Пиридупреждение! Отрывки из книг, многобукоф!
Начать здесь можно с того, что жизненный опыт автора всегда накладывает отпечаток на его творчество. Люди постарше могут просто попробовать представить, каково было расти в СССР с именем Джон. Отец - шотландец, работавший в Могилёве на строительстве химического завода, через месяц после рождения Джона отца выслали из СССР. Мать - наполовину камчадалка, историй про шотландских и камчадальских родственников в книгах хватает. В школьном возрасте с 1980 по 1982 год жил в Японии у дяди — сотрудника советского посольства. В начале 90х работа преподавателем исторического факультета в Самаре, одновременно подрабатывая приёмом бутылок. Кок на танкере, потом работа в мэрии (глава управления по связям с общественностью), потом замглавы Самары. Где-то среди всего этого ещё и учёба в семинарии. Сейчас работает миллионером. Истории сначала публиковались в жж, потом в фейсбуке, потом этот массив начали выпускать на бумаге. Темы разные. Есть исторические, есть из жизни, есть просто какие-то зарисовки, есть даже кулинарные. Я знаю человека, которому исторические нравятся, а другие не "заходят", мне лично нравится всё. На пробу пару историй. Первая из "Дикая история дикого барина", там больше именно исторические, вторая "из жизни" из "Дикий барин в диком поле", там всё подряд. И в конце маленькая зарисовка, таких тоже хватает.
-------
1492 год – это не только год открытия Колумбом Америки. Это ещё и 7000 год от сотворения мира, год предполагаемого конца света.
Мало к какому мероприятию русские люди готовились так тщательно и вдумчиво, как к наступлению Страшного суда. Многие смастерили себе гробы заранее. Многие поменяли себе имена. Ангелы с огненными мечами будут сыскивать Семёна Четверика, а его и нет! Есть Пров Собака. Так можно морочить ангелов с их списками долго.
На фоне всеобщего упадка настроения одна только светская московская власть в лице Ивана Васильевича III Грозного (да, он, как и внук его, тоже был Грозным) старалась не унывать. Для начала Иван Васильевич решил убрать с наиболее перспективных для застройки участков московской земли старые кладбища. Москвичи смотрели на это начинание широко раскрытыми глазами. Редкий раз можно увидать такое – целые кладбища разрывали, кости сваливали в чёрные телеги и увозили в неизвестном направлении. Ладно ещё, что многие из москвичей у себя по домом в собственных гробах лежали под чужими именами. В самый роковой год, 7000 от сотворения мира (1 сентября 1491 – 31 августа 1492), Иван Васильевич решил, наперекор всему, построить себе первый в истории России каменный дворец. Раньше Иван Васильевич жил в деревянном великокняжеском дворце, очень уютном, со всем необходимым для нормальной великокняжеской жизни: в подземелье старого дворца одна половина занималась государственной казной, а вторая половина была тюрьмой для государственных преступников, в основном родственников Ивана Васильевича.
Родственники сидели на цепи, их немного морили голодом, на головах родственников были тяжеленные железные шапки, солому им меняли регулярно. Все условия у великого князя для полноценного досуга были. Спустился в подвал – полюбовался на казну, всё потрогал, пересчитал, пересыпал из рук в руки, улыбнулся. Потом и к родственникам можно зайти – они тут же, напротив, сидят. Повидаешь безопасных теперь родственников, вспомнишь с ними детские года, шалости милой юности, пошутишь, послушаешь, как из-под железной шапки доносится смех со свистом от разъеденных туберкулёзом лёгких. Потом подберёшь полы богатой шубы и к себе наверх поднимаешься мерной поступью собирателя земли русской, со спокойной совестью, значит. Всё прочно, всё надёжно, всё просто.
Правда, в самом Кремле жилось тогда неуютно. В Кремле жило тогда много всякого ненужного народа. Кремль был весь застроен монастырями и усадьбами московской аристократии. Кремль как место жительства был элементом боярской чести. Ради этого престижа знать московская терпела соседство друг с другом, приходилось поддерживать хоть какие-то правила боярского общежития. Допустим, огороды. Не все бояре имели в Кремле огороды. Как ни крути бородой, а репа своя, брюква, морква там, не знаю, зеленушка какая, хрен. Боярам без огородов в Кремле было, конечно, неуютно и обидно. Не у многих бояр имелись в Кремле и сады с яблонями и прочим белым наливом. Остальные в зависти корчились – всем хотелось садов за кремлёвской стеной. Единичные счастливцы имели в Кремле коровники.
Конечно, вокруг кремлёвской недвижимости плелись страшные интриги. Первое, что делали соседи, когда какой-нибудь боярский род попадал в опалу, это вламывались на осиротевшее подворье и устраивали безобразные сцены друг перед другом. У всех кремлёвских бояр были жалованные грамоты от прежних великих князей, пожалования и милости, у каждого боярского рода были амбиции насчёт коровника. Крики, ор, кремлёвский перепляс, потрясание перед носами друг у друга грамотами с пудовыми печатями, драки, ещё и монахи прискакивали, тоже чего-то там хотели.
Хорошо, что напротив старого великокняжеского двора стоял дворец татарского посла. Татары иногда наводили порядок, стреляя из окон тупыми стрелами. В целом не Кремль был, а удушье какое-то нездоровое. Топили дровами, татары, понятно, сухим навозом топили, скот мычит, дворовых людей толпы, очереди у колодцев, басурманы гололобые скачут туда-сюда, заборы кругом – ни пройти ни проехать, собаки, лошади, куры. Из-за заборов плещут помоями, в безветрие – дым куполом над башнями. Никакого византийского благолепия на российском Палатине. Какой-то коттеджный посёлок, а не резиденция. И конечно, канализации тоже не было.
Когда-то Кремль все москвичи называли детинец. И именно в детинце должны были искать укрытия от всех невзгод и врагов. Все москвичи надеялись на спасительные силы своего детинца. Потом москвичей попроще в детинец пускать перестали, потом перестали пускать туда вообще почти всех, и детинец стал Кремлём – особым городом в городе, мало связанным со всей прочей Москвой. А уж с шушерой, которая жила у будущего Садового кольца и внутри этого самого кольца, вообще всерьёз не считались из-за того, что понаехали какие-то тверичи с новгородцами, говорят на каком-то диалекте хрен поймешь что, дикари.
Выселять всю эту боярскую шушеру из Кремля было очень муторно. Надо же целое дело составить, обвинить главу рода, чернил два ведра извести, бумаги с полпуда, очные ставки, дыба, казнить того-другого, родню казнённых – на подводы… Вой, плач, пух по воздуху летит.
И всё это ради каких-то квадратных саженей. Плюс ещё ногами отбиваешься от желающих заселиться на опустевшее подворье. А они все чуть ли не родственники, все ветераны, у всех ордера. Вспотеешь весь от такого. Но тут, слава тебе господи, настал последний час. Всё! Конец света! И первое, что делает в таких обстоятельствах набожный великий князь Иван Васильевич – это, правильно, присваивает кремлёвскую усадьбу осуждённого на пожизненное заключение своего близкого родственника Василия Серпуховского. Вася поехали в подземелье, примерять шапочку из железа, а Иван Васильевич державно склонился над планом модернизации Кремля.
Следующей жертвой модернизации стал кремлёвский Спасский монастырь, колокола которого били в двух шагах от княжеской спальни. Так что москвичи, понаблюдав за вывозом человеческих костей из Кремля и окрестностей, смогли затем насладиться видом бредущих из кремлёвских ворот монахов, тащивших на себе всякий нужный для них религиозный инвентарь.
Монахов, конечно, не бросили посреди улицы. Их отвели в «урочище Крутицы», что на юго-восточной окраине Москвы. И оставили в урочище, пожелав удачи.
Потом очередь дошла до блатных. В период гражданской войны XV века в Кремле окопались несколько видных купеческих фамилий. С этими поступили проще – проложили через их дома кремлёвские дороги и помогли с переездом, взяв с них предварительно денег на строительство кремлёвских дорог.
Дальше пошло как-то легче. Иван Васильевич вцепился в боярина Ивана Юрьевича Патрикеева – боярина знатного и полководческому искусству не чуждого. Как бы мы выселяли этого енерала Патрикеева? Пришли бы к нему в чёрных плащах и стали бы ему руки крутить и бить. А он бы выл, и играло бы танго: «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось».
