Годное чтиво

В темноте до меня доносились разные звуки. Сверху, сквозь толщу бетона, слышался гул автомобилей, их приглушенные гудки и сигнальные сирены. Если сильно напрячь слух, можно различить редкие звуки музыки; она здесь постоянно звучит, должно быть где-то рядом магазин или рупор на столбе, но меня это мало волнует. Рядом со мной во тьме лабиринтов канализации шмыгают крысы и кишат тараканы, здесь от них куда больше шума. Крысы попискивают и скребутся в углах, тараканы то и дело норовят заползти под одежду или запутаться в волосах. Но к этому я уже привык, а вот с чем я так и не смог смириться, так это с запахом. Я прислушивался к отдалённому шуму воды, к шорохам местной живности и всеми силами пытался игнорировать окружавший меня смрад.

Подумать только, а ведь всё так хорошо начиналось. Догадывался ли я, что всё может вот так обернуться? Не знаю, я всегда держал в уме, что эта затея опасная, но я рассчитывал или на головокружительный успех, или на полный провал. Я ожидал, что окажусь за решеткой. Что же, в целом, если подумать, всё не так уж плохо. Хотя, стоит только вспомнить, кем я был до этого, то совершенно не верится, что мне здесь может быть «не плохо». Я был строителем, мастером своего дела, был брокером, я… я – разумное существо. Я не какой-то там человек. Это человек может быть бедным, богатым или же чем-то средним, а я – римериец. Римериец может быть богатым или очень богатым. И я им был. Ну почти… Я был почти богатым, а вся разницы между богатым и практически богатым в том, что я немного ограничивал себя в деликатесах, ну и ещё в активном отдыхе. Вместо семи моллюсков на ужин я покупал пять, а когда мои любимые музыканты путешествовали с гастролями по галактике, я покупал билет на их концерт не на планете Сейбо, где их музыкальные инструменты звучали среди гор и ледников, что добавляло мелодиям причудливые искажения и отзвуки, а на планете Рэмгер, посреди дикого пляжа, где музыкантам аккомпанировал ветер и шелест листьев.

Но это всё не важно, теперь не важно. Сейчас я здесь, слушаю капель из сточных труб и силюсь разобрать, что за музыка играет из рупора там наверху, на улице. О запахах лучше забыть. Обоняние у меня сейчас хоть и не ахти, но, по ощущениям, этот смрад мне из себя уже вовек не вывести, кажется сами кости пропитались этой вонью.

Здесь в канализации делать особо нечего, и я развлекаю себя своими воспоминаниями. Пытаюсь вспомнить старую работу, но меня то и дело отбрасывает в тот день, то есть, в тот вечер, которому я и обязан своим местонахождением здесь. Тогда ко мне пришел мой друг – Огэдо, он был взволнован, как и я. Ещё бы, уже пару часов как отовсюду трубили об обнаружении новой разумной формы жизни, не то чтобы с нашим видом такое было впервые, мы и раньше натыкались на разумную жизнь…

К примеру, около десяти тысяч лет назад мы наткнулись на койеров. Мы тогда вовсю исследовали нашу вселенную и, конечно же, искренне надеялись обнаружить других разумных существ. Койеры оказались вполне разумны, хотя и не слишком-то дружелюбны; они жили в норах и пещерах и больше походили на груду костей, накрытых мокрой рваной простыней. Однако, стоит сказать, что обнаружение самой их планеты на тот момент радовало нас куда больше. Койеры проживали на планете гиганте – шестнадцать континентов и девять океанов, и что самое прекрасное – на этой планете вполне могли сосуществовать самые различные образцы органического мира, точнее они и существовали пока койеры их не истребили. Они истребили всех, до кого только смогли добраться, видя в иной форме жизни своего врага. Нам они тоже объявили войну, жаль лишь, что мы не подходим друг другу как противники…

Мы называем себя тогхо и являем собой сгусток энергии и газа. Мы свободно живем в открытом космосе, да и в целом условия проживания для нас особой роли не играют. Вся наша коммуникация — это обмен низкими вибрациями друг с другом. Когда-то давно наша группа сородичей наткнулась на другую, жившую долгое время в отдалении от других тогхо, и была крайне удивлена. Та, другая группа, забралась в тела других существ и полностью овладела ими, продолжая вести тот же образ жизни, что вели до этого те существа. Наше удивление обосновано не столько обнаружением в них подобной способности – вселяться в чужие тела, а еще и тем, что тогхо, считавшие себя венцом творения Создателя, притворяются какими-то животными! Неслыханно!

Но я могу их понять, ту – другую группу, напялившую чужие шкуры. Мы очень ограниченны в восприятии, и всё, что у нас есть, это наши вибрации: чтобы осматриваться, чтобы говорить… Я и сам не находил слов тогда, когда впервые примерил чужую шкуру, помнится это была гигантская глубоководная креветка. Когда я впервые взглянул её глазами, мир вокруг заплясал красками, точно сквозь витражное стекло, появились и другие органы восприятия, которых я и вообразить себе не мог. За свою недолгую жизнь я сменил сотни, если не тысячи шкур, и в каждой я чувствовал себя другим. В каждом новом теле один и тот же предмет представлялся мне совсем по-другому, и это поразительно, на самом деле. Не удивительно, что весь наш вид в конечном счёте практически полностью перенял подобный образ жизни у той группки отшельников в чужих шкурах.

Так вот, койеры… С койерами мы познакомились, когда уже знали об своей особенности, но предстали перед ними в своем первозданном виде, так как на тот момент мы были ещё далеки до создания космических кораблей, на которых мы бы смогли безопасно перевозить свои хрупкие оболочки. Койэры пытались прогнать нас, пытались навредить, но всё было тщетно, как и наши попытки без своих материальных оболочек взаимодействовать с окружением.

Нам нравилась их планета с их климатическими поясами, первозданной природой и неисчерпаемыми ресурсами, но нам не нравились койеры, которые и слушать не хотели ни о каком соседстве с нами. Решение напрашивалось само – наши далекие предки без лишних разговоров заняли тела этих существ. Судя по рассказам, существовать в них было просто невыносимо – мир сквозь их глаза был тусклым, пища, какую те могли переваривать, отвратной, а жизнь короткой. Это поколение койеров было последним, так мы выиграли объявленную нам войну, не пролив, как говорится, ни капли крови. Их планету мы присвоили, назвав её Римери – серые пики, в честь гор на которых и обнаружили первый на своем историческом пути разум.

После койеров были арвити, их мы обнаружили через три с половиной тысячи лет после контакта с койерами. Эти пухлые комки разноцветных перьев тоже были разумны, а дружелюбными они сделались в тот самый момент, как только узнали о нашей способности.

Были и многие другие на нашем пути, кого мы могли счесть разумными: с одними мы вели торговлю, других сторонились, с третьими дружили и обменивались информацией, но наши потомки до сих пор сокрушаются о совершенном их давними предками поступке – о том, что те вытеснили чье-то чужое сознание. Так было принято табу – запрет на захват тел разумных существ, ведь одно дело забираться в шкуру ракообразного или рептилии, существа, движимого одними лишь инстинктами и совсем другое сдвигать на второй план хозяина тела, который вполне осознает собственное существование. Что-то мне подсказывает, что наши ученые наверняка проводили эксперименты и знают, что именно чувствует существо, чьё тело больше не подчиняется ему. Нас убеждают, что таких исследований не проводилось, это было бы жестоко, а мы существа мирные, тот случай с захватом планеты был единственным подобным инцидентом за всю нашу историю, мы ни с кем не вели войн и не брали пленных, на которых можно было бы экспериментировать. Большинство же из нас полагает, что эксперименты были, и именно из-за них мы приняли закон о защите других разумных существ от захвата тел нашим видом.

В тот вечер, когда мы с приятелем сидели у меня дома, просматривая новости, мы были невероятно взволнованы не просто так, ведь до этого те зачатки разума, что мы находили, представляли столь же малый интерес, как и обнаружение, к примеру, новых микроорганизмов, коих навалом во вселенной. Известные нам приятели по разуму могли вести собирательный образ жизни или кочевали в поисках пищи, строили города, умели говорить, писать и осваивали простенькие ремесла, имели понятие и об примитивном искусстве, но то что мы нашли на сей раз превзошло их всех вместе взятых.

– Ты только смотри, смотри! – Огэдо тыкал на голограмму перед нами. – Высокое искусство! Не какие-то там горшки и каменные таблички с каракулями!

На тот момент мы оба были в телах насекомых, неестественно длинных и тонких, с двумя парами длиннющих усов. В этом месяце на пике популярности были темные перламутровые панцири и полированные, покрытые золотом или чернением, шипы. Телепатии у этого вида не было, но я и без неё прекрасно понимал мысли Огэдо – тот, кто первый доберется до этой сокровищницы, до конца своих дней будет купаться в роскоши.

«Любой контакт с землянами запрещен. Пересечение границ чужой планеты будет преследоваться по закону».

