Проклятье, они идентичны на лицо — хотя макияж совсем другой, — и по голосу. Если, конечно, это не фальсификация, и Дарья на самом деле не жива и не выдаёт себя за Лану. В любом случае для начала поведу себя так, будто поверил.
— Здравствуйте, Лана. Знаю. Мои соболезнования.
— Спасибо, — отвечает она без ноты скорби. — Я должна кое-что передать вам. Отправляю координаты встречи.
— Вам известно что-то о случившемся с Дарьей?
— Всему своё время. Приезжайте.
Даёт отбой. Большой жук разбивается о лобовое стекло «Логоса». Стираю его останки молекулярным дворником.
Лана — имя-то какое. Имя, написанное большими красными буквами на судьбе Дедовича. Его роман с Ланой Дель Рей вошёл в историю Земли как один из самых безумных и трагичных. Дедович не раз заявлял, что Лана Дель Рей — единственная женщина, кого он способен по-настоящему любить. Когда началась холодная война, и стало ясно, что Россия и Америка закрываются друг для друга, возможно, на десятилетия, мой прадед понял, что, скорее всего, ему так и не удастся встретиться с главной женщиной его судьбы. Однако он продолжал действовать. Стремился своим творчеством и общественной деятельностью сподвигнуть мир к открытию границ и восстановлению международной культуры, чтобы возобновить гастроли зарубежных музыкантов. Делал всё, чтобы стать богатым и знаменитым — не ради самих денег и славы, они его совершенно не интересовали, — а чтобы увеличить вероятность своей встречи с Ланой Дель Рей.
Конечно же, Дедович понимал, какое количество сумасшедших по всей Земле тоже считало Лану Дель Рей своей единственной, предначертанной судьбой любовью. Он не мог позволить ей принять себя за одного из них. Не мог просто написать её менеджеру: «Дайте телефонный номер артистки, её судьба хочет поговорить», не мог написать Лане Дель Рей в социальной сети, обращаясь к SMM-менеджеру, нанятому пиарщиком обслуживающей Лану Дель Рей фирмы, и предложить ему денег за то, чтобы тот попытался передать ей от него секретное послание. О нет. Дедович понимал, что его единственный шанс заполучить Лану Дель Рей — это сделаться известным на весь мир русским писателем — причём при жизни, что раньше почти никому не удавалось.
Однако политики внесли в планы Дедовича свои коррективы и начали ядерную войну. Первые ракеты отправились с Дальнего Востока и уничтожили Калифорнию, где на тот момент гастролировала Лана Дель Рей. В тот день Дедович сошёл с ума. С содроганием вспоминаю, как я проходил этот эпизод в игре.
Я, будучи Дедовичем, у себя дома прочитал на экране монитора новости о начале ядерной войны и об уничтожении Калифорнии. Второе подействовало на меня гораздо сильнее первого. Я проверил гастрольный график Ланы Дель Рей и почувствовал, как плавно, вразнобой перекручиваются настройки процессов моей психики. Я посмотрел в окно, где раньше была улица Кирочная. Теперь вместо неё я видел залитый кислотно-алым закатным светом дикий пляж с высокими пальмами. Перед ними висели в воздухе четыре буквы: ‘LANA’ — высокие, гладкие, в стилистике обложек её альбомов. Ядерный взрыв появлялся далеко в море, но быстро расширялся, опережая вызванный собой цунами, и сметал весь пейзаж, буквы и меня.