Иван Васильевич нам не чета был. Он спокойно дождался, когда Патрикеев закончит строительство своего нового кремлёвского дома, пожалованного ему за ратные успехи. А потом царь быстро начал ломать свой старый дворец. Когда от дворца отлетела крыша, Иван Васильевич пришёл к Патрикееву и попросился временно пожить из-за своей великокняжеской бездомности и сирости. Вот открываете вы дверь, а перед вами мокрый от дождя великий князь Иван Васильевич, а в руках у него клеточка с попугаем и узелок с шапкой Мономаха. – Вань! – говорит великий князь. – А мне жить теперь совсем негде! Кроме как у тебя ненадолго остановиться. Буквально обсушиться нам надо, на несколько дней. Дом у тебя хороший, новый, человек ты добрый, семья у тебя небольшая, жить, поди, хочет, Ванюш, хочет жить-то семейка твоя родная? а? а?! Хочет… Хорошие они у тебя, им жить ох как надо! Пусти меня с Соней (жена великокняжеская Софья Фоминишна, в девичестве Зоя Палеолог, тут же стоит в мокром кокошнике, византийская принцесса, между прочим, любимица папы). Пусти, говорю, пожить, Ваня! Добром прошу! Люди, вносите пожитки и этого вон родственника нашего любимого, Васю Серпуховского, прямо в клетке вносите, он сам ходить сейчас не очень может… Ну, как, договорились, да? Давай, Вань, давай! Раз-два! Раз-два! Колени выше! Короче, очнулся Иван Юрьевич Патрикеев где-то около полуразобранной церкви Рождества Богородицы. А Иван Васильевич расположился в кремлёвском своём временном пристанище.
Но не подумайте только, что Иван Васильевич был человеком неблагодарным и нахальным! Всего через семь лет приговорят боярина Патрикеева по ложному доносу к смерти. А великий князь Патрикеева возьмет и простит! В последний момент! Голову ему рубить не стал, давить шапкой тоже, а отправил навечно в Троицкий монастырь, в подземелье.
На освободившемся месте Иван Васильевич решил построить себе настоящий модерновый дворец. И сим строительством предвосхитил судьбы всех модернизаций в моей стране навечно.
Скорее всего, архитектором нового дворца был Пьетро Антонио Солари, главный наследник Аристотеля Фиораванти, сгинувшего без вести после того, как решил вернуться домой в Италию. Тоже смешной человек был, Фиораванти этот. Жил тут у нас, хлеб наш ел, строил, возводил, стал нам как родной и вдруг домой захотел, в Италию. Ну, не смешно ли?! Он же все наши тайны узнал! Все секреты! И неблагодарный ещё какой оказался… В общем, не доехал Фиораванти до Италии. Нечего ему там было делать. И всё, хватит о нём. Вот Солари был молодцом! Выстроил здание, обращённое фасадом к Москве-реке. Стиль ренессанс. Ренессанс вообще очень удачно смотрится среди деревянных изб, я вам скажу. Как барокко в Набережных Челнах. В отделке фасада использовались мраморные фигуры. Здание было симметричным, что показалось русским странным.
Использовались при проектировании циркуль и линейка. Но гвоздём модернизации было использование арочных галерей в несколько ярусов, огромных окон и балконов, тоже уставленных скульптурами. Был даже водосточный желоб в виде дракона.
Неописуемо! Современно, по-европейски, изящно, красиво, просторно!
Потом началась зима. Окна тепло держать не могли, поэтому их заложили кирпичом, оставив оружейные бойницы на всякий случай. Галереи стало заваливать снегом. Упаришься очищать. Галереи забили досками. Скульптуры сняли. Напомню, что сажа-копоть над Кремлём была приличная. Скульптуры из белоснежных быстро стали сначала серыми, а потом пятнистыми. И только что была в углу прелестная нимфа, а теперь на её месте разлеглась пятнистая кикимора с нездоровым цветом тела. Убрали.
Та же беда с колоннами из мрамора. Обложили булыжным камнем. Потом, когда камни стали сыпаться сверху на проходящих, обложили ещё одним слоем кирпича. Узорчатые резные башенки заменили нормальными башнями, с «луковками». «Луковки» позолотили. Лишние двери и проходы замуровали и затёрли известью. Вырубили из дерева перильца для каменных расходящихся лестниц. Крышу покрыли надёжным брусом. Внутри дворца поставили печи. Первый этаж отвели под дровяной склад и кладовую для мочений и солений. Потом пристроили сбоку двухэтажную мыльню с парной баней.
Иван Васильевич был счастлив.
Он решил строить новый дворец в итальянском стиле. И построил. И стену вокруг него тоже построил. Но новый дворец сгорел, а Иван к тому времени уже умер.
И вывод: экстремальная гонка модернизации в России – это когда кости трещат, люди воют, двадцать пять замесов в смену, эшелоны туда-сюда, истерика из-за невыполнения встречных обязательств, инфаркты, кровь из ушей и т. п., – она часто объясняется внешними причинами отставания, внутренними причинами развития и всё такое. Но я думаю, что дело ещё в том, что любой властитель нашей Отчизны совершенно не уверен, что начатое им будет продолжено его преемником. Напротив, властитель отчего-то уверен, что продолжения его начинаниям не будет, а будут критика и ругань. Поэтому надо гнать и гнать. Ломать, разбирать, строить на живую нитку. Пока ещё жив, пока ещё можешь. Наслаждаться процессом быстроты, а не надёжности.
Ну, а реальность российская – она свои коррективы вносит, конечно: кирпич там, брус, шпалы для бани.
----------------
Позвонил мне кандидат юридических наук (к.ю.н.) Иннокентий Сергеевич Федюнин и выразил свою искреннюю озабоченность тем, что я постоянно называю его «бесполезным» и другими словами, от которых на душе у него постояные грусть и дождь.
– Ты там бухаешь, что ли? – корректно поинтересовался я, облокотясь о белый лак рояля. – Не хочу портить волшебный миг общения, но ты там бухаешь опять, кавалер?!
Иннокентий Сергеевич Федюнин (кандидат юридических наук) подтвердил факт сегодняшнего неоднократного употребления, но стал настаивать, что «это тут совсем ни при чём! Просто мы сейчас с товарищами отдыхаем на моей ферме и решили позвонить тебе». Таким тоном тов. Сталин звонил тов. Кагановичу по факту срыва тов. Кагановичем сроков сдачи метрополитена им. тов. Кагановича.
Выпивший Федюнин величественен. Когда он куражился последний раз, выносившие Иннокентия Сергеевича на скатерти официанты приняли меня за его симпатичного шофёра.
Я всегда утверждал, что покупка кандидатом юриспруденции И.С. Федюниным страусиной фермы не доведёт до добра ни его, ни страусов, ни нас. Никого.
Страусы, на которых меня привезли любоваться, сразу показались мне опасными существами с расшатанной психикой. С момента, когда их заботливым владельцем стал наш друг, состояние страусов только усугубилось из-за диких выходок нового эффективного менеджмента. Страусов И.С. Федюнин покупал осенью. Страусы бродили под холодным дождём, оставляя в грязи диковинные следы. Такие следы я видел потом в документальном фильме про некрупных хищных динозавров-велоцирапторов.
Я смотрел на страусов и жалел их. Они были похожи на военнопленных. Тем более что вокруг нас были ряды колючей проволоки, покосившиеся бараки и мокрое лицо нашего общего друга Б-ча, как всегда выражавшее запредельную скорбь с элементами потомственной этнической обречённости.
Новый хозяин страусиной фабрики смерти (так я предложил назвать капиталовложение друга Федюнина) радостно метался между пернатыми верзилами, показывая на себе количество и размер яиц, готовых поступить в продажу с его угодий. Бестрепетной рукой наш отважный страусовод хватал своих подопечных за шеи и приказывал нам делать то же самое. Б-ч, который уже подсчитывал, сколько он сэкономит на дармовой страусятине, кинулся выполнять команду лагерного начальства. А что еще можно ожидать от человека, способного оставить записку спящей нимфе: «Я вовсе не оскорблён как мужчина, деньги можешь вернуть позже»?!
– Ты-то куда? – запоздало крикнул я Б-чу. – Тебе-то это зачем?..
Но два ангела смерти уже мелькали между страусами, звонко хохоча и выбирая жертву.
Первым огрёб, понятно, Б-ч. Наиболее авторитетный страус, местный седой законник, со всей дури долбанул клювом по нежной голове финансиста, сорвал с неё кепку и долбанул по темечку ещё раз.
Б-ч успел сказать: «Мама!» – и лишился остатков разума. Он стал отбирать свою кепку у страусиного ветерана. А этого страусы не прощают… Вырывая комья грязи и растопырив крылья, высоко вскидывая мускулистые ноги, к месту происшествия ринулись дети и внуки вожака.
– Прости меня, Антоша! – крикнул я из-за столба, к которому пришлось прижаться очень плотно. – Постарайся их задержать! Подмога не за горами!..
И.С. Федюнин в это время был в середине загона, стоя на пути страусиного вала, и тряс какую-то торчавшую посреди загона жердину, чтобы встретить смерть достойно. Предательская грязь не давала ему точки опоры, и жердину Иннокентий Сергеевич тряс очень долго, время от времени вставая.
Расправа обитателей фермы над банкиром продолжалась.
Выглядывая из-за столба, я мог наблюдать шоу не полностью, а эпизодическими стоп-кадрами. Вот Б-ч вцепился в кепку, вот он уже сидит на корточках, прикрываясь руками, вот он на карачках прыгает между страусиных лап, а вот он уже лежит, и по нему пробежались опытными ногами, судя по крикам.
– Вам придётся очень сильно постараться, чтобы я это забыл! – сурово сказал я своим друзьям после того, как всё улеглось и мы выбрали из волос друг у друга куски страусиного дерьма. – Очень сильно постараться… Что мы теперь скажем маме Б-ча? Откуда это мы принесли в таком состоянии её сынульку?! Какие версии мы будем выдвигать перед моей ненаглядной?! Кто нам поверит, что 18 ноября нас топтали и обосрали страусы?! Ну, понятно, что-нибудь соврём… Свалим друг на друга по привычке. Б-ча накажут, мне придётся три дня спать на диване, но почему не пострадает главный виновник, гнус этот?! Я тебя, да, тебя имею в виду, Кеша! Мы накажем тебя рублём, Федюнин! Веди нас в царство порока… Давайте примем обезболивающее! Чтоб не зря, говорю, муки потом принимать на дому…
Выезд на встречу со страусами закончился в кромешном, пахнущем страусами угаре. Люди в заведении смотрели на нас с испуганным уважением. К родному тлеющему очагу вернулся с букетиком из страусиных перьев и в стриптизных блёстках.
Я не знаю, конечно, опытные знатоки саванны меня поправят, но все эти легенды про страусиную трусость и туповатость – обманчивы. Не знаю, что тому виной – специфическое питание, получаемое в заключении, соседство с аэродромом, излучение от ЛЭП или ещё какая беда, но страусы на федюнинской ферме были лютые и социально организованные. Что потом подтвердила зима. Мы ведь к ним ещё зимой заезжали, полюбоваться на чужое горе. Вышли из чёрных машин и молча двинулись к знакомому загону, держа ориентир на достопамятную жердину.
В этот раз через ограждение не полезли, смотрели на узников сквозь колючую проволоку, заложив руки в скрипящих перчатках за спины.
– Узнаёте нас? – спросил я, не адресуясь ни к кому персонально. – Вот выпала судьба свидеться ещё разок…
Страусы за время зимы обросли не столько перьями, сколько уже даже какой-то, не знаю, шерстью, что ли. Взгляды у них стали осмысленней. Стояли плотной заснеженной кучей, сварливо ворочая гнусными головёнками на змеиных шеях.
– Как ты у них яйца отбираешь, Кеша? – прервал тягостное молчание Б-ч.
Кеша вздохнул.
– Я думаю, он им ещё и заносит, – задумчиво предположил я, – долю честную с оборота. Посмотри на их рожи, у них уже государство формируется, они на этапе военной демократии сейчас. Как гунны.
С неба на лысую голову бесполезного Федюнина падали крупные снежинки.
Из всех бизнес-проектов, которые Федюнин вытащил из своего огненного подсознания, страусиный я считаю наиболее удавшимся.
-------------
– Стратегия наша, друзья, проста, – сказал я вчера вечером притихшим собравшимся. – Бабы хотят замуж и купят всё, что может им в этом деле помочь. Ваша задача – придумать, как может им помочь выйти замуж мобильная система обжига цистерн с дизельными следовыми остатками… Сделайте упор на то, что система размещается на базе грузовика МСF, уверен, это мотивирует. Разотрите уши упавшим башкой на стол. Это сбалансирует кровоснабжение мозга. Яростнее. Пока не пойдёт кровь из носа. Да, я ходил на специальные курсы. Хорошо.
