Моя теща очень любила кофе,  его утренняя чашка была целым ритуалом, и в это время с нее можно было писать картины.

Зима в 1991-м году пришла по календарю, а утренний кофейный ритуал тещи стал начинаться и заканчиваться словами, что, мол,  кофе больше нет, его запасы у нее перестали пополняться и что будет дальше, она не представляет. Молодой зять, то есть я, сочувственно кивал головой, всячески разделяя её скорбь, при этом будучи относительно равнодушен к натуральному кофе. Ну, как равнодушен: пил его с удовольствием, если его кто-то сварит или в кафе, а сам ленился его варить.

Внезапно у меня произошло два приятных события: образовалась внезапная командировка в Ленинград, который вот-вот грозился стать Санкт-Петербургом, и так же были выплачены кое-какие деньги, которые я ожидал с конца лета. Накануне поездки на семейном совете был составлен целый список необходимого и не очень, по которому мне было необходимо произвести покупки, последовательно обойдя все центральные магазины культурной столицы. Теща тоже внесла существенную сумму на это мероприятие.

Ленинград меня встретил небольшим морозцем, промозглой сыростью, пронизывающим ветерком и плохо чищенными тротуарами. Обосновавшись в гостинице, я целый день посвятил беготне, решая командировочные вопросы. Вечером встал вопрос об ужине. Так как мой бюджет не предусматривал посещений кафе с максимальной наценкой, было принято решение зайти в гастроном, чтобы купить что-нибудь и взять с собой в гостиницу.

Зайдя перед закрытием в большой, но уже полупустой гастроном, я увидел небольшую толпу, которая чернела в одном из его углов. Там давали кофе, молотый пакетированный кофе отечественного производства по государственной цене, типа 5 руб. 40 коп., которая была указана на упаковке. В моих глазах зазвучал трагический голос тещи, который предвещал гибель без утренней чашечки кофе. Так же на его фоне играла бодрая музыка и приятно звенели монеты, которые я выручу, купив кофе по госцене и продав по коммерческой в своем городе, который изнемогает от его отсутствия. После небольшой рекогносцировки стало понятно, что очередь небольшая и лимит отпуска товара в одни руки практически отсутствует. У магазинных грузчиков были приобретены два использованных картофельных мешка, так же за эквивалент стоимости бутылки водки они организовали мне отпуск кофе без очереди на все имеющиеся у меня денежные средства. Распределив равномерно на два мешка вес, получилось по 25-30 килограммов в каждую руку. Скользя по льду, стараясь не уронить мешки, я нес их в слабеющих руках в гостиницу, через несколько дней я вез их на поезд в метрополитене, а после уговаривал проводницу пропустить меня в вагон со сверхнормативным багажом без оплаты, так как деньги у меня закончились еще в тот вечер, когда я покупал кофе.

Сидя в поезде, я разрабатывал эффектный план, когда я после того, как прямо с вокзала пойду на рынок и с большой выгодой сдам оптом дефицитный товар, приду домой, буду долго раздеваться в прихожей, а потом зайду в комнату, хлопну на стол толстую пачку денег и приглашу жену с тещей в шопинг-тур в Ленинград на выходные, мол, самому некогда было со списком по магазинам бегать, так как подвернулось денежное дельце.

Выбиваясь из сил, я спешил на рынок с мешками в руках. Придя туда, первое, что я увидел, это изобилие марок кофе - то самое, которое я привез, другое, импортное, этикетки которого я раньше видел лишь на картинках – любое, абсолютно любое. Ценник на «мой» вид кофе был конечно выше, чем тот, за который он мне достался, но продать оптом его можно было лишь вполовину от моей закупочной цены.

Придя домой и стараясь не шуршать мешками, я долго раздевался, а потом, стараясь быть незаметным, прошел в квартиру…

Несколько позже теща мне пояснила, что на самом деле кофе никуда не делся, просто он стал несколько дороговат для нее, кроме этого ленинградский кофе она уже не пьет - он ей не нужен ни за какие деньги, так как она познала божественный вкус импортного.

Мешки поселились в квартире: вся семья дарила кофе всем знакомым и полузнакомым по малейшему поводу. Раздать полностью его удалось только через полтора года.

"К исходу дня из-за моря показываются штурмовые Ю-87.

- Идут бомбить тылы, - определяет Святкин.

- Сколько их, смотри, смотри, поворачивают, - указывает Шустеров, пытаясь пересчитать самолеты.

Рёв зениток, гул моторов, вой падающих бомб, взрывы, взрывы, первая волна пикировщиков обрабатывает тылы. Следующая группа сбрасывает бомбы уже ближе, ещё ближе. Песчаная коса в разрывах, окутана облаком дыма, кажется, что море соединилось с лиманом, накрыло и погребло под смерчем всё живое на мёртвом песке.

- Нас миновало, - успел выговорить Василий.

Увидев новую волну бомбардировщиков, заорал сполошным голосом:

- Это наши, берегись!

И упал на дно самоходки. Святкин пытался выскочить из машины, я задержал, там неминуемая смерть. Почему не подумал, что и в установке не спасёмся - не знаю. Три пикирующих "Юнкерса" с заунывным воем, ориентируясь по прежним взрывам, кладут бомбы точно вдоль нашего переднего края, одна досталась нам, упала впереди пушки рядом с лобовой частью. Что было дальше, уже не видели, не слышали, очнулись вверх ногами.

Взрыв разворотил лобовую броню, вырвал напрочь коробку передач, самоходка поднята в дыбошки, потом торчмя опрокинута через корму, сорваны и откинуты в сторону обе гусеницы, слева нет катков, осталось лишь ведущее колесо.

Наша пятиметровая установка легла кормой к фронту, лобовой броней к тылу - так распорядилась взрывная волна. Эпикуров вместе с коробкой передач выброшен из машинного отделения, лежит поодаль.

Мы трое в боевом отделении, кто как, все на головах, ногами кверху. Ближе к люку вперемежку со снарядами оказался Шустеров, под ним Святкин. Ниже всех моя голова на песке, крыша у самоходки брезентовая, перед боем её снимали.

Что чувствовал в момент взрыва бомбы, не помню, оморок накрыл, лишь потом догадался, что душу сам себя, собственной бородой упёрся в горло, шею скрутило в бараний рог, в грудной части позвоночника адская боль. Понимал, что малейшее усилие, малейший подъём, и позвоночник не выдержит.

Кое-как нашел лазейку для воздуха, вздохнул. Смотрю из боевого отделения снизу вверх, и через дыры в броне вижу, как лучи заходящего солнца освещают жёлтый бензопровод мотора, всю внутреннюю стенку машины.

Думаю: "Сейчас вспыхнет горючее, самоходка взорвётся, вместе с ней и мы заживо сгорим". Выкарабкиваться из-под Святкина, Шустерова не было сил.

Первым на помощь прибежал старшина батареи Худайбердыев, он через люк вытащил заряжающего, затем за ноги - меня. Святкин вскочил, побежал прочь, лёг в траншею.

Со мною старшине пришлось повозиться, первым делом распрямил, поправил что-то выступающее на шее, сделал массаж, дал из фляжки водки с виноградным соком. Чистую русскую не пил, говорил, что мусульманский закон запрещает.

Я ожил, вволю надышался, почувствовал себя вполне боеспособным. Случилось непредвиденное,я очумел, схватил автомат старшины в левую руку, свой пистолет в правую, с криком: "За Родину, вперёд!" метнулся в сторону переднего края.

Немцы поднялись в атаку, кому, как не Дронову её отбивать? Худайбердыев не растерялся, схватил меня за шиворот, затянул за самоходку, придавил коленом к рваной броне и к земле, держал до тех пор, пока я не охолонулся, упокоился и начал стонать от боли в шее, груди, голове.

Наводчик Шустеров выскочил, стал оказывать помощь Эпикурову, у того перелом позвоночника в области поясницы. Под шквалом пуль и разрывов снарядов подползла медсестра, ещё кто-то из бойцов.

Мне сказала: "Лежи" дала какую-то пилюлю, быстро занялась Эпикуровым. Его перевязали, перебинтовали почти кругом, как мумию, виднеется лишь голова, да рука. Как только живым остался непонятно, железо, броня не выдержали, а человек дышит.

Помню его последний благодарный взгляд, виделись не только страдание и боль, но и радость от чувства исполненного долга, оттого что остался жив, теперь вывезут из пекла. Бережно положили на носилки, поставили на бронетягач, по-братски распрощались, потом, как узнали, - навсегда.

Этот бой был подробно описан в журнале боевых действий полка, в полковом архиве сохранился снимок остова нашей самоходки. За спасение экипажа Каспар Худайбердыев был награждён орденом.

Дождавшись темноты, все трое, отдохнув на земле, с трудом поднялись и пошли. Только тут понял, какая она коварная - контузия. Бебухи отбил, никак к памяти не приду, усиливается боль в груди, мутит, дрожь в мышцах, шум-гам в голове, ослаб слух, язык не мой, не подчиняется.

Потом узнал, что врач полка капитан Метёлкина диагностировала перелом шеек двух рёбер, повреждение шейных позвонков, трещину в грудной кости, многое другое.

Доплелись до командного пункта, оттуда "Виллисом" в Благовещенскую, в тыл полка. Радовались, что остались живы, не чаяли, что война будет безжалостна, придётся ещё много раз смотреть смерти в глаза. Не догадывались, что Святкина судьба скрутила в бараний рог, не выпрямиться, не стать строевым.

Он не был ранен, а пострадал больше всех, руки и ноги стали дрожать, к службе не пригоден, демобилизовали. Не знал, что вскорости сгорят в самоходках железные воины Шустеров и Худайбердыев, о себе тоже не думал. Понимал, что до конца войны не дожить, рано или поздно, так или иначе, и по мне она пройдётся.

До сих пор эти трещины-переломы дают о себе знать, боль не проходит, а с годами всё больше и больше усиливается, ранения и контузии всё чаще напоминают, мучают.

Говорят, в тылу было трудно - согласен. Считают, что медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют - тоже правильно. Не могу принять, что жизнь воина на передовой можно сравнить с трудом человека в тылу, ибо это труд в поте, в крови, при высочайшем напряжении и... в страхе.Кто над этим глумится, тот ничего не знает о войне.

Страх пронизывает всю жизнь на передовой, подавляется лишь приверженностью делу защиты Родины, чувством собственного достоинства, гордостью, честолюбием (любовью к чести!), нетерпимостью позора, трусости, ответственностью перед судом и трибуналом, для многих - боязнью расстрела, прямым уничтожением за трусость.

К. Симонов писал: "Лейтенантская жизнь в дни наступления недолгая - в среднем от ввода в бой и до ранения или смерти девять суток на брата". Так было. Вот и равняй труд лейтенанта с трудом самой уважаемой медицинской сестры в Ташкенте! Об этом надо чаще напоминать не в меру ретивым администраторам из тыловиков." - из воспоминаний комбатареи Су-76 1448-го САПа РГК лейтенанта А.Т.Дронова.

всё..

источник https://oper-1974.livejournal.com/950454.html

Ещё одно моё увлечение-вышивка.

Пока за что то глобальное боюсь браться, поэтому вышиваю миниатюры.

Как сделать цветы из гофробумаги? Очень часто слышу такой вопрос. Но чуть усложним сегодняшний мастер класс и сделаем цветы из гофробумаги с конфетами.

Складывая получившиеся сладкие украшения вместе, можно делать замечательные букеты из гофробумаги, которые очень кстати придутся по случаю женского праздника — 8 марта, или же послужат оригинальным презентом для любой женщины. И глаз радует, и вкусовые рецепторы.

Делать такие букеты совсем не сложно. Можно привлекать детей. Вам потребуется пара часов времени и следующие материалы:

1) гофрированная бумага разных цветов

2) шпажки или флористическая проволока

3) конфеты

4) горячий клей

5) нитки

6) коробка (можно заменить горшком)

7) наполнитель для горшка/коробки (губка или пенопласт)

Из гофрированной бумаги можно делать практически любые виды цветов. В своём букете я использовала розы и анемоны. В процессе мастер класса, поняла, что не хочу банальный букет, поэтому решила декорировать небольшую картонную коробку и разместить свои цветочки в ней. Что из этого получилось, ты узнаешь посмотрев моё новое видео. Приятного просмотра!