Мне заплатили 50 000 долларов, чтобы поужинать с незнакомцем⁠⁠

Это перевод истории с Reddit

Я был на мели до чертиков. Ноль денег, ноль эмоций, ноль смысла жизни. То ли из-за глупых решений в юности, то ли из-за паршивой удачи – жизнь, едва я вышел из школы, выплюнула меня прямиком на улицу. Потом пришли наркотики. Реабилитация. Рецидив. Я метался – с дивана на диван, по приютам, по пустым домам. Стабильный доход? Никогда не слышал.

Поэтому, когда я увидел письмо, сначала хотел удалить его, не читая. Думал, как обычно, это очередной отказ на одно из моих корявых резюме, пока не заметил заголовок: «Ужин со мной за 50 000 долларов».

Я не особо привлекательный. Даже до того как зависимость добила последние жилки моей внешности, хвастаться было нечем. Глаза будто утонули в черепе, кожа забыла, что такое увлажнение. Так что это письмо выглядело абсурдом. Ни внешности, ни резюме, ни малейшего повода выбрать меня. Но я только что вышел из приюта, и пятьдесят штук казались мечтой большего масштаба, чем все, о чём я когда-либо смел думать.

Я прочёл дальше.

Письмо пришло с домена, которого я не видел раньше: ShepardK@s&kcompunctionfirm.com.

Текст:

«Уважаемый Получатель! Надеюсь, это сообщение застанет вас в добром здравии. Приглашаю вас присоединиться ко мне за ужином в ***********. Это не романтическое предложение. Ваше время будет щедро оплачено, если вы выполните условия: оставаться до конца ужина, пока я оплачу счёт и выведу вас; ни за что не платить; быть в парадной одежде. Если у вас нет костюма, его выдадут на входе. Он подойдёт. Любое нарушение аннулирует выплату. Чтобы принять, ответьте. Дату и время сообщу. Чтобы отказаться – проигнорируйте это письмо».

Звучит безумно? Ещё бы. Но отчаяние делает из нас дураков. Таких, что не задают вопросов – лишь просят вилку и место за столом.

Я ответил: «Здравствуйте, Шепард. Спасибо за щедрое предложение. Принимаю условия и буду на ужине. Могу ли я задать несколько вопросов? Ещё раз спасибо».

Не ожидал ответа. Думал, фишинг или пустышка. Но через секунду пришло: «Понедельник, 18:00, ***********. Вопросы можно задать за ужином. Спасибо за сотрудничество».

Больше тумана. Тогда во мне проснулась крупинка здравого смысла, и я решил узнать, кто этот тип. Это явно корпоративная почта, я загуглил «S & K Compunction Firm». Ожидал громоздкую контору юристов – по названию-то. Но нет.

Никакой юрфирмы. Один офис в торговой полосе. Ни товаров, ни услуг. Лишь фото «менеджера филиала» – хотя офис выглядел тесным даже для двух людей, а должность намекала на сеть филиалов, которых я так и не нашёл.

Чем они занимаются? «Решениями». Без деталей. Одно слово.

Думал слиться. Наверное, следовало. Но когда у тебя ничего нет, роскошью кажется даже сомнение. Терять было нечего. Я рискнул.

Между наркотическими провалами и парой драк понедельник подкрался как синяк – медленно, незаметно, а потом вдруг. Формальной одежды не было: я натянул единственную белую рубашку и серые брюки. Пятна – не пойми откуда, утюг не касался их годами. Но это была «парадка».

Ничего не значило. Стоило войти, как встречающий – если это можно так назвать – молча всучил химчистый костюм и кивнул на туалеты. Я понял намёк.

Костюм казался дорогим, настоящим «Men’s Warehouse». Сел идеально, как обещали. Слишком идеально: манжеты ровно на костяшках, воротник будто знал форму моей шеи. Вопросы были роскошью. Я вышел.

У ресторана странное обаяние. Мягкий свет растекался по скатертям тёплыми лужами. Стены обрамляли картины в вычурных рамах – абстрактные, будто смутно знакомые. Деревянные панели, тяжёлые блестящие занавеси. Пахло искусственными растениями и выцветшей тканью. Лёгкий джаз ласкал слух.

Я огляделся – и похолодел. В первом мгновении я видел как минимум четыре шумных компании. Было оживлённо. Теперь – тишина и пустота. Будто прозвенел колокол, который слышал один я.

