Пир Монрога. Часть 2⁠⁠

Пир Монрога. Часть 1

Заспанное лицо Натальи неприкрыто выражало недовольство, когда она открывала калитку. Наталья жила в соседнем поселке, до которого было всего каких-то десять-пятнадцать минут езды. Бывшая - по факту, но настоящая - по документам жена Семена Игоревича пригласила его в дом.

-Кофе будешь? - спросила она.

-Буду.

-Что случилось-то?

Наталья насыпала молотый кофе в турку и поставила ту на плиту, затем потерла глаз, под которым маленькими комочками осыпалась тушь, и смачно зевнула, не утруждая прикрыть свой рот рукой. Семен отметил, как стала болтаться на ней старая трикотажная сорочка. Похудела Наташка. Да и в целом стала выглядеть лучше, будто… помолодела что-ли? Он задался вопросом, не колит ли она себе какую-нибудь дрянь в лицо? Очень уж подмывало спросить об этом, но было слишком рискованно. Вдруг развопится, что это не его дело, да и вообще выгонит. Поэтому, закончив осматривать свою супругу, Семён выдохнул и начал свой рассказ. Услышав про странную клиентку и ее больного отца с сырым мясом на лице, Наталья поежилась и вставила: «Жуть какая». Потом он рассказал, как этот старый хрен пытался влезть к нему в окно. А затем, когда рассказывал про веник, сам на себя усмехнулся.

Наталья стояла возле плиты и стерегла кофе, чтоб не убежал из турки. Уперев руки в боки, она сверлила мужа недобрым взглядом. Подойдя к супругу, она нагнулась и потянула ноздрями воздух:

-Пил вчера, значит.

-Ну, выпил, да, - признался Семён, а сам пожалел, что вывалил все, как есть.

-Тебе, наверное, приснилось.

-Наташ, ну какое приснилось? Иди на машину посмотри. Этот хрыч по ней, похоже, полазил и измазал, не пойми чем.

Женщина перелила закипающий кофе в чашку и вышла за дверь. Семен проследовал за ней. Чувствуя себя в безопасности, ему тоже хотелось получше рассмотреть авто. Вместе они наблюдали грязные отпечатки ладоней, которыми был испещрен капот.

Наталья повернулась, вскинула свои ровные, крашеные брови до середины лба, выпучила глаза, а потом задрала голову к небу.

-Господи, Никонов, как же ты меня зае… - остаток слова она беззвучно закончила одними губами. Она эмоционально трясла своими руками, растопырив пальцы, на манер разгоряченной испанки или итальянки, - Да что же это такое!? Я только жить начала.

Потом Наталья вспомнила, что находится посреди сельской улицы в одной лишь сорочке и стыдливо шмыгнула в дом, хотя стыдиться было некого, все в это время спали, ведь на часах было четыре утра.

Семён, понурив голову, отправился вслед за супругой, а потом уселся за кухонный стол.

Она громко стукнула чашкой об стол, подавая кофе, разлив половину напитка. Рядом с рукой мужчины приземлилась брошенная тряпка, видимо, с намеком, чтобы супруг вытер сам.

-А ты соль в кофе добавляла? - кротко поинтересовался Семён Игоревич. Тут же, рядом с ним с громким хлопком приземлилась и солонка.

-Чашку забирай с собой и ложись в мою кровать. И чтобы на кухне носа не показывал! Все, иди давай.

****

Семён ворочался на смятой простыне в кровати жены. Фоном работал телевизор. Комната, окна которой были направлены на юго-восток, постепенно наполнялась духотой и жаром, не спасал даже напольный вентилятор. Жутко болела голова, казалось, будто мозг с каждой минутой увеличивается в размерах и давит на череп. Не надо было пить кофе, наверное, давление скакнуло.

За закрытой дверью слышались звуки Наташиной возни, запахло вареным мясом.

Когда действие кофеина закончилось, и сердце перестало трепетать и мерцать, как сумасшедшее, Семену все же удалось уснуть. Пару раз, правда, он просыпался, потому что видел во сне страшное лицо за окном…

На часах было пол одиннадцатого, когда дверь распахнулась и в комнату вошла Наталья.

-Давай уже, вставай. Я суп сварила, иди поешь.

Семён кое-как продрал глаза. Голова, к его огромному сожалению, так и не прошла. Прошлепав голыми ногами по полу, в одних трусах, он испытал ностальгию по старым временам, когда они жили вместе. Пока Наташа однажды не вызвала его на серьёзный разговор. Она много говорила, объясняла, что у Семена очень сложный характер, и ей с ним тяжело. Приводила аргументы, мол своего ребёнка они уже давно вырастили, дали ему все, что могли, сами нажили немало имущества, могут себе позволить жить отдельно друг от друга. И ничто на свете им не помешает общаться и дружить. Шутка ли, прожить вместе почти сорок лет. А потом, как обычно, этот разговор перешел в ссору, потому что такой формат отношений совершенно не устраивал мужа, на что заведенная Наталья, не стесняясь, выкрикнула, что Семён из неё все соки выпил, что надоел нажираться, как черт, и вести себя, как свинья. А ещё обозвала его таким мудреным словом, услышав которое, в голове всплывал образ черных косточек на фоне розовой мякоти. Кажется, она назвала его «арбузер».

Семён в страшной обиде на супругу уехал жить в Вознесенку, в дом почившей матушки, отказывался разговаривать и видеться с Натальей. Но по прошествии времени нашел для себя и плюсы одинокой жизни. Теперь его никто не попрекал, когда он пропускал стопочку-другую и спал за столом, уткнувшись в кучку шелухи от семечек.

С Наташей он потом примирился, и они могли вместе скоротать вечерок или ночку непременно в ее доме, потому что жена ненавидела Вознесенку, а потом он спокойно уезжал в свою холостяцкую берлогу. В таком ритме они жили уже полгода. Супруга называла это гостевым браком.

Наталья поставила перед его носом тарелку с серыми щами из капустного крошева. Отличный суп, с похмелья - самое то! Семён с кислым видом поковырялся в тарелке, рассматривая прозрачный бульон и слишком крупно порезанную картошку.

-Ты на курице варила что-ли? А чего не из говядины? - поморщившись, спросил он, - И без сала даже…

Наталья закатила глаза, подошла поближе и взялась за край его тарелки:

-Да не люблю я на говядине, я на курице люблю! Не хочешь, не ешь.

Она собралась было отобрать тарелку, но Семён отодвинул ее от жены подальше.

-То-то же! - сказала Наталья и с раздражением замахнулась на него ложкой, - Сём, я тут подумала… Ты ведь понимаешь, что этот старик просто психически больной?

-Ты его просто не видела! Он правда выглядит… как будто… сдох.

Мужчину передернуло от всплывшего в голове образа, а Наталья, заметив это, смягчилась:

-Хорошо, я поняла, оставайся у меня сегодня, а завтра давай вместе съездим, наведаемся в этот дом и решим на месте, как нам поступить.

Семен с ней согласился и супруга перевела тему на огород, интересовалась, как растет картошка, достаточно ли хорошо он за ней ухаживает, ведь этой картошкой предстояло питаться им обоим, разделив пополам. Наталья, которая в свою очередь должна была обеспечить их остальными овощами, хвасталась своими помидорами и огурцами, показывая фотографии на своем телефоне, совершенно позабыв, что уже отправляла их супругу.

-Ну всё, я пошла в теплицу, доешь, присоединяйся.

Мужчину передернуло ещё раз. Опять этот треклятый огород с грядками, как же он их ненавидел.

-Наташ, у меня голова болит…

-Таблетки от боли в аптечке, выпьешь, приходи.

Она развернулась и вышла из дома, не дав супругу возможности возразить или договорить. Семён доел суп, отыскал зеленую таблетку, запил ее и проверил свой телефон на предмет пропущенных звонков от клиентов. К сожалению, никто не звонил.

Делать нечего, пришлось идти к жене в просторную, жаркую теплицу из поликарбоната, где росли перцы с помидорами. Супруга в адской духотище корячилась над грядкой, сосредоточенно выдергивая сорняки.

-Воды из бочки натаскай, полить надо. Как закончишь, надо навоза принести, удобрять будем.

Семен, который ещё ничего не успел сделать, почувствовал, как с него ручьями сходит пот, а голова все гудела. На плечи навалилась какая-то тяжесть, из-за чего мужчина чувствовал слабость.

-Наташ, а можно, я это… за пивком себе сгоняю?

Супруга повернула к нему голову и зыркнула таким ледяным взглядом, что даже в этом адском пекле он ощутил, как по телу пробежал холодок. Семён понял ее без слов и нехотя побрел за ведром. Он думал о своих запасах бражки, покоящихся в холодильнике, представлял себе новенький диван в своем доме, чей фабричный запах ещё не до конца выветрился, и мечтал завалиться сейчас на него.

Семён с недовольным видом поставил ведро с водой возле супруги и ругал себя за то, что испугался хилого, выжившего из ума деда. Да ведь он бы его одной левой уложил. Точно-точно! Уделал бы и глазом не моргнул. Только как бы теперь от Наташкиного огорода отмазаться?

-Сём, если ты себя так плохо чувствуешь, может, тогда домой поедешь?

Лица он не видел, потому что голову закрывал ее полноватый зад, вздернутый кверху, пока она ковырялась в земле, но мужчина был уверен, что она сейчас ехидно улыбается.

-Д-да, я, пожалуй, поеду, отлежусь.

-Ну, давай. Звони, если что.

Наталья разогнулась и потерла нос об запястье, ладони были вымазаны в земле. Когда Семён вышел из теплицы, то увидел рядом шланг, подключенный к системе водоснабжения.

«Воду таскать заставила… Вот же ведьма старая!» - усмехаясь, подумал про себя Семён.

****

С капота автомобиля стекала мыльная пена и падала в траву, что росла за забором двора. Мужчина бережно тер свою ласточку специальной губкой. Въехав в родную деревню, его состояние улучшилось, мозг перестал давить на черепную коробку и краснота спала с глаз, а сердце начало выдавать размеренный ритм.

Первым делом Семён осмотрел повреждения дома: разбитое стекло на внешней створке и наружный фонарь. Потом проверил дом изнутри, все цело, никто не заходил. Ему хотелось поскорее стереть из памяти неприятный инцидент и замести следы пребывания постороннего в своих владениях.

Он аккуратно собрал все осколки и бросил в мешок для мусора. Потом развел в ведре автошампунь и принялся тереть машину губкой, стараясь не нюхать противные разводы.

Краем глаза он заметил, как по дороге бодро спускается тучная женщина на тоненьких ножках. Пышные телеса болтались под белой, длинной майкой. Почему-то Семену в голову пришла ассоциация с пельмешкой.

-Ну, здравствуй! - заговорила «Пельмешка».

-И вам не хворать.

-Это ведь к тебе ночью Аркадий наведывался?

Неожиданный вопрос поставил его в тупик, и он начал разглядывать лицо незнакомки. В нём он признал ту самую матушку. Очень странно было ее наблюдать в обтягивающих штанах и майке с декольте. Через плечо была перекинута тугая коса из русых волос. Когда она достала из кармана пачку сигарет и зажигалку, Семён почувствовал себя неловко. Должно быть, не матушка это вовсе.

-Ну? Так к тебе? - сквозь зубы говорила незнакомка, зажимая сигарету в губах и чиркая колесиком зажигалки.

-К-какой Аркадий?

-А тот, что твою машину уделал. Испугался?

-Есть такое.

-Видела я, как ты ни свет, ни заря из деревни сиганул! Ну, не переживай, можешь спать спокойно. Поймали его.

Семён нервно сглотнул, он хотел как-нибудь так аккуратно спросить, мертвый он был или нет, но не знал, как бы правильно поставить вопрос.

-И где он сейчас? - поинтересовался Семён Игоревич.

-В гробу.

-Живой? - вырвалось само собой у мужчины.

Незнакомка с усмешкой выпустила дым и сверкнула хитрыми глазами в сторону собеседника.

-Кто же живых в гроб кладет?

-Так значит, умер он?

-Получается, что так.

Семён испытал какое-то отчаяние от того, что всю информацию приходилось клещами вытаскивать. Обычно бабы же болтливые, не заткнешь, а эта загадочную из себя строит.

-А давно он умер? - Семён решил зайти с этой стороны.

-А давно ты его живым видел? - незнакомка хитро улыбнулась ему, и Семён отметил, что не смотря на широкое лицо и грубые черты, она похожа сейчас на лисицу, - Меня Лукерьей звать, можно просто - Луша. А ты кем будешь?

Просто Луша бросила тлеющий бычок себе под ноги и тут же затушила его подошвой сандалии.

-Семён, - мужчина по привычке протянул правую руку вперед, но потом вспомнил, что на нём сырые, резиновые перчатки. Мыльная капля попала Лукерье на штаны, - Ой, извини пожалуйста.

Женщина зашлась громким, вульгарным смехом, как какая-нибудь деревенщина.

-Семён, а есть у тебя что-нибудь выпить?

****

Она восседала у него во дворе, положив ногу на ногу, в кресле, которое раскладывалось в шезлонг. Пару таких шезлонгов мужчине подарила Наталья на минувший, шестьдесят третий день рождения. Гостья мерно посасывала самодельное Семеново вино.

-Не церковный кагор, конечно, но тоже ничего, - заранее оправдывался за вкус хозяин.

-Да уж, твой самопал покрепче будет. Но очень даже! Ты его продаешь что-ли?

-Да не, это так… Хобби… А я так и не понял, ты при церкви служишь или на службы приходишь?

Лукерья посерьезнела, потом поморщилась и взглянула на гостеприимного хозяина.

-Покойников я отпеваю, Семён.

Мужчина вскинул пегие брови вверх и рефлекторно отпрянул от гостьи.

-Ага, все так почему-то реагируют. Поэтому я не люблю разговаривать про свою работу. Давай лучше сменим тему.

-Погоди, а ты в церкви нашей отпеваешь? И по ночам тоже? А почему не батюшка?

-Сменим. Тему, - процедила женщина, снова доставая из кармана сигареты, - Я закурю? Ты не против?

-Да кури, пожалуйста.

-Ну а ты чем занимаешься?

-Да замки вскрываю, мелкий бытовой ремонт, когда помоложе был, на автокране работал.

-Это дело хорошее.

Уже немолодые люди наслаждались вином и нехитрыми закусками за какой-то непринужденной беседой. Вопреки ожиданиям Семёна, с этой женщиной было, о чем поговорить. Вчера вечером он, оказывается, увидел ее не в первый раз, просто не хотел замечать из-за того, что она по долгу службы всегда была укутана в гору платков, а лицо выражало бесконечную злобу и усталость.

Луша много спрашивала, но мало говорила о себе, и Семён заметил, что его сильно интригует этот флер загадочности… Гостья постоянно увиливала от вопросов, ловко меняя темы для разговоров. А потом она зевнула, прикрыв рот ладонью, и сказала:

-Ну, спасибо тебе за вино, за закуски, за беседу, но мне уже пора. Я со вчерашнего дня не ложилась.

Мужчина с раздосадованным лицом провожал свою гостью до калитки.

-Хороший ты мужик, Семён. Уж не серчай на меня, я пошутила. Аркадия Степаныча ночью в больничку забрали. Наверное, уж не выйдет он оттуда.

****

Следующие пару недель прошли в обычном ритме. Семён ездил на заказы да шабашил на стройках по-маленьку, не особо утруждаясь, копеечка падала мужчине в карман или на карту, когда как. На улице все ещё стояла необычайная для местного лета жарища. Работать было очень сложно, голова раскалывалась, ныли виски, и только дома, в тени родимой яблоньки становилось лучше.

Как-то раз к нему даже нагрянула «картофельная инспекция» в лице супруги Натальи. Она придирчиво осмотрела картофельные грядки, повытаскивала кое-где колючий осот да одуванчиковые островки, но результатом Семеновой работы осталась, в целом, довольна.

Сам же Семён Игоревич все время возвращался мыслями в тот странный день, когда пил вино с чудаковатой Лукерьей. Уж больно эта баба была не от мира сего, ещё и с дебильным чувством юмора. Интересно, когда она сказала, что отпевает покойников, тоже пошутила? Скользкая как мыло! Сплошной комок противоречий. Лицо ее - такое простое, деревенское, немного глупое. Наташка бы про неё сказала, что эту бабу лопатой по башке огрели. Зато как себя приподносит, как ведет. Не стесняется ничего, даже заигрывать умеет. При церкви служит, а курит, как паровоз, да и выпить, похоже, любит. И так сильно манила Семена Лушина тайна, так хотелось вывести ее на чистую воду, хотелось раскусить эту пельмешку. Вдруг куснешь, а там и не пельмешка вовсе, а вареник, как это часто бывает.

Только что-то все не встречалась ему Луша. Наверное, отпевать пока было некого.

****

Где-то по краям видимости изображение начало темнеть и размазываться, по центру мелькали красноватые точки, дышать становилось все сложнее, не спасал даже автокондиционер. Белый «Дастер» остановился возле деревенского магазина, и водитель покинул свой автомобиль. Семён согнулся пополам и начал часто моргать. Вскоре зрение восстановилось, дышать стало легче, и мужчина смог выпрямиться. Страшно хотелось пить. Сегодняшняя работенка была не из легких - починить забор у какой-то одинокой, сварливой старушенции, которая была готова удавиться за каждую лишнюю копейку. Полдня он работал на солнцепеке, а старая карга даже водички не предложила, ещё и торговаться удумала. И выторговала ведь! Сто несчастных рублей зажала.

Из магазина вышел дедан в соломенной, пляжной шляпе и очках-каплях. Клетчатая рубашка на нём была полностью расстегнута, обнажая старческий живот с седыми волосинками. Он направлялся к припаркованному рядом, гигантских размеров «крузаку». Семён не мог оторвать взгляд от этого дедка, слишком модный для этого возраста, слишком богатый для этих мест. Незнакомец тоже постоянно оборачивался, а потом остановился, снял свои очки и спросил:

-Семён? Никонов?

Никонов повернулся и, сщурившись, начал рассматривать лицо дедка, как вдруг его осенило.

-Макарыч?

-Ага!

Раздались радостные вскрики, спрашивающие «Сколько лет, сколько зим?», хлопки по рукам, шлепки по спине, замелькали старческие улыбки и полился веселый смех.

-Ты как тут, Макарыч?

-Да долго рассказывать.

-Так поехали ко мне, у меня дома такой самогон отменный, закачаешься! Мяса пожарим!

****

В глубокой пластиковой миске под маринованным луком дымилось горячее куриное мясо в перемешку с купатами. По столику, укутанному в клеенчатую скатерть, были разбросаны тарелочки с разносолами. Семен грубо настругал летний салат из свежих овощей, а рядом поставил в кружку с водой свежесрезанную зелень, чтоб не завяла. Почти по центру он водрузил свою главную гордость: дубовый бочонок, в котором только три месяца настаивался свойский виски. Из бочонка тоненькой струйкой бежал напиток, переливаясь в лучах закатного солнца. Стол мужчины вытащили за забор, чтобы полюбоваться деревенской природой.

Семён вспомнил, как назвал своего друга - Славика Макарова или просто Макарыча, про себя дедом, хотя они были ровесниками. Неужели он тоже так старо выглядит? Да нет, не может такого быть! А потом попытался подсчитать, сколько они уже не виделись, но как-то не получалось. Детство и юность они провели в Вознесенке, потом Макарыч перебрался в городок близ их деревни, он ещё застал Семенову свадьбу с Натальей, рождение их сына, а уж затем переехал в Москву, после чего их связь оборвалась. Ему кто-то рассказывал, что одинокая матушка Славика скончалась, но на похороны никто не позвал.

-А ты чего в Вознесенке забыл? - Семён обгладывал куриную кость.

-Да дом не могу никак продать, лет пять уже. Я уж на риелторов грешил, поменял нескольких, а результат один. Не то, что бы мне нужны были деньги, но я просто не люблю, когда мои активы превращается в пассивы. Представляешь, я даже кое-кому приплачиваю, чтобы за домом следили, зимой отапливали, хотя я уж и сдавать его согласился, но никто не захотел… даже за копейки. Долго я решался сам глянуть на него, время выкраивал да все не получалось никак. А потом одним утром встал, да как ударил мне в голову образ родных мест! Плотину вспомнил, речку; рощу у дороги, где мы шалаш строили; поле футбольное; вспомнил, как мы на великах гоняли вокруг сельсовета. И все, собрался в этот же день и покатил. Приехал, а тут такая разруха: дома разваливаются; остановка, где мы ночами девок лапали, вся проржавела; здание сельсовета прогнило полностью, крыльцо обвалилось; речка обмелела и сплошь покрылась тиной. Вроде все посмотрел, на дом уже готов был махнуть рукой, пусть тоже развалится, канет в лету вместе с деревней, да только вот уехать все не могу… Так и слоняюсь без дела по округе.

-Ты так и живёшь в Москве?

-Угу.

Солнце погружалось в перину из облаков, окрашивая те в розовый цвет. Воздух стал холоднее, налетело комарье, Семён протянул приятелю защитный аэрозоль. Тот, наевшись от пуза, повернул свое кресло в сторону Козьих холмов, которые подсвечивались оранжевым кантом, благодаря заходящему светилу. Семён, обратив внимание на то, куда устремился взгляд своего товарища, нелепо произнес:

-Увидеть Козьи холмы и умереть, да?

В оригинале этой поговорки речь шла о Париже, но мужчине показалось, что переделать ее будет забавно.

-Ты, Семён, как обычно, не в бровь, а в глаз, - задумчивым голосом сказал Макарыч, широко раскинув свои колени и упираясь головой в сложенные на затылке руки, - У меня рак кишечника четвертой стадии.

Семён встрепенулся и подался вперёд:

-И что? Какие прогнозы?

-Ну, лечение назначили, но точных прогнозов не дают. Я уже давно должен был обратно уехать, в больницу, а все никак не могу, сразу плохо становится. А здесь, в Вознесенке… словом, чувствую до дома я не доеду.

Изо рта Никонова вырывались какие-то неловкие слова сочувствия, ободрения, он жалел, что рядом нет его эмоциональной Наташки, которая точно могла бы правильно утешить, сказать что-то жизнеутверждающее. Макарыч лишь угрюмо улыбнулся:

-Да я прожил отличную, насыщенную жизнь, объездил полмира, многое повидал, ни о чем не жалею. Разве что… детьми не обзавелся.

Повисла неловкая, даже траурная тишина, в которой гость неотрывно следил за закатом. То был не просто заход солнца за горизонт, это был закат жизни Макарыча. Деревенского пижона и разгильдяя, бабника и души любой компании, который многого достиг и которого Семён был так рад снова повстречать.

Ветер волнами гонял луговую траву, что уже начала темнеть в сумерках, шелестела листьями разросшаяся яблоня, откуда-то тянуло ароматным дымом, кто-то топил баню.

-Вот смотрю я на эти холмы, а насладиться видом не могу, - нарушил тишину Слава, - Внутри такое чувство… будто… ну не знаю… суп ешь, зная, что в нем муха побывала. Или вот в гостинице в кровать ложишься, а сам думаешь, сколько ж этот матрас повидал…

Семён понимал, о чем тот говорит, он бы и сам мог продолжить: «Общаешься с женщиной, а она покойников отпевает». Но вслух сказать не захотел.

-А почему у тебя такое чувство возникает?

Макарыч выпучил глаза на Никонова и отпил из стакана, в котором звякали о стекло кубики льда:

-Костры там жгли, помнишь?

-Когда мы мелкие были?

-Ага.

Перед взором предстал образ далекого кострища, вокруг которого заходились в диких танцах жители деревни, там была и его покойная матушка, отец, а также Зинаида Петровна - мать Макарыча. Тогда в ночи через пугающие вопли и улюлюканье доносились невнятные слова песни, которую коверкал нестройный хор голосов.

-Так это они праздник Ивана Купалы отмечали.

Славик повернул лысую голову на хозяина дома и посмотрел как на дебила:

-С чего ты взял?

-Мне матушка рассказывала.

-Иван Купала в начале лета отмечают, а они костры свои в июле жгли. Я прекрасно помню, потому что у меня день рождения двадцать девятого июня, а потом уже кострища с пирогами.

-Точно, пироги же ещё были.

Что-то зашевелилось в голове Семена, что-то запутанное, как клубок маминых ниток для вязания, которые он, будучи мальчишкой, помогал распутывать, что-то неприятное, как кишки, которые его мать промывала в тазу, чтобы сделать колбасу-кровянку. У мужчины до сих пор одно это слово вызывало рвотный рефлекс. И Макарыч своими рассуждениями задел это что-то, что Семён пытался засунуть поглубже внутрь себя. Казалось, будто стоит только заговорить об этом, и все повторится вновь. Тогда в деревне происходило нечто неправильное, неприятное, тревожное, но матушка успокаивала своих сыновей, пыталась объяснить и иногда сама себе противоречила. Эти церковные праздники, обычаи, традиции Семён ненавидел, потому что не понимал. Сначала они были одними, потом стали другими, хотя Бог остался одним и тем же… или нет?

-А помнишь длинного попа? - Макарыч вырвал Семена из размышлений своим вопросом.

-А-а-а, сына Божьего? Подожди… так его же не существовало никогда.

-В смысле?

-Матушка мне сказала… - Семён замялся, слишком уж много матушка ему говорила. Сначала рассказывала, что поп чудеса показывал, заставляла в храм ходить, потом запрещала рот открывать и разговаривать на эту тему, а потом и вовсе сказала, что Семён с Витькой в бреду выдумали все, пока менингитом болели, и Семена это устроило. Однако этот бред он запомнил очень хорошо.

Пир Монрога. Часть 3