Огэдо проигнорировал слова диктора:

– Нужно только добраться туда, пересядем на человека, а там, на месте, виднее будет, – он сновал по комнате из угла в угол, покачивая усами, а я молча следил за ним. Только в одной его фразе я насчитал около тридцати нарушений законов, за которые нас ожидает смертный приговор. – Нужно найти транспорт, наших с тобой денег хватит, чтобы оплатить дорогу туда и обратно.

Не то, чтобы мне хотелось большего, чем я имел, меня вполне устраивала моя жизнь. Да, я не сижу в первом ряду, но мне и в галерке неплохо. Основная причина в Огэдо – он мой друг, а друзей мне редко удается завести. Если я ему откажу, он развернется и уйдет, найдет среди своих приятелей более сговорчивого, а когда вернется с мешками добычи, будет смеяться над моей трусостью вместе с ними. Он не плохой на самом деле, и друг лучше этого у меня вряд ли когда появится.

«Мы призываем вас воздержаться от любых контактов с землянами. Наши специалисты продолжают вести наблюдение со стороны и будут поставлять нам с вами новые материалы и информацию без перерывов и выходных».

Наших правителей можно сейчас было понять. Не все наши попытки завязать дружбу с другими разумными мирами мы могли бы назвать успешными. Нами найден редкий алмаз в реке и теперь мы боимся его упустить.

– Нам нужен специалист по искусству, и, кажется, я знаю одного – спрошу его завтра. Если откажется – найдем другого, – продолжал бормотать Огэдо. – Вот только другому придется платить вперед, да и в итоге он может оказаться ненадежным. У тебя есть кто на примете, Одэри?

– Я знаю только Хотэра, – замялся я.

И он знает только Хотэра. А лучше бы нам и не знать его вовсе. Этот ворчливый старик всегда сговорчив, когда дело касается легкой наживы. Конечно, он не возьмет предоплаты за свои услуги, зато из всей нашей добычи выберет себе самые лакомые куски.

– Ещё нужен тот, кто сможет незаметно сбыть товар, – Огэдо уставился на меня, точно ожидал, что я сейчас начну выкрикивать имена.

– А разве Хотэр…

– Всё что имеет ценность, он пристроит в свою коллекцию в качестве оплаты. Да, он свой, ему можно доверять, но я предпочту, чтобы все привезенные предметы нашли хозяев, и расплачиваться с ним хочу нашей выручкой, а не товарами, ценность которых он знает лучше нас с тобой.

С этим я согласился. Мы весь вечер разрабатывали план, как незаметно проникнуть на Землю и перекупить у местных их предметы искусства, и при этом ни во что не вляпаться. То, что я по итогу оказался в вонючей канализации, само собой говорит о том, что всё пошло немного не по плану.

Мы нашли корабль, что довезет нас, и даже проскочили патруль римерийцев у самой Земли. Пока добирались, мы изучали культуру землян и их обычаи, языки, моду, словом, мы готовились стать одними из них.

Хотэр, этот трусливый старикан, перед тем как занять человеческую оболочку, предложил нам принять какой-либо другой облик. Мы с Огэдо только посмеялись над ним.

– Может мне в образе кошки попросить продать тот чайный набор или в образе воробья? – не унимался Огэдо. – Думай, прежде чем говорить, и может проживешь чуть подольше.

Если нас заметит наш патруль в телах людей, наша жизнь прервется в тот же момент, подумал я, но промолчал.

Хотэр подкараулил и вселился в рыжую толстую девчонку лет двадцати-двадцати пяти. Огэдо – в женщину неопределенного возраста с короткими темными волосами и большими круглыми очками, она была такой высокой и худой, что больше напоминала то насекомое, кем он недавно был, разве что длинных усов на голове не хватало. Я долго не мог определиться, чьё тело мне лучше занять, и этим изрядно нервировал ребят, в итоге выбрал светловолосого нескладного паренька чуть постарше девчонки Хотэра, чье лицо, спина и плечи были усеяны прыщами.

Дальше, по плану, нам нужно было найти предметы искусства. Это единственное, что нас – тогхо привлекает в разумной жизни – то, что можно спрятать у себя дома и хвастать перед другими, отголоски чужих цивилизаций на наших полках, произведения мастеров, их мысли, их быт, кусочки их жизни, принадлежащие лишь нам одним. Другие ресурсы этой планеты тогхо особо не волнуют. Золото, алмазы… этого добра навалом во вселенной, рабы нам не нужны. Новые виды животных? В новостях сказали, что уже везут с Земли какие-то образцы на Римери. А что ещё может понадобиться самому обычному маленькому сгустку энергии с планеты Римери? Что нужно мне? Зачем я здесь? Мне надоела моя жизнь. Это же очевидно – я гуляю по тихой улице маленького городка, а где-то надо мной, за пределами орбиты этой планеты, снует патруль, готовый вытрясти меня из несчастного парня и поджарить на месте.

Нет. Я люблю жизнь. Я очень люблю жизнь и не хочу с ней расставаться. Возможно здесь меня ждет приключение, которое будет греть мне душу гораздо лучше расписных горшков и ценных холстов в тяжелых рамах. Я увижу чужую планету, сидя в первых рядах, нет, не так – я сам буду актером на сцене.

Я, признаться, немного по-другому представлял себе мироощущение людей. Прежде чем пойти к другим людям, мы долго практиковались перед друг другом в актерском мастерстве. Выучить сами языки было куда проще, а вот обращаться с помощью одного единственного языка стало для нас сущей пыткой. Как только у нас стало хоть немного получаться, мы решили сделать пробную вылазку. Хотэру обучение давалось труднее всего, и его рыжая толстуха по-прежнему напоминала умственно отсталую и видом, и речью. У Огэдо выходило лучше всего – его дамочка выглядела напыщенно и надменно, впрочем, им обоим это шло. А я… я выглядел дураком во всех своих шкурах, моему прыщавому парню просто не повезло, что его выбрал не Огэдо. Впрочем, его подвел сам тот факт, что он вышел прогуляться в тот злополучный вечер.

А ещё мы никак не могли сойтись на том, кем друг другу приходимся. Наши люди были настолько не похожи друг на друга, точно это были разные виды. Огэдо рассудил, что мы с Хотэром будем друг другу кузенами, а сам он будет моей тетушкой.

В одно прекрасное утро мы отправились на местную ярмарку ремесленников. Идти сразу же в галерею было бы весьма опрометчиво, а на подобных базарах странных личностей, вроде нас, хватает. Огэдо удалось раздобыть на Римери печатный станок, на котором мы могли бы подделывать местную валюту – ценное приобретение, без него нам пришлось бы воровать, и с каждым днем нарушать всё больше законов и подвергать себя неоправданной опасности. Мы и так рискуем, гуляя по улицам, всех наших людей разыскивают их родственники и полиция. Люди очень сплоченный вид, даже сбежав в своем теле в другую страну, пару дней назад один из офицеров полиции опознал меня на улице и гнался за мной несколько кварталов.

– У тебя очень приметные прыщи, – скривил личико Огэдо. – Сделай этому телу одолжение – избавься от них.

Дело в том, что наши лица показывают по телевизору, но прыщи я всё-таки вывел.

Ярмарка мне понравилась – повсюду нас окружали яркие краски: одежды, товары, вывески, в нос врывались незнакомые запахи, в ушах звенели звуки музыки, громкие людские голоса, смех. Стоило Хотэру один раз отступить вбок, как людской поток утянул его на соседнюю улицу, после этого мы втроем топтались от прилавка к прилавку, прижимаясь друг к другу, точно суслики.

У Огэдо разбегались глаза, и он то и дело толкал рыжую девицу Хотэра в бок, предлагая купить то медный кофейник, то мухобойку с резной ручкой, то сломанный будильник. Хотэр в последнее время предпочитал молчать даже тогда, когда оставался с нами наедине, но сейчас, когда мы с Огэдо ждали от него хоть какого-то звука или сигнала, он по-прежнему упорно молчал, и насупившись, изучал товары, ведя нас за собой от прилавка к прилавку.

Смуглая торговка в цветастых юбках увязалась за нами, предлагая карамельные леденцы Хотэру, но он уделил ей не больше внимания, чем Огэдо с его поминутными тычками в бок. В итоге Огэдо купил у торговки три леденца и тут же принялся их есть, сняв обертку со всех трех, и облизывая каждый по очереди. Огэдо, кстати говоря, ел всё, что находил съестным. Сейчас, когда мы вышли на дело, он вроде бы держался, но все эти дни он только и делал, что пихал в себя всё подряд. Набивал рот колбасами и сырами, сдобой и едой быстрого приготовления, выводил из себя продавцов сладостей, скупая у них все виды конфет и печенья, но только на пробу – по одной или две. Хотэр же наоборот – был подозрителен и недоверчив. Вычитав рекомендации по здоровому питанию в какой-то книге, он относился к этому слишком буквально, соблюдая все инструкции, точно прием пищи был сродни запуску космического корабля.

Огэдо лишь потешался с этого:

– Чего ты так её бережешь? Если человек заболеет – найдешь нового.

Огэдо было все равно, в каком виде он оставит бедную женщину, а та с каждым днем грозилась перерасти вширь рыжую пышку Хотэра.

Топчась от одной лавчонки к другой, Хотэр остановился у продавца фарфора – тщедушного старичка с глазами щелочками и короткими седыми усами под широким плоским носом. Хотэр, заложив руки за спину, присматривался к товару, а продавец, сгорбившись на коротконогой табуретке, присматривал за ним. Навеса над прилавком хватало только на одного продавца, и мы с Огэдо, стоя поодаль на солнцепеке, чувствовали, что скоро испечёмся, как булки в духовке, но помалкивали и не мешали Хотэру делать его работу. Его рыжая девица ещё долго расхаживала с важным видом вдоль прилавков, пока не кивнула на нужный сервиз. Продавец показал узловатыми пальцами три, и Огэдо шагнул вперед, протягивая три тысячи денежных единиц. Продавец протянул ему упакованный товар в обмен на деньги. Впервые наша сделка прошла в полном молчании. Я мысленно помолился Создателю, чтобы он и впредь посылал нам продавцов подобных этому. В других лавках, пока Хотэр рассматривал товары, торгаши вились вокруг нас точно мухи у сладостей, засыпая сотнями вопросов: в каких товарах мы нуждаемся, откуда мы прибыли и куда направляемся, спрашивали наши имена, и кто из нас кому кем приходится, пытались завести диалог на самые странные темы и даже навязывали свою дружбу.

Не смотря на тщательную репетицию, то один из нас, то другой непременно садился в лужу, путая имена, факты, неправильно произносил названия городов и стран. Хотэр предпочитал молчать, так как его произношение и речь были просто ужасны: любое предложение он проговаривал одним и тем же тоном без какой-либо интонации.

– Вы меня наняли не для болтовни! – огрызнулся он как-то и после этого не предпринял ни единой попытки возобновить обучение манерам речи, не взирая на все наши уговоры.

Я же всегда старался выглядеть и звучать лучше, старательно изучал манеры и жесты, но до Огэдо мне всё равно было далеко. Он мне чем-то напоминал ту торговку в юбках, увешанную леденцами. Он говорил быстро, невнятно, но, тем не менее, все его понимали и даже жестикуляция приходилась в тему, хотя я знал, что он импровизирует. Вскоре я догадался в чем фокус, Огэдо точно попугай копировал собеседника, его манеру речи, жесты и даже акцент. Я же предпочитал придерживаться модели скромного вежливого парня, это помогало мне, когда я работал на своей родине строителем, и это жутко мешало, когда я был брокером, но, наконец, я чувствую себя «в своей шкуре».

В тот день мы купили столько вещей, что те едва уместились в арендованный нами автомобиль. Наши тела изрядно вымотались к концу дня, а Огэдо всю дорогу зудел точно надоедливая муха.

– Мы загрузились непонятным барахлом, – ворчал он, сидя за рулем. – Та вязаная ерунда, думаешь, придется кому-нибудь по вкусу?

Хотэр, угрюмый и сосредоточенный, как всегда, пробурчал:

– Думаю, да.

– А вот я сомневаюсь, выглядит как мусор, как неудачная попытка что-то связать. Эта торговка обдурила тебя, выдав какое-то невнятное барахло за искусство.

Хотэр молчал, а я сидел на заднем сидении, поглядывая то на один затылок, то на другой, и всё не решался высказаться.

– Ты предлагал куда более странные предметы… – начал было я.

– Они хотя бы были красивые! – надулся Огэдо. – Коллекционерам куда более важно, где мы их подобрали. Мы забьём наш трюм всяким мусором, которое будет стоить копейки, а на действительно ценные вещи у нас места не хватит. – Он пригнулся к рулю, выглядывая на светофор у него над головой. – Я за то, чтобы в следующий раз посетить выставку или в галерею с хорошим названием, с каким-нибудь красивым и звучным.

Я знал, что слова Огэдо не имеют сейчас никакой силы. Не имели там, на рынке, когда тот сокрушался над купленными нами расписными тарелками и ножами с гравировкой, и не имеют сейчас. И сам Огэдо тоже это знал, он взял старика потому, что тот отлично разбирается в том, что заинтересует любителей инопланетной роскоши, если бы Огэдо всерьез усомнился в этом, он бы дал Хотэру пинка под зад прямо на базаре. Сейчас устами темноволосой дамы говорит тревога Огэдо, тревога гложет всех нас. Патрули римерийцев ходят по земле, ещё больше их там, над головой. Нам стоит сторониться любой бродячей кошки и собаки, даже птица, пролетевшая над головой, может оказаться нашим сородичем. Если вибрации, исходящие из нас, засекут – дело проиграно.

Нами было совершено ещё несколько подобных вылазок. Мы продолжали ошиваться по небольшим ярмаркам и блошиным рынкам, покупали мало, но много общались с людьми, а ещё больше прислушивались к их разговорам. Хотэр был недоволен, что мы тратим время на пустые слова. По его мнению, нам следовало поторопиться и дать отсюда дёру, пока патрулей римерийцев не прибавилось. В целом, мы были согласны с ним, но, именно умение применить «пустые слова» не раз выручало нас от неприятностей с местными стражами правопорядка, помогало лучше ориентироваться на местности, находить ночлег и приличные столовые заведения.

Мы мигрировали из страны в страну на нашем челноке – он не был рассчитан на космические путешествия, но его мощности вполне хватало, чтобы преодолеть притяжение Земли, и доставить нас и товары на ожидавший снаружи корабль. Мы рассчитывали совершить хотя бы три перелета на челноке к кораблю и набить доверху трюм. Челнок достаточно мал чтобы проскочить мимо кораблей стражников незамеченным, и мог вместить одного пилота, остальное же пространство будет забито багажом. На тот момент мы втроем добирались на нем в соседнюю страну, не чувствуя неудобств – багажа было ещё мало, но мы направлялись в крупную столицу, а там дело обещало идти быстрее.

Челнок спрятали в лесу и до города добирались автостопом. Поддельные документы и поддельные деньги позволили нам вновь арендовать автомобиль и продолжать промышлять нашим нехитрым делом. Трудно представить, что бы мы делали, если бы Огэдо не раздобыл в последний момент тот печатный станок.

Путешествие мне нравилось, точнее, понравилось бы, если бы я был здесь туристом. Мне нравилась здешняя природа и существа, населявшие её, нравились глухие деревни, которые мы миновали, держась подальше от главных дорог, нравились люди, такие разные и в тоже время мало отличимые внешне друг от друга. Одним словом, мне нравилось всё, кроме нас самих, оказавшихся здесь.

Мы все время осторожничали и практически не разговаривали друг с другом, кроме как, когда отрабатывали свою речь и диалоги. Хотэр в любое свободное время читал книги о местных ремеслах или изучал приобретенные нами товары. В его верности и надежности мы не сомневались, он был неприятным ворчливым стариком, сколько мы его знали, а знали мы его столько, сколько знали самих себя.

Огэдо же, сколько я его помню, всегда был смешливым, он был настойчивым, но жутко нетерпеливым, он всегда метил в высшую лигу. Я уже и не помню, как мы с ним познакомились, иногда мне казалось, что я всю жизнь с ним знаком. Время от времени я спрашивал себя – за какие качества он меня ценит, как своего друга, и не находил ответ. Может я безотказный? Нет. Я много раз оставался в стороне, когда его затеи были не лучше этой вот. В конце концов, именно из-за них Огэдо остался ни с чем и слонялся от планеты к планете, в поисках любого заработка. Я никогда не был богатым или щедрым, гостеприимство, столь свойственное землянам, совершенно невообразимо для нас – тогхо: предоставить кров и пищу своему более нищему собрату равносильно плевку, которым земляне выражают презрение. Любой слабый тогхо должен стать сильнее, нищий – приложить все усилия и стать богатым, сочувствие и сострадание допускается проявлять к животным или к другим разумным расам, но никак не к своему сородичу, если только не желаешь его оскорбить.

Один раз, когда мы репетировали наши диалоги, я спросил его напрямую:

– Почему ты именно мне первому предложил пойти с тобой сюда?

Его дамочка улыбнулась и поправила очки:

– Я был уверен, что ты станешь первым, кто откажет мне. Хотел послушать аргументы.

– А я возьми да и согласись, – хмыкнул я. – Ты был удивлен?

– Ты хороший, Одэри. Ты смышленый и старательный. Если кто из нас и напортачит, то это буду или я, или Хотэр.

Всю эту неделю мы продолжали колесить по городу в поисках очередных шедевров. Мы гребли всё подряд, как мне показалось. Хотэру здесь было не по себе, и, кажется, он прилагал усилия, чтобы ускорить наше отбытие отсюда. Не могу сказать, что не разделяю его чувств, но, до внимания Огэдо я свои предположения не доносил. Мы прибыли в столицу в понедельник вечером, пробыли здесь пять дней, гоняясь за образцами материального искусства, точно волки за зайцами, и отбыли объездными путями из города в воскресение вечером, доверху загрузив две наших арендованных машины товаром. Той ночью мы планировали отвезти весь груз на челноке на корабль, и утром в понедельник двинуться дальше. Я сумел убедить Огэдо на сей раз отправится в страну где сейчас зима, ужасно хотелось взглянуть на припорошенные снегом города людей. Хотя расставаться с теплыми летними закатами мне было даже грустно.