Лишь пара барменов. Немой привратник. И один лысый мужчина в костюме, пугающе похожем на мой.

Я уже знал, кто он. Его фото было единственным заметным в поиске по домену. Менеджер филиала.

Я подошёл, но он жестом указал на стул напротив.

Ему лет пятьдесят, глаза печальные, обвисшие. Нос тонкий, острый, как плавник акулы; ноздрей будто вовсе не было. Щёки дрожали, когда он заговорил мягко и низко:

— Спасибо, что пришли, юноша. Рад наконец увидеть вас, – он протянул руку.

Я постарался звучать уверенно, хотя внутри всё сжималось:

— Сп-спасибо, сэр.

Разговор оказался на удивление приятным. Еда – лучше почти всего, что я пробовал: изысканная и до странности ностальгическая, будто созданная специально для меня. Он расспрашивал о детстве, работе, семье. Большинство воспоминаний было тяжёлым, но приятно, когда тебя просто слушают. Я расслабился. Он не перебивал, не осуждал – лишь смотрел.

Потом посерьёзнел.

Он сжал моё запястье, как только я поднял вилку. Хватка ледяная, но твёрдая. Голос опустился:

— О чём ты больше всего жалеешь?

— Что? – Я растерялся. Он молчал, ожидая.

Я сглотнул:

— Я украл у умирающей матери. Должен был заботиться о ней, а потратил её деньги на то, что она просила меня бросить.

Бесшумно появилась официантка, поставив передо мной фарфоровую чашечку. В ней лежал один обжаренный гребешок на полоске ярко-красного соуса. Мясо было нежным, но внутри вспыхивал жар – напоминание о ране, что не заживает. Лёгкий аромат лимона завершал вкус.

Он кивнул – в глазах не осуждение, а тихое принятие – и поднялся, извиняясь, мол, в туалет.

Я вздохнул, пытаясь стряхнуть напряжение.

Тогда заметил: люстра над нами имела на лампочку больше. Всего на одну. Свет искривлялся по краям, растягивая тени под тарелками. Я моргнул, протёр глаза – всё стало как прежде.

Почти.

Джаз замедлился – ноты висели чуть дольше.

Он вернулся, словно немного изменённый. Правая половина лица была моложе, подтянутее; левая – прежней. Исчезла складка у рта, улыбка стала легче.

Он спросил, мягко:

— Какой самый добрый поступок ты совершил?

Я рассказал о бездомном подростке, которому дал спать в машине в лютый мороз. Я не знал его имени, ничего не хотел взамен. Просто запер двери и не спал до утра, если вдруг кто-то вздумает напасть.

Пока он слушал, подали следующий курс: из выдолбленного яблока поднимался тёплый суп-пюре из тыквы с каплей шалфейного масла. Хрустящая кромка фрукта обрамляла бархатистый бульон – как я сам когда-то укрыл мальчишку от холода. Каждая ложка была тихим обещанием безопасности.

В этот момент в его лице что-то откликнулось – левый глаз стал ярче, сторона смягчилась. Он выглядел… моложе. Может, игра света? Или зал стал темнее.

Ещё вопрос.

— Какая худшая ложь, что ты сказал?

Я замер. Поклялся забыть это навсегда, но почувствовал, что должен.

— Когда близкий человек передозировался, я мог спасти его. Я видел его, но застыл, боясь стать таким же. Когда приехала полиция, я сказал, что он уже был мёртв.

Он снова кивнул.

Пока я говорил, появилась новая тарелка: прозрачный паровой пельмень, кожа тончайшая. Я коснулся, и острый бульон хлынул, обжигая язык, словно жгучая правда моих слов. Оболочка растворилась, оставив лишь боль давно зарытого секрета.

Он поднялся и ушёл, медленнее. Стул скрипнул, а пол под ним выгнулся, что было невозможно.

Я ждал и увидел: обои за баром слегка пузырились, будто их изнутри подогревали. Занавеси казались тяжелее. Рамы картин наклонились каждая по-своему. Чуть-чуть, но заметно. Достаточно, чтобы сомневаться.

Официанты не меняли посуду. Бокалы наполнялись сами. И я вдруг понял невозможное: у всех в зале было его лицо – не точь-в-точь, но похоже, как у клонов, испорченных копированием. У бармена дёргался выпуклый глаз, улыбка хостес стекала, будто воск.

