Домой
предыдущее тут:
Ответ на пост «Чернобыль и папа!»
А жизнь то налаживается! (продолжение)
"А все кончается, кончается, кончается"
Утром Взводный уехал в госпиталь, а мы стали готовится к отъезду домой. Тут у нас возник вопрос: а ведь у нас нет никаких документов, подтверждающих, что мы во всем этом участвовали. Нам должны были выдать справку для бухгалтерии на оплату и все. Выслушав вопрос, комбат быстро принял решение: Определи где и что в военном билете написать и дай команду своим писарям, пусть вносят записи личному составу. Так у нас в военных билетах отметки об участии «в специальных сборах по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС». Правда, новое государство в девяностые годы эти записи не признало.
Пока занимались этим вопросом, пришло невеселое известие: чистых машин для отправки нас домой, сегодня не будет. Сначала нас это не очень взволновало. К тому же, у нас появилась новая проблема. Нам выдали новую форму.
Постоянная смена одежды привела к тому, что лагерь бригады стал больше напоминать цыганский табор. И командование решило всех переодеть. Форму выдали не обычную. Внешне она напоминала форму, которую носили в 40 армии, Но это была специальная форма, для действий в условиях применения оружия массового поражения. В комплект формы входило бельё, которое было пропитано какими-то анти чего-то там составами. Носить его было невозможно. Куртка и брюки были снабжены множеством завязок и застежек, позволяющих до предела сократить попадание пыли под одежду. Кепка была снабжена отворотами для пристегивания к воротнику куртки, и имела в комплекте маску на лицо.
Вопросу как это все носить был посвящен остаток дня. Самым сложным оказался вопрос с ремнем. Попытка надеть ремень поверх куртки, приводила к превращению фигуры бойца в фигуру участницы русского народного хора. Отказаться от ремня было решительно не возможно. Во-первых, военнослужащий без ремня – это арестованный военнослужащий. Во-вторых, на ремне носится много чего полезного, как минимум флягу, без которой сложно обходиться. В результате, было принять решение носить ремень под курткой на бедрах, так, что та же фляга оказывалась уде ниже края куртки.
На следующий день выяснилось, что машин снова не будет. Это начало уже серьезно нервировать. Парторг батальона собрал взвод и подкинул новую задачу. Надо подготовить текст благодарственного письма на предприятие и написать письма почти всему личному составу батальона. Бурча себе под нос, взвод занялся новой работой. Письма писали на тетрадных листках, подписывали у комбата и отправляли по адресам из личных дел. Ко мне на работу письмо пришло, когда я уже вернулся, и вызвало небольшой ажиотаж.
А на следующий день у нас появился новый комбат. Начало своего командования он отметил попыткой на утреннем разводе отправить наш взвод на работы в 30-ти километровую зону. На мое возражение, что личный состав взвода, за исключением нескольких писарей и телефонистов при штабе, которых и сей час никто никуда не отправлял, набрал предельную дозу и должны быть отправлены домой, а не в 30-ти километровую зону, новый комбат, посмотрев на мои лычки заорал:
- Выполнять приказ! Распустили вас тут!
Вот тут я на несколько секунд растерялся, как, наверное, и несколько оставшихся командиров первого состава. Нет, если бы старый Комбат вышел перед строем и сказал что ни будь, вроде «Я знаю что у всех у вас есть 25 Рг, и вам давно пора домой, но надо сделать еще то-то и то-то. Кто готов ехать со мной, выходи к машинам на трассу!», то, если и не все, абсолютное большинство поехало с ним. Но старый Комбат был уже в госпитале. А у меня за спиной был наш взвод, за который я теперь отвечал. И набрав в легкие побольше воздуха, я срывающимся голосом заявил, что приказ противоречит постановлению партии и правительства, следовательно, является незаконным, и выполнять я его не буду. Воцарившуюся тишину прервал замполит - один из еще оставшихся старых командиров. Он начал что-то тихо говорить комбату. Кто-то дал команду батальону разойтись.
К нам подошёл парторг батальона. Сказал, что бы из палатки никто из взвода не высовывался. Так до вечера и просидели.
А утром 29 мая (как я узнал значительно позднее, из списков части нас исключили накануне) пришла долгожданная колона чистой техники для отправки нас домой. Несколько часов мы тряслись в крытых грузовиках. Куда едем, не очень понятно. Наконец колонна остановилась. Мы вышли и оказались на летном поле. Водители объяснили, что мы на аэродроме в Белой Церкви.
Рядом стояла пара Ан-12. Вокруг них ходили чем-то недовольные летчики. Наконец один из них направился к нам.
- Инструктирую один раз. На борт подниматься двумя колоннами. С мест без команды не вставать. Того, кто попробует закурить вовремя полета – высажу. На корабль!
Я оказался в самом конце колоны, и место мне досталось возле рампы там скамейки с небольшим наклоном. Сидеть было неудобно, но лететь оказалось не долго – около часа. Снова выходим на летное поле. Чугуев.
Нас ожидают автобусы. На них мы и добрались до казарм бригады.
Помятый прапорщик открыл нам ворота склада. Там в мешках хранилась наша гражданка. После месяца в этих мешках одежда имела такой вид, что все забросили ее в вещмешки и отправились по домам в форме.
На троллейбусную остановку нас пришло человек пять. Несколько ошалевшие от переезда и от того, что мы наконец дома, мы запрыгнули в троллейбус. Стояли на задней площадке и несли какую-то ахинею про то, что мы теперь что угодно ликвидируем, погрузим и разгрузим. На повороте меня прижало к стенке и, невольно обернувшись, я увидел, что все пассажиры собрались в передней части троллейбуса, а на задней площадке рядом с нами не было ни одного человека.