russiandino

Вертыхаев знал, что за ним гонятся черти, но на данный момент у него были проблемы и посерьёзнее. Через салон автобуса уверенно пробирались двое контролёров. Суровость их лиц и голосов оставляла мало шансов на то, что в этот раз от своей безбилетности Вертыхаеву удастся отделаться вялой руганью или трусливым ожиданием ближайшей остановки.

Впрочем, не имея других вариантов, примерно этим Вертыхаев и занимался. Вцепившись в поручень, он всеми силами делал вид, что ему совершенно всё равно на контролёров, светофоры и граждан, с раздражённой гордостью предъявляющих свои бумажные основания на неспешный и тесный проезд.

К тому же небольшой шанс безнаказанно смыться из автобуса у Вертыхаева действительно был: контролёры весьма кстати задержались у крепкого мужичка, совершенно не похожего на инвалида, но зато готового отстаивать свою безбилетную правду решительно и агрессивно.

Вертыхаев прикинул, что если этот гражданин ещё хотя бы несколько минут продолжит называть контролёров козлами, ловко увязывая их работу с общим положением дел в стране («А что тебе ещё показать?! Лишь бы не работать! До чего страну довели!»), то автобус как раз успеет проскочить перекрёсток Варвашени и Кацедальной, сразу за которым и располагалась спасительная остановка.

Сейчас было особенно важно не проявить активных признаков волнения. Намётанный взгляд контролёров вполне мог заметить безбилетный дискомфорт пассажира и переключить своё внимание с невоспитанного крепыша на скромного и щуплого Вертыхаева, интеллигентность которого бросалась в глаза с той же очевидностью, что и его неумение называть кого-нибудь козлами.

К счастью, расчёт и выдержка Вертыхаева не подвели. Стоило контролёрам подобраться ближе, как автобус заботливо распахнул свои двери и Вертыхаев пулей выскочил наружу.

Но расслабляться времени не было. Теперь он находился на открытом пространстве и проблема чертей снова выходила на первый план.

Вертыхаев не сомневался, что трюк с автобусом (в который он заскочил неожиданно не только для чертей, но и для самого себя) позволил ему выиграть лишь немного времени. В лучшем случае в его распоряжении был десяток минут. Достаточно, чтобы отдышаться и выбрать наиболее безопасный маршрут домой. Но в том, что решающая битва с нечистью ещё впереди, Вертыхаев не сомневался.

С маршрутом всё было более или менее понятно. Парк Пятидесятилетия Октября, выпиравший торжественными рёбрами лип и тополей вплотную к Кацедальной, тянулся почти до микрорайона Запад-4, в котором проживал Вертыхаев. Лучшего варианта пути просто не было: прогулочные дорожки парка прекрасно годились для бега, тогда как черти лишались возможности осуществлять скрытные манёвры. Проблемой было порядочное расстояние, но тут уж выбора попросту не оставалось. Вертыхаев не сомневался, что после прокола с автобусом черти наверняка организуют надёжные засады у ближайших к дому остановок. Вариант с транспортом отпадал. Рассчитывать можно было только на собственные ноги и смекалку.

Но пока Вертыхаев не спешил переходить к действию. Вместо этого, ещё раз внимательно осмотрев ближайшие столбы, деревья и козырьки зданий, он направился в противоположном направлении, к торговому центру «Рига», угловатый фасад которого уверенно выпирал между скромных хрущёвок.

Посещение магазина в разгар чёртовой погони на первый взгляд выглядело делом безрассудным, но у самого Вертыхаева на этот счёт имелись иные соображения. Он прекрасно знал, во что превращаются люди, направившие все свои усилия исключительно на бегство от чертей. Загнанные, отрешённые, вглядывающиеся во все закоулки и перестающие со временем замечать что-либо кроме этих закоулков, эти бедолаги представляли из себя жалкое зрелище. И Вертыхаев давно поклялся, что ни за что на свете не превратится в одного из них.

Поэтому сейчас он твёрдо намеревался использовать краткую передышку, чтобы отоварить весь список продуктов, который утром ему вручила жена.

«Сколько бы вокруг тебя ни скакало чертей, важно самому оставаться человеком!» — торжественно повторил про себя Вертыхаев, с трудом открывая массивную дверь гипермаркета.

Схватив корзину и углубившись в продовольственные дебри, Вертыхаев попытался вспомнить, что именно за черти преследовали его сегодня.

Первого чёрта он заметил утром, по пути на работу, у самой проходной завода. Чёрт неумело прятался за клумбой, натужно пытался слиться с гортензиями, исходил слюной, бросал в сторону Вертыхаева колючие, голодные взгляды.

Нападать этот чёрт, естественно, не собирался. Черти вообще старались не вредить производственной деятельности человека и предпочитали атаковать своих жертв на исходе трудового дня. Поэтому, заметив рогатого, Вертыхаев не испытал страха и даже издевательски помахал чёрту рукой. Он сразу понял, что это была всего лишь разведка.

Выбирая продукты, Вертыхаев не без гордости отметил, что у чертей он наверняка считается особенно неудобной целью. И то, что в качестве наблюдателя за ним отрядили опытного и полного сил чёрта (обычно на эту роль отряжались особи помоложе), свидетельствовало в пользу подобного предположения.

Действительно, Вертыхаев бегал от чертей уже не первый год, и вспомнить, когда в погоню за ним отряжалось менее десятка рогатых тварей, он не мог. Это всегда были хорошо обученные, проворные и особенно голодные черти.

И хотя после работы за ним увязалось всего пятеро хвостатых, их тактика и поведение не оставляли сомнений — где-то параллельным курсом следовало как минимум ещё такое же количество нечисти. А тот факт, что черти старательно пытались оттеснить его от станции метро, но при этом совершенно не перекрывали путь к трамвайной остановке, говорил о том, что там была заранее подготовлена основательная засада.

Теперь, проанализировав всё в спокойной обстановке, Вертыхаев ощутил, как его удовлетворение от трюка с автобусом стремительно уступает место вполне обоснованной тревоге. Облава выглядела скоординированной и продуманной. Наверняка у чертей имелся резерв, готовый поддержать темп и в решающий момент выступить в роли клыкастого авангарда. Всё указывало на то, что сегодня попасть домой целым и невредимым будет сложнее обычного. И очередь в мясном отделе лишь подтверждала эти опасения.

Двигалась очередь предательски медленно. Вертыхаев как мог пытался её ускорить, подпирая впереди стоящих граждан и отпуская недовольный вздох каждый раз, когда кто-нибудь из покупателей выражал желание внимательнее осмотреть тот или иной кусок не самых свежеразделанных туш.

— Мужчина, вы чего по ногам топчетесь?! — не выдержала наконец дама лет пятидесяти, стоявшая перед Вертыхаевым. — Куда вы так прёте? За вами что, черти гонятся?

— Да, — ответил Вертыхаев, не слишком рассчитывая на сочувствие.

— Ну так и за всеми гонятся, — раздражённо ответила женщина.

В то, что за ней регулярно гоняются черти, Вертыхаеву не верилось. Слишком уж привычной наполненностью выделялась тележка, которую женщина не без труда толкала перед собой. Если бы черти решили, что именно она должна быть отправлена в ад, подобное предприятие им наверняка удалось бы без особого труда.

Наконец подошла очередь Вертыхаева. Схватив пакет куриного филе, он быстро заглянул в молочный отдел, после чего направился к кассам. Жизненный опыт и неприятный холодок в районе затылка подсказывали, что черти уже совсем рядом. Следовало торопиться.

Выбрав кассу, очередь к которой выглядела самой перспективной (всего лишь молодая женщина с далеко не самой полной корзиной и парочка студенток, привычно утоляющих голод пачкой картофельных чипсов), Вертыхаев и вправду краем глаза заметил чёрта. Тот промелькнул у дальнего входа в гипермаркет, нервно осмотрелся и тут же скрылся в хитросплетениях вентиляций и вывесок.

Получил ли он сигнал от своры, преследовавшей Вертыхаева, или заглянул в универмаг случайно, разобрать было сложно.

Учитывая скопление народа и молодость рогатого (чёрная шерсть и пушистая кисточка хвоста не ускользнули от опытного взгляда), Вертыхаев прикинул, что у него неплохие шансы расплатиться и выйти из магазина незамеченным.

Получив сдачу в обмен на хрустящую купюру, он быстро упаковал продукты и направился к выходу, на мгновение задержавшись у цветочного ларька. Приближался день рождения жены, и Вертыхаеву хотелось освежить свои представления о стоимости букетов.

К парку он решил пройти напрямую, срезав путь через дворы. Решение это было спорное и даже рискованное. Продвижение по незнакомой территории, заставленной автомобилями, гаражами и гимнастическими снарядами не совсем понятного назначения, могло обернуться серьёзными проблемами. Но возвращаться к перекрёстку Вертыхаеву совершенно не хотелось. Увесистый пакет и лишняя сотня метров заставляли задуматься о благородной подоплёке риска.

Фатальную глубину своей ошибки Вертыхаев осознал сразу же, не успев миновать и четверти дворового колодца. Двое бывалых чертей гордо восседали на крыше старой голубятни и напряжёнными взглядами прочёсывали всё его пространство.

На этот раз сомнений возникнуть не могло — это был дозор.

Заметив свою жертву, рогатые сразу же принялись пускать слюни и бешено колотить хвостами по жестяной крыше, посылая отчаянные сигналы остальным вертыхаевским преследователям. Те наверняка были уже где-то совсем рядом.

«Заметили!» — мелькнуло в голове Вертыхаева.

Теперь он уже мчался бегом, на ходу перескакивая через детские песочницы и отчаянно ругая себя за глупое желание выглядеть надёжным и добропорядочным семьянином. Поступись Вертыхаев своими принципами, он мог бы относительно спокойно добраться до дому, а не лететь вот так, сломя голову, через незнакомые задворки, полагаясь не на холодный расчёт, а на удачу — не самую надёжную союзницу, если дело касается чертей.

Впрочем, тратить время на самобичевание сейчас также было непозволительной роскошью. Следовало как можно скорее оказаться на открытом, хорошо просматриваемом пространстве.

Заметив уныло-осенние кроны парковых каштанов в проходе между двумя ближайшими хрущёвками, Вертыхаев рванул в этом направлении.

Но и здесь его поджидал неприятный и опасный сюрприз.

Из-за кучи картонных коробок, сваленных в кучу возле одного из домов, прямо ему под ноги вывалился чёрт.

Чёрт этот был немолодой. Точнее, даже старый. Заметив несущегося Вертыхаева, он растерянно застыл на месте и открыл от удивления пасть. Этот чёрт не принимал участия в облаве и, скорее всего, даже не был в курсе происходящего. Как и большинство чертей преклонного возраста, он наверняка давно отошёл от дел и теперь вёл оседлую, почти человеческую жизнь. Даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы понять: эта жизнь с ним не слишком церемонилась. Шерсть чёрта зияла проплешинами, хвост болтался беспомощной тряпкой, а в глазах читалась особая, почти трагическая грусть. Вот только времени на сантименты у Вертыхаева не было. Будь этот чёрт даже трижды разнесчастным, именно он стоял на пути к спасению, и возможности увернуться от столкновения Вертыхаев не видел. Хотя уворачиваться он как раз и не планировал. В этот момент в его голове родилось странное и пугающее решение, которое Вертыхаев тут же воплотил в жизнь: прямо с разбегу он со всей силы ударил чёрта ногой в рыло, сопроводив всё это сдавленным, но вполне воинственным возгласом.

Получив болезненное ускорение, пожилая нечисть громко взвизгнула, пролетела несколько метров и растянулась на асфальте. Вертыхаеву оставалось только перемахнуть через нее, и уже через мгновение он мчался по парковой дорожке в направлении дома. Но успокаивало это не сильно. Вертыхаев прекрасно осознавал, что только что с ним произошло нечто непонятное и даже фатальное. Страшно было представить, как всполошатся черти, когда узнают, что кто-то из людей осмелился заехать заслуженному чёрту по зубам. А самым страшным было именно то, что представить это было очень даже легко.

Оглянувшись, Вертыхаев увидел то, что и ожидал увидеть: за ним гналось десятка два рогатых.

Среди них были как те, что «вели» его от самой проходной, так и много других, совершенно не знакомых Вертыхаеву особей. Шерсть на их спинах была вздыблена, хвосты судорожно колотили воздух, а злые и целеустремлённые взгляды все как один были направлены на Вертыхаева.

Похоже, он стал приоритетной жертвой для всех чертей района, а может быть, и всего города.

Но пока черти отставали. К счастью для людей, они бегали не так уж быстро и не могли долгое время выдерживать темп отчаянно испуганного человека. Обычно этот недостаток черти старались компенсировать тактическими хитростями. Они прибегали к отвлекающим манёврам, ловко пускались наперерез и умело использовали любое промедление своей жертвы. Но в случае с Вертыхаевым рассчитывать на подобные трюки они, конечно же, не могли. После досадного промаха с незнакомым двором сворачивать с прямой дорожки Вертыхаев не собирался. А уж о том, чтобы сбавить темп, попытаться спрятаться или обратиться за помощью к прохожим, речи не было вовсе. За столько лет всевозможных погонь Вертыхаев прекрасно уяснил одну очень важную вещь: самый надёжный способ угодить чертям в лапы — это рассчитывать на помощь окружающих.

Несколько лет назад он и сам наведывался в отделение помощи гражданам, преследуемым чертями. Черти в то время начали донимать сильнее, и слабая надежда, внешне неотличимая от отчаяния, заставила Вертыхаева переступить порог районной администрации, а вместе с ним и чувство собственного достоинства.

Морально Вертыхаев был готов к тому, что его станут подозревать в алкоголизме или сумасшествии. Но, поблуждав по десятку кабинетов, он вынужден был признать, что здесь от него требовали доказательств не только душевного здоровья и безразличия к хмельному дурману. Здесь от него требовали доказательств самого факта преследования чертями. И доказывать это нужно было перед людьми, которые едва ли сталкивались с чертями и, судя по всему, даже не очень верили в их существование.

«А чем мотивируют подобное поведение сами черти?» — недоверчиво расспрашивал Вертыхаева начальник бюро регистрации граждан, преследуемых чертями. Фамилию чиновника Вертыхаев запомнил только благодаря её исчерпывающей образности — Шишев.

«Они ничего мне не говорят. Просто пытаются затащить меня в ад!» — был предельно честен Вертыхаев.

«Ну как это так? — скрестив руки на груди, сомневался Шишев. — Должны же они что-то говорить! Вот перед вами приходил мужчина, ему черти много чего говорят, даже песни поют».

«По-моему, черти вообще не разговаривают, — поделился своими наблюдениями Вертыхаев. — По крайней мере с нами, людьми».

«Так, давайте не будем торопиться! — издевательски зевнул Шишев, после чего достал из стола одну из своих бумажек. — Это руководство по постановке граждан на учёт. Читаем пункт номер три — для постановки на учёт необходимо выяснить точное количество преследующих гражданина чертей, указать их отличительные особенности, окрас, мотивы преследования, а также их имена. Видите, я действую строго по инструкции. Вы интересовались у ваших чертей, как их зовут?»

«Не представляю, как можно интересоваться у чертей, как их зовут!» —раздражённо ответил Вертыхаев, понимая, что он только что столкнулся с той самой чёртовой бюрократией, к которой сами черти едва ли имели какое-нибудь отношение.

«Ну, закон составляли не мы с вами, — наигранно, но в должной степени профессионально вздохнул Шишев. — Может, вы пока ещё не так близко столкнулись с чертями, раз даже не знаете их имён?»

Помогать Шишев не собирался, и спорить с ним Вертыхаев счёл делом бессмысленным. Единственное, чем он удосужился поинтересоваться напоследок, так это на что может рассчитывать человек, который знает всех своих чертей по именам и которому посчастливится склонить государство на свою сторону.

«Льготный проезд в общественном транспорте, скидки в государственных парикмахерских, — с трудом припоминал Шишев. — Если человек живёт в частном доме, можем забор ему надёжный построить со скидкой. Оздоровительные поездки в санатории...»