Когда он вернулся, искажение усилилось. Челюсть искривилась – одна сторона сморщилась, другая натянулась, как колючая проволока. Контраст стал глубже, чем физический – будто две половины личности не соглашались.

Он сел, взглядом оценивая тишину между нами. Неясно, взвешивал ли он мою душу или любовался тем, как паника впитывается в мою походку.

Голос едва слышен, почтителен:

— Какое воспоминание ты сильнее всего скучаешь?

Я медлил не потому, что не знал, а потому, что боялся хрупкости правды.

— Каждое лето я плавал в озере Мичиган, – вытолкнул я. – С друзьями. Прыгали с пирса, кричали про морских чудовищ и ели холодные сэндвичи. Глупость. Но там я чувствовал себя в безопасности. Никому ничего не был должен.

Хороший глаз Шепарда заблестел. Слеза скатилась по светлой половине лица и потерялась в складках. Тёмная сторона оставалась неподвижной, глазница – почти пустой.

Я смотрел, не зная, благодарить или бежать.

Он молчал. Лишь встал, движения медленные, тяжёлые. Стул скрипнул, будто ненавидел одиночество. Эта пауза в туалете была дольше.

Тишина сгустилась, музыка стала еле слышна. Свет ещё раз померк и теперь пульсировал. Одна рама рухнула набок. Бармен протирал одно место снова и снова, лицо пустое, глаз выпирал. Обои у входа отслаивались, тонкие щупальца тянулись наружу. Муха кружила возле бокала, не садясь, бесконечно. Грудь сдавило.

Шепард вернулся. На этот раз он не сел – возвышался. Лицо перекошено. Один глаз бешено дёргался, другой провалился. Рот приоткрыт, дыхания не слышно.

Он молчал несколько секунд, потом:

— Десерт желаете?

Я вскочил, почти рефлекторно:

— Мне бы… в туалет. – Он кивнул:

— Не спешите.

В уборной было слишком тихо, зеркало – слишком ясное. Я наклонился, ожидая увидеть собственное разложение, но вместо этого в отражении за мной стоял Шепард. Не в комнате – только в зеркале. Тело вытянуто, выше прежнего, костюм мерцал, будто водная гладь. Он улыбался, оба глаза судорожно дёргались. Я не закричал, не пошевелился. Просто вышел, онемев.

Зал почти исчез. Стены снялись, словно кожура, к потолку. Столы растаяли в спирали тёмного дерева и ткани. Пол колыхался, как жидкий камень. Занавеси исчезли, оставив мутное мерцание там, где были окна.

Шепард стоял в центре, спокоен.

— Ты справился, юноша, – произнёс он. – Раскаяние нелегко. Труднее всего принять, что ты больше не принадлежишь миру, который знал.

Колени дрожали. Хотелось спорить, кричать, бежать, но тело не слушалось. Всё замедлилось, кроме него.

— Что… это значит? – выдавил я.

Он улыбнулся мягко, как отец, отвечающий на последний, роковой вопрос:

— Этот ужин, – сказал он, – не оплата. Это переход.

— Нет, – прошептал я. – Я пришёл сюда ногами. Помню приют, письмо…

— Ты помнишь наркотик, – перебил он тихо. – И кабинку в закусочной. Помнишь, как холодна была плитка. Помнишь, как долго тебя искали.

Я мотал головой, будто мог вытрясти правду, но не помогло. Ноги не двигались.

— Всё, что мы предлагаем, – продолжил он, – это миг. Последний разговор. Последний вкус. Последнее признание.

Остатки зала рассыпались в пепел. Стол растворился. Пар поднялся из трещин, которых не было минуту назад.

Шепард протянул руку. Костюм мерцал, цвета текли, как лунный свет на волнах. По нитям скользили узоры – лица, тени? Я не был уверен.

— Ты был честен, – тихо сказал он. – Это всё, чего мы просим.

Я почувствовал слёзы, не понимая, откуда.

— Что теперь?

Шепард оглянулся. Позади вместо ресторана тянулся коридор меняющихся дверей – какие-то открыты, пульсируют тёплым светом, другие тусклые и запечатанные.

— Теперь, – сказал он, – ты выбираешь.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit