https://vk.com/funnyezo

Однажды Суворову прислали из Петербурга  железный 35-сантиметровый прутик — мерку, какой длины должна быть у солдата и офицера коса.

— Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный русак! — взбешенно крикнул он и отшвырнул мерку в сторону. Такая реакция великого полководца  на нововведение Павла I- причёску для солдат в прусском стиле- была вполне оправданной.

Причёска была  довольно сложной и крайне негигиеничной. Её  создание отнимало много времени. Обычно парикмахерским делом занимались ранним утром перед парадом, и солдаты не высыпались.

В общем, сама процедура. Из воспоминаний одного из солдат:

"Наш полк готовился к первому вахтпараду. К пяти часам утра — еще ночь, темно — приказано быть в полку. Офицерам пригоняли новую форму и оболванивали головы два прусских  куафера-солдата.

Дяди ростом чуть ли не в сажень, плечи — во, кулачища — во. Посадили меня посреди комнаты на скамейку, окутали вместо пудромантеля ( накидка, надевавшаяся при пудрении головы) рогожным мешком. Остригли спереди волосы под гребенку. Потом один из них говорит: «Держися, ваше-скородие, я вам трошки головку побелю». И стал мне натирать мелко истолченным мелом переднюю часть головы. Мел в глаза, в нос, в рот. Свету божьего не взвидел. Так минут пять. Чихаю, сморкаюсь, слезы рекой, а он знай трет. Я уж думаю: не выдержу, рехнусь. Молю: «Погоди, братец, дай отдохнуть!»

А он только твердит: «Еще трошки!» Наконец говорит: «Сухой подготовки — фатить! Теперь мокрой и — годи!» Набрал в рот артельного квасу, стал против меня, да как фукнет мне в рожу. Раз, другой, третий. Облил все мое черепоздание, а заодно и все окрестности — глаза, нос, щеки, уши. А второй стервец стоит возле меня и сыплет грязной пуховкой на голову муку. Потом причесали гребнем и приказали:

«Сидите, вашескородие, доки не засохнеть!» Сидим такие чучела подряд человек десять, друг на друга глядеть тошно.

Дальше привязали в волоса железный прут, такой, как мы сюда привезли вам, приделали мне, будь они прокляты, войлочные букли на согнутую дугой проволоку. Часа через три мучная кора затвердела и меня можно было выставлять, как мраморную статую, куда угодно: на дождь, снег".

Далеко не все нововведения Павла I были неудачными. Но имелись у него и бессмысленные  указы.  Будучи наследником, он не очень дружил с матерью, Екатериной II— они придерживались разных взглядов. И став императором, он сразу же начал переделывать всё, созданное Екатериной.  Запретил ввозить из-за границы книги и ноты.  Вместо «стража» велено было говорить «караул», вместо «граждане» — «жители», вместо «отечество» — «государство».  А слово «общество» вообще было запрещено.

Беседуя с графиней Потоцкой, Суворов с недоумением выслушивал известия о новой петербургской жизни.

"— Запрещено танцевать вальс...

— Помилуй Бог! Вальс — большое государственное дело!

— В воскресенье полиция и драгуны ловили на улицах всех, кто еще был одет по старой моде. Обрезывали воротники, рвали жилеты. Дядя Андрюша поехал с тетей в собор. Воротился точно после драки: соболий воротник отрезан, жилет — в клочья, — смеялась рассказчица.

— Да, отложные воротники — злейшие враги отечества! — басил, усмехаясь, Суворов.

— Вокруг Зимнего понатыкали полосатые будки. Черные с белым.  Не дворец, а казарма. И в одну ночь все фонарные столбы, все ворота, двери в домах — всё выкрасили этими полосами.

— Прусский манер. Понимаю...

— Запрещено говорить слово «курносый».

— Хорошо, что у меня нос не такой, — потрогал себя за нос Суворов.

— При встрече с государем все экипажи должны останавливаться, а кто едет — выходить и кланяться.

— А если на улице грязь? — спросила мать.

— Дамам разрешено делать поклон на подножке кареты. Госпожу Демут, жену владельца гостиницы, посадили на трое суток в смирительный дом за то, что она не скоро вышла из экипажа. И теперь все, как увидят царскую карету, заранее сворачивают в переулок.

— Знаете, Александр Васильевич, в Петербурге ложатся спать в десять часов вечера — так приказал государь, — сказала Суворову графиня Потоцкая.

— Оттого графинюшка и пожаловала к нам? Скучно, небось, стало в Петербурге".

Информация взята из книги историка-публициста  Л.И. Раковского "Генералиссимус Суворов".

А вот та самая прическа:

Жил-был Инка Уайна-Капак, великий властитель империи инков. И было у него пять сыновей. Перед смертью Уайна-Капак разделил империю на две части, и говорит:

— Ты, Уаскар, идешь на юг, править в Куско, а ты, Атауальпа, остаешься на севере, в Кахамарке.

— Папа, а нам куда идти? — спрашивают три неохваченных сына.

— А вы идите на хуй, — любезно ответил папа, и помер.

Никто из родни не понял такого финта ушами, но пришлось братьям подчиниться. Уаскар и Атауальпа тут же собрали войска, и принялись пиздить друг друга, чтобы поиметь единоличную власть над империей, а заодно гоняться за тремя оставшимися братьями, которые съебались в леса, конкретно поняв: их щас удалят, как ненужных наследников.

В 1532 году Атауальпа захватил и казнил брата Уаскара, и уже обрадовался, что щас будет единственным императором. Но половина подданных сказали:

— А вот хуй. Мы хотим твоего младшего брата Манко Инка Юпанки.

— Да он же в лесу сидит, и вообще мудак, — уговаривал Атауальпа.

— Ну и что, — ответили подданные. — У него имя прикольнее, чем у тебя. Почти что Бука Сука Димка практически.

Атауальпа страшно обиделся, и собрался было выкурить Манко из леса, но тут на севере страны высадился отряд конкистадоров под предводительством Франциско Писарро. Было у него всего 180 бойцов, и с этим отрядом Писарро решил захватить империю с 10 миллионов населения.

Пришел Писарро к Атауальпе, и говорит:

— Здравствуйте, ваше величество. Какой вы пиздатый чувак вообще. А поехали к нам в гости? У нас огненная вода печеньки и белые бляди.

Атауальпа повелся на печеньки, отправился к конкистадорам. Те императора захватили в плен, а его 5-тысячное войско испугалось и сбежало. Давай испанцы Атауальпу судить.

— Ты, — говорят, — мерзкая скотина и многоженец.

— Но у нас так положено, — защищается Атауальпа. — Нам боги так велят.

— А, так ты еще идолопоклонник, — продолжают испанцы. — В этом тоже виновен. Бог-то един.

— Да не знал я, — плачет император.

— Незнание законов не освобождает от ответственности, — хмурятся конкистадоры. — Короче, ты предатель испанской короны и Христа.

— Кто такие испанская корона и Христа? — спрашивает Атауальпа.

— Неважно. Главное, ты их предал, заговорщик и мудак. Мы тебя сожжем, как и положено поступать с противниками христианства.

— Так может, я стану христианином? — взмолился император. — И приму ваши законы.

— Это можно, — обрадовались испанцы.

Атауальпу тут же окрестили, не отходя от кассы.

— Теперь-то не сожжете? — спросил император.

— Как можно? Своего брата, христианина? Не сожжем.

И Атауальпу милосердно, по-христиански, удавили.

Писарро решил сделать марионеточного императора, и посадил на трон младшего брата - Тупак Альпу. Но его тут же отравил военачальник, преданный удавленнику Атауальпе.

— Что-то мрут императоры, как мухи, — огорчился Писарро.

Тут в лагерь конкистадоров въехал с помпой Манко Инка Юпанки, который недавно вылез из леса. Он признал власть испанской короны, и Писарро торжественно отправился с ним в Куско. Манко Инка Юпанки сел на трон, а конкистадоров объявил спасителями империи.

Испанцы отправились гулять по стране, грабя золотишко и насилуя баб.

— Так вы ж вроде против многоженства, — удивлялись индейцы.

— А мы на них и не женимся, — отвечали конкистадоры. — И вообще, вы идолопоклонники, а значит, у вас нет души. Получается, бабы ваши не бабы, и выебать их все равно что куриц каких. Нехорошо, конечно, но мы потом исповедуемся, покаемся, и все в порядке будет.

— Если мы перейдем в христианство, у нас будет душа? — уточняли индейцы.

— Да, конечно!

Инки принимали христианство, а конкистадоры продолжали грабить и насиловать.

— Но у нас же теперь есть душа, — орали бабы.

— Мы вас теперь душевно и ебем, — кивали испанцы. — Чисто по-человечески.

— Что так ебут, что эдак, — поняли наконец индейцы, и подняли восстание.

Манко Инка Юпанки испугался, решил съебаться обратно в лес.

— Предатель ты, хуесос, и собака неприятная, — обиделись конкистадоры, поймав императора.

И посадили его на цепь, в доказательство того, что он собака. Инка тихонько сидел на цепи, а когда его все ж освободили за хорошее поведение, сбежал, но не в лес, а возглавил восстание.

Может, испанцы легко бы запиздили индейцев, но тут король Испании совершил ту же мудацкую ошибку, что и отец пятерых наследников. Он разделил империю на две части, одну отдал Писарро, вторую — его помощнику Диего де Альмагро. На территории Писарро было дохуя золота, а вот Альмагро не повезло.

Возвращается он и говорит:

— Давай делить золото по-христиански.

— А вот хуй, — отвечает Писарро.

Тогда Альмагро решил вступить в союз с повстанцами. Но и тут случился облом:

— Я помню, что белые только ебут всех подряд, — ответил Манко Инка, и в переговоры вступать отказался.

— Ну и хер с вами, — обиделся Альмагро, пошел на Куско, запиздил отряд Писарро и взял в плен двух его младших братьев.

— Да ёб же вашу мать, какие некрасивые поступки, — расстроился Писарро, пошел в атаку, отбил братьев, арестовал Альмагро и отхуячил ему голову. Публично.

А Манко Инка сидел тихонько и не отсвечивал, только руки потирал и приговаривал:

— Щас эти белые мудаки друг друга уебут, и свобода настанет.

Не угадал. Испанцы укрепились, и продолжили гондонить индейцев. А тут нарисовался еще один братец из леса — Инка Паулью, и стал помогать конкистадорам. Да еще в окружении Писарро организовали заговор. Писарро замочили в его собственной спальне.

И пошла жара. Все пиздили всех. Испанцы разделились на группировки, индейцы разделились на группировки. Вместо Альмагро стал воевать его сын, вместо Писарро — его братья. Непонятно было, кто против кого, и уже можно сказать, что хуй ногу сломит, если бы у хуя была нога.

Манко Инка умудрился свалить в амазонские джунгли, и заложил новую столицу Вилькабамбу.

— Вы заебали, как дети малые, честное слово, — рассердился испанский король, и прислал своего эмиссара Педро де ла Гаско.

Тот пошел пиздить всех по очереди, систематически и спокойно. Сначала замочил писарристов, потом альмагристов. Всем хуячил головы с плеч.

Семеро альмагристов спаслись, прибегают к Манко Инке, и просят:

— Спаси нас, брат, мы ж все христиане.

— Я ж вам был собака неприятная, — говорит Манко Инка.

— Да ладно, чего зло держать, — убалтывают испанцы.

— Ну ок, — решил император. — Действительно, хули там старое вспоминать.

Принял испанцев, они взамен обучили индейцев верховой езде, стрельбе из аркебуз и прочим военным хуевинам. Отряды эмиссара не могли пробраться сквозь джунгли и выкурить оттуда Манко Инку с альмагристами.

— Закончится этот всеобщий пиздец или нет? — вздохнул король Испании, и прислал в Перу Бласко Нуньеса Вела, чтобы стал вице-королем.

— Блядь, почти как Испания. Лучше бы к своим, а то у индейцев ни корриды, ни унитазов во дворце, — подумали альмагристы, и решили сдаться вице-королю, чтобы попросить помилования.

Но для начала пошли мочить Манко Инку в благодарность за гостеприимство, чтобы отпилить ему голову и презентовать вице-королю. Однако император сопротивлялся, в итоге испанцы его только ранили. Голову отпиливать было некогда, и альмагристы пошли к вице-королю без подарка. Но тут их догнали обученные стрельбе индейцы, и угондонили на месте.

А остатки повстанцев вице-король уебал: что индейцев, что испанцев. Последний оставшийся в живых брат Уайна-Капак вылез из леса, принял христианство, получил дворянство и стал управлять городом Куско.

Короче, хорошая история: все умерли.

Мораль будет такая: если тебя ебут, так нехуй с врагом миндальничать. Врага надо пиздить, а не власть делить.

учусь сама писать маслом.