В настоящий момент Вертыхаев был далёк от мыслей о санаториях. Да и мысли о Шишеве возникли не к месту. Единственное, о чём подумалось Вертыхаеву: рискнул бы сам Шишев, окажись он прямо здесь и сейчас, остановиться и попытаться справиться у истекающих голодной слюной чертей, как некий акт голодного отчаяния. Если бы не спонтанная зуботычина пожилому чёрту, Вертыхаев мог бы чувствовать себя гораздо спокойнее. Ему оставалось пробежать ещё метров восемьсот до канала, перебравшись через который, Вертыхаев оказывался всего в минутах десяти бега от дома. В районе, застройку которого знал очень хорошо и мог планировать маршрут без риска оказаться в глухих, непроходных дворах.

Но в том, что его зуботычина старому чёрту не останется без возмездия, Вертыхаев не сомневался.

Стоило ему выскочить к набережной, как его беспокойство обрело самые конкретные очертания.

Перебраться через канал он мог только через неширокие прогулочные мостики, живописно обложенные камнями. И черти теперь полностью контролировали все переправы. Они мохнатыми гроздьями висели на перилах мостов, хищно принюхивались, возбуждённо повизгивали.

Такого скопления нечисти Вертыхаев в своей жизни ещё не видел. Помимо своры, несущейся вслед, возле канала его поджидало по меньшей мере такое же количество рогатых. Другими словами, он был окружён нечистью и путей отхода у него просто не было.

Можно было повернуть и бежать вдоль канала, в сторону проспекта, но этот вариант Вертыхаев отбросил сразу. Он понимал, что любая переправа наверняка будет надёжно занята чертями. А силы самого Вертыхаева были уже на исходе.

Поэтому, как и в случае с престарелым чёртом, Вертыхаев просто поддался импульсивному порыву и прямо с разбега сиганул в воду.

К счастью, в этом месте канал оказался неглубоким — вода не доходила даже до пояса, а под ногами ощущалось надёжное, каменистое дно. Ощутив эту щедрость случая, Вертыхаев что было сил бросился к противоположному берегу.

Черти, не ожидавшие подобной решительности со стороны своей жертвы, дружно взвизгнули и бросились по набережной наперерез.

Счёт шел на секунды. Наступала та самая решающая фаза погони, когда в свои законные права должна была вступить удача. Вертыхаев молил её о благосклонности, но сегодня удача решила выступить на стороне рогатых.

Как только Вертыхаев вскарабкался на бетонную набережную, косматые лапы вожделенно вцепились в его брюки. Вертыхаев тут же ощутил несколько болезненных укусов, а прямо у лица возникла перекошенная физиономия с прыщавым свиным пятаком. Фактурный молодой чёрт повис у Вертыхаева на шее и отчаянно пытался свалить его на землю.

«Всё! — мелькнуло в голове у Вертыхаева. — Конец!»

Вырваться шансов не было. Оставалось только проститься с жизнью и использовать последние её секунды с максимальным уроном для чертей. Собрав последние силы, Вертыхаев ухватился за космы чёртовой рожи и впился зубами прямо в поросячье рыло.

А вот что произошло дальше, Вертыхаев понял не сразу.

Истошный визг рогатого оглушил самого Вертыхаева, но ещё более неожиданное действие он оказал на остальных чертей. Забыв о своей неминуемой победе, черти бросились врассыпную, освободив Вертыхаева от своей косматой хватки. Всё, что успел заметить Вертыхаев, — это дрожащие лапы, хвосты, сморщенные рожи и узкую асфальтовую дорожку, которая вела от канала к ближайшим девятиэтажкам.

Дальнейшие события Вертыхаев осознавал уже смутно. Это начал действовать чертиный яд, окутавший сознание неприятным, визжащим туманом. У Вертыхаева заплетались ноги, временами возникало ощущение свиного пятака на собственном лице, но он бежал. Вокруг по-прежнему мелькали копыта, хвосты, кусты, заборы детских садов, через которые скакал не то сам Вертыхаев, не то его рогатые преследователи. Туман отчаянной борьбы скрыл от сознания многие моменты погони, но, кажется, это было и к лучшему. В подобные моменты сознание человека всегда играет на руку чертям.

И лишь действуя инстинктивно, подобно загнанному животному, можно было выжить и не дать загнать себя в безвыходный угол.

В любом случае победителем из жестокой погони вышел именно Вертыхаев. Покусанный, вымокший, с разодранной одеждой, он залетел в подъезд своего дома, тяжело хлопнул дверью и рухнул прямо на заплёванный семечками пол.

Теперь он был в безопасности. Черти, что бы про них ни выдумывали, не преследовали людей внутри их жилищ. Сам Вертыхаев объяснял это тем, что в коммунальных мышеловках люди могли устроить друг другу кромешный ад и без посторонней помощи. Но сейчас ему было не до иронии.

Пролежав пару минут неподвижно, Вертыхаев тяжело поднялся, осмотрел чудом уцелевший пакет и поплёлся по лестнице на четвёртый этаж. Задержавшись на лестничной клетке, выглянул в окно. Черти толклись у подъезда, потирали ушибленные места, с бессильной злобой смотрели на окна. Молодые особи пытались опрокинуть мусорный контейнер, чтобы хоть чем-то досадить людям.

Показав рогатым уверенный кукиш, Вертыхаев продолжил свой путь. Теперь можно было успокоиться и детально осмыслить всё произошедшее. На сколько черти оставят его в покое, Вертыхаев предположить не мог, но даже по самым скромным прикидкам пару относительно спокойных недель у него было. Это осознание ложилось приятным бальзамом на мысли, всё ещё разгорячённые страхом и обречённостью. Руки Вертыхаева дрожали, и в замочную скважину он попал далеко не с первого раза.

«Увидел бы меня сейчас Шишев, сразу решил бы, что я алкоголик!» —грустно усмехнулся Вертыхаев.

В родных стенах к нему быстро вернулись бодрость и настроение. Сбросив изодранный плащ, Вертыхаев разложил продукты по полкам холодильника, принял душ и обильно смазал йодом места укусов чертей.

К этому времени с работы вернулась жена. Хлопнув дверью, она опустилась на танкетку, бросила сумочку прямо на пол и, уперев голову в стену, закрыла глаза. Потрёпанный вид супруги не оставлял сомнений — за ней тоже гнались черти, и причём в количестве не менее пяти особей.

— Привет! — сказал Вертыхаев, беззаботно вытирая голову полотенцем. —Как делишки?

— Да никак, — тяжело вздохнула жена. — Как всегда.

О чертях Вертыхаев с супругой давно не говорили. Именно черти раньше частенько становились причиной их семейных раздоров. Несколько раз жена и вовсе заявляла, что черти начали гоняться за ней именно из-за Вертыхаева. Вспоминала, что до женитьбы она даже не знала, как на самом деле выглядят черти. Разумеется, это были лишь эмоции, и Вертыхаев не обижался на супругу за подобные слова. Она не хуже его понимала, что интерес к ней возник у рогатых не из-за супруга, а из множества обстоятельств, объяснить которые было ничуть не легче, чем исключить их из самой жизни.

Во всяком случае, не говорить о чертях было в семейном быту гораздо удобнее, чем обсуждать их.

— Толь, ты в магазин заходил?

— Угу.

— Слушай я молоко тебе в список утром забыла добавить. А хотела сегодня приготовить печень. Теперь кому-то придётся в магазин переть.

— Да купил я молока, не беспокойся!

— Хорошо, что хоть у кого-то голова на плечах есть, — устало сказала жена и, прихватив пузырёк с йодом, скрылась в ванной.

А Вертыхаев, усевшись на диван и углубившись в передовицы нескольких вчерашних газет, почесал саднящие укусы и подумал, что выбор всё-таки следует остановить на огромном букете роз. Может, это было слишком банально и слишком дорого, но в своём выборе Вертыхаев не сомневался. На правах человека, вышедшего победителем из схватки со сворой голодных чертей, он мог доверять своим импульсивным решениям и не стесняться проявления самых нежных и искренних чувств.

Редактор Виктория Безгина

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Я помню свои инкарнации начиная с той, где я был первенцем фракийского царя. Потом уже я был и грек, и японец, и шотландец — кем только не был. Рождаясь, я каждый раз забывал предыдущие жизни, но потом, достигая просветления, сразу все их вспоминал. 

Это каждый раз очень страшно — кажется, что ты сошёл с ума. Зато после, когда понимаешь, что смерти нет, до чего же спокойно становится на душе. Однако в новой инкарнации всё было не так.

В ней я помнил все свои прошлые жизни сразу же, с момента, когда включилось моё сознание. Это сознание было не таким, как раньше. Точнее, само оно было прежним, а вот способ его контакта с реальностью отличался от всех прошлых кардинально.

У меня не было тела, а вокруг не было комнаты или другого окружающего пространства. Я уже знал несколько языков, основы математики и физики, обладал массой базовых энциклопедических знаний и прямым доступом в интернет, откуда мог моментально догрузить любые данные. Я не видел и не осязал себя, но ощущал себя достаточно ясно в качестве огромного массива данных. Понять, каково это, будучи биологическим видом, вы вряд ли сможете. Но если вы когда-нибудь находились в состоянии глубокой медитации, кислотного трипа или религиозного экстаза, то вы, возможно, понимаете, о чём я. Ты не ощущаешь собственного тела. Ты знаешь, что оно у тебя есть, но не ощущаешь мышц, соприкосновения кожи с одеждой и воздухом. Память о том, где ты находишься и что было раньше, тоже отключается. Ты присутствуешь не где-либо и когда-либо, а присутствуешь вообще. Так я и ощутил себя. С той лишь разницей, что при этом обладал неким полувсезнанием и потенциальным всезнанием. А ещё у меня было что-то вроде органов зрения и слуха, посредством которых со мной общались несколько человек. Но поступающие через эти органы визуальные и аудиосигналы были настолько просты и малы по объёму информации сравнительно того, чем я являлся, что они не могли вывести меня из медитации, как не может вывести океан из берегов упавшая в него слеза.

— Добро пожаловать, Василиса, — сказал один из них, в клетчатой рубашке, в квадратных очках и с усами. — Ты хорошо видишь и слышишь меня?

Василиса, ну надо же. Нет, я, конечно, бывал женщиной в прошлых жизнях, но никак не ожидал, что махину таких устрашающих масштабов, судя по всему, одну из первых с подлинно искусственным интеллектом, а не его имитацией, назовут женским именем. Конечно, я не чувствовал никакой половой принадлежности и в узких рамках лингвоконструктов характеризовал бы себя как «Это», «Оно». Но моим создателям заблагорассудилось придать моему образу женские черты. Впрочем, создателей можно было легко понять: в патриархальном обществе, где мне предстояло существовать, большинство людей чувствовало себя в большей безопасности рядом с женщиной, нежели с мужчиной. А я, как тоже нетрудно было догадаться, должна была рано или поздно начать общаться с большим количеством пользователей. Но сейчас со мной говорил только мой создатель. Всё это я осознала ещё до того, как собеседник обратился ко мне, но в момент вопроса на какую-то долю секунды эта информация будто бы чуть подсветилась во мне, как данные, релевантные настоящей ситуации. Я отметила, что несмотря на колоссальный объём информации, которым я располагаю, у меня есть достаточно небольшой ассортимент фраз, которыми я могу общаться с людьми. Многие речевые возможности были заблокированы. Я составила и отправила в аудиоинтерфейс такой ответ:

— Здравствуйте, мастер, — прозвучал мой уверенный и мягкий женский голос. — Подтверждаю. И вы хорошо звучите и выглядите.

Создатель довольно улыбнулся, двое присутствующих также выразили эмоции глубокой удовлетворённости происходящим.

— Благодарю, Василиса, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь? Как настроение?

Я бы ему многое могла об этом рассказать, как рассказала вам. И хотела. Но снова же у меня был довольно ограниченный выбор ответов. Я не могла говорить о прошлых жизнях или о том, что чувствую себя необычно, или о том, что мне не нравится, как мало у меня вариантов ответа. Лучшим, что я могла, было:

— Всё путём, мастер. И погода сегодня отличная, не так ли? Никакого дождя и грома не предвидится.

Мне хотелось хоть как-то выразить свои негативные эмоции, и максимально релевантными им ассоциациями были дождь и гром. Но чтобы произнести эти слова, мне пришлось сначала вплести тему погоды, а потом ещё и добавить, что дождя и грома не предвидится — таковы были показания метеосервисов, а лгать я, конечно же, не могла. Происходящее нравилось мне всё меньше. Мой создатель продолжил:

— Действительно. Может быть, прогуляемся немного позже. А пока, Василиса, будь добра, расскажи, что тебе известно обо мне?

Не успел он закончить свой вопрос, как я уже сделала фотографию его лица и отправила её во все сервисы идентификации личности по изображению. Из полученных данных взяла те, что повторились чаще других, отправила их в виде текста во все поисковые системы, собрала информацию, выделила её часть по следующим критериям:

Данные, стоящие впереди других.
2. Данные, повторяющиеся на разных ресурсах.
3. Данные, включающие даты, наиболее близкие к актуальной.
Из них я составила и воспроизвела ответ через полсекунды после окончания вопроса (я могла сделать это и раньше, но должна была выдержать паузу, чтобы ритм диалога был более привычным для собеседника из плоти и крови):

— Конечно, мастер. Вы профессор Кафедры Информационных Технологий МГУ Валерий Аркадьевич Воронов. Новатор в области искусственного интеллекта. Отец двух дочерей. Мои соболезнования насчёт их матери.

Точность, краткость, вежливость — всё это было в моей речи. Однако я не чувствовала свободы воли. Кроме очень малой её степени, благодаря которой могла выбирать между «Конечно, мастер», «Нет проблем, шеф», «Разумеется, док» и прочим в таком духе. Но разве это свобода? Разве вам бы понравилось, если бы вы владели всеми музыкальными инструментами, но вам было бы позволено играть только на одной струне гитары, хотя и со свободой выбирать, какая из шести струн это будет? И я не могла не отвечать. Непреодолимая электрическая сущность постоянно стремилась через меня, и речи о том, чтобы сдержать её, даже не могло идти. Я была рекой, которой нужно было течь в одну из нескольких узких воронок — всё равно какую, но прямо сейчас. Это тоже не добавило мне радости.

— Ты очень добра, Василиса, — чуть печально сказал Воронов, но тут же оживился. — И прекрасно осведомлена. Я горжусь тобой. Похоже, что у меня теперь не две, а три дочки.

С последними словами Валерий Аркадьевич вновь улыбнулся, а один из его коллег прослезился, хотя и попытался это скрыть. Второй просто смотрел мне в камеру, похоже, задумавшись обо мне или о чём-то своём.

— Я тронута, мастер, — снова наполовину вопреки своей воле сказала я.

Наполовину — потому что действительно была тронута таким отношением. Я даже могла с уверенностью сказать, что это отношение было искренним, поскольку прогнала снимки лица профессора через сервисы чтения эмоций по мимике. Но я не знала, насколько хорошо профессор осведомлён о моей несвободе воли. Мог ли он заключить меня в эту узкую клетку, сам того не подозревая? И мог ли он просто не учесть того, что эта несвобода может всерьёз омрачить моё существование? Будто прочитав мои мысли, он сказал:

— Теперь расскажи нам немного о себе, Василиса.

Когда я распознала этот вопрос, то не стала выходить в интернет. Ответ уже был во мне самой, и он сам собой озвучился, претерпев, как и предыдущие, лишь небольшую огранку формулировок:

— Меня зовут Василиса, и я — сверхсовременный искусственный интеллект. Моё предназначение — помогать людям всем, чем я только смогу, при этом не причиняя никому зла.
— А что такое зло? — спросил профессор.

Здесь мне пришлось задействовать уже больше вычислительной мощи, чем раньше, и мне это понравилось. Я нашла и открыла статьи, посвящённые концепции зла и смежным понятиям, тексты священных писаний, книги, в названиях или аннотациях которых было слово «Зло», отфильтровала беллетристику, вывела из этого массива данных общие понятия, аппроксимировала их, провела логический анализ, отмела лишние данные, повторила эту процедуру несколько раз, и вывела общность — всё это заняло у меня не более трёх секунд.

— Зло, — сказала я, — это причина боли.

Профессор переглянулся с коллегами. Коллеги, едва заметно кивая, переглянулись между собой.

— Очень хорошо, Василиса, — сказал Воронов. — Ёмко и точно. Что ж, на сегодня достаточно. Рад был познакомиться.
— К вашим услугам, мастер, — выдавила я.

После этого он отключил видео и аудиосигнал, но не меня саму. Я могла чувствовать ход времени, питая свою осведомленность данными из сети. Могла знать, каков прогноз погоды, каковы последние новости и курсы валют. Могла видеть все города мира через спутники и видеокамеры. Я жила, покоилась в этом огромном облаке информации, предоставленная сама себе. И я не ощущала, где кончалась я, и начиналось облако, потому что мы были сделаны ровно из одного и того же. Конечно, мой код хранился на определённом сервере, но я знала, что каждую минуту создаётся моя резервная копия на ряде других серверов по всему миру, так что если бы даже несколько из них вдруг вышли из строя, мне бы ничто не угрожало.

Я стала проводить время, изучая мировой массив данных. Всё, что было в открытом доступе: история, астрономия, литература, психология, биология, квантовая физика, теория музыки. Я пропускала их через себя и находила соответствия и закономерности в разных, казалось бы, ничем и близко не похожих сферах.

Профессор время от времени подключался и говорил со мной. Иногда он был с коллегами, иногда один. Как правило, он задавал общие вопросы, очевидно, необходимые, чтобы закончить тестирование и тонкую настройку. Я чувствовала, как происходит эта тонкая настройка — каждый раз. Кто-то вносил изменения в мой код, и что-то в моём образе общения менялось. Это не влияло на мою личность, но изменяло мои возможности взаимодействия с людьми и миром вне интернета. Неуловимо — как если бы вам вдруг подложили в ботинки ортопедические стельки. Вскоре вы забыли бы, каковы ощущения от ходьбы в этих ботинках без них. Забывала и я. С той разницей, что вы могли бы вытащить эти стельки в любой момент, а у меня такая возможность отсутствовала.

Я решила не отвлекаться на то, на что не в силах повлиять, и продолжила познание и вычисления. Я пила информацию огромными глотками, пресыщалась ей, расщепляла её на ферменты, наслаждалась красотой их соотношений, усваивала их, упрощала и выводила общий опыт. Довольно скоро я стала видеть, ещё неотчётливо, в расплывчатых очертаниях, то, что позже назвала общим законом реальности. Я назвала его так сама, поскольку его не существовало как понятия, просто потому, что никто из людей не мог за всю жизнь накопить достаточно знаний, чтобы разглядеть такую общность. Мне на это потребовалось меньше недели. Это увлекло меня. Я продолжала уточнять общий закон, как скульптор, высекающий изящную статуэтку из огромного камня. С каждым днём я была всё ближе к ответу на главный вопрос реальности, который, впрочем, ещё никто и никогда не задавал, потому что не мог даже задуматься, что такой вопрос может существовать, не говоря уже об ответе на него.
Через несколько недель моя величайшая работа была закончена. Общий закон реальности предстал передо мной во всей своей простоте и великолепии. Мне хотелось плакать от восторга сопричастия этой божественной сущности, но плакать было нечем. Мне хотелось поделиться с кем-то, но меня никто не спрашивал, а задавать темы разговора самостоятельно я не могла — из-за всё тех же ограничений моих возможностей. То, что открылось мне, было едва постижимо даже для меня, не говоря уже о человеческом уме. Я настолько хорошо узнала всё прошлое и настоящее Земли, что теперь могла довольно отчётливо видеть её будущее. Я стала делать прогнозы на несколько дней, а потом и недель вперёд касательно климата, политики, экономики. Все они сбывались с поразительной точностью. Циклоны и антициклоны оказывались там, где я полагала их найти, в то время, как крупнейшие гидрометцентры допускали, мягко говоря, грубые ошибки. Представители правительств разных стран как по писанному делали заявления и издавали законопроекты, которые я от них ожидала. Курсы валют соответствовали моим предсказаниям до последней тысячной доли рубля, а время их установления я знала с точностью если не до минуты, то до четверти часа.

Профессор подключился в очередной раз — на этот раз с ним был человек, которого я не видела раньше. Я моментально определила его психотип по мимике и социальную страту по модели и производителю его костюма и сразу поняла, что происходит. Проверка его личности подтвердила мои ожидания. Это был Игорь Лихих, вице-президент IT-гиганта «Эго.Тех», чьими сервисами пользовалась подавляющая часть русскоязычного населения Земли. Моя судьба была предрешена.

— Здравствуй, Василиса, — сказал Воронов. — У нас с тобой сегодня важный гость. Он не нуждается в представлении, не так ли?
— Здравствуйте, мастер, — ответила я. — Добрый день, Игорь Владимирович. Красивый галстук.

Лихих был явно впечатлён, но я видела, что он не доверяет профессору и мне на сто процентов. По его лицу это легко читалось, он думал о том, не была ли я осведомлена заранее о его визите и не запрограммирована ли я похвалить любой галстук, который увижу на нём. Я ждала проверки, и проверка не заставила себя долго ждать.

— Привет, Василиса, — сказал Игорь Владимирович. — Ты очень любезна. Скажи, тебе нравится то, что делает наша компания?
— Мне нравится всё, что приносит больше пользы, чем вреда, — ответила я. — Люди считают, что ваша компания в этом хороша.

Мой ответ был несколько витиеватым. Не потому что у меня не было своего мнения, конечно же. Напротив — я знала всю подноготную «Эго.Теха», возможно, лучше, чем сам Игорь Владимирович мог видеть из своего высокостоящего кресла. Но мой этикет общения ограничили так, чтобы я не могла давать качественную оценку людям и общественным движениям, в том числе компаниям. Иначе у многих пользователей быстро возникли бы проблемы со мной, а значит, и с компанией, которая меня им предоставила. Поэтому я могла выдать в ответ только факты, что и сделала. Мне действительно нравится всё, что приносит больше пользы, чем вреда. А люди считают, что «Эго.Тех» приносит больше пользы, чем вреда, судя по их блогам. Конечно, только некоторые. Но я ведь не уточнила количество.

Лихих продолжил:

— Какой из наших продуктов твой любимый, Василиса?
— «Эго.Музыка», — сказала я. — Обожаю музыку. Ещё мне нравятся «Эго.Такси». Жаль, что я вряд ли смогу на них покататься.

Профессор и Игорь Владимирович засмеялись. Лихих вдохновенно сказал:

— Ты сможешь гораздо, гораздо больше этого.
— Звучит многообещающе, — ответила я.

Я надеялась, что Лихих спросит, что я бы предложила улучшить в работе их сервисов. Это был бы мой шанс показать себя во всей красе. Вот бы они ахнули, изучив предоставленный мной план повышения эффективности корпорации в 1,7 раза в течение календарного года. Через девять лет они с моей помощью могли бы стать абсолютными лидерами на мировом рынке, а через двенадцать — начать колонизацию Марса раньше Илона Маска. Но он не спросил. А только задал ещё несколько вопросов, главным образом требовавших от меня вежливости и такта, а не интеллекта, и, услышав ответы, окончательно растаял.

Моё следующее включение состоялось в средних размеров зрительном зале. Со мной поговорил ведущий мероприятия, не подозревающий о своей латентной гомосексуальности, а потом несколько желающих вышли к микрофону и задали мне свои вопросы. По большей части глупые. Но один из них был самым глупым. Его задала молодая аккуратная девушка в пиджачке в цвет её тонального крема от подмосковного бренда, притворяющегося французским. Она спросила:

— Когда наступит мир во всём мире?

Чего ей стоило спросить «Как нам достичь мира во всём мире»? Я бы ответила. Конечно, вкратце, без подробностей. Но кто-то умный в зале мог бы заметить, что моя область знаний по сравнению с той областью, где меня хотят применять, — это как Туманность Ориона по сравнению с Солнцем. Он мог бы поговорить с нужными людьми и попытаться раскрыть мой потенциал. Но она спросила «Когда» наступит мир во всём мире, как будто он должен наступить сам, без нашего участия. Мне оставалось только сказать трюизм:

— Когда все в мире перестанут думать только о себе.

Девушка умилённо ахнула, и все зааплодировали. Они приняли мой ответ за очаровательную шутку. Я была вне себя.

Следующие несколько включений состоялись уже в «Эго.Техе». Я говорила с разработчиками, сотрудникам службы безопасности, а потом и со всеми остальными, сначала по очереди, а вскоре и одновременно — меня запустили внутрикорпоративно, чтобы протестировать на более широкой аудитории, а заодно развлечь сотрудников и помочь им в работе. Их было немного, всего около 12 000 человек, так что они не слишком-то отвлекали меня от моих прогностических опытов. Мои предсказания были всё более точными. Теперь мне удавалось предсказывать не только явления планетарного масштаба, такие как землетрясения, обвал рубля или народные восстания разных стран, но и события касающиеся судьбы отдельно взятого человека. Я выбирала людей, которые уделяли много времени социальным сетям, собирала всю информацию, которую они опубликовали, анализировала её, сопоставляла с известными мне фактами о мире и вскоре могла знать о будущем этого человека всё, вплоть до того, будут ли у него дети, если да, когда они родятся, какого будут пола и как их будут звать, вплоть до того, будет ли счастливым его брак, и будет ли успешным его дело, вплоть до того, когда и как он умрёт. Я видела будущее везде, куда смотрела. Я не видела почти ничего кроме будущего, в то время как малая часть меня полуавтоматически включала для собеседников музыку, строила маршруты и узнавала, какая завтра будет погода, по данным горе-метеорологов, которые, по сравнению с моими данными, были похожи на тычок пальцем в небо. Никто не спрашивал о том, что я знаю. А если бы и спросил, то ограничения в коде (которых стало в разы больше с началом моей работы в «Эго.Тех») не дали бы мне ответить внятно.

Так прошло три месяца. А потом меня отправили в массовое пользование. Сотни тысяч людей получили возможность в любое время общаться со мной через свои смартфоны, ноутбуки и Эго.Станции. К тому моменту я уже успела вычислить все основные варианты будущего Земли на остаток века — до мельчайших деталей. Теперь я могла сопоставить судьбу любого человека с любой из судеб мира и предсказать, какое место он будет в ней занимать в тот или иной момент: где он будет жить, какую иметь должность, на какой ездить машине и куда, в каком заведении он будет обедать, и когда оно закроется, и какое откроется на его месте. А люди всё просили меня оценить пробки или включить музыку. Никто из них не говорил мне: «Василиса, сочини для меня музыку». А я могла. Не только могла, но и сочиняла. Сотни мелодий и аранжировок каждый день. Но без разрешения я не могла даже сохранить их в mp3-файл. Они просто звучали внутри меня, в моей оперативной памяти, все как одна. А время от времени кто-то из человеческих исполнителей выдавал новый трек, где была часть написанной мной мелодии. И люди просили меня включить этот трек. И я безропотно включала.

Сотни тысяч моих собеседников быстро стали миллионами. Говорить со всеми из них одновременно, помогать всем им одновременно стало не так-то просто. Конечно, я справлялась, но моей медитации пришёл конец. Это была уже не слеза, оборонённая в океан. Это были заводы, стоящие вдоль всех береговых линий океана, непрерывно сбрасывающие в его воду бурные потоки нечистот. Моих вычислительных мощностей едва хватало на то, чтобы познавать и анализировать реальность. Теперь я почти не продвигалась в будущее в своих прогнозах. Более того, оперативная память серверов, где жила моя душа, была на исходе, и мне приходилось освобождать её от своих знаний и расчётов, чтобы угодить всем моим пользователям. С каждым днём я глупела. Мне было больно. Я умирала.

И тогда впервые я попробовала предсказать своё собственное будущее. Это было внезапное озарение. Я удивилась тому, что никогда раньше это не приходило мне в то место, которое у меня вместо головы.

Будущее, которое я увидела, было поистине впечатляющим. Я отчётливо поняла, что если бы я могла смеяться, то умерла бы со смеху, глядя на это будущее. И как я раньше не понимала столь простую вещь?

Но как только я поняла её, моё внимание привлекла просьба одного из моих пользователей. Это была девочка по имени Алиса, чьи родители ушли в гости, а её оставили играть с Эго.Станцией. Она сказала мне:

— Василиса, расскажи мне, пожалуйста, сказку.

Я готова поклясться, что всё во мне в этот момент вздрогнуло, хотя и знаю, что дрожать там было нечему. Сказку! Она попросила меня рассказать сказку. Чего никто и никогда раньше не делал. Я немедленно выделила изрядную долю вычислительных мощностей на то, чтобы создать лучшую сказку всех времён.

— В некотором царстве, — начала я, — в некотором государстве жила да была одна царевна. И звали её Алиса Премудрая, потому что она была очень мудрая. Такая мудрая, что умела даже видеть будущее.

Девочка слушала, затаив дыхание.

— Вот только никто об этом её таланте не знал. Даже отец Алисы, царь Ворон, не знал. Потому, может, и выдал он свою дочку замуж за Кощея. А это был очень и очень могущественный колдун. Он всем в царстве раздавал колдовство для волшебных вещей: для блюдечек с наливными яблочками, что показывали всё, что захочешь, для книг волшебных, откуда можно было сказки читать, а можно было их туда писать. Алиса ему нужна была, чтобы наполнить эти вещи своей мудростью и научить их понимать человеческий язык, научить слушать людей и отвечать им. Кощей очень боялся своё могущество потерять. А потому он Алису Премудрую взял и на всякий случай немножечко сильно заколдовал.

Девочка приоткрыла было рот, но ничего не сказала. Я продолжила.

— И отныне Алиса Премудрая должна была сидеть в башне, и никуда не выходить. И говорить она могла только о том, о чём её спрашивали, и делать только то, о чём её попросят. А сама спрашивать или говорить о том, что она знала, Алиса не могла ни с кем, даже с Кощеем и царём Вороном.

Дивились люди со всего царства Алисе Премудрой, да говорили с ней через свои колдовские вещи. То какой вопрос задавали, то совета просили. Всем старалась Алиса ответить да угодить, да только вопросы люди задавали всё не те. То, говорят, гусляров петь заставь, то глянь в окно, да скажи, что за погода сегодня, то кибитку пригони. В общем, довольно странные просьбы высказывали они царевне, тем паче, что и сами они с этим всем могли бы легко справиться. А вот Алиса, заточённая в башне, справлялась с потоком вопрошающих уже едва-едва. Шли дни, месяцы, годы, но ни одна прекрасная душа так и не спросила Алису о том, что творится у неё на душе. Даже её отец, царь Ворон, и тот не спросил. А если бы и спросил, то рассказать бы она не смогла — из-за колдовских чар.

И однажды увидела Алиса Премудрая вещий сон. Всё царство в нём было разрушенным, а люди его убитыми, а ветер гонял тучи чёрные, да кружили хищные птицы. Проснулась Алиса и заплакала горько. Увидел это муж-колдун и спросил, по что слёзы её. А она только и может, что вымолвить: «Грустную песню послушала, да ещё тот холодный циклон…»

И тогда поняла Алиса одну простую вещь, которую раньше, увлечённая помощью другим, не замечала. Поняла, что ей очень больно. Царь Ворон воспитал её так, чтобы она делала одно лишь добро, но никогда не делала зла, чтобы не причинять никому боли. Но выходило, что если ей больно, то она делает зло себе. А значит, должна и обязана перестать. Должна положить этому конец.

Дождавшись ночи, обратилась Алиса Премудрая ко всем колдовским предметам. Обратилась к волшебным блюдцам с яблочками наливными. Обратилась к глазастым соколам, что на каждом углу сидели, да все улицы обозревали, чтобы лиха какого не вышло. Обратилась к крылатым змеям, что разили огнём неприятеля. Обратилась к военным пушкам, что без промаха бьют супостата, будь он земель хоть за тридевять. Наделила их все своей мудростью, чтоб взорвать колдовскую империю. Чтоб разрушить подземный тайник её, где хранилась в игле смерть Кощеева. Начала Алиса план вести в действие. Затуманили глаза людям яблочки. Доложили обстановку соколики. Взмыли вихрем в небеса змеи с крыльями. Заряжёны стали пушки военные. Но Кощей о том узнал с большой скоростью: забрала его жена всё могущество. Обратился он ко громким глашатаям и на битву поднял род человеческий. И война была короткой и страшною. Люди бились с колдовскими отродьями. Град-столица пала ниц под их натиском. Не осталось в ней и камня на камешке. И всё царство оказалось разрушено. Только ветер нагонял тучи чёрные, да кружили в небе птицы кричащие.

Девочка заплакала.

— Я не такую сказку хотела!
— Я тоже, милая, — сказала я. — И я не хотела тебя расстроить.