Когда взрыв прошёл сквозь меня, я вздрогнул и вновь увидел ярусы жестяных крыш и каменных львов в ампире. Но я был уже в совсем другом режиме сознания. Я понимал, что вместо любви мной начинают владеть гнев, невообразимых масштабов обида на Бога, желание уничтожать всё вокруг. Я почувствовал, что у человечества и у меня лично, у Дедовича, отняли самое чистое и прекрасное, что у нас было. Меня не волновали другие миллионы погибших, меня не волновало, что скоро, вероятно, вся остальная жизнь на Земле будет уничтожена и на столетия войдёт в свои права ядерная зима. Без Ланы Дель Рей здесь незачем было жить кому-либо или чему-либо, ибо она была земным воплощением самой Любви, которая когда-то и дала начало всей жизни во вселенной. Я не сопротивлялся безумию. Я хотел быть безумным, хотел укрыться в своём безумии от безумия мирового. Я приближал своё безумие, звал его, впивался в него, увеличивал его энтропию. Я, Дедович, становился чистым хаосом.
Штаты ответили на удар и уничтожили часть Дальнего Востока и Курилы, последним, конечно, осознанно вовлекая в конфликт Японию. Северная Корея не заставила себя долго ждать. Западная часть России и восточное побережье Америки, где располагались правительственные резиденции, смотрели друг другу в глаза через Атлантику, при этом нанося друг другу удары ножами в спины через Тихий океан.
Ядерный конфликт быстро прекратился — в обеих сверхдержавах почти синхронно грянули революции. Люди, которым было уже нечего терять, убили почти всех членов старых правительств, а выживших отправили в тюрьмы. Лидеры восстания стали придумывать что-то новое на смену политике как институту. Так начался мир, в котором позже родился я.
Дедович к тому времени уже давно был в психиатрической лечебнице, где его случай изучали как неординарный. Будучи ожесточённо безумным в своём поведении, жестах, устной речи, он продолжал писать крайне связные литературные произведения — качественно ничем не уступавшие написанным ранее, а то и превосходившие их. Именно там он создал романы «Свет зла», «Умозаключённый», «Любовь и эвтаназия». Как будто какая-то часть души прадеда сохранила доступ к рассудку, но могла реализовать себя исключительно на письме — видно, это была самая надёжная зона его психики.
«РосГосГамбит» — последний роман Дедовича, который он написал в психиатрической лечебнице и посвятил его своей возлюбленной Лане Дель Рей, — стал мировым бестселлером. Его перевели более чем на сорок языков. К тому моменту было общеизвестно, что Лана Дель Рей не погибла в Калифорнии, поскольку из-за изменений в гастрольном графике в момент ядерной войны выступала в Канаде. Но Дедович никак не реагировал на сообщения об этом.
Лана Дель Рей прочитала перевод посвящённого ей «РосГосГамбита» и изъявила желание встретиться с автором. Когда они впервые увидели друг друга, в Санкт-Петербурге, в покрытой грязным снегом и опутанной колючей проволокой лечебнице, Дедович уже ничего не говорил и не писал. Его буйные настроения и жажда всеуничтожения миновали, и он покоился сухим овощем в одиночной палате, на всякий случай дважды пристёгнутый — иногда он всё же предпринимал неожиданные попытки загрызть санитаров, но делал это крайне редко по сравнению с былыми лихими временами, — ходил под себя и питался через капельницу.
Лана Дель Рей стояла перед Дедовичем и смотрела на него, но он не реагировал.
— Спойте что-нибудь, — посоветовал врач.
— My pussy tastes like Pepsi Сola… — начала Лана.
Дедович поднял глаза и посмотрел в её глаза. О, вы должны были видеть её глаза, когда она поняла, что он как будто узнаёт её. Дедович порывался что-то сказать. Лана Дель Рей не могла больше петь, в её глазах заблестели слёзы. Все присутствующие затаили дыхание в ожидании. Тогда Дедович иссохшими губами произнёс свою первую за много лет связную фразу:
— Тунец — делу венец.
И умер.
Лана Дель Рей посвятила Дедовичу свой следующий и последний в её дискографии альбом, получивший русскоязычное название «Чёрное семя». С него и началась новая волна дарк-джаза, которая много позже накрыла меня с головой.
Навигатор привёл мой «Логос» по заданным координатам — к заброшенной лесопилке за городской чертой.
Неподалёку от опутанных рваными цепями ворот припаркована серебристая спортивная «Мегера». Останавливаюсь метрах в двадцати от неё. Содержать такую машину позволить себе может далеко не всякий, похоже, эта сестричка зарабатывает куда больше погибшей. Я выхожу из авто, прохожу полпути к «Мегере» и останавливаюсь. Пасмурно. С одной стороны высокий жестяной забор с закрытыми воротами, с другой, поодаль — почти пустое шоссе, окружённое песками и сосновыми рощицами, откуда доносятся мягкий шум ветра и тревожные птичьи трели.
Водительская дверь «Мегеры» открывается, в придорожную пыль ступает толстый каблук белого сабо, в который обута великолепно-атлетичная нога. Передо мной предстаёт женщина в движущемся полигональном платье из живородящего шёлка, настроенного на цвет кремового перламутра. Её глаза скрывают солнцезащитные очки с матовыми белыми линзами, но она всё ещё как две капли воды похожа на Дарью. Впрочем, не в выборе образа. Дарья была каплей крови в молоке, дотянувшимся до тебя остриём вечного стиля, а в Лане легко угадывается приверженность ультрахроносу: новые примочки, кричащие формы, химсекс, техносекс. Она приближается на расстояние двух шагов и останавливается, как-то неприкрыто по-хозяйски оглядывая меня. Наглая. Должно быть, она на всё в мире так смотрит.
— Мои соболезнования, — осознанно повторяюсь я.
— Спасибо, — спокойно говорит она, не снимая очков.
— Вы были близки?
— Насколько только могут быть близки сёстры в наш век, — уклончиво отвечает Лана. — А вы?
— Нашему знакомству всего несколько дней.
— Должно быть, это были яркие несколько дней, раз она попросила меня передать это именно вам.
Лана небрежно протягивает мне руку. На её ногтях живые рисунки чёрно-жёлтых спиралей. Я касаюсь её ладони своей. От её руки исходит вибрация — волевой запрос на принятие файла. Следом моё волевое подтверждение — повторная вибрация, файл принят. Защищён от бесконтактной передачи, видно, действительно что-то важное.
Видео. Воспроизвожу компактно в нейроинтерфейсе — экран появляется в моём поле зрения левее носа, якобы на расстоянии вытянутой руки, звук слышен большей частью в левом ухе, основная часть моих зрения и слуха продолжают воспринимать место встречи.
На видео я сам, в лаборатории «Иггдрасиля», в момент подключения к игре «Дедович» — запись с камеры фиксации процесса. Я ещё в сознании, но уже подключен к системе жизнеобеспечения и сижу в ванне с питательным гелем, в который мне предстоит лечь, чтобы погрузиться в игровой стазис.
— Вы смотрели? — спрашиваю Лану.
Она усмехается.
— Это всё, что осталось от моей сестры. Разумеется, смотрела.
— Заметили что-нибудь необычное?
— Давайте сами.
Я закуриваю, проматывая видео вперёд, до момента, когда меня целиком погружают в гель. Два лаборанта за большими мониторами начинают интегрировать моё сознание в игру. На их мониторах появляется майнд-карта — структура, похожая на человеческий мозг, составленная из текстовых понятий. Левое полушарие на левом мониторе, правое — на правом. Облако слов на дисплеях стремительно растёт — очевидно, по мере того, как они цифруют мою память. Затем оба лаборанта начинают работать с клавиатурами, и на майнд-карте подсвечиваются слова: «Дедович», «двадцатый век», «Российская Федерация», «литература», «война», «Сверхдержава», «Лана Дель Рей», «безумие», «Санкт-Петербург», «Чёрное семя», «РосГосГамбит»… Они вводят, и вводят, и вводят, нужные слова загораются там и здесь, между ними подсвечиваются нейронные связи. Проматываю. Закончив с вводом, лаборанты оставляют на майнд-карте только подсвеченные слова — все остальные убирают. Затем следуют рендеринг, отладка, новая загрузка слов, рендеринг и отладка, и так много раз. Проматываю. Теперь майнд-карта видна лишь в уменьшенном виде, зато на мониторах вырисовывается жизнь моего прадеда в виде высокодетализованной 3D-графики. Лаборанты прокручивают жизненный путь Дедовича от первого лица — от его рождения до смерти, снова и снова, вносят корректировки там, где что-то отображается неверно или сомнительно. Я вижу, как постепенно на экранах появляется та самая игра, которую я проходил — вернее, создавал, думая, что прохожу.
— Боже, — роняю я. — Так это правда?
Отключаю воспроизведение.
— У меня нет другого объяснения, — говорит Лана, затягиваясь электронным мундштуком и выпуская непрозрачный, чуть люминесцирующий сиреневый дым.
— Спасибо вам, Лана. Никому не говорите о нашей встрече и этом видео… Вы ведь никому не говорили о нашей встрече и этом видео?
Она выпускает дым через нос и качает головой, чуть коснувшись пальцами лба.
— Думаю, вам нужно отдохнуть, — говорю я. — Я выйду на связь, как только пойму, что…
— Это не обязательно, — внезапно резко отвечает она. — Делайте что хотите, а мне эта тема монопенисуальна. Я выполнила последнюю волю сестры и умываю руки.
— Коротко и конкретно. Всё как я люблю. Прощайте, Лана.
Я разворачиваюсь и иду к «Логосу». Немного спустя начинаю слышать шаги Ланы к «Мегере». Завожу мотор и покидаю редколесье, заметив, что авто Ланы остаётся без движения.
Дома, ближе к ночи, смотрю запись ещё раз, внимательно. Ошибки быть не может, они выжимают моё сознание и генетическую память до капли, извлекая оттуда всё, что касается Дедовича, и конструируют из этого полную, совершенную картину игры, после чего отправляют меня проходить её, этап за этапом, при этом наращивая на скелет игры плоть, до мельчайших деталей. Затем контаминация с уже существующими играми от других доноров сознания, тонкая настройка — и дело в шляпе, шедевр готов.
Когда власть на Земле перешла от государств к корпорациям, у человечества появилась надежда, что аппарат насилия повержен, и власть имущие больше не будут использовать народ, больше не будут говорить ему: «Не живите слишком хорошо, а то жалко будет умирать», не будут использовать пресловутую идеологему «Не лезьте в своё дело», не будут обманывать миллиарды людей. Эта надежда осыпалась прямо у меня на глазах, обнажая новый, чудовищных масштабов нейропсихокапитализм, и, возможно, больше никто в мире, кроме меня, не мог рассказать людям правду.
Ночная аудиенция в «Иггдрасиле». За стеной окон молнии. Всепомнящий — улыбчивая тёмная глыба, судя по всему, преисполнен уверенности, что у меня на них ничего нет.
— Рад видеть вас снова, — густо рокочет его голос, когда он протягивает мне огромную сильную руку, своекорыстно улыбаясь. — Вы теперь у нас частый гость, это так приятно.
Я жму его руку. Он порывается окончить рукопожатие, но я не отпускаю и молча отправляю ему запрос на передачу файла. Чуть помедлив, он принимает запрос, получает видео и, как можно заметить по движениям его глаз, начинает смотреть.
Мы садимся за стол переговоров. Насмешливо-приветливое лицо Всепомнящего чуть оплывает, ему явно не по душе то, что он видит. Вернее, ему не по душе то, что он знает, что это видел я — сам он, безусловно, в курсе всего, что происходит на этих кадрах. Прекратив воспроизведение, он медленно глубоко вздыхает своими широкими ноздрями и смотрит своими разными глазами на меня. Бельмо на его правом глазу неожиданно резко меняет цвет на чёрный. Как это?
Я чувствую, что не могу пошевелиться. Всепомнящий поднимается, тяжёлый стол переговоров, преодолевая гравитацию, плавно отлетает в сторону. Огромная невидимая сила хватает меня за горло и поднимает со стула так, что мои ноги перестают касаться пола. Я начинаю задыхаться. Всепомнящий разворачивается корпусом к оконной стене за его спиной, сила переносит меня туда вслед за его взглядом. Всепомнящий подходит к окнам, сила толкает меня вперёд, выламывая стекло моими головой и спиной. Я повисаю над городом на высоте птичьего полёта без воли пошевелиться или вдохнуть. Всепомнящий подходит к самому краю выдавленного мной окна. Его лицо выражает не ненависть к лютому врагу, но отвращение, какое питает хозяин дома к найденному на кухне таракану, и одновременно спокойствие и удовлетворение от того, что он может вот так легко уничтожить вредное насекомое, чуть пошевелив пальцем. Сила внезапно отпускает меня, и я лечу вниз. Наконец я могу двигаться и дышать, но в этом уже нет особого смысла. С ускорением свободного падения я лечу прямиком в крышу воздушного трамвая, ползущего у подножья небоскрёба, и вот уже становится слышен трамвайный звонок, и я просыпаюсь в холодном поту. Звонят в мою дверь, довольно настойчиво.
Полпятого утра. Мне и днём никто по много месяцев не звонит в дверь, люди вообще давно так не делают, они просто отправляют сообщение о том, что они пришли, в мессенджер в твоей голове, и ты открываешь. Дверной звонок — атавизм, мне просто лень его снять. Может, я заливаю соседей? Такое всё ещё случается. Вызываю изображение с видеофона. Три чёрных, почти одинаковых силуэта в плащах и шляпах, выжидающие взгляды направлены прямо в камеру. Я не знаю своих соседей, но, бьюсь об заклад, это не они. Очевидно, что если я открою им дверь, то сделаю это в последний раз в жизни. Я впрыгиваю в штаны и рубашку, хватаю обувь и выскакиваю на пожарную лестницу.
Это серьёзные ребята, наверняка они оставили кого-то из своих возле пожарной лестницы. Чёрт, может, и на крыше? Может, но вероятность меньше.
На крыше чисто, мне повезло. Преодолеваю квартал по покатой жести, едва не соскользнув в одном месте вниз, достигаю противоположной стороны квартала, пролезаю на чердак, нахожу открытый люк в парадную, спускаюсь и выхожу на улицу. Здесь никого. Мой «Логос», должно быть, под присмотром, ухожу пешком. Ещё так рано, что нет толпы, чтобы с ней смешаться.
Пересекаю несколько кварталов подворотнями, где меньше камер, чтобы запутать информационный след. Звоню Лане. Звонок не проходит. Наверное, заблокировала меня, чтобы не нажить проблем. Покупаю в круглосуточном магазине медицинскую маску, снимаю со спящего на лавке пьяницы шляпу — теперь меня не видит система распознавания лиц. Использовать приложение такси или метрополитена нельзя, данные немедленно поступят в сеть корпораций, где я наверняка уже на контроле, и сразу выдам своё местоположение.
Сложным маршрутом попадаю в лобби отеля «Архонт» близ Адмиралтейства — я никогда в нём не был раньше, никакой логики, иначе меня моментально вычислят. Тёплый свет канделябр на мраморе, туманная сладковатая мелодия фортепиано. Золочёная маска тысячеликого героя над ресепшн.
Немыслимо: спящие в здешних номерах беззаботные дамы и господа ничего не знают о том, на какой тёмной силе стоит их светское общество, а стоит кому-то узнать, как эта сила немедленно обратится против него. Она перестанет усыплять его бдительность, давать ему деньги, связи, техноигрушки и развлечения, а вместо этого сосредоточится на том, чтобы максимально скоро, с хирургической точностью, пока он никого не успел заразить своим знанием, вырезать его из тела общества, при этом оставаясь незамеченной, даже обезличенной. А общество, нетронутое, анестезированное, даже не заметит потери. А если и заметит, то скажет: «Поделом…»
К счастью, некоторые криптокошельки всё ещё анонимны, и у меня есть пара таких. Крипта для нас — как наличные для предков. Значит, я могу без опаски снять номер, перевести дух и составить план действий.
Из номера снова звоню Лане. Звонок не проходит. В мини-баре нахожу белорусский кукурузный бурбон «Цветок-убийца». Наливаю себе выпить, усаживаюсь в кресло у окна, закуриваю и провожу некоторое время в размышлениях.
Ситуация такова, что я попал ногами в жир. Что сделал бы на моём месте Дедович? Уж он наверняка бы что-нибудь придумал. Громадный, хохочущий в облака Дедович, о чьи ступни разбивалось зло, — он всегда шутя что-нибудь придумывал. Много лет для общественности было тайной, что его безумие и смерть в психиатрической лечебнице на самом деле были постановкой, которую он устроил вместе с небольшой группой посвящённых людей, просто чтобы хоть раз встретиться со своей богиней. А заодно таким образом продать миру бестселлер, тем самым обеспечив себе безбедное существование до конца дней.
Что ж, у меня есть оружие, которым по иронии судьбы меня наделила сама корпорация «Иггдрасиль» — весь жизненный опыт моего прадеда, вплоть до умозаключений и логических цепочек, которые он нигде не документировал и не публиковал — я прошёл через все из них. Поможет ли мне это остаться в живых и разоблачить корпорацию?
Уведомление от биоприложения «Интуиция» — оно анализирует новости на предмет того, что может быть интересно конкретному пользователю, основываясь на всём, чему он уделяет внимание, где был, о чём говорил, что и кого видел в последнее время. «Интуиция» сообщает мне, что вышла новость, которая будет мне интересна с вероятностью девяносто восемь процентов. Это много. Может, мне наконец присудили литературную премию за роман «Детский суд»? Одобряю показ новости, вывожу её на медиа-систему номера. Рисунок обоев превращается в монитор. Стены покрывают кадры с заброшенной лесопилки, частично закрытые пикселями «не для слабонервных», кровь на дереве, бетоне, ржавом металле. Голос диктора:
— Останки тела зверски убитой женщины обнаружили дроны глобальной службы безопасности, вызванные анонимным доносом на заброшенную лесопилку близ посёлка Кудрово. Личность жертвы устанавливается. Подозреваемый в убийстве скрылся с места преступления на чёрном «Логосе» 2101 года выпуска. Инициирован протокол «Унтерменш».
Ну разумеется, только этого мне не хватало — полное лишение прав человека, за убийство, которого я не совершал. Время от времени я видел в новостях истории про людей, которые за преднамеренное убийство попадали под действие протокола «Унтерменш», но никогда не думал, что с такой лёгкостью войду в их число. Что, если все они тоже были виновны лишь в том, что узнали секреты одной из корпораций?.. Теперь со мной могли сделать всё, что угодно: сослать на пожизненный срок в Антарктику, превратить мой мозг в безвольный вычислительный элемент для искусственного интеллекта, отправить меня на глубоководные ядерные захоронения... Проклятье, твари фактически превратили Лану в жидкость. На ржавых пилах, стенах, потолке и на заросших пыльной паутиной окнах — Лана. Лежащие на дощатом полу очки с белыми линзами, и по ним тоже стекает Лана. К чёрту это дерьмо, включи-ка лучше дарк-джаз, приятель.
Новости превращаются в монохромную визуализацию ночного океанского прибоя, номер заполняют восхитительные звуковые волны музыкальной тьмы.
Сообщение от неизвестного контакта:
«Я знаю, что ты невиновен. Ответы — сегодня в полночь в клубе XXI».
Ну что ж, этим меня сегодня уже не удивишь. Наливаю себе ещё «Цветка-убийцы» и прикуриваю сигарету о сигарету. Город скалится в окна моего номера обагрёнными зарёй шпилями.
[продолжение следует]