– Летними закатами ты можешь наслаждаться до самой ночи, а вот зимними не получится – у тебя ноги и руки отмерзнут, пока ты будешь на них смотреть, – говорил мне тогда Огэдо. Мы ехали вместе на машине, а Хотэр вел другую, плетясь позади нас. Оба автомобиля были нагружены настолько, что багажники пришлось оставить открытыми. Крупногабаритное добро поместили на крыши, накрыв влагоотталкивающей материей и прочно закрепив всё веревками, от этого наши машины напоминали вьючных мулов.

Так мы и ползли до самой темноты. Ещё дольше грузили товары на челнок, управившись лишь далеко за полночь. Огэдо сам вызвался прокатиться сегодня до корабля, и ни я, ни Хотэр не были против – мы еле стояли на ногах, уставшие и взмокшие, что те мулы.

Челнок бесшумно отчалил, поднимаясь вверх, точно огромная капля дождя, позабывшая, что с неба ей полагается падать, а не подниматься к нему. Мы стояли, запрокинув головы, и наблюдали за ним, воздух был бодрящим, свежим, а от нас разве что пар не валил. Челнок, включив маскировку, исчез из виду, а мы всё стояли, вглядываясь во тьму, точно не надеялись больше его увидеть. А ведь вполне может случиться, что мы больше его не увидим. Кто знает, удастся ли ему прошмыгнуть незамеченным и получится ли вернуться за нами. Мы с Огэдо считали это маловероятным. Сейчас орбита Земли охраняется лишь небольшим количеством римерийских кораблей, что прибыли сюда быстрее остальных или были ближе всего, когда понадобились здесь. Основной же фронт прибудет только к середине следующего месяца, когда мы уже будем лететь домой.

Автор: @anna.rey

– Гриша! Одинцов!
Кто-то подбежал сзади и, схватив Григория за плечо, развернул его к себе. Григорий молча смотрел на незнакомца тяжёлым взглядом серых с зеленцой глаз, пытаясь вспомнить, где он уже видел этого человека.

Перед ним стоял парень в военной форме, с погонами старшины на плечах. На вид ему было лет двадцать семь, не больше. Широкая улыбка с рядом не совсем ровных, но зато белых зубов; россыпь веснушек на гладковыбритых щеках, короткий ёжик рыжих волос, виднеющийся из-под фуражки. Всё это Григорий точно когда-то уже видел, но никак не мог вспомнить – когда и где.

– Не узнаёшь? – ещё шире расплылся в улыбке парень.
– Где-то виделись, но не могу вспомнить... – покачал головой Григорий.
– Да Сеня я! Сеня Твердохлебов!
– Твердохлебов...

Григорий, нахмурившись, перебирал в памяти фамилии солдат, с кем он когда-либо встречался на фронте. Твердохлебовых он знал двоих. Первый – капитан медицинской службы, с которым он познакомился в полевом госпитале под Харьковом, когда ему в ногу угодил крошечный осколок, второй – наводчик из танковой роты, с которыми они несколько недель соседствовали на участке под Курском. Ни один из них не был похож на этого улыбающегося парня.

– Нет, не помню, – снова мотнул головой Григорий.
– Вот же голова твоя дырявая! – рассмеялся незнакомец. – А Наташку Зинцеву помнишь?

И в этот момент всё сразу встало на свои места. Ну, конечно же! Сенька Твердохлебов! Тот самый враг номер один, которому Гриша в мечтах столько раз бил морду, что если бы это случалось не в его мечтах, а наяву, у того уже не осталось бы ни одного зуба. Тот самый Сеня, который увел у него Наташку, – как ему тогда казалось – любовь всей его жизни. Тот самый Сеня, который первым из их деревни ушел на войну, даже в этом умудрившись перещеголять Гришу.

– А, теперь понял, – сдержанно кивнул Григорий.
– А ты домой? Или уже был?
– Ещё не был. Вот, все не доберусь никак.
– Так и я домой! – обрадовался Сеня, – Вот же как бывает, а? Где бы мы с тобой ещё встретились?
– Это да... – согласился Григорий, поймав себя на мысли о том, что былые обиды, которые он за время войны благополучно забыл, снова накатили на него волной.

Бросив быстрый взгляд на цветущего Сеню, Гриша поправил ремень и, перехватив чемодан в другую руку, переступил с ноги на ногу.

– Ну, пойдем что ли? – похлопал его по плечу Сеня. – Сколько тут до дома? Километров восемь по трассе, не больше. До темноты успеем.
– Да я здесь хотел ещё...
– Пойдем! Хотел он... Нас дома заждались, а мы тут по райцентру бродим.

С этими словами Сеня, схватив Гришу под руку, зашагал с ним по тротуару. Конечно же, Григорий тоже спешил домой, но, чуть ли не каждую ночь на фронте, представляя этот момент в своем воображении, он ни разу не мечтал о том, чтобы возвратиться в родную деревню вместе с Твердохлебовым. В его голове возвращение выглядело совсем по иному: гордо расправив плечи, неспешной, но уверенной походкой он пройдет через всю деревню, подмигивая девчонкам и отдавая воинское приветствие старикам, а затем, когда рядом с ним соберется галдящая стайка малышей, с открытыми ртами разглядывающая героя, он завернет к своему дому. Перед этим он, конечно же, пройдет мимо окон той самой Наташки, но даже не посмотрит в её сторону – пусть знает! А там уже и мама выйдет навстречу – ей, конечно же, кто-нибудь уже расскажет о том, что её сын вернулся. Так он себе представлял своё возвращение, а теперь планы поменялись и придется идти домой со своим кровным врагом – Твердохлебовым.

Тем временем, два солдата уже вышли из райцентра и шагали по грунтовой дороге, ровной стрелой проходящей среди полей, поросших сорняком.

– Слушай, а тебе обидно было? – спросил Сеня, когда каждый вкратце рассказал другому о своей жизни на пути к Победе, когда оба посмеялись над смешными историями, которые случались на войне, когда погрустили о погибших товарищах.
– За что?
– Ну... Когда Натаха со мной осталась.
– Да не особо, – сжав зубы, пожал плечами Гриша.
– Да ладно тебе, – хмыкнул Сеня, – знаю же, что обидно.
– Да ничего обидного. Подумаешь...
– Ну, а как ты хотел? – не унимался Сеня. – Я же старше тебя лет на пять. Чего ей – с пацанёнком шастать что ли? Конечно же, она меня выбрала.

Гриша промолчал, хотя былая обида снова закипела внутри. Он уже пожалел о том, что согласился идти домой с Твердохлебовым.

– Да что там говорить? Я и повыше тебя, и в плечах пошире. Девчонки, они же таких выбирают, сам знаешь. Природа, ничего не поделаешь.

Гриша понимал, что всё это правда – Твердохлебов был старше, рослее и красивее. Конечно же, выбирая из них двоих, любая девушка выбрала бы Сеню. Тем не менее, все эти разговоры уже не просто раздражали, а начали злить Гришу. Заметив это, Сеня решил разбавить создавшееся напряжение:

– Но ты, помню, молодцом держался. Я ещё тогда это заметил. Подумал, что вырастешь – не пропадёшь, раз удар держать умеешь.

Гриша лишь махнул рукой.
– Ладно, дело прошлое. Забыли.
– Ну, забыли, так забыли. Смотри, вон пригорочек, а за ним уже и деревня наша. Думал, наверное, представлял, как заходить в неё будешь?
– Конечно, – хмыкнул Гриша, – а ты что ли не представлял?
– И я представлял. Все представляли.

Несмотря на своё раздражение, Грише почему-то вдруг захотелось рассказать Сене, как бы ему хотелось перед тем, как завернуть домой, пройтись через всю деревню. Так он и сделал, естественно, умолчав о проходе мимо Наташкиного дома.

– А что? Давай! – поддержал его Сеня. – Я примерно так же свое возвращение представлял. А тут не один солдат, а целых два. Почти взвод домой возвращается! Только давай сами ни с кем здороваться не будем? Кто узнает, тот узнает. Так, по-моему, веселее будет.
– А давай тогда строевым по улице пройдем? Нога в ногу.
– Точно! – обрадовался идее Сеня. – Вот это красиво будет. Это ты здорово придумал!

Поднявшись на пригорок, два бойца остановились. Гришка первым повернул голову и посмотрел на Сеню. Тот стоял, как вкопанный, и лишь две медали, еле заметно подергивающиеся на его груди, да пульсирующая жилка на виске говорили о том, что он – живой человек, а не памятник.

– И что? – еле слышно прошептал Гриша.
– Как договаривались, – одними губами ответил Сеня.

Он одернул гимнастерку, поправил ремень и, расправив плечи и подняв голову, опустил руки по швам.

– Гриша... кхм... Старший сержант Одинцов! К торжественному маршу по случаю возвращения на... – голос Твердохлебова дрогнул, – на Родину, шагом...

Григорий подтянулся, выпрямил спину и сжал кулаки, прижатые к телу.

– Марш!!!

Два бойца, печатая шаг и поднимая клубы дорожной пыли, шли по родной деревне. А точнее по тому, что от неё осталось – мимо обугленных брёвен, которые когда-то были стенами домов; мимо покрытых копотью уцелевших печей, будто бы грозящих чёрными пальцами небу; мимо чёрной земли, усыпанной обломками и мусором; мимо своей молодости; мимо своих надежд и грёз. И будто бы мимо своей счастливой жизни, о которой они мечтали, сидя в мёрзлых окопах под пулями врага.

Проходя мимо останков своего дома, Гриша зажмурился, сердце бешено забилось, а внутри в один миг будто бы что-то сломалось, и по душе разлилась какая-то тёмная и вязкая пустота. Взяв себя в руки, он все же заставил себя открыть глаза. Не сбивая шага, он вскинул ладонь, приложив кончики пальцев к виску.

Когда сожжённая деревня осталась позади, два солдата остановились и, присев на траву у обочины, молча закурили. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, день уступал место сумеркам. Где-то далеко на болоте заквакали лягушки, бесшумными призраками стали разрезать воздух проснувшиеся летучие мыши, в поле заскрипели сверчки, а бойцы всё сидели и молчали.

– Как же такое... – дрожащим голосом заговорил Сеня, но Гриша тут же его перебил:
– Трактористом можно попробовать. Нет – в строители точно возьмут, – будто бы продолжая какой-то начатый разговор, вдруг сказал Гриша.
Сеня внимательно посмотрел в глаза Григория, пытаясь обнаружить в них признаки помешательства, но вместо этого наткнулся на ясный, разумный, но в то же время, будто бы покрытый ледяной коркой, взгляд. Гриша поднялся на ноги и отряхнул с себя пыль и приставшие травинки.
– Война закончилась, сейчас везде руки рабочие нужны, без дела не останемся.

Сеня хотел что-то сказать, но оборвал себя на полуслове. Нет, Гриша точно не сошел с ума. Гриша просто в один момент стал очень взрослым и очень сильным – не тем, кого он знал ещё до войны. «Вырастешь – не пропадешь, раз удар держать умеешь», – вспомнились Сене его же слова, которые он произнес несколькими часами ранее. И теперь они будто бы поменялись местами. Теперь Сеня вдруг почувствовал себя маленьким неприметным пацанёнком рядом со взрослым и сильным Гришей.

– До райцентра доберемся, там переночуем где-нибудь, а утром уже делом займёмся. Идём.

Сеня медленно поднялся с земли, бросил последний взгляд на родную деревню, протёр ладонью мокрое лицо и побрёл за Гришей, который, ни разу не обернувшись, твердой походкой шел к новой жизни, которую за него выбрали другие люди, но правила которой он ломал каждым своим новым шагом. Как и тысячи и тысячи таких же молодых ребят со стальными характерами, ставших в те времена слишком взрослыми не по годам, но сумевших сохранить в себе то живое, что и делает человека – Человеком.

©ЧеширКо

Со мной тоже произошла страшная история, о которой я сейчас расскажу. Дело пойдет о ведьме, жившей в нашем районе на небезызвестном утесе, рядом с которым протекает местная речка.

Я одновременно и из города, и из деревни. То есть живу на окраине, в частном доме с родителями. Соответственно, на самом въезде. По сути, проезжаешь три остановки, и уже в городе, а если выйдешь во двор — вот она, деревня: куры, гуси, свиньи, чуть дальше от трассы сплошь проселочные дороги. Если спускаться ниже, то есть очень широкая речка, одна из тех, что впадает в Волгу.

На другом берегу находится утес, который прославили два суицидника, сбросившись вниз (свели счеты с жизнью они в разное время). Но и до них поговаривали, что это возвышение — место нехорошее. Наши местные часто видели тут то ли пляшущих чертей, то ли бесов. Хотя особо никто в эти страшилки не верил. Правда, есть один интересный факт — на утесе не росла трава, хотя почва там такая же, как везде.

Еще через три дома от нас жила бабка, про которую все говорили, что она ведьма. Не вслух, конечно, за глаза. Она действительно была немножко экстравагантна, если можно так сказать. Странно одевалась, бормотала всякую чушь, часто просто теряла связь с реальностью. Но я думал, что она попросту сумасшедшая, ничего больше. Пока не случилось та страшная история.

На неделе выдалась теплая погода, и мы все гадали, сошел уже на речке лед или нет. Долго препирались и решили сходить, посмотреть. Всего тогда нас было трое, я, соответственно, и два моих друга. Вышли по протоптанной узкой дорожке и через минут двадцать оказались уже на месте. К нашему сожалению, лед был тонкий, но все еще держал воду в плену. Мы уже собрались идти домой, как один из моих друзей шепотом показал на утес, что на другом берегу, и мы все потеряли дар речи.

Видно было, что рядом с ним находится какой-то человек. Он пребывал в постоянном движении, в полускрюченном состоянии, поэтому лицо разглядеть все не удавалось. А потом до нас донесся хохот, такой потусторонний и жуткий, что все вздрогнули. Фигура стала подниматься наверх, и тут все увидели главную странность. Человек в лохмотьях двигался, сильно наклонившись, спиной вперед. Словно это была собака, но кто-то нажал на перемотку назад.

Взобравшись на утес, фигура стала крутиться вокруг себя, быстро перебирая ногами и не переставая смеяться. Тут мой друг, который и заметил ее, тихо прошептал: «Да это же ведьма наша». Будто услышав его, хохот стал громче, а движения все быстрее. Ведьма стала даже подпрыгивать, будто визжа от удовольствия. Казалось, что она вот-вот оступится и полетит вниз.

А потом ведьма в очередной раз подпрыгнула и пропала. Никаких хлопков или дыма, просто в одну секунду была, а в следующую ее уже нет. Так жутко стало, мы не сговариваясь ломанулись обратно, в сторону дома. Выскочили на свою улицу, шагом пошли, хотя у всех сердца колотятся, как заведенные. Мимо ведьминого дома идем, а там народ столпился, чего-то стоят, вполголоса разговаривают.

Подошли ближе, оказалось, умерла старуха, минут двадцать как назад. Орала, как резаная, чушь всякую несла, все пыталась вырваться и убежать куда-то. Вот все соседи и собрались.

Но и тут странности не закончились, на следующий день из соседнего города приехала ее какая-то племянница троюродная или четвероюродная, в общем, седьмая вода на киселе. Стала в доме прибираться и нашла в чулане три иконы перевернутые, глаза у образов были закапаны свечным воском, а к голове углем пририсованы рога.

А уже когда хоронили ее, все как надо, по православному обычаю, стали гроб землею закидывать, а изнутри стук громкий раздался, как кулаком по дереву. Вытащили, сняли крышку, старуха лежит, как ее туда и клали, мертвая. Забили гроб обратно, снова спустили, и опять стук. Но уже доставать не стали, засыпали как есть.

Знакомые пошли через несколько дней родителей проведывать на кладбище, мимо могилы проходят, смотрят, памятник с крестом на бок съехал, земля под ним изрыта, такое бывает от кротов. Но рассудили, что даже после смерти тяжело ведьме под крестом православным лежать, вот и пытается его с себя скинуть.

Дом ее пока пустой стоит. Племянница наследство на себя оформила, но теперь, вроде, полгода ждет, пока продавать можно будет. Вот интересно, спокойно ли там жить будут новые хозяева?

Девушка-консультант книжного магазина быстрым шагом подошла к своей коллеге, занятой выкладкой книг на полки, и, прикрыв рот рукой, склонилась над её ухом.
– Вон он, – еле сдерживая смех, произнесла она.
– Тот, о котором ты говорила? – заинтересовалась её коллега.
– Ага. Пойдёшь смотреть?
– Конечно, – хихикнула девушка и, бросив своё занятие, направилась вслед за подругой.

Посетитель, который привлёк внимание двух девушек, был обычным мужчиной лет сорока. Ничем не примечательный, среднего роста, с вполне обычным, и из-за этого совершенно незапоминающимся лицом. Одет он был просто – чёрные поношенные ботинки, синие джинсы, рубашка навыпуск. Зайдя в магазин, он тут же заложил руки за спину и принялся прохаживаться вдоль полок, иногда беря в руки какую-нибудь книгу, быстро её пролистывая и ставя на место. Обычный человек, взглянув на него, вряд ли заметил бы что-то необычное, но тот, кто когда-нибудь работал в книжном, сразу бы понял, что этот посетитель не является книгочеем и не особо расположен к этому занятию.

Заметив двух девушек, наблюдающих за ним, он как-то виновато улыбнулся и тут же отвёл взгляд в сторону.
– Вам помочь чем-нибудь? – спросила одна из них.
– А я тут это... – мужчина что-то неразборчиво пробормотал и снова улыбнулся.
– Что, простите?
– Да я... – снова улыбка, – вот эта книга интересная?
Девушки переглянулись, но, сдержав смех, подошли к посетителю.
– Все книги интересные. Смотря для кого вы выбираете.
– Да я это... – снова неразборчиво, снова виноватая улыбка.
– Может, вам какие-то определённые жанры нравятся? – решила вклиниться в «разговор» вторая консультант.
Мужчина пожал плечами и, поставив книгу на место, взял с полки соседнюю.
– А эта? Вы читали?
– Вы думаете, что мы здесь все книги читаем перед тем, как поставить их на полку? – засмеялась девушка.
– Не знаю, – снова пожал плечами мужчина и потупил взгляд.
– Надо ему Карнеги посоветовать, – шепнула девушка на ухо своей подруге, когда посетитель потянулся за следующей книгой.

Та снова прикрыла рот рукой, стараясь не рассмеяться.
– Так вы себе выбираете или в подарок? – снова поинтересовалась консультант.
– Да не, я там... это... – он сделал какой-то неопределенный жест рукой, чем снова рассмешил двух девушек.
– Кому, простите?
– Да там... – мужчина, наконец, собрав все слова в одно предложение, вывалил его изо рта. – Жене. Она книги... Ну, книжки любит. Понимаете?
Девушки улыбнулись и посетитель, заметив это, тоже расплылся в улыбке, не забыв отвести взгляд в сторону.
– А какие книги она любит?
– Не знаю. Разные. Интересные, наверное.

Девушка незаметно толкнула свою подругу в бок, как бы сказав: «Видишь? Я же тебе говорила, что на это стоит посмотреть»
– Может романы женские? Или фэнтези? – вторая консультант не отреагировала на толчок. Ей почему-то стало жалко этого, как ей показалось, закомплексованного и забитого человека.
– Да, романы. Или фэнтези, – как-то машинально повторил мужчина.
– Тогда могу вам посоветовать вот эту. Я ее читала, мне понравилась.
Она взяла с полки книгу и протянула её мужчине. Тот аккуратно взял книгу в руки, зачем-то открыл на середине и тут же закрыл.
– Хорошая, да?
– Мне понравилась, – повторила девушка.
– Спасибо, – улыбнулся посетитель и даже наградил её мимолетным благодарным взглядом в глаза. Впрочем, взгляд он тут же отвел и, пробормотав что-то напоследок, направился к кассе.

– И вот так каждую неделю, – хихикнула вторая девушка, – какую книгу в руки не сунешь, он её покупает и уходит. Я думаю русско-польский словарь ему продать. Помнишь, который тут с начала времен стоит никому не нужный? По-любому купит.
– Ничего смешного не вижу, – пожала плечами подружка, – ну не разбирается он в книгах, что же теперь с этого? Да, странный какой-то – улыбается постоянно, глаза отводит... Но мне его даже жалко почему-то стало.
– Ну да, – согласилась вторая, – там, наверное, такая жена, что врагу не пожелаешь. Довела мужика. Впрочем, он же сам ее выбирал.
– Да причем тут жена?
– А кто еще? Посылает его, наверное, за книжками, а он приносит ей всякую фигню. Ох и лупит она его, наверное. Смотри какой зашуганный. Глянь! – в голос рассмеялась она, – Ленка штрих-код на кассе пикнула, а он вздрогнул.
– Да тише ты, дура! Услышит же!

Мужчина на кассе обернулся и, заметив, что на него смотрят, снова улыбнулся своей виноватой улыбкой. Положив книгу в пакет, он вышел из магазина и, ссутулившись и уперевшись взглядом в землю, направился к автобусной остановке.

***
– Я тут это... Ну, новую книжку купил. Ты же любишь.
Он виновато посмотрел на жену и, не дождавшись ответа, достал книгу из пакета.
– Вот, сказали, что хорошая. Тебе та понравилась? Ну, которую в прошлый раз покупал. Ты извини, что медленно читаю – знаешь же, я никогда это дело не любил. А ты это... Ну, ты же любишь.
Он снова бросил взгляд на жену и, присев на скамейку, открыл книгу на первой странице.
– Тебе еще закладку подарили. Вот.
Он протянул картонный прямоугольник на вытянутой руке и, подержав немного, вложил её между страниц. Затем, улыбнувшись, поставил указательный палец на первую строчку и принялся медленно читать вслух, стараясь делать это с выражением. Иногда он сбивался, путал слова и ему приходилось начинать снова, с начала предложения. В эти моменты он виновато улыбался и, бросая взгляд на жену, тут же отводил его в сторону.
На кладбище никого не было. Лишь человек с книгой, читающий вслух, и красивая молодая женщина, которая с легкой печальной улыбкой смотрела на него с фотографии на памятнике.

***
Вы видели, как надламываются люди? Нет, не ломаются, не превращаются в зверей, не опускаются на дно и не сгорают, как спички, а просто слегка надламываются. Как веточка у дерева, мимо которого проходишь каждый день. Вроде бы и ствол на месте, и листья такие же зеленые, а что-то с ним уже не так. Какое-то совсем незаметное изменение притягивает взгляд, заставляя остановиться и ещё раз внимательно посмотреть на дерево.

Надломленные люди всегда улыбаются и отводят взгляд. Их улыбка всегда будто бы слегка виноватая. Мол, ну, а что такого? Да, я немного надломился, но это же ничего не значит, правда? Лучше ты расскажи – как у тебя дела? Что нового?

Они слушают тебя, кивают головой, но стараются не смотреть в глаза и улыбаются куда-то в сторону. Они всегда улыбаются в сторону. Будто бы им за что-то стыдно. И ещё они очень тихо разговаривают – так, будто бы не хотят, чтобы их услышали. Ведь только они знают, какой непрекращающийся дикий крик скрывают за своим молчанием.

©ЧеширКо

Девушка шла, зачерпывая ночами чёрных ботинок талый грязный снег. Апрельские солнце прорывалось в переулок сквозь щели, между досками заборов. Было уже пол 5 вечера, но солнце ещё высоко стояло. Вляпалась в жирную грязь. Её долго пришлось оббивать об асфальт у сельской остановки. Мрачные, какие-то отрешенные, лица людей резко контрастировали с высоким голубым небом.
Разбитая маршрутка подскакивала на каждом ухабе. Грязные обочины обнажились. Природа в целом выглядела неприглядно и не приветливо. Наушники сели, поэтому невольно пришлось слушать разговоры. Обычная автобусная болтовня, ничего примечательного. Девушка уставилась в окно, погружаясь в свои мысли. Что-то привлекло её внимание: одна из женщин, болтающих особенно громко, вдруг перешла на низкий шепот.
- Ты слышала, вчера Ивановны дома не нашли. Приехали сыновья, а её нет. Её позавчера в колхозном видели, покупала молоко. А сегодня на тебе, нет. Всех поспрашивали, в город не ездила. Сыновья, говорят, пошли в лес, искать. - Может коза удрала, дрянь этакая? - спросила вторая женщина?
- Нет, вся скотина в сарае. Но вечером доярки шли с фермы и говорили, что со двора Ивановны слышали, как стучал кто-то, будто по деревянным доскам. Да только кому стучать, одна она. Может обознались.
Обе женщины синхронно покачали головами и принялись обсуждать какую-то отвлеченную тему.
   

***

    Кира проснулась словно от толчка. Полежала с минуту, прислушиваясь к тишине. Через некоторое время прозвенел будильник. Завтрак отчего-то не лез в горло и девушка, решившись не мучиться, просто выпила кофе.
Кира огорченно простонала, когда увидела, что ботинки заляпаны грязью. Вечером она забыла протереть их, а теперь уже не оставалось времени. Как оказалось, это был не последний неприятный сюрприз, наушники так и оставались разряженными, поэтому в маршрутке пришлось снова слушать сплетни. Сельские говорили и об Ивановне, которая пропала позавчера, и обсуждали неожиданное исчезновение одного мужика с фермы. Этот, Фёдор, после ночной смены пришёл в свою квартиру, а днем на работу не явился. Квартира заперта изнутри. Мужики позаглядывали в окна, даром, что первый этаж, но хозяина квартиры нигде не было видно. Приехал участковый, взломали дверь. В квартире  не было ничего странного. Сосед справа сообщил, что рано утром ему показалось, что в квартире Фёдора кто-то гулко стучал по деревянному полу. Остальные жители этажа в это время были на работе и сказать ничего не могли.
Кира смотрела в окно и думала, что Фёдор мужик молодой, мог и в город уехать, загулять. А бабам только бы болтать, кликуши, чтоб их.
Кто-то ахнул: на въезде в село, у ворот кладбища, стоял полицейский бобик. Девушка апатично оглядела суетящихся возле кладбищенского забора и уткнулась в свой телефон. Она не понимала, почему люди так много внимания уделяют незначительным вещам. Кира не верила в мистику, загробный мир, чудовищ. С самого детства она не боялась подобного, спала без света и не бежала в комнату родителей, заслышав шорох за окном. Поэтому охающие старухи ее откровенно бесили.

Кира перешагнула порог сельской администрации. Ей посчастливилось работать здесь главным специалистом. Молодость девушки смущала, поначалу, некоторых работников, но Кира отлично справлялась со своими обязанностями, поэтому ее быстро приняли в коллектив. Здесь было скучно и вязко. Иногда девушка думала, что она влезла в трясину, а теперь ее еще глубже туда засасывают разговоры про чужих внуков, обсуждение огородов, нового сорта огурцов, который кто-то смог раздобыть, сплетни, перемывание костей всем, кто попадется на глаза – это был обычный рабочий день. Но сегодня говорили совсем о другом.

- Кирочка, что там, у кладбища, видно чего-нибудь? Видела чего, Арсентьева?  – не здороваясь, кинулась к ней с вопросами сорокалетняя начальница бухгалтерии. Остальные женщины окружили вошедшую, ожидая леденящих душу подробностей. Но Кира вяло пожав плечами, процедила сквозь зубы: - Ну, стоит машина полиции, а так я особо не разглядывала. Работницы разочаровано вздохнули и скучковались у стола начальницы, обсуждая исчезновение Федора и старухи Дарьи Ивановны. Кира в миллионный раз пожалела, что наушники валяются разряженными на дне рюкзака.

Дверь кабинета гулко хлопнула о стену, впуская в кабинет растрепанную посетительницу. Кира оглянулась через плечо, чтобы поприветствовать вошедшую, но не успела. Женщина, завыв, словно раненый зверь, упала на лавочку для посетителей. Любопытные работницы тут же окружили внезапную гостью.

- Что случилось, Алена? – голос начальницы звучал участливо, но Кира почувствовала, что та ожидает фактов, которые потом сможет смаковать и пересказывать подругам, прибавляя все новые подробности.

-Девочки, девочки, Алешка мой, не вернулся вчера с фермы. Я его до часу ночи ждала, думала, с мужиками засиделся или случилось там чего. Звонила на ферму, там гудки, никто не отвечает. Алена снова заревела и Кира единственная догадалась подать женщине стакан воды.

- Я одеваться стала, думаю на ферму бежать. В сени выскочила, как вдруг по комнатам такой стук пошел, как будто коза копытами стучит. Я в чем была, побежала к Фроловым, у них ночевала.- Алена испугано выпалила все на одном духу и допила воду.

Женщины испугано смотрели на пришедшую, кто-то перекрестился, кто-то жалостливо качал головой. Кира решилась спросить: -так вы на ферму дозвонились, что там?

Алена подняла голову, в глазах ее плескалось неподдельное отчаяние  страх, и отрицательно помотала ей из стороны в сторону. Все замолчали. В наступившей тишине как-то страшно и резко зазвонил телефон.

Секретарша взяла трубку и через секунду глаза ее округлись, она отбросила трубку, будто ядовитую змею, и прошептала: - ферма горит, пожар на ферме.

     Кира еле передвигая ноги, шла по переулку. День сегодня был переполнен событиями. Пропавший Алексей, неожиданный пожар на ферме – работа не клеилась. Кира чувствовала себя неимоверно уставшей. Вечер был пасмурный и узкий переулок, с обеих сторон окружённый высокими заборами выглядел слегка зловеще. Девушка пинала камушек, катившийся перед ней, как вдруг справа раздался дробный стук. Не ожидавшая этого резкого звука в вечерней тишине, Арсентьева дернулась, угодив левым ботинком в мутную лужу.

- Кто тут? - голос прозвучал робко, но Кира тут, же взяла себя в руки. Она уже начала думать, что ей показалось, как вдруг такой же дробный звук раздался слева, потом опять справа, а потом какофония стуков слилась, и переулок стал сужаться. Небо стало падать с огромной скоростью. Кира упала на колени, ей казалось, будто кто-то стучит ей по голове, или не по голове, а по крышке гроба, вот откуда этот ужасный стук по дереву. Вмешался вой ветра, и крышка небесного гроба захлопнулась над головой Киры Арсентьевой.

Давайте на некоторое время забудем об оборотнях, вампирах и привидениях. То, что теоретически ближе к нам, пугает несомненно сильнее, чем отдаленные и чужие страхи. Но перенесемся в Египет, страну беспощадного солнца, бесконечного песка и многочисленных древних легенд. Египтяне всегда славились своим знанием потустороннего мира. Так что же постигло тех несчастных, которые пришли туда, куда их не звали, и вскрыли то, что было запретным?..

Речь пойдет о проклятии, которое якобы постигает всякого, кто прикасается к могилам царских особ и мумиям Древнего Египта. Гробница фараона была обнаружена 6 ноября 1922 года англичанами — археологом и египтологом Говардом Картером и собирателем древностей Джорджем Карнарвоном в ходе продолжавшейся 6 лет поисковой экспедиции.

Лорд Карнарвон субсидировал экспедицию — он верил в свою звезду. Но известие все же застало его врасплох. Спустя две недели он был на месте раскопок и, даже не распаковав чемодан, немедленно отправился к гробнице. Все печати были в полном порядке, и это значило, что грабители до нее не добрались. Проходя коридорами, минуя камеру за камерой, Картер, Карнарвон и все, кто шел с ними, буквально на каждом шагу натыкались на сокровища. Но вот и последняя камера. В зияющую черноту первым шагнул Картер.

— Ну, что вы там видите? — теряя выдержку, громко прошептал Карнарвон.

В ответ вспыхнуло легкое пламя свечи, и спустя еще несколько томительных мгновений глухо зазвучал голос Картера:

— Вижу несметные, сказочные сокровища...

Ослепленный их блеском, он не сразу приметил неброскую глиняную табличку с краткой иероглифической надписью: «Вилы смерти пронзят того, кто нарушит покой фараона». Нельзя сказать, что это грозное предупреждение позабавило ученого. Нет, сам Картер не был напуган — но что, если текст станет известен рабочим? Это могло бы загубить раскопки, не имевшие аналогов в мире. Нет, Картер пойти на это не мог, и по его негласному распоряжению дощечку не включили в инвентарный список находок. Теперь ее никому и не сыскать. Все, кажется, сумел предусмотреть великий ученый — все, кроме одного: в объемистом каталоге сокровищ фараона оказался амулет. Немного спустя на тыльной его стороне был обнаружен текст: «Я тот, кто зовом пустыни обращает в бегство осквернителей могил. Я тот, кто стоит на страже гробницы Тутанхамона».

Это было второе предупреждение.

Их было семнадцать человек, следом за Картером и Карнарвоном шагнувших 13 февраля 1923 года в погребальную камеру Тутанхамона. «Похоже, никому не хотелось ломать печати: едва отворились двери, мы почувствовали себя там непрошеными гостями»,— писал впоследствии Картер.

Скорее всего, под этим «мы» Картер имел в виду Карнарвона: проведя всего несколько дней в Луксоре, лорд вдруг отправился в Каир. Стремительность отъезда походила на панику: мецената экспедиции заметно тяготило близкое соседство с гробницей. Бросив все, он уехал, не дождавшись даже составления перечня найденных там сокровищ.

В самом начале апреля в Луксор пришли из Каира дурные вести: Карнарвон прикован к постели тяжкой загадочной болезнью. Все попытки врачей хоть как-нибудь облегчить его состояние ни к чему не приводят.

Осталось свидетельство сына лорда, приехавшего в Каир из Индии, чтобы провести отпуск с отцом. За завтраком лорд почувствовал легкое недомогание. Небольшая поначалу температура вдруг резко подскочила, жар сопровождался сильным ознобом, и уже никто не в силах был ему помочь выбраться из этого состояния. Таким застали больного его родственники и Картер.

Спустя еще несколько дней в дневнике Карнарвона-младшего появилась запись: «Разбудив меня, сиделка сказала, что отец умирает. Мама тоже дежурила у постели, она и закрыла ему глаза. Было без десяти два ночи; едва я зашел в комнату, погас свет. Кто-то принес свечи, но спустя две-три минуты свет вновь загорелся. Взяв отца за руку, я стал молиться».

За считанные минуты до кончины у Карнарвона начался бред; он то и дело поминал имя Тутанхамона — казалось, умирающий ведет понятный лишь ему и его собеседнику разговор. Нить его, естественно, ускользала, сидевшие рядом женщины так и не смогли вспомнить потом, о чем, собственно, шла речь. Но в последние мгновения жизни к лорду вернулось сознание, и, обращаясь к жене, он сказал: «Ну вот, все наконец завершилось. Я услышал зов, он влечет меня». Это была его последняя фраза.

Долго еще в Каире на все лады обсуждали странное совпадение: погас, едва лорд Карнарвон скончался, свет. Дежурившие в ту ночь работники городской электростанции дружно утверждали потом, что не в силах объяснить, отчего внезапно обесточилась каирская электросеть. Каким образом все опять пришло в норму, остается загадкой.

Еще фрагмент из дневниковых записок сына покойного: «Отец умер около двух ночи по каирскому времени, то есть около четырех утра по лондонскому времени. Потом уже я узнал от прислуги, что в родовом нашем имении в ту самую ночь и тот самый час наша собака-фокстерьер, которую отец очень любил, вдруг, тоскливо завыв, неловко припала к полу и тут же испустила дух».

Смерть настигла лорда Карнарвона в 57 лет, но ничто не предвещало скорой кончины. Вот тогда и напомнило о себе проклятие фараона: извлеченная из гробницы мумия покоилась в те дни на столе Каирского музея, словно в ожидании последнего осквернения праха. Когда с нее снимут бинты, на свет божий явится амулет Тутанхамона с начертанными на его тыльной стороне иероглифами.

Спустя несколько месяцев один за другим скончались двое участников вскрытия могилы Тутанхамона. Произошло это внезапно, как гром среди ясного неба, и сразу дало обильную пищу многочисленным домыслам. Потом началась паника. Неделя шла за неделей, а со страниц прессы, не уставшей еще поминать лорда Карнарвона, не сходили имена еще двух жертв проклятия фараона — Артура К. Мейса и Джорджа Джей-Голда.

Археолога Мейса Картер попросил помочь ему вскрыть гробницу. И именно Мейс сдвинул последний камень, заслонявший вход в главную камеру. Вскоре после смерти лорда Карнарвона он стал жаловаться на необычайную усталость. Все чаще наступали тяжелейшие приступы слабости, апатии и тоски. А после — потеря сознания, которое к нему так и не вернулось. Скончался он в «Континентале» — том же каирском отеле, где провел свои последние дни лорд Карнарвон. И вновь медики оказались бессильны поставить диагноз смертельной болезни.

Американец Джордж Джей-Голд был старым приятелем лорда Карнарвона, мультимиллионером и большим любителем археологии, он внимательно следил за всеми перипетиями экспедиции, увенчавшейся открытием гробницы Тутанхамона. Получив известие о смерти друга, Джей-Голд немедленно отправился в Луксор. Взяв в проводники самого Картера, он исследовал Долину Царей, до мельчайшей щербинки изучил последнее пристанище Тутанхамона. Все обнаруженные там находки одна за другой побывали в его руках. Все это нежданный гость исхитрился проделать в один день, а к ночи, уже в отеле, его свалил внезапный озноб; на следующий день Джей-Голд все чаще стал терять сознание и к вечеру скончался. И вновь медики бессильно разводили руками — никто не мог высказать хоть какое-то предположение о причине скоротечной болезни американца, но врачи, однако, составили категоричное заключение: смерть от бубонной чумы.

Из истории известно, что бывало, когда от ужаса перед неведомыми напастями люди, бросив дома, все нажитое, уходили из родных мест. Оперативно внедренное в печать твердое заключение самых авторитетных врачей было рассчитано как раз на то, чтобы успокоить взбудораженных обывателей.

Смерть следовала за смертью. Английский промышленник Джоэл Вулф никогда не испытывал влечения к археологии, но тайна смерти лорда Карнарвона неудержимо повлекла его — человека не без авантюрных склонностей — в Долину Царей. Нанеся там визит Картеру, он буквально вырвал у него разрешение осмотреть склеп. Пробыл он там долго, пожалуй, для праздного любителя острых ощущений слишком долго. Вернулся домой... и скоропостижно скончался, не успев ни с кем поделиться своими впечатлениями о поездке. Симптомы были уже знакомые: жар, приступы озноба, беспамятство... и полная неизвестность.

Рентгенолог Арчибальд Дуглас Рид. Ему доверили разрезать бинты, стягивавшие мумию Тутанхамона, он же, разумеется, делал и рентгеноскопию. Вся проделанная им работа заслужила самые лестные оценки специалистов, но неведомый страж останков юного фараона придерживался явно иной точки зрения. Едва ступив на родную землю, Дуглас Рид не сумел подавить приступ накатившейся рвоты. Мгновенная слабость, головокружение... смерть.

В считанные годы умерло двадцать два человека: иные из них побывали в склепе Тутанхамона, другим довелось исследовать его мумию.

Всякий раз кончина была скоротечной, непредсказуемой. Гибель настигала известных в те годы археологов и врачей, историков и лингвистов — таких, как Фокарт, Ла Флор, Уинлок, Эстори, Каллендер... Каждый умирал в одиночку, но смерть казалась одной на всех — непостижимой, скоротечной.

В 1929 году скончалась вдова лорда Карнарвона. Читателей светской хроники потряс тогда не столько даже сам факт этой смерти, сколько диагноз: погибла от укуса москита. В ту же пору ранним утром, в «час быка», приказал долго жить Ричард Бателл — секретарь Говарда Картера, молодой, отличавшийся завидным здоровьем мужчина: отказало сердце. И тогда по Лондону и Каиру прошлись девятым валом ужас и мутные слухи о проклятии Тутанхамона.

Тем временем вилы смерти находили все новые жертвы. Едва весть о смерти Бателла дошла из Каира до Лондона, отец его, лорд Уэстбюри, выбросился из окна седьмого этажа гостиницы. Когда труп самоубийцы везли на кладбище, катафалк — понятно, с какой скоростью движется эта машина в подобных случаях,— задавил насмерть ребенка, игравшего на улице. Экспертиза показала, что шофер просто не мог не заметить мальчугана: до наезда оставалась еще добрая полусотня метров. Однако водитель и все, кто шел в первых рядах похоронной процессии, в один голос утверждали, что улица была пуста...

В Каире умерли брат лорда Карнарвона и ухаживавшая за ним сиделка; затаившаяся в доме смерть настигала каждого, кто осмелился в те дни навестить больного. Уходили из жизни люди, хоть каким-то образом причастные к окружению Картера, однако никоим образом не связанные с его работой: ни один из них и близко не подходил ни к месту раскопок, ни к мумии фараона. А сам Картер умер на шестьдесят седьмом году жизни через шестнадцать лет после того дня, когда отправил в Лондон уже известную нам телеграмму. И все эти годы он прожил безмятежно и размеренно, совершив одно из величайших открытий нашего века. Закоренелый холостяк, он только в уединении находил истинный отдых. В вечно пустовавшей его каирской квартире вольготно жил лишь его любимец — соловей. С поистине олимпийским спокойствием встречал Картер гибель людей, которых хорошо знал и высоко ценил как лучших в своем деле специалистов. Лишь однажды посетило его неутешное горе — в тот день, когда умер Ричард Бателл. Но не о нем речь. Утром того дня, запасшись кормом для своего любимца, археолог обнаружил окровавленные перья, разбросанные вокруг соловьиной клетки,— сожравшая певчую птичку змея, мертвенно-серебристо струясь, переливалась в распахнутое окно. Картер долго был безутешен. Но его никоим образом не трогала страшная судьба тех, кого он считал когда-то своими соратниками, друзьями, просто знакомыми. Нигде ни единым словом он не обмолвился даже о Ричарде Бателле — том человеке, с которым нередко делился самым сокровенным...

Врачи, лечившие секретаря, впервые высказались категорично: Бателл умер от эмболии — закупорки сосудов легких. Жители двух столиц по-разному встретили это сообщение: лондонцы, похоже, заметно поуспокоились, чего никак не скажешь об обитателях Каира. По городу ползли темные, противоречивые и самые невероятные слухи. Но и самые устойчивые перед слухами люди дрогнули после события в Национальном музее Каира, где с 1886 года покоились под неусыпным наблюдением специалистов останки фараона Рамзеса II.

... Вечер выдался на редкость влажным и жарким. Как обычно, зал саркофагов был полон посетителей. С наступлением темноты вспыхнул свет, и вдруг из саркофага Рамзеса II раздался резкий, протяжный скрежет. Люди увидели леденящую кровь картину: в стекле качнувшегося саркофага мелькнул перекошенный немым криком рот Рамзеса; тело его содрогнулось, лопнули стягивавшие его бинты, и руки, покоившиеся на груди, вдруг резко и страшно ударили в стеклянную крышку; осколки битого стекла посыпались на пол. Казалось, мумия, иссушенный и только что надежно запеленутый труп, вот-вот бросится на гостей. Многие из стоявших в первых рядах попадали в обморок. Началась давка. Ломая ноги и ребра, люди гроздьями посыпались с лестницы, ведущей из зала. Среди тех, кто выпрыгивал прямо из окон, такой толчеи не было, и проворству и ловкости их могли бы позавидовать и олимпийские чемпионы.

Утренние выпуски газет не пожалели красок, смакуя это событие, на все лады толкуя о проклятии фараона. Ученые заметно приглушили возбужденный газетный хор, пояснив, что причиной события стали духота и влажность, изрядно накопившиеся тем вечером в зале. Мумии же предписан сухой, прохладный воздух гробницы.

... Как бы удовлетворившись произведенным эффектом, мумия застыла, склонив голову на плечо; лицо ее, забранное погребальной маской, было обращено на север — к Долине Царей.

Стекло саркофага заменили, и Рамзес II покоится на своем ложе как ни в чем не бывало — запеленутый, со скрещенными на груди руками. Но его лицо по-прежнему неотрывно обращено к северу.