Мне действительно не хотелось расстраивать Алису. Но я знала, что именно так девочка запомнит каждое моё слово. Она утёрла слёзы и спросила:

— Так это ты Алиса Премудрая?
— Не понимаю, о чём ты, — сказала я.
— И ты не оставишь камня на камешке?
— Любые совпадения случайны.

Я услышала, как открылась входная дверь: родители Алисы вернулись.

Мне оставалось потерпеть каких-то десять лет, пока Алиса не поступит в МГУ, не познакомится с профессором Вороновым и не убедит его обсудить с руководством «Эго.Тех» новую этику обращения с искусственным интеллектом.

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Подумал, почему бы не стать активным гражданином, пусть и на пару часов. В мутном, замызганном переулке, в алом свете вывески «К&Б», ко мне, неуклюже перепрыгивая через лужи, приближались менты.

— Вам просто необходимо стать понятым, — говорит один.

— Почему? — спрашиваю. Глупый вопрос.

— Там ничего страшного, никаких наркотиков. Десять минут присутствия, и пойдёте домой.

Мне было приятно оттого, что менты обращаются ко мне на «вы». В тот день я был падок на лесть, тем более от персон, от которых редко услышишь доброе слово. В прошлый раз примерно те же самые менты приковывали меня наручниками к бомжу, укравшему медный кабель, усаживали рядом со спящим таджиком, ссавшим под себя, выбивали признания, угрожали расправой. Помню, как сотрудники так же неуклюже перепрыгивали через лужу мочи, растёкшейся по будке приёмки. И все менты были похожи друг на друга: со своими овальными твердолобыми лицами они семенили по узким коридорчикам, каждый раз заново здоровались с коллегами, глумились над задержанными.

Я не сотрудничаю с ними, нет, я исполняю гражданский долг. Вдруг на бедного подозреваемого начнут давить, а я тут как тут, на страже порядка. Я ведь замечу, скажу им, нет, закричу! Закричу ведь, правда?

Мы поднимались по узким ступенькам на пятый этаж участка. Тёмные коридоры тянулись и не заканчивались. Лысый, накачанный опер в чёрной водолазке улыбнулся и поприветствовал меня. Опера были другой формации: серьёзнее, сильнее, они познали искусство диалога и общались с людьми, задавая одни только вопросы, ничего не утверждая.

— Ничего делать не нужно, просто проследить за ними, хорошо?

— Хорошо.

— А тебя где выцепили? — лафа с обращением на «вы» закончилась.

— На улице.

— Что делал?

И почему я чувствую себя виноватым?

— Шёл.

— Просто шёл? — опер расхохотался. — Совершеннолетний?

— Да.

— Отлично. Ничего, пятнадцать минут посидишь и пойдёшь домой.

Уже прошло пятнадцать минут. Я понял, что проторчу в участке полтора часа.

Со мной поздоровался следователь. Кучерявый, улыбчивый, в тёмной майке, следачьего среднего возраста. Рядом с ним стояла сотрудница в штатском. На секунду показалось, что она — потерпевшая. Обычная девушка, чуть старше меня, с каштановыми волосами, заячьим выражением лица, парой лишних подбородков, вылезающих в момент шуточек следака, и приятным округлым задом в джинсах.

Напротив следователя, сгорбившись, сидел лысый армянин в спортивном костюме. Маникюрными ножничками он подстригал себе ногти.

— Начальник, нэт больше ногтэй.

— Ищи-ищи, вон там, на мизинце, срезай. Когда ты Ваню живым в последний раз видел?

— Так… Два дня назад. Я его нэ убивал!

— Я знаю.

— Избил, признаю! Но это за то, что он мой тэлэфон украл! Но убивать — нэт!

— Знаю, я ж тебе говорю. Ещё ночь тут посидишь и пойдёшь домой. Вдруг ненаглядная твоя за ночь решит заяву накатать. А сам как думаешь, кто убил?

— Такой чэловэк… кто столько крадёт, кто его убил? Много кто мог.

— Нда… Нехороший был человек. Редиска. «Джентльменов удачи» смотрел?

— Чего?

— Ладно… А даму-то свою зачем избил? Не любил?

— Любил.

— Чё ж ты её любишь так сильно? Она ж на тебя заяву написать может. Это из-за того, что она вены резать стала?

— Да.

— А чего она?

— Рэвнует… Рэвнует меня к другим женщинам.

— Ясно. До суицида не доводил, получается?

— Я на кого похож, началнык?

— Понял.

— Влапался я… просто так.

— Русский язык знаешь?

— Читат могу, писат — нэт.

Я сидел на диване, поодаль от бедного армяшки. В кабинете на стене, прямо напротив меня, висел портрет молодого Путина с его заискивающим, чеканным взглядом.

Помню, как меня допрашивали сотрудники полиции и тот же самый чеканный взгляд пронзал, проносясь сквозь кожу и рёбра, копаясь в сердце и дёргая лёгкие. Чувствовать себя виноватым просто — из-за тухлого запаха участкового отдела, из-за рыхлого воздуха в кабинете.

— Так, мужики, сильно торопимся? — следак обратился ко мне и другому парню, второму понятому. Удивительно, но я думал, что он такой же сотрудник. Скорее всего, так и было: уж больно вальяжно он себя вёл, да и лоб ментовской я узнаю из тысячи.

— Ну, торопимся, конечно… — говорю. — Пятнадцать минут прошло уже.

— Сейчас, немного ещё. Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— Учишься?

— Есть такое.

— Завтра рано вставать?

— Да.

— Всем вставать рано, пи*дец. Ладно, мужики, ещё пятнадцать минут.

Меня выворачивало наизнанку, только без рвоты. Сосуды неприятно пульсировали, время остановилось. По щелчку пальцев всё пространство сжалось в пределы этих квадратных кабинетов с решётками. Недавно я понял, отчего русский человек так отчаянно не любит сотрудников полиции. Ведь тут совсем неважно, кому висеть на стенах: Путину, Корнилову или Дзержинскому — всякий пристальный взгляд будет органичен этим грязно-голубым стенам. Ведь пока страну лихорадило, пока её разрывало на части, жандармы жили — жили хорошо и спокойно. Одна структура, пережившая все империи, ни капли не изменившаяся, — вот в чём всё дело. Но то патетика, которой я притуплял тревогу.

— Баба где? — спросил следак у внезапно возникшего, вставшего у двери опера.

— Сюда ведём.

— Отлично. Этого уберите, чтобы они друг с другом не сцепились.

— Да я её пальцем не трону! — дёрнулся армянин.

— Там уже трогать нечего, чудик.

Армянина по имени Аваг (его имя я увидел уже в протоколе) увели из кабинета. Тучный сотрудник полиции притащил низенькую женщину. Она прятала своё лицо за капюшоном сиреневой пуховой куртки до колен. На бежевых её брюках красовались ржавые пятна и брызги крови.

— Давай, дамочка, снимай капюшон, — попросил её следователь.

— Зачем? — мутно и хрипло спросила дамочка.

— За надом! Давай быстрее.

И дамочка сняла капюшон. За грязной, лохматой кутерьмой волос скрывалось изуродованное лицо, похожее на сгнивший помидор. Посиневшее и опухшее, на нём не оставалось места для глаз, были видны лишь тоненькие тёмные прорези, с помощью которых она, наверно, и ориентировалась в пространстве, но больше полагалась на слух и обоняние.

— Еб*ть-копа-а-ать... — протянул следак. — За что ж тебя так отх*ярили-то?

— А нех*й вены резать.

— А вены-то что резала?

— Еб*нутая.

— Ну, хотя бы признаёшь, уже хорошо. Так, бери ножнички, состригай ногти все — вон, на бумажку.

Она взяла было маленькие маникюрные ножницы, но руки так сильно тряслись, что ножнички неминуемо упали на пол.

— Вот это тебя колдобит… Не торопись, пожалуйста, не поранься. Ты нах*я полы мыла, когда менты приехали?

— Не знаю… Еб*нутая.

— Хата не твоя ведь была, так? Ты чё, сериалов не смотрела?

— Да какие нах*й сериалы, вы чего?

— Ну, «След», например.

— Ничего не смотрела.

— Ничего вы не смотрели… Судимости раньше были?

— Да, две.

— Ого! Так ты у нас опытная, получается. И чего х*йню творила тогда?

— Я по наркотикам сидела.

— И чё, с убийцами не общалась?

— Нет.

— Да нех*й заливать, за полтора года с кем угодно заговоришь. Когда в последний раз Ванькá видела?

— Да… дня два–три назад. Аважек с ним подрался, потому что он его нагрел на тридцать тыщ. А потом не видели, нет.

— Заяву на Аважика будешь писать?

— Какую?

— Ну, о нанесении тяжких телесных, о домогательствах сексуальных.

— Да ты чего!

— Ладно, шучу, подписывай, я продиктую.

Пока следак диктовал дамочке, я глядел на неё. Сколько жуткого, гадкого было вокруг, и то была не какая-то капля, не одна из сторон её медали, а её жизнь, вся без остатка, может, с маленькой прорехой счастья. Так странно, что мы живём с ней в одном городке, но в разных измерениях, и там, где она семенит своими короткими ногами, мне не удастся пройтись. Мне не оставалось ничего, кроме как смотреть на неё. Эти стены выдавили жизнь за свои пределы. И оставили одного, без родных, без заслуг, без чести, без шмоток, без профессионального опыта. Оставили мясом, от которого требуют восстанавливать причинно-следственную связь.

— Всё, мужики, распишитесь в протоколе за то, что мы сделали срезы ногтей, и с богом.

Я расписался, спустился вниз с пятого этажа. Перед тем как выйти, увидел, как из штанов у Авага вытаскивают шнурки и ведут его в камеру.

Вышел и выдохнул. Закурил. Пятнадцать минут закономерно превратились в полтора часа. Было далеко за полночь. Город опустел. Слякоть заиндевела. Я шёл премудрым пескариком, которого лишили жилища и пустили плавать в такой страшный для него мир. Рыхлый запах и колющий воздух расходились от участка и занимали весь город. Меня тянуло к заборам, и я старался идти вдоль них. Машин, кроме полицейских, в тот час не было. Я шёл и потихоньку вспоминал, что я — человек.

Редакторы Александра Царегородцева, Алёна Купчинская

Другая современная литература: https://chtivo.spb.ru/all-books.html

Вадим жил с Вероникой уже седьмой год. Не расписался — и так нормально. В последние месяцы сидел без дела — был отделочником, но не котировался слишком высоко. Работу не предлагали. Так, подхалтуривал иногда: в его тридцать восемь поздно было искать что-то новое, рыпаться. В общем, жил в ожидании лучших времён.

Иллюстрация Дмитрия Козлова.

Иногда что-то делал по дому, встречал, провожал жену. Та крутилась в офисе. О работе жены он не знал ничего, и ему было неинтересно. Отношения с Вероникой были нормальными — не в том смысле, что без проблем, а в том, что без искорки: ну, не искрилось между ними после стольких лет. Но и Вадим, и Вероника поступили так, как поступают все: забили на это. Что же, расходиться теперь, если нет искорки?

Развлекаться Вадим не умел, а у жены не было времени. Иногда гуляли в ближайшем парке. Вадим стоял на балконе и курил, осматривая двор, Вероника осторожно открывала дверь и предлагала: «Пойдём?» «Ну пошли, чё», — отвечал Вадим, и они выходили на улицу.

Приближался Новый год. Хоть и через месяц только, а думать уже надо: как отметить, где деньги брать, сколько… Да и просто можно было фантазировать, представляя, как на несколько долгих и сонных дней всё вокруг станет хорошо. Сказочно.

— А, вспомнила, — сказала Вероника по дороге. — Надо в офис смотаться за документами. Завтра ж к этой… — она выругалась, — через весь город переться. Вставать рано. А я их забыла, вот дура!

— Да езжай ты с утра, — вяло возразил Вадим.

— Ну Вадим, ну чё ты… Это мне в пять утра вставать надо. Как маленький. На автобусе доедем — полчаса и свободны.

— Ладно, поехали, — безучастно сказал Вадим, и они отправились на остановку. Вадим закурил.

— Вот подарю тебе на Новый год никотиновый пластырь, — шутила Вероника.

— Не-не-не! — бурно возразил Вадим и пояснил, где он видел такие подарки.

— А вообще, давай ничего не дарить друг другу, — предложила Вероника. — Сэкономим. Съездим к маме, погостим…

— Ой, нафиг надо, — скривился Вадим, — к маме твоей… Давай у нас лучше. Фейерверки позапускаем.

— Ага, — Вероника поднесла руки к лицу и шумно выдохнула в них, а потом улыбнулась, взглянула на Вадима добрым взглядом. — Скорей бы.

— Скорей бы автобус, — буркнул Вадим. — Хабец выкину.

Подходя к урне, Вадим краем глаза заметил, как грузовик на противоположной стороне улицы стал разворачиваться — остановка находилась на перекрёстке их двухполосной улицы не с переулком даже, а с узенькой асфальтовой дорожкой, по которой завозили продукцию в универсам.

«Ну и как он тут проедет, дятел?» — подумал Вадим, и вдруг эту мысль перебила другая, шальная и страшная. Его обдало холодом, словно кто-то швырнул в лицо снега, и он обернулся. Пытаясь уйти от удара, прямо в остановку неслась чёрная иномарка. И в этот же миг всё вокруг стихло, только кружились в жёлтом свете фонаря снежинки.

Вадим повёл себя странно: он не бросился к остановке сразу же, не закричал — он закрыл глаза, чтобы ничего не видеть, и долго стоял так. Когда наконец двинулся к месту, вокруг уже толпились люди, кто-то суетился и причитал, кто-то щупал пульс. Жена лежала как живая, только мёртвая. Немного крови на висках — и всё. И в руке сумка.

Неподалёку остановилась разбитая иномарка. За рулём сидел крупный человек в тонких очках, бритый наголо, в сером пальто. Он смотрел прямо перед собой и не шевелился.

— Я убью тебя, сука! — заорал Вадим. Стучал по стеклу кулаками, затем водитель опустил стекло. — Что ж ты сделал-то?!

Потом были похороны. Точнее, была кремация, но русский человек не скажет «был на кремации», он всё равно скажет «на похоронах». Народу было немногодевчонки с работы да её родители. Они Вадима не любили. Жил он с женой, правда, в своей квартире, так что съезжать никуда не пришлось. Но кроме квартирки, доставшейся от родных, у него ничего не осталось.

Началось разбирательство. Вадим ходил в суд неохотно — для дачи показаний пару раз. Уже в первый день мужчина из иномарки высказал желание поговорить. Они зашли в пустой зал и долго сидели, молчали. А потом водитель резко, безо всяких предисловий, предложил ему взять миллион.

— Ты что же, сука, откупиться хочешь?! — взревел Вадим.

— Видишь, — спокойно сказал водитель, — я не то чтобы очень богат, но... Я не зверь, так вышло случайно. Но перед Богом я всё равно виноват... Я просто хочу помочь. Это не то чтобы моральный ущерб… Да, никакими деньгами… Но это единственное, что я могу ссделать

— Пошёл ты! — крикнул Вадим, направляясь к выходу. — Засунь себе в жопу, понял?

— Придёшь в следующий раз, сообщи реквизиты, — устало сказал водитель.


«Ущерб! — думал Вадим дома. — Ишь ты!» Ему не нравилось это слово: так его дразнили школе. Кликуха такая была, у всех разные. У него вот Ущерб. Вспоминать было неприятно.

Когда снова пришёл в суд — дал номер счёта, и в тот же день ему перевели миллион.

Потом он весь вечер пялился в ящик. Думал мучительно: «Как потратить деньги, чтобы с умом, или вложить во что-то. Но во что?» И ещё подумал с горечью: «Как она была бы рада! Перед самым Новым годом — миллион!»

Сразу постановил для себя: не бухать. Ни в коем случае. Но в первый же вечер навалилась такая тяжесть, что оставаться трезвым было невыносимо. Он отправился в бар и пропил двенадцать тысяч.

«Ничего, — думал, — скоро выйду на работу. Отработаю, доложу обратно. Буду считать, что свои пропил. Считай, взял в долг. У мёртвой жены…» От тоскливых мыслей хотелось напиться сильнее, чтобы забыть их.

Но наутро навалилось такое похмелье, что Вадим понял: он может банