и мелких насекомых, — смущенно нставлял бродяга.

— С—спасибо! — шокированно просипел Вернер.

— За добро — добром. Бывай, мужик! — сказав это, бродяга равторился во все усиливающемся снегопаде.

— Что ж... Ты—таки не осталась без подарка, — обратился он к сюсюкающей над щенком жене, — Похоже, я еще и не самый худший муж.

— Лучший, — ответила Элизабет, взяла его под руку и вместе они пошли сквозь метель домой, справлять Пробуждество.

Автор — German Shenderov

#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov