Еврейский мир

В Витебске, на родине "Старика Хоттабыча", отмечают два юбилея — 118-летие со дня рождения знаменитого земляка и 83-х  летие его сказки.

Лазарь Иосифович Гинзбург (именно такой была его настоящая фамилия) родился ровно 118 лет назад в белорусском городе Витебске, где, как известно, в ту пору на 17 церквей приходилась 51 синагога.

Семья его мало чем отличалась от сотен других еврейских семей этого дореволюционного местечка – большая (Лазарь был старшим из пятерых детей Иосифа Файвелевича и Ханы Лазаревны) и очень бедная.

Мать занималась скромным бытом, отец за копейки перегонял плоты по Западной Двине. Правда, вскоре отец Лазаря решает что-то срочно менять и перевозит семью в город покрупнее – Минск, где, заняв у всех денег, открывает скобяную лавчонку.

Лазаря отправляют в хедер – еврейскую религиозную начальную школу, но позже переводят в обычную школу, закончит которую он аккурат в разгар Гражданской войны. 16-летний подросток отправляется на фронт и, несмотря на скобяную лавчонку отца, чувствует себя, конечно, потомственным голодранцем, поэтому примыкает к отрядам красных.

Отлично зарекомендовав себя в боях, Лазарь уже через год получает партийный билет, а следом и первое по-настоящему серьезное партийное задание – создать разветвленную сеть комсомола в Белоруссии.

Он становится одним из главных руководителей белорусского комсомола, а параллельно посвящает себя духовным исканиям. Полюбив в окопах Гражданской войны больше всего два занятия – петь и писать стихи, он пробует себя и в том, и в другом. Поступает в Минскую консерваторию, но через год бросает, не в силах осилить музыкальную теорию.

Кроме того, пишет заметки и стихи в местные газеты. В одной из командировок в качестве «рабочего корреспондента» в Ростове он встречается с Владимиром Маяковским и показывает ему свои первые поэтические опусы.

И даже удостаивается похвалы, хотя в дальнейшем будет весьма скромно говорить о себе как о поэте: «У меня действительно имеется немалая заслуга перед отечественной литературой – я вовремя и навеки в какой-то момент перестал писать стихи».

В 1924 году Лазарь переезжает в Москву, сразу начинает посещать литературную студию Валерия Брюсова, пишет под его руководством цикл «Обидные сказки», начинает дружить с Юрием Олешей, Михаилом Зощенко и многими другими молодыми писателями Союза.

А параллельно приобретает «полезную» профессию – заканчивает отделение политэкономии в Институте народного хозяйства имени Карла Маркса в Москве. После этого он почти пять лет служит в Красной армии, но возвращается в Москву, в том числе и потому, что решает перевезти сюда семью.

К его удивлению, отец быстро находит себя в столице – становится самым грамотным наборщиком в газете «Известия».

Чтобы не отставать от отца, Лазарь тоже устраивается работать в газету «За индустриализацию», но корреспондентом.

Отсюда его направляют учиться в Институт красной профессуры, где он пишет диссертацию, но не заканчивает, потому что «призывается» в центральную газету страны «Правда».

С 1932 года в издательстве «Правда» начинает выпускаться сатирический журнал «Крокодил», и Гинзбург довольно быстро занимает ответственный пост заместителя главного редактора.

Правда, с этого поста и начинаются проблемы Гинзбурга. В его доме время от времени проходят «профилактические» обыски, и он на всякий случай берет себе псевдоним – «Лагин».

Впоследствии кто-то объяснит его просто как сложение частей имени и фамилии – ЛАзарь ГИНзбург, но кто-то увидит в этом возраст писателя, написанный на иврите. Дескать, в 1936 году, когда Гинзбург взял псевдоним, ему было 33 года. В сокращении на иврите 30 – это буква «ламед», три – буква «гимель», читается как лаг, значит, отсюда и Лагин.

Как бы то ни было, ни псевдоним, ни вступление Лагина в Союз писателей СССР особо его не спасают. Ситуация накаляется, когда арестовывают непосредственного начальника Гинзбурга – возглавлявшего тогда «Крокодил» Михаила Кольцова.

Над Гинзбургом тоже в одночасье нависает угроза ареста, от которого его спасает Александр Фадеев, «внезапно» решивший в один день отправить своего корреспондента в длительную командировку на полярный архипелаг Шпицберген.

Именно здесь у Лагина рождается идея сказки о старике Хоттабыче, которую в наши дни знают буквально все. Юный пионер Волька Костыльков вылавливает из Москвы-реки старинный кувшин, открывает его и выпускает наружу джинна, которому три с половиной тысячи лет. И приключения начинаются.

Впервые сказочная повесть Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч» была опубликована в 1938 году в газете «Пионерская правда». Повесть публиковалась по частям из номера в номер, а в виде книги была издана только через два года.

В 1953 и 1955 годах книгу переиздавали, но уже в отредактированном под новые реалии виде. Сам Лагин редактировать сказку отказался, и «Старика Хоттабыча» без его участия переделали под требования нового времени и идеологического отдела ЦК, которому были нужны «актуальные акценты и правильные персонажи».

Фильм про приключения джинна Хоттабыча и пионера Вольки Костылькова был снят в 1956 году и представлял собой сильно сокращённую вторую версию книги с некоторыми сюжетными изменениями.

Старик Хоттабыч – персонаж противоречивый. Называет себя мусульманином, хотя в момент заточения его в кувшин такой религии не было и в помине, выглядит поначалу тоже вполне по-арабски – в шелковой чалме, кафтане, шароварах и «необыкновенно вычурных сафьяновых туфлях».

Но впоследствии Волька переодевает его, и Хоттабыч становится очень похож на обычного еврейского дедушку с этой своей белоснежной длинной бородой да «в новой пиджачной паре из белого полотна».

На картинках, иллюстрирующих первое издание «Старика Хоттабыча», которое увидело свет в 1938 году, он уже действительно через несколько страниц текста больше похож не на восточного волшебника, а на карикатурно изображенного хасида из Витебска. А уж когда дело доходит до первого магического заклинания, тут и вовсе всё становится ясно.

В оригинальной книге у Вольки Костылькова было два друга — Женя Богорад и Серёжа Кружкин. Отец Серёжи был сотрудником НИИ овцеводства, а сам Серёжа однажды по воле Хоттабыча превратился в барана вместе со всеми работниками и посетителями парикмахерской, где посмеялись над бородатым Волькой.

Из издания 1955 года Серёжа исчез, правда, по художественным соображениям — в сюжете ему уделялось мало внимания, в основном, он терялся на фоне своих друзей. Серёжа был вычеркнут вместе со всей главой про приключения в парикмахерской.

В фильме Волька вообще не обрастал бородой для похода на сеанс 16+, а его друг Женя был отправлен Хоттабычем в Индию не после встречи в кинотеатре, а сразу после того, как отругал Вольку за провал на экзамене.

В первой книге не было и учительницы географии Варвары Степановны, которой Хоттабыч сулил страшные кары за несданный Волькой экзамен, она появилась только во второй редакции и в фильме.

Вообще в фильме Хоттабыч был гораздо спокойнее — в печатном виде он то и дело угрожал расправой Волькиным обидчикам, обещая превратить их в «ослов, на которых возят воду», в «бездомных собак, покрытых коростой», в «самых отвратительных и мерзких жаб», «облезлую крысу»," рыжего таракана, трусливо таящегося в щелях хибарки последнего нищего", в пыль, в грязную тряпку и во многое другое. И иногда слова Хоттабыча на расходились с делом…

В второй редакции появился противный Гога Пилюкин. За любовь к сплетням, дразнилкам и вранью Хоттабыч наказал Гогу: он начинал лаять, как только задумывал сказать гадость. В книге колдовство джинна разгадал старый доктор, в фильме Хоттабыч расколдовал мальчика сам, строго наказав ему больше никогда не сплетничать и не ябедничать.

Обычный мальчик Волька Костыльков из оригинальной книги и после переработки издания стал кристально честным, политически подкованным и идеологически правильным пионером. Если в 1938 году он радуется возможности сдать экзамен по географии с подсказками Хоттабыча, то в 1955 году говорит, что советские пионеры против подсказок и более того — организованно с ними борются.

Когда Хоттабыч дарит Вольке целый караван верблюдов, груженный драгоценностями, то предлагает эти деньги пустить в рост или открыть свое дело. И если в первой книге Волька просто смеется над предложением и говорит, что торговлей занимается государство, а ростовщиков давно нет, то во второй читает гневную обличительную речь про «эксплуататоров, кровососов и паразитов», а в фильме заявляет, что «лучше смерть, чем стать спекулянтом», и ему не нужны деньги и власть «как какому-нибудь капиталисту»…

Судьба этого каравана в каждом произведении была своя: в обеих книгах Волька делает анонимный подарок Госбанку, только во второй редакции подарок после этого исчезает, и Хоттабыч целиком стирает у всех из памяти историю с караваном. В фильме караван привез не золото, а пряности, которые Волька собрался передать в гастроном, но обиженный Хоттабыч просто растворил караван в воздухе.

Не только идеология, но и политика вмешалась в сюжет «Старика Хоттабыча». В 50-е годы шла холодная война, изменившая отношения многих стран. В 1938 году вызволенный из Индии Женя Богорад рассказывает Вольке о своих приключениях на чайной плантации, и автор подчёркивает, что юный пионер вёл себя в условиях жёсткой эксплуатации весьма достойно.

К 50-м годам у СССР и Индии сложился крепкий дипломатический союз, поэтому во второй книге и фильме советского пионера Женю индусы встретили с восторгом и почестями. А вот с Китаем отношения, наоборот, испортились, поэтому в книге и фильме китайского фокусника Мея Ланьчжи на арене цирка заменил Афанасий Сидорелли.

Книга имела бешеный успех. Ее издавали миллионными тиражами, переводили на английский, немецкий, китайский и многие другие языки. Правда, в послевоенное время Лагина оригинальную редакцию попросили переделать, добавить побольше «борьбы с космополитизмом».

Добавляя, Лагин заработал себе инфаркт, но в 1953 году все-таки сдал собственноручно исправленный вариант, где уже были выпады в адрес империализма, США, постколониальных властей Индии и многое другое.

И не было, кстати, никакого еврейского «заклинания». Стоит сказать, что семья Лагина отрицает его причастность к более «политичным» и «идеологизированным» версиям книги, однако доказательств этому нет.

Впоследствии Лагин напишет на идише книгу своих фронтовых заметок – «Мои друзья бойцы-черноморцы», поскольку всю войну прослужит в Черноморском флоте. Будут у него и другие произведения – фантастические и, по оценкам его коллег по литературному цеху, максимально сильные и талантливые.

«Патент АВ» – политический памфлет, имеющий ярко выраженную антикапиталистическую и антимилитаристскую направленность, такой же по идеям «Остров разочарования». В этих книгах есть город Бакбук (в переводе с иврита – «бутылка»), персонаж Эдуф (в переводе с иврита – «раб») и герой Цфардейа (в переводе – «лягушка»).

Тем не менее в памяти миллионов людей он остался все-таки как писатель одной-единственной книги – «Старика Хоттабыча».

«Мне всегда было жаль, что Лазарь стал как будто сам “рабом волшебной лампы”, где лампой была его книга.

Не побывали герои фильма и в Италии, в которой жили бедные, но честные рыбаки. В первой книге Италия страдала от безработицы под властью Бенито Муссолини, во второй — под властью капиталистов рабочие бастовали против иностранных военных баз.

Зато в фильме Волька, Хоттабыч и Женя по пути из Индии оказались в сочинском санатории им. Орджоникидзе и познакомились с отдыхающими передовиками производства, чего не было в оригинальной книге, но появилось во второй редакции.

В первой книге герои мирно долетели на ковре-самолёте до Москвы, а в отредактированной версии и в фильме часть пути была проделана на обычном самолете. Причём, в фильме Хоттабыч чуть не устроил авиакатастрофу, заглушив очень шумевшие двигатели самолёта.

В книгах он это проделал гораздо позже с ледоколом «Ладога», а в фильм путешествие друзей по Арктике вообще не вошло.

Не было в кино и сварливого брата Хоттабыча — Омара Юсуфа, улетевшего на Луну, но застрявшего на орбите Земли. Во второй версии книги была добавлена глава про попытку спасения Хоттабычем этого необычного спутника.

Обе версии книги заканчиваются одинаково: Хоттабыч увлекается радио, мечтает устроиться радистом на какую-нибудь полярную станцию, а заодно изучает теорию радиотехники. Финал фильма совсем другой: после волшебных фокусов в цирке Хоттабычу поступает предложение стать штатным цирковым фокусником, которое джинн с радостью принимает.

Осталось добавить, что в последнее время сказка «Старик Хоттабыч» публикуется в оригинальной версии 1938 года, так как из-за отсутствия идеологии современным детям она понятнее и ближе.

Имя при рождении Лазарь Иосифович Гинзбург

Псевдонимы Лагин

Дата рождения 21 ноября (4 декабря) 1903

Место рождения Витебск,

Российская империя

Дата смерти 16 июня 1979 (75 лет)

Место смерти Москва, СССР

Гражданство СССР

Род деятельности прозаик

Направление социалистический реализм, научная фантастика, детская литература, сатира

Жанр роман, повесть, памфлет

Язык произведений русский, идиш

Награды

Орден Отечественной войны II степени Орден Трудового Красного Знамени SU Medal For the Defence of Sevastopol ribbon.svg SU Medal For the Defence of Odessa ribbon.svg

Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»

В 2006 году вышел фильм про современного Хоттабыча, но с произведением Лазаря Лагина у него нет ничего общего, кроме имени главного героя.

Источник

Источник

Источник

Источник

джевиш ру

Трудно дать простое и внятное определение такой важной для советской поэзии фигуре, как Лиля Брик: обозначить ее как «писательницу» или «мемуаристку» — значит слишком сузить спектр ее влияния. Слишком примитивно было бы назвать ее женой Маяковского, тем более что официально женаты они никогда не были.

Тем не менее именно Лиле Брик мы обязаны лучшими произведениями Маяковского — поэмой «Про это» и эталоном любовной лирики XX века «Лиличка! Вместо письма».

11 ноября, исполнилось 130 лет со дня рождения одной из самых необычных героинь отечественной культуры ХХ столетия.

Инициалы Лили Юрьевны Брик – «Л.Ю.Б.» – складывались на кольце Владимира Маяковского в бесконечное «люблюблю». Она была его музой, возлюбленной, огромным счастьем и самой большой в жизни трагедией.

До сих пор считается, что именно Лиля Брик подняла Маяковского на вершину славы и добилась его посмертного признания. Однако кому принадлежало ее сердце, понять до сих пор не может никто.

Лиле Брик, в девичестве Каган, кажется, с рождения была уготована роль музы. Её и назвали в честь возлюбленной Гёте – Лили Шенеман. С будущим мужем она познакомилась в 13 лет в той же гимназии, куда 17-летний Осип Брик пришел преподавать политэкономию.

Не красавица в привычном смысле слова, но остроумная и обаятельная Лиля блистала преимущественно в мужском обществе, кружа голову то одному, то другому. Но с июля 1915 года в ее жизни появился тогда еще неизвестный молодой поэт Маяковский. Вскоре на дверях московской квартиры Бриков появилась табличка: "Брики. Маяковский".

Беседуя с начинающим поэтом Андреем Вознесенским, Лиля в минуту какой-то особой откровенности призналась ему: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал». «После такого признания, – писал Вознесенский, – я полгода не мог приходить к ней в дом. Она казалась мне монстром.

Но Маяковский любил такую, с хлыстом. Значит, она – святая!»

В реальности Лилю, при всех ее талантах и женском обаянии, едва ли можно назвать святой. Она приняла Октябрьский переворот не только за великую социальную революцию, но и за революцию личностных отношений.

И следом попыталась расторгнуть путы той морали, которую называли иногда буржуазной, иногда обывательской.

В те дни знаменитая Александра Коллонтай, присоединившись к движению «Долой стыд!», вышагивала голой, даже будучи первой в мире женщиной-министром, комиссаром государственного призрения (в РСФСР ведомство отвечало за социальное обеспечение. – Прим. ред.).

Идеолог свободной любви Александра Коллонтай | Фото: historytime.ru

Движение «Долой стыд!» привело и к росту числа «натуристов» (нудистов). Иностранные корреспонденты, работавшие в начале 1930-х гг. в Москве, оставили об этом письменные свидетельства. Американский журналист Кникерборгер говорил, что натуристы в СССР исчисляются тысячами. А бельгийский консул Жозеф Дуйе вспоминал: «В 1925 году при покровительстве советского правительства образовалось общество «Долой стыд!». Для пропаганды некоторые члены этого эксцентричного общества были посланы в поездки: в Харьков, Ростов, Минеральные Воды и так далее. Я видел их в костюме Адама и Евы в Ростове».

Достать снимки, протоколы и документы об обществе «Долой стыд!» труднее, чем какие-то документы НКВД. Фотографии демонстраций на Красной площади, – а их несколько десятков, – они так упрятаны в архивы партии, что до них трудно докопаться, некоторые вывезены за рубеж».

В 1920-х гг. советских граждан призывали вступить в общество *Долой стыд!*

Лиля Юрьевна, обладая безукоризненным вкусом, несла прогрессивные идеи куда как более утонченно

Брик, по словам ее биографа Аркадия Ваксберга, не была красивой. Маленького роста, худенькая, сутулая, с огромными глазами, она казалась совсем подростком. Однако было в ней что-то особенное, женственное, что так притягивало мужчин и заставляло тех восхищаться этой удивительной женщиной.

Лиля это прекрасно осознавала и использовала свои чары при встрече с каждым понравившимся ей мужчиной.

Она появилась на свет в 1891 году в семье преуспевающего московского адвоката Юрия (Ури) Кагана. До революции адвокат Каган занимался всем понемногу, но в основном так называемым «еврейским вопросом». В те времена он в первую очередь сводился к вопросу о жизни евреев за пределами черты оседлости, и Каган выступал в роли борца за права евреев. Он не пожелал менять иудаизм на православие ради успешной адвокатской карьеры и, по выражению Ваксберга, «добился всего, сумев одолеть все барьеры, которые российский закон воздвиг для иноверцев».

Однако сомнительно, что Лиля или ее сестра Эльза Триоле, ставшая известной французской писательницей, идентифицировали себя с евреями и еврейской культурой.

В раннебольшевистскую эпоху традиционная культура любого народа считалась чем-то отжившим, старомодным и даже антиреволюционным. Не получившая традиционного еврейского воспитания, Лиля, вероятно, ощущала себя не еврейкой, а человеком «большой европейской культуры».

Однако о ее происхождении помнили многие, в том числе, кстати, и Маяковский. Он как-то даже привлек ее вместе с Осей к созданию пропагандистского фильма «Евреи на земле» с целью «зазвать евреев крестьянствовать на крымских просторах».

Впервые увидев Лилю, Маяковский безумно влюбился в нее – сразу и навсегда.

Она вспоминала: «Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально. Меня пугала его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Когда мы познакомились, он сразу бросился бешено за мною ухаживать, а вокруг ходили мрачные мои поклонники. Я помню, он сказал: “Господи, как мне нравится, когда мучаются, ревнуют...”»

Это была странная семейка. Заглянуть за порог их спальни стремились многие. Всю жизнь их окружали липкие сплетни. Но ситуацию, шокировавшую мещан и обывателей, Лиля Брик обыграла со свойственной ей непосредственностью. В те времена свободных нравов и любовных теорий никаких объяснений и не требовалось.

Позже, когда коммунистическая мораль и людское любопытство доконали даже невозмутимую Лилю, она сформулировала всё просто: мы дружили. «Лиля любила только Осипа, который ее не любил; Маяковский – только Лилю, которая, увы, не любила его; и наконец, все трое не могли жить друг без друга», – писал Василий Катанян, сын последнего мужа Лили.

Много лет спустя, уже в 70-х, в одной из московских школ была устроена встреча учеников с Лилей Юрьевной, которая и в преклонном возрасте вызывала просто-таки магический интерес к своей персоне. На том вечере Лилю прямо спросили о ее семейной жизни во времена Маяковского.

Как вспоминает присутствовавший там журналист Захар Гельман, высокая девочка в пионерском галстуке поставила вопрос «ребром»: можно ли считать, что она, Лиля Юрьевна, ее возлюбленный Маяковский и официальный муж, литературный критик Осип Максимович Брик, составляли «шведскую семью»?

Лиля Юрьевна ответила мгновенно и безапелляционно: «Конечно, нет! Ни о какой “шведской семье” и речи быть не может…» «Помнится, – пишет Гельман, – что она упирала на то, что у нее, Володи и Осипа было духовное единство, и в этом смысле они составляли семью. Но что такое «духовная семья»? Ведь в ней могут проживать не только единицы, но десятки, сотни, а то и миллионы людей». Так что союз Лили и Оси Брик с Маяковском практически прообраз советской семьи народов.

Предсмертное письмо, помеченное 12 апреля 1930 года, Маяковский пишет именно Лиле Брик.

В нем он просит любить его, называет ее среди членов своей семьи и передает ей все свои стихи и архивы. Это был щедрый дар – наследница всех авторских прав Маяковского стала одной из самых состоятельных женщин СССР.

Правда, не сразу. После смерти Маяковского сочинения его выходили маленькими тиражами, чтение его стихов с эстрады не поощрялось. Лиля, не видя другого выхода, обратилась в 1935 году с письмом к Сталину, в котором призывала не забывать великого певца революции и поэта нового времени.

Ответ не заставил себя ждать: «Т. Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и к его произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны».

Так началось посмертное признание Маяковского. В квартире поэта в Лубянском проезде был открыт музей, сочинения выходили огромными тиражами, Маяковский был официально объявлен главным поэтом советской литературы.

Несмотря на установившееся в обществе мнение, что Лиля Брик без ума от своего мужа Осипа, вскоре после смерти Маяковского она разводится с ним и выходит замуж за красного командира Виталия Примакова.

В 37-м году Примаков вместе с Тухачевским, Якиром, Уборевичем был обвинен в троцкистском заговоре и расстрелян.

Лиля тут же выходит замуж за литературоведа Василия Катаняна, занимавшегося творчеством Маяковского.

Тогда же она начинает заниматься переводами, литературоведением (писала, например, о творчестве Достоевского), скульптурой (ее бюсты Маяковского, Брика, Катаняна хранятся в частных коллекциях), а в 60-х годах ее дом на Кутузовском проспекте превращается в заметный центр неофициальной культурной жизни.

В отличие от многих, для нее также никогда не существовало и «железного занавеса»: она часто путешествовала по Европе, подолгу жила в Париже у сестры, которая была женой писателя-коммуниста Луи Арагона, но всегда возвращалась в Москву.

В июле 1978 года в возрасте 86 лет Лиля Брик поскользнулась у себя дома, упала и сломала шейку бедра. В ее возрасте такой диагноз обрекал на неподвижность. Но позволить себе быть кому-то в тягость она не могла. 4 августа 1978 года на даче в Переделкино Лиля Брик покончила с собой, приняв огромную дозу снотворного.

«Приснился сон – я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: “Всё равно ты то же самое сделаешь”», – писала Брик через два месяца после самоубийства Маяковского, и ее сон оказался пророческим.

Прах любимой женщины Маяковского, согласно ее завещанию, был развеян в Подмосковье, где-то под Звенигородом. На том месте установили камень с надписью: «Л. Ю. Б.», а далее для непосвященных – Лиля Юрьевна Брик.

Источник

Источник

Источник

джевиш ру

Leica I, 1:2,5 (1930)

Изобрел “лейку” замечательный человек”, выдающий инженер-оптик по имени Эрнст Лейц II (Ernst Leitz II), возглавлявший концерн “E. Leitz AG”. Он сконструировал самый популярный немецкий фотоаппарат, чья эмблема была известна во всем мире.

Его отец Эрнст Лейтц I еще в 1870-х наладил серийное производство микроскопов, до того собираемых вручную. Позже к продукции Leitz добавились бинокли и первые кинопроекторы.

К 1910 году компания со штаб-квартирой в старинном Вецларе производила по девять тысяч микроскопов в год.

В 1906-м Эрнст II стал полноправным партнером отца. Их объединяли не только семейные узы и общий бизнес, но и необычное для той эпохи отношение к персоналу.

Они ввели восьмичасовой рабочий день за 12 лет до того, как это было предписано законом. Всем работникам – а штат Leitz превышал тысячу человек – полагалась пенсия, оплаченный отпуск по болезни и медицинская страховка: о таком социальном пакете в начале XX века можно было лишь мечтать.

Изображение: Эрнст Лейтц I и II

Политические взгляды младшего Эрнста были соответствующими – в 1918-м он стал одним из основателей леволиберальной Немецкой Демократической партии (DDP), входившей почти во все правительства Веймарской республики.

Электоральную базу партии составлял образованный средний класс, государственные чиновники, предприниматели и либерально ориентированные евреи.

С 1920 года, после смерти отца, Лейтц II не только возглавлял семейный бизнес, но и был членом городского совета от DDP, а также баллотировался в рейхстаг от родной партии.

Поднимавших голову нацистов Эрнст ненавидел, развлекался тем, что мог появиться на митинге НСДАП и публично назвать его участников «коричневыми обезьянами». Это было рискованно, но Эрнст во всем шел ва-банк.

Так, в 1924-м, несмотря на скепсис многочисленных экспертов, он запустил в производство 35-миллиметровую компактную камеру – знаменитую Leica. Небольшой и удобный фотоаппарат, позволявший делать 36 снимков, произвел революцию, придя на смену громоздким студийным камерам. Так родился динамичный газетный фоторепортаж, а формат Leica задал новый мировой тренд.

Это была не первая 35 миллиметровая камера, но она очень скоро стала самой лучшей и самой популярной. Весь остов был металлическим, объектив был снабжен как фокусирующими линзами, так и перемещаемым затвором, что выгодно отличало этот фотоаппарат от громоздких “кодаков”, и сделало его предметом вожделения не только для любителей, но и для профессионалов. “Лейки” стали “камерами 1930-ых годов”.

В 1930-х производство камер и фотооборудования стало основным источником дохода Leitz, хотя компания все еще выпускала свои знаменитые микроскопы и охотничьи прицелы. К этому времени владелец популярного бренда превратился в крайне неудобную для нацистов фигуру.

Рассчитывать на лояльность старого либерала не приходилось, но и вынуждать его уйти из бизнеса никто не решался.

При всей шаткости своего положения Эрнст не мог не откликнуться на призывы еврейских друзей о помощи. После принятия Нюрнбергских законов эта помощь заключалась в одном – содействии в скорейшей эмиграции из Германии.

Так начиналась операция, полвека спустя названная историками Leica Freedom Train – «Поезд свободы Leica».

Эрнст Лейтц II отправлял своих еврейских сотрудников, членов их семей, а иногда и друзей, не имеющих никакого отношения к Leitz, на «работу» в зарубежные филиалы – главным образом в США, где еще в 1892-м открылось представительство компании.

Каждые несколько недель к пирсу Нью-Йорка причаливал трансатлантический лайнер «Бремен» с очередной партией «командированных». Отсюда их доставляли в центральный офис на Пятой авеню, выдавали стипендию за три месяца и дарили каждому вновь прибывшему по новому фотоаппарату, который в случае необходимости можно было хорошо продать.

После этого менеджеры помогали евреям в поисках жилья и работы. Если трудоустроить новые кадры сразу не удавалось – некоторые эмигранты, например, не говорили по-английски, – Эрнст Лейтц II финансово поддерживал беженцев еще несколько месяцев. В итоге каждому нашли занятие: одни стали техниками по ремонту фотоаппаратуры, другие продавцами, третьи маркетологами, а кто-то даже стал писать обзоры для специализированных журналов по фотографии.

После Хрустальной ночи в ноябре 1938-го Поезд свободы Leica развил предельную скорость. В те погромные дни бывший коллега по DDP Натан Розенталь рассказал Эрнсту о нападении на сына-школьника. Бизнесмен немедленно «нанял» юношу и оплатил командировку нового «сотрудника» в США.

Когда имущество торговца зерном Розенталя ариизировали, Лейтц II арендовал его совершенно бесполезные склады по рыночной цене. Аналогичным образом – вероятно, даже по завышенной стоимости – он приобрел дом врача-еврея Аарона Штрауса. Более того, промышленник организовал переезд Штраусов в США, где они получили нелегально переведенные им деньги за свой дом.

Операция продолжалась на пике возможностей до самого начала Второй мировой, когда границы страны наглухо закрылись. По официальным данным, Эрнст Лейтц II помог бежать 86 соотечественникам, но некоторые говорят о 200 «пассажирах» его поезда, благополучно добравшихся до места назначения.

Догадывались ли об этом в Берлине? Несомненно, но слишком дорожили Ernst Leitz GmbH – как витриной достижений рейха и поставщиком дальномеров и оптики для вермахта. К тому же нацисты нуждались в твердой валюте, и отчисления от продаж Leica в Америке заставляли чиновников закрывать глаза на «странности» в кадровой политике компании.

Впрочем, система давала осечки. Так, в 1938-м директор по продажам Leitz-Werke Альфред Терк был арестован за отправку рекомендательных писем для еврейских эмигрантов в нью-йоркский филиал фирмы.

Эрнст укатил в Берлин, где встретился со старым другом в Министерстве экономики – в итоге Терка освободили при условии немедленного увольнения из Leitz. Шеф на это пошел, но продолжил выплачивать зарплату своему директору в виде «пенсии», а после войны вновь принял его на работу.

Когда выезд из рейха стал невозможен, Лейтц помог примерно 20 землякам в родном Вецларе.

Здесь его авторитет был практически безграничен. В 1933-м, когда в местной тюрьме появились первые политзаключенные, он пригрозил «отцам города» прийти с толпой своих сотрудников и освободить узников. И в мэрии отступили. Гауляйтер провинции Гессен-Нассау Якоб Шпренгер ненавидел старика и называл его не иначе как Красный Лейтц.

Самым тяжелым испытанием для Эрнста стал арест дочери в сентябре 1942-го. Д-р права Элси Лейтц – одна из образованнейших женщин своего времени – дружила с Альбертом Швейцером и будущим канцлером Конрадом Аденауэром. Решение помочь знакомой еврейке перейти швейцарскую границу, снабдив картами и валютой, было для нее естественным.

Нарушительницу задержали и сгноили в концлагере, а Элси провела три месяца в гестапо. Отец перенес инсульт и был вынужден вступить в НСДАП, но полезные знакомства в Берлине и немалые деньги сделали свое дело – дочь освободили.

Ее едва не арестовали повторно за помощь украинским -остарбайтерам, работавшим на фабрике Leitz. Женщина носила им еду, одежду и даже достала радиоприемник. Но когда во время авианалетов Лейтцы хотели перевести 700 украинок в бомбоубежище при заводе, власти не позволили это сделать.

За семьей присматривали: каждое слово могло дорого обойтись хозяевам и их гостям. Как-то в декабре 1943-го сотрудник компании Карл Хорн обронил в доме Лейтца, мол, война проиграна.

Две домработницы – по совместительству информаторы гестапо – тут же доложили об инциденте, и болтливого Карла арестовали. Эрнста вызвали в суд в качестве свидетеля, где он просто солгал, заявив, что обвиняемый никогда ничего подобного не произносил. Формальности были соблюдены, в конце концов, сам Йозеф Геббельс назвал Ernst Leitz GmbH образцовой немецкой компанией, так почему надо верить прислуге, а не уважаемому бизнесмену? Хорна освободили.

После войны Эрнст узнал, что нацисты планировали ликвидировать его вместе с семьей после окончательной победы на всех фронтах. Но не раньше. Никто не режет курицу, несущую золотые яйца.

В 1949-м промышленника признали почетным гражданином Вецлара, а в 1952-м удостоили Большого креста за заслуги перед Федеративной Республикой. Элси тоже получила множество наград и премий, в основном за усилия по франко-германскому примирению. Спасение евреев в семье не обсуждали.

Патриарх умер в 1956-м, но его скромность и смирение передались детям. Когда в 1967-м бывший сотрудник Leitz Норман Липман захотел опубликовать в Reader's Digest свои воспоминания о спасении в американском офисе компании, младший сын Эрнста запретил это делать, пока живы члены семьи – непосредственные участники тех событий.

Лишь в 1987 году, когда дети Лейтца II отошли в мир иной, вышла небольшая статья о Поезде свободы Leica.

Если бы не раввин Фрэнк Смит, посвятивший 15 лет детальному изучению этой истории, семья Лейтц так и осталась бы в памяти потомков исключительно благодаря культовой фотокамере.

Возможно, Эрнст стыдился своего относительного благополучия при режиме, который истово ненавидел, но с которым сотрудничал ради сохранения семейной компании. Вступление в НСДАП под угрозой национализации Leitz, использование остарбайтеров, хоть и при безупречном к ним отношении – с этим нелегко было жить. В 1988 году против фирмы был подан иск за использование рабского труда, и вместе с другими немецкими компаниями она внесла взнос в компенсационный фонд

И все же Эрнсту Лейтцу II воздали должное за его поезд свободы, сохранивший жизнь десяткам, а то и сотням соотечественников-евреев. В 2007 году он был посмертно удостоен премии Антидиффамационной лиги (ADL) Courage to Care Award, которую вручили его внучке, известной актрисе Корнелии Кун-Лейтц.

Воспоминания Сай Фрумкин

Mой отец очень любил свой фотоаппарат, который он называл “лейка”. На самом деле его фотокамера не была настоящей “лейкой”, сделанной в Германии на гигантском заводе по производству оптики “Leitz AG”. Однако это была точная копия, подделка высокого качества, сделанная в Советском Союзе на оптическом комбинате имени Дзержинского, находящегося тогда в ведении НКВД. Вместо гордой надписи “лейка” изящной готической вязью, на папином фотоаппарате было выгравировано по-русски: “НКВД—ФЭД” (инициалы Ф.Э. Дзержинского — основателя советской тайной полиции). Тем не менее я помню, как мой отец лелеял свою камеру, как он ею гордился, потому что ни настоящих, ни даже таких поддельных в довоенной Литве практически не было.

Что касается знаменитого бренда, то в 1986-м он официально изменил название на Leica и до сих пор едва ли не ежегодно представляет новые модели профессиональных и весьма дорогих камер. Впрочем, им далеко до раритетной классики – самым дорогим фотоаппаратом в истории остается прототип первой Leica, выпущенный в 1923 году и проданный на аукционе за 2,95 миллиона долларов.

Современная "LEICA"

Источник

Источник

Источник

Источник

Источник
источник

Однополчане Ральфа Баера – американские разведчики, воевавшие в Европе с фашистами, вспоминали: этот еврейский парень на досуге развлекался следующим образом – брал немецкий миноискатель, разбирал его, паял какие-то радиоэлементы, и потом – раз! – из миноискателя получался радиоприемник.

Причем ловить этот приемник мог не только немецкую пропаганду – поймать ее было проще из-за близости нацистских радиоточек, – но и американские программы, пусть и с помехами. Другим увлечением Баера были учебники по алгебре. Пока разведчики резались в карты и слушали джаз через бывший миноискатель, Баер исписывал тетради формулами – и, по словам сослуживцев, приходил от их совершенства в полный восторг.

Ральф Баер родился в 1922 году в городке Родальбен в Германии. Его еврейской семье в последний момент удалось бежать от нацистов в США. Это случилось летом 1938 года – за три месяца до погрома, ставшего известным как Хрустальная ночь.

Ральфу было 16 лет. Он кое-как мог изъясняться по-английски и уже через неделю после прибытия в Америку нашел работу. Его взяли на фабрику по изготовлению футляров для маникюрных наборов. Парню показалось, что сшивать футляры по одному – это скучно. Он разобрал аппарат, на котором работал, а затем собрал снова – теперь тот мог делать по 5-6 футляров за раз.

Это была революция, подобная изобретению конвейера Генри Форда – увы, она осталась незамеченной. Баеру прибавили жалованья, но он сам уже горел другой идеей, так что вскоре уволился: в метро он увидел рекламу телевизоров и решил, что за этими машинами – будущее.

В конце 20-х телевизоры были громоздкими, при этом имели экран чуть больше почтовой марки – чтобы что-то увидеть, зрителю нужно было смотреть в трубу с линзой-увеличителем.

К концу 30-х диагональ экрана увеличили до 30–40 сантиметров: необходимость в «смотровой трубе» отпала.

До Второй мировой войны лидерами производства были Великобритания и США: до 1939 года в этих странах выпустили 19 000 и 7000 телевизоров. Эти аппараты и послужили для Ральфа Баера источником вдохновения. Он стал изучать книги по теме, а позже поступил и закончил один из институтов по специальности «радиотехника».

После войны Ральф продолжил учебу, а затем устроился инженером в военную компанию Loral Electronics, поставлявшую технологическое оборудование для нужд обороны США.

Именно здесь Ральфу впервые пришла идея использовать телевизор для игр. Он решил, что «можно подурачиться» и сделать из телевизора нечто большее, чем средство для «просмотра тупых программ».

«Тупые программы» – именно так он и сказал, когда много лет спустя давал интервью журналисту Тристану Доновану, автору книги об истории компьютерных игр. Из этих слов видно, что уже в конце 40-х Ральфа Баера постигло разочарование в телевидении как концепте.

Идея игровой приставки пришла к нему в 1961-м. Баер вспоминал, что сидел тогда на автобусной остановке в Нью-Йорке. Видение портативного аппарата для игр буквально снизошло к нему с неба – как и его цена. Ральф был уверен, что консоль должна стоить ровно 19 долларов 95 центов – и ни центом больше.

Со своей идеей он отправился к руководству – его выслушали, но посоветовали не тратить время на ерунду.

Однако, вместо того чтобы смириться с отказом, Баер поступил иначе.

Он оборудовал одну из складских комнат компании под кабинет, позвал двух инженеров – и продолжил трудиться над игровой консолью втайне от своих боссов.

В то время он уже был инженером компании Sanders, которая тоже имела отношение к военным разработкам. «Я пребывал в определенном противоречии с самим собой, – вспоминал он.

– Я ведь руководитель подразделения в крупной военной компании. При этом никто из руководства не знал, чем мы занимаемся в нашей “тайной” комнате прямо у них под носом. И если бы меня спросили, вожусь ли я все еще со своей ерундой, я бы улыбнулся и ничего не ответил».

Секретный кабинет Ральфа Баера обнаружили лишь несколько лет спустя – к тому времени проект игровой приставки был уже завершен. Консоль назвали просто – «Коричневая коробка», потому что она и впрямь напоминала коробку и была отделана под коричневый шпон.

После разоблачения Баеру могли грозить самые суровые меры – вплоть до обвинения в измене и шпионаже.

Однако он сумел так презентовать «коробку» начальству, что не только не лишился должности, но и получил под проект финансирование в размере около двух тысяч долларов.

Впрочем, военные и после этого не совсем понимали, что им делать с игровой приставкой. Ее попытались продать операторам кабельного телевидения, но дело не пошло. Баер вспоминал, что это было время, «когда все висело в воздухе, и никто не знал, что будет дальше».

Звездный час «коричневой коробки» пробил в 1971 году, когда ей заинтересовалась компания Magnavox, разработчик электронных товаров. Она купила лицензию и дала Баеру время на доработку. Годом позже приставка поступила в продажу. К тому времени «коробка» поменяла цвет на черно-белый и включала в себя двенадцать простых игр, в том числе имитацию тенниса.

Именно этой игрой впоследствии вдохновился Нолан Бушнелл, основатель легендарной компании Atari. На основе игры Баера там создали свой вариант компьютерного тенниса, который назвали Pong.

Это привело в итоге к обвинению в плагиате и многолетним судебным спорам между Atari и Magnavox. Российское издание РБК посчитало, что за свою историю Magnavox подавала в суд на разных плагиаторов не меньше 30 раз. На одних только компенсациях она заработала больше 100 миллионов долларов.

Ну, а тогда же консоль Ральфа Баера начала завоевывать мир. Приставка получила название Odyssey и на тот момент не могла воспроизводить звук.

Но это не помешало ей уже в первый год продаж «разойтись» количеством в 130 тысяч экземпляров. К 1975 году продажи держались на полумиллионе экземпляров.

Отдельной версией продавали консоль с другим изобретением Баера – «световым ружьем», устройством, которое позволяло игроку «стрелять» по фигурам в телевизоре. При этом все консоли поступали в продажу вместе с наборами игральных костей и карт.

Как позже скажет Байер: «Я смотрел на эту бумажную фигню, и понимал, что она вообще никому не нужна». Цена приставки тоже оказалась совсем не такой, как он представлял себе десять лет назад. Вместо 20 долларов Odissey стоил все сто.

Награды и премии:

Национальная медаль США в области технологий и инноваций, Медаль Эдисона и др.

Ральф Баер вышел на пенсию в 1987 году, но продолжил заниматься изобретениями. К концу жизни ему принадлежало около 150 патентов на электронные устройства самого разного толка – начиная от говорящих дверных ковриков и заканчивая системами слежения для подводных лодок.

Разработанная им игровая приставка Odissey стала прототипом для всех будущих консолей, включая популярные в 90-е Dendy, Sega и Nintendo.

За свои заслуги Ральф Баер получил прозвище «отца видеоигр». Он скончался в 2014 году в возрасте 92 лет в своем особняке в штате Вермонт, США.

В одном из последних интервью его спросили: каково вообще это было – работать на серьезную военную структуру, да еще в годы холодной войны, и изобретать втайне от нее компьютерные игры?

Ральф Баер, который и в 90 лет не растерял чувства юмора, ответил: «Знаете, по правде говоря, хех, помогла хуцпА, щепотка еврейской наглости».

Источник

Источник

Источник

джевиш ру

За свою долгую жизнь она удостаивалась множества народных званий. Ее называли «белой цыганкой» – за пронзительное и душевное исполнение цыганских романсов, мадам «вечный аншлаг» – за постоянную нехватку билетов на ее выступления, «королевой патефона» – за то, что романсы «Очи черные», «Саша» и «Только раз бывают в жизни встречи...» в ее исполнении звучали из каждого рупора.

«Харошей пэвицей» определил ее и Сталин, нередко слушавший ее пластинки и даже приглашавший в Кремль, но настоятельно рекомендовавший при этом исполнять «советские песни». Она же предпочитала не выступать десятилетиями, нежели «осоветчивать» свой классический репертуар.

Объяв своей жизнью три века, Изабелла Юрьева была признана «королевой русского романса». Она не только сохранила неизменным классический романс, но и донесла его и до нас, исполнила часть репертуара на концерте, посвященном ее столетию в 1999 году.

По существующей легенде, в момент ее рождения у проживавшего по соседству музыканта лопнула фортепианная струна, известившая миру о рождении великой певицы.

Беллочка Ливикова – а именно так звали будущую любимицу миллионов – родилась в Ростове в 1899 году в семье Даниила Григорьевича и Софьи Исааковны. Оба родителя работали в театре, а вот дети «болели» музыкой. «Родилась я в Ростове-на-Дону, – вспоминала Изабелла Даниловна. – Было нас четверо сестричек, все мы страстно любили с самого детства музыку, песни. Без устали пела я целыми днями».

По рассказам же родителей, еще в детстве подошедшая цыганка взяла руку Беллочки и нагадала про долгую жизнь, добавив: «Сама цыганкой станешь. Монисто золотое, бриллиантовые кольца наденешь, королевой назовут, на трон посадят. Жених по жизни на руках понесет».

Изабелла Юрьева В парке старинном Izabella Yurieva

Все это будет потом, а тогда, живя рядом с городским садом, девочка ждала каждого устраиваемого там по выходным концерта. Подойдя к забору огороженной сцены, она слушала исполняемые романсы и, глядя на певших под лучами прожекторов женщин, представляла себя на их месте, одаренную цветами и аплодисментами публики. Уже в 12 лет она твердо заявила родителям, что будет певицей. Выбор дочери для них не стал новостью – о ее таланте уже не один год говорили не только знакомые, но и профессиональные музыканты, в том числе преподаватели вокала старших дочерей. Музыкальная одаренность была чертой всех их детей, но, в отличие от старших, учиться музыке Белла категорически отказывалась. Ну а лелеявшие свою младшую дочь родители сильно не настаивали.

Ее первое выступление на сцене состоялось в 1917 году. Делясь воспоминаниями, певица рассказывала: «Как-то пришел к нам сосед-скрипач и говорит: уж больно хорошо поет ваша младшая дочь. И уговорил меня выступить в любительском концерте. Так в Ростове-на-Дону и состоялся мой первый выход на сцену». Публика приняла ее на ура, требуя на бис несколько раз, пока раскрасневшаяся от смущения девушка не сбежала домой. Рассказав о своем успехе родителям и в очередной раз услышав от них, что без учения стать профессиональной певицей невозможно, вместе с матерью Белла отправилась в Петербург поступать в консерваторию. На прослушивании она предстала перед известным композитором Алексеем Таскиным, аккомпанировавшим Федору Шаляпину и Анастасии Вяльцевой. «Когда я кончила петь, – вспоминала Изабелла Даниловна, – Таскин поблагодарил меня, а затем, улыбнувшись, сказал: “Услышав вас один лишь раз, могу утверждать: у вас прекрасный, природой поставленный голос. Вам не надо учиться – учение лишит вас индивидуальности”».

Вместе с ней Таскин разучил несколько романсов и организовал ей прослушивание у вершителей судеб музыкантов. «Я вышла на сцену в черном бархатном платье, – вспоминала Юрьева. – В зале сплошь директора кинотеатров и эстрадные администраторы. Пела строго и очень деликатно. Одну песню исполнила, вторую, третью. Слышу – захлопали. И давай наперебой приглашать: “Я беру ее”, “Нет, я беру ее”. Вдруг поднимается молодой интересный мужчина и, что называется, ставит точку: “Позвольте, я возьму ее к себе”. Это был Иосиф Аркадьевич Эпштейн – главный администратор театрального треста, мой будущий муж».

Их свадьба состоялась в 1925-м – к этому времени благодаря своему таланту и усилиям Эпштейна Юрьева была уже на вершине музыкального олимпа страны. Эпштейн был автором многих текстов ее шлягеров, которые подписывал псевдонимом Аркадьев: «Ласково взгляни», «Весенняя песенка», «Если можешь, прости» и другие. Причем любил и оберегал свою жену он так, что Юрьева – псевдоним тоже был придуман мужем – откровенно признавалась, что не знала даже, «что такое сходить за хлебом». Вместе он прожили счастливые 46 лет жизни, за которые, по словам Юрьевой, она ни разу не усомнилась в своем выборе. И это при том, что руку и сердце ей предлагали иностранные миллионеры, Самуил Маршак, Михаил Зощенко и многие другие представители светской богемы. Но взаимностью он отвечала лишь свои зрителям.

Зрителю «отдавалась» она полностью и без остатка. Много лет спустя, глядя на современную эстраду, она так и не поймет, как можно давать несколько концертов в день. Она считала это верхом неуважения к зрителю, для которого ты не выложил все свои силы за раз и позволил себе «быть невзыскательным в своем искусстве, выступать неровно, заведомо допускать послабления».

Не менее тепло, чем в Союзе, приняла Юрьеву и французская публика. Дело в том, что отправившись в свадебное путешествие в Париж, молодожены решили, что несколько концертов их отдыху не помешают. В итоге поездка затянулась почти на два года – после тех самых нескольких концертов французы буквально не выпускали Юрьеву из страны. Ей сулили сказочные богатства и главные роли в кино, но остаться в благополучной Франции молодые отказались. В Париже у них родился сын, вместе с которым в 1926 году они вернулись в Россию. Трагедией для родителей стало выявленное у сына серьезное заболевание сердца – прожив чуть более года, он умер. Детей у пары больше не было, и Изабелла Юрьева всецело отдала свою душу музыке.

Но к концу 20-х годов старинный русский романс был назван «цыганщиной», а затем и «буржуазным атавизмом». Исполнителям, желавшим остаться «под солнцем», требовалось нести в массы пролетарскую культуру и воспевать те же ценности, что воспевали лозунги партии. Юрьева отказалась. Тогда программы концертов стали составлять так, что перед выступлением Юрьевой шли номера с пародиями на романсы. Ее пение, по мнению организаторов, должно было быть продолжением хохота зала над пародиями, наглядным примером безвкусицы «ресторанного и чуждого советскому человеку стиля» и сопровождаться свистом публики. Пародии на романсы были порой настолько злы, что в ожидании номера Юрьева рыдала за сценой. Но как ни старались организаторы, каждое ее выступление сопровождалось не свистом, а аплодисментами зала стоя. Однако рецензенты все злее клеймили ее творчество, а ответственные за утверждение концертных программ все настойчивее пытались «осоветить» репертуар певицы.

В таких обстоятельствах Юрьева предпочла не выступать вовсе. Ее молчание длилось семь лет, пока в 37-м она не записала первую песню на пластинке. Называлась она «Ты помнишь наши встречи». Стоит сказать, что песня эта родилась благодаря Эпштейну, подарившему жене, да и, по сути, всему советскому народу русскую версию популярного зарубежного танго. Успех был ошеломительным. Юрьевой дали некоторое послабление и вновь, хоть и редко, стали включать в концертные туры. Зато когда началась война, она стала одной из самых желанных исполнительниц среди солдат. Она пела перед бойцами в разных госпиталях, дала концерт в едва освобожденном Сталинграде, не раз выступала на Карельском фронте. Стоило ей появиться на сцене, как слегка уставшие от патриотических песен бойцы тут же оживлялись, требуя «Падают листья», «Белая ночь», «В старом саду», «Если можешь, прости», «Саша» – этот репертуар был известен каждому из них.

В военные годы Юрьева вообще помогала всем, кому могла, и далеко не только песнями. Так, известна история, как она прислала посылку в Ташкент матери Андрея Миронова, известной актрисе Марии Мироновой. Андрей только-только переболел сложнейшей тропической дизентерией, но восстанавливался очень медленно – во многом потому, что питались все в городе скудно, нигде нельзя было найти никаких продуктов. А тут в посылке – манная крупа, сахарный песок, шоколад. Позже в фильме-концерте 1983 года Андрей Миронов поцелует руку Изабелле Юрьевой и произнесет: «Мне сказали, что благодаря вам я выжил!»

После войны вновь началась кампания по борьбе с «буржуазным и идейно непригодным жанром». И Изабелла Даниловна вновь отказалась петь рекомендуемые идеологами песни. Редкие выступления, отсутствие в теле- и радиоэфире в конечном счете привели к тому, что о певице незаслуженно забыли. Причем забыли настолько, что лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств в конце 70-х многие узнали, что она жива. Ее стали приглашать в телевизионные программы и телефильмы: «Я помню чудное мгновенье», «Я возвращаю ваш портрет». Несмотря на возраст, оказалось, что былая экспрессия и неповторимый тембр ее голоса никуда не исчезли. Все восхищались, но даже и не предполагали, что она споет еще и на своем столетнем юбилее. А она вышла и спела тогда на сцене Московского театра эстрады в 1999 году. Но это был ее последний выход на сцену. Встретив новое тысячелетие, Изабелла Юрьева ушла из жизни 20 января 2000 года в возрасте 101 года.

История

История

История

джевиш ру

На трибуну поднялась маленькая невзрачная женщина с пышущим ненавистью лицом – школьная учительница химии Клавдия Андреевна Круковская. Дело происходило летом 1971 года на заседании бюро райкома партии на юго-западе Москвы. На повестке дня была ситуация в знаменитой московской «Второй школе», в которой Круковская, собственно, и работала.

У партийных бонз уже несколько шкафов были завалены доносами на то, что там творилось – Круковская числилась автором большинства.

Творилось в школе по тем временам как минимум странное. Учитель истории Анатолий Якобсон рассказывал детям об истинной роли Льва Троцкого в Октябрьской революции, а на досуге выпускал первый в СССР правозащитный бюллетень «Хроника текущих событий». Математик Израиль Сивашинский вел кружок по изучению иврита и боролся за право репатриации в Израиль. Физик Наум Сигаловский слушал «Голос Америки». Тайно продолжал сотрудничать со школой профессор Евгений Дынкин, в 1967 году уволенный с мехмата за подписание письма в защиту диссидентов Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова, обвиненных в составлении и публикации за границей сборника «Белая книга» по делу Синявского и Даниэля.

Все эти люди – крупнейшие ученые своего времени – преподавали во «Второй школе» из идейных соображений, пытаясь своими руками создать уникальное явление в советском образовании. Их научные заслуги, впрочем, членов бюро райкома совсем не интересовали.

– При потворстве школьной администрации в школе творится невообразимое, – дрожащим голосом докладывала с трибуны Круковская.

– Засилье евреев! Гнилой дух! Отсутствие идеалов!

Круковская была хорошим учителем – других в этой школе не было. А то, что ее идеалы не совпадали с «отсутствующими идеалами» других преподавателей – так это было для школы нормой.

«Я никогда не подбирал людей, исходя из идеологических установок: для меня был важен только педагогический талант», – рассказывал впоследствии основатель и директор «Второй школы» Владимир Федорович Овчинников.

Он прекрасно знал, кто из учителей пишет доносы, и это никак не отражалось на его отношении к ним.

К трагедии, которая развернулась при пособничестве Круковской после того заседания бюро райкома, Овчинников был тоже готов. С поста директора школы его уволили, костяк учителей ушел в течение нескольких следующих месяцев. «Странно, что нам дали проработать целых 15 лет», – говорил Овчинников. Зла он ни на кого не держал.

Однако ученики осиротевшей школы были крайне злы и поклялись с тех пор везде оставлять в укромных местах заветный код: «Крука – сука».

«Каждый выпускник непременно расскажет вам, как он прочитал эти огненные слова, эти наши мене-текел-фарес не только в курилке МГУ или физтеха, в аудитории Гарварда или Кембриджа, но и в аэропортах Франкфурта, Тель-Авива, а то какого-нибудь и вовсе Буэнос-Айреса», – рассказывал выпускник 70-го года, писатель и общественный деятель Евгений Бунимович.

Воспитанники «Второй школы» действительно уже давно разбросаны по миру: кто-то преподает в именитых университетах, кто-то работает в ведущих глобальных компаниях.

«Второй школы», наверное, не было бы, если бы молодой партийный функционер Владимир Овчинников не влюбился.

Выпускник истфака пединститута, он попал по распределению в Калугу, год проработал там учителем истории, а потом начал стремительно расти по партийной линии: обком комсомола, затем переезд в Москву, в отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ.

Но в Калуге молодой человек попал в «нежелательное окружение». Там было много тех, кого сослали «за 101-й км», в том числе диссиденты, и молодой партийный функционер подружился с ними.

Подружился он и с Ириной Зельдич, дочерью репрессированного и расстрелянного врага народа. До расстрела отца Ирина жила и училась в Москве – ее школьной учительницей была та самая «Крука-сука».

Дружба с Ириной переросла в любовь, любовь – в брак. «За то, что я женился на дочери репрессированного, к тому же еврейке, из ЦК ВЛКСМ меня выгнали с треском», – рассказывал он позже.

Овчинников пошел работать в школу рабочей молодёжи. Это была школа № 48 на юго-западе Москвы. Вскоре его назначили директором обычной муниципальной школы-новостройки поблизости – осенью 1956 года туда должны были прийти первые ученики.

В старших классах тогда практиковали так называемое производственное обучение, и Овчинников – вместо того чтобы готовить токарей и швей-мотористок – договорился о такой практике с расположенным неподалеку Институтом точной механики и вычислительной техники.

Готовить предполагалось «радиомонтажников»: старшеклассники должны были паять платы для вычислительных машин, а заодно и работать на таких машинах, чтобы получить профессию «программист-оператор».

На эту перспективную специальность захотели учить детей окрестные профессора и академики – контингент, таким образом, начал подбираться качественный.

Овчинников взялся набирать учителей по своему вкусу. Пришли яркий учитель литературы Исаак Збарский, учитель математики Илья Царик, через какое-то время они начали проводить открытые уроки, на которые съезжалось полгорода.

Несколько лет спустя, в 1963-м, произошло еще одно важное событие: один из лучших в стране математиков, ученик Колмогорова Евгений Борисович Дынкин организовал при МГУ Вечернюю математическую школу (ВМШ).

Дочь Дынкина училась во «Второй школе», так что в 1964 году Овчинникову не составило труда пригласить математика читать лекции школьникам, а старшеклассникам, наоборот, давать возможность посещать ВМШ.

Дынкин был человеком энциклопедических знаний, цитировал на языке оригинала «Илиаду» и «Одиссею», знал китайские иероглифы. Все это было явлено в полном объеме ученикам «Второй школы». Также он привёл в школу большую когорту своих учеников – аспирантов и старшекурсников.

Таким же образом, обучая классы своих детей, в школе поработали профессора МГУ Борис Шабат и Олег Локуциевский, физики Моисей Хайкин и Андрей Боровик-Романов, а также академик Израиль Гельфанд.

Школа очень быстро стала знаменитой, в нее было трудно поступить. Младшей школы там не было, а для поступления в любой класс, начиная с 6-го, нужно было пройти конкурс – восемь и более человек на место.

Отличников, тем не менее, в школе было мало: щедрых на пятерки учителей не наблюдалось. Например, учитель русского языка Музылев снижал оценку на балл за одну орфографическую или две синтаксические ошибки, в результате ученик вполне мог получить «минус 14». За каждую ошибку полагалось делать упражнение из Розенталя.

В школе было одновременно два курса математики – школьной и высшей. Высшую математику читал Виктор Левин – до войны он работал в Геттингенском университете в Германии, а вообще был учеником легендарного Годфри Харолда Харди.

В общем, Левин мог читать лекции на английском, немецком и французском. Курсов физики тоже было одновременно два, причем тот, который считался школьным, читался по учебникам Григория Ландсберга.

Не менее серьезно подходили в школе ко всем гуманитарным наукам, и даже на уроках физкультуры нагрузки были очень большими. Так, учитель литературы и завуч Герман Наумович Фейн, проводя собеседование для поступающих, говорил: «Вы, видимо, полагаете, что собираетесь поступать в физматшколу.

Это очень опасная ошибка, поэтому подумайте еще хорошенько. В действительности вы пытаетесь поступить в историко-литературную школу с физкультурным уклоном для математиков и физиков».

С середины 60-х вести факультативы во «Второй школе» рвались десятки лучших преподавателей Москвы. Это был абсолютно подвижнический интерес, желание делиться знаниями.

О кружках иврита и диссидентской деятельности своих учителей Овчинников, конечно, знал, но запрещать что-либо кому-либо было не в его правилах. Так же как не в его правилах было отказывать в поступлении в школу ученикам по каким-либо идеологическим соображениям.

После ареста в 1966 году Юлия Даниэля учился в школе, например, его сын Александр – он переехал к матери Ларисе Богораз, и ни одна другая московская школа его принимать не хотела.

После разгрома школы в 1971-м судьбы тех, кто был с ней связан, сложились по-разному. Владимир Овчинников чудом остался в профессии, а в 2002 году в возрасте 73 лет даже вернулся в кресло директора той же школы – к этому времени она уже называлась Лицей «Вторая школа».Он провел в этой должности последние 19 лет жизни.

Выпускник 72-го года Петр Авен стал одним из богатейших людей России, совладельцем «Альфа-групп».

Евгений Бунимович – депутатом и общественным деятелем,

Леонид Радзиховский, Николай Климонтович, Владимир Шаров – писателями.

Однако считается, что большинство выпускников и учителей того удивительного времени расцвета все же из страны уехали.

Учитель литературы Герман Фейн в эмиграции работал начальником русской редакции «Немецкой волны», другой учитель литературы Анатолий Якобсон стал знаменитым еврейским писателем и литературоведом.

А учитель физики Яков Мозганов создал в Израиле сеть физико-математических школ «Мофет», использовав тот опыт, который он приобрел в легендарной «Второй школе».

Источник

джевиш ру