Оружейный художник. Воспоминания А. Б. Жука. Часть II⁠⁠

Значительную роль в определении моего оружейного хобби сыграл так называемый «пермский период», т. е. время, когда наша семья временно жила в Перми в только что отстроенной гостинице. И когда там появлялись военные (а их среди постояльцев было немало), мы – мальчишки – просили их показать нам своё оружие.

Материал опубликован в журнале «КАЛАШНИКОВ»

Из вновь увиденного оружия мне особенно понравился наш пистолет Коровина (по тульскому «куску ржавчины» я и не мог предположить, что он такой красивый!). А тот, первый экземпляр, который мне удалось увидеть, был никелированным, с чёрными рукоятками и оксидированным стволом.

На улицах Перми иногда встречались военные с большими пистолетами, носимыми в деревянных полированных кобурах. Я знал, что это пистолеты Маузера, но никогда их не видел. Каков же этот пистолет был на самом деле?

Тщетно я искал кого-нибудь из военных – знакомых отца, у кого был бы «маузер», а по описаниям тех, кто его видел – неуверенным и весьма противоречивым – конечно же, никакую реконструкцию создать было невозможно. Маузер своей таинственностью завладел моим воображением настолько, что я, как говорится, спал и видел его.

А. Жук с «пермскими трофеями»: ложей от карабина Бердана № 2 с приставленным к ней штыком к винтовке Веттерли-Витали обр. 1871-1887 гг., противогазом Зелинского, кобурой к револьверу Нагана, шпагой гражданского чиновника обр. 1855 г. и пистолетом Дрейзе мод. 1907 г. Пермь. 1933 г.

И вот, однажды, моё снова ёкнуло, когда вернувшись как-то из школы и ввалившись в нашу квартиру (через упомянутую дверь в кладовушке), мой друг Юра, крупно шагая и держа под мышкой какой-то свёрток, возбуждённо-торжествующе провозгласил: «Есть Маузер!».

Я бросился за ним в свою комнатку, куда он проследовал без остановки, и обомлел от счастья, когда Юра, быстро развернув большую книгу, раскрыл её на странице, где было крупное и чёткое изображение заветного «маузера». (Пистолет был изображён с открытым затвором и с вставленной в него сверху обоймой с десятью патронами.) Наконец-то всё прояснилось, и я мог успокоиться. Все детали и формы, так долго мучившие меня своей загадочностью, теперь были передо мной. А в довершение своей несказанной радости я узнал, что в этой книге (это было «Пособие для подготовки на чин Прапорщика пехоты, кавалерии и артиллерии», составленное генерал-лейтенантом В. И. Малинка и выпущенное в 1915 г.) есть ещё изображения и других, доселе неизвестных мне пистолетов. Однако всё это было лишь дополнением к главной радости дня – «открытию» «маузера».
Книгу эту Юра мне подарил (он достал её у кого-то из своих одноклассников), и она долгое время жила у меня, пока кто-то её не «зачитал».

В квартире, в которую мы переехали из гостиницы, ранее проживала женщина с сыном Геней, который оставил в квартире тяжёлый клинковый штык от итальянской винтовки Веттерли-Витали обр. 1871–1887 гг. и декоративную чиновничью шпагу. Присовокупив к ним ржавую полицейскую шашку (которую ещё в Туле мне подарил мой одноклассник Коля Кваснов), мы с Юрой однажды пошли в гостиницу, где жили ранее, чтобы выменять всё это барахло на миниатюрный, совершенно игрушечного вида, неисправный и ржавый револьверчик Лефоше.

Этот револьверчик принадлежал сыну одной из уборщиц гостиницы, который жил, конечно же, не в гостинице, а в гостиницу только приходил. Играя с нами – «гостиничными» в войну, он вызывал у всех нас зависть своей игрушкой, и мне лишь приходилось вздыхать по такому сокровищу. Теперь же, когда у меня появился солидный «потенциал» для обмена, я дерзнул попытаться выменять себе этот револьверчик. Но, конечно же, мы не нашли не только этого мальчика, но и каких-либо его следов, а посему вернулись восвояси домой.

«Пермский период» ознаменовался для меня не только знакомством с пистолетом Коровина (ТК), но частыми встречами с ним. Я видел ТК не только у военных в гостинице, но и у одного инженера, работавшего на Пермском паровозоремонтном заводе им. А. А. Шпагина, видел, как стреляли из него в тире Пермского государственного университета, сад которого примыкал к нашему двору и в котором мы – ребята часто играли.

В начале 30-х годов жизнь в Перми была довольно тревожной – «дух» места ссылки уголовников, сохранившийся с дореволюционных времён, был ещё весьма ощутим. Так, не однажды мне приходилось видеть, как по городу проводили группы, а то и целые колонны «ширмачей», выловленных, например, на рынке за одно лишь «прочёсывание». Колонны эти сопровождались или милиционерами с «наганами» в руках, или охранниками, вооружёнными винтовками: иногда русскими, а иногда какими-то иностранными, поражавшими меня своей необычностью. (Лишь впоследствии я узнал, что это были винтовки «Ли-Энфилд», «Энфилд-Маузер» и «Арисака»).

И вот, в 1934 г. мы переехали в Москву. Я взрослею, мои интересы с возрастом меняют свои формы, но почти все они находят своё отражение в пристрастии к рисованию. А рисовать я стал всё лучше и увереннее.

В то же самое время моё увлечение техникой, а в особенности авиацией, всё возрастает. Сочетание же увлечений рисованием и техникой приводит к тому, что я пытаюсь создать для себя что-то вроде справочника или иллюстрированной энциклопедии, где бы оказались зафиксированными сведения о предметах – разумеется, не всех, а только меня интересующих.

Я приступаю к созданию такой домашней самодельной «энциклопедии», в которую собираю сведения (конечно же, детские и неглубокие) о технике, истории, астрономии, археологии, зоологии, нумизматике. Пытаюсь их систематизировать, расположив по названиям тем в алфавитном порядке, и может быть потому, что начинаю я с буквы «А», мой интерес проявляется больше к авиации, а не к флоту или же зоологии. Работаю я самозабвенно. Заведу альбом и рисую, рисую без конца.

Сейчас даже трудно представить, сколько мной перерисовано самолётов и всего относящегося к авиации и воздухоплаванию – моторов, приборных досок, опознавательных знаков, авиационных пулемётов, авиабомб, парашютов, дирижаблей и прочего! Наряду с этим я старался не забывать и другие отрасли: рисовал бабочек, рыб, корабли, паровозы, автомобили, танки и, конечно же, оружие.

Со временем я убеждаюсь, что погрязаю в этой работе, что поставленная мной задача – непосильна, и что нужно чем-то ограничиться, отсеяв менее интересное, т. к. всем этим я могу заниматься только в свободное от школы и домашних уроков время. Таким образом, со временем произошёл естественный отбор тем. Ими стали – авиация, нумизматика и, конечно же, оружие, которое в этом хобби занимало всё более и более доминирующее положение. А выразилось это в том, что лучшим, наиболее любовно исполненным мною альбомом был альбом, составленный из рисунков образцов стрелкового оружия.

А какова же была практическая сторона моего увлечения? Прежде всего, это участие в стрелковых кружках. Я помню стрельбы и в школьном тире и, особенно, в тире нашего шефа – ИФЛИ (Института философии, литературы и истории), куда мы ходили стрелять со своими школьными винтовками.

В военном кабинете этого ВУЗа (там с нами проводились теоретические занятия) было много наглядных пособий и учебного оружия. Были там и стенды с патронами разных типов, а также различные плакаты, в том числе и электрифицированные, то есть снабжённые лампочками, зажигающимися лишь в том случае, когда проводничок соединения с надписью соответствовал изображению детали, также подсоединённой к другому проводничку.

Стрелял я неплохо и без труда сдал нормы на значок «Юный Ворошиловский стрелок», а однажды на районных соревнованиях получил первый приз – 75 рублей, которые были первыми в моей жизни заработанными рублями.

В этот период настоящим праздником для меня стало ознакомление с оружейным каталогом, привезённым из Италии знакомыми моего школьного товарища. Однако знакомство с ним было для меня делом нелёгким: ведь совсем чужие взрослые люди, конечно же, не могли дать мне этот каталог домой, и поэтому мне много раз приходилось ездить к ним домой (а жили они не близко), чтобы срисовать из него десятки новых для меня револьверов и пистолетов.

Кроме этого, мои знания в области стрелкового оружия значительно расширялись после посещения музеев Москвы и Ленинграда, а в особенности после посещения так называемых «трофейных выставок», экспонировавших реликвии боевых действий на озере Хасан, в Польше и Финляндии.

Моделирование самолётов, а в нём я больше внимания уделял не летающим моделям, а уменьшенным копиям вполне конкретных типов (в этом тоже проявлялась натура, и прежде всего художника, а потом уже техника), позволило мне без труда мастерить и модели оружия. Так, одно время я был увлечён формой винтовки «Энфилд-Маузер» и выстругал себе такую винтовку из доски. После этого случая буквально все дворовые ребята засыпали меня просьбами «сделать наганчик или винтовочку» и я, сам получая удовлетворение от своего рукоделия, охотно выстругивал или выпиливал им пистолеты, револьверы и ружья по своим рисункам. И удивительное дело, эти, казалось бы, плоские и фанерные «наганчики» всегда производили впечатление точностью своих очертаний, максимально приближающей их к настоящему оружию. Но в связи со сказанным я хотел бы обратить внимание на то, что ни одна из моих моделей никогда даже не тяготела к «действующим», то есть не имела никакого отношения к распространённым тогда среди мальчишек «поджигам». Только декоративная сторона и желание запечатлеть красоту форм настоящего оружия – вот что единственно двигало мной при изготовлении этих моделей!

Все наши дворовые ребята ценили в этих моих изделиях именно красоту, и никто из них ни за что не променял бы их на уродливую, хотя и стреляющую «поджигу». А уж какие баталии устраивали мы на обширных пустырях и примыкающих к нашему двору лесных опушках! И как эти баталии украшались, что ли, этими игрушками! И я глубоко уверен, что именно эта необычность игрушек придавала нашим детским играм какой-то особый подъём. И, если хотите, доминирующее качество игрушки – её декоративность и стремление к эстетичности – передавалось и самой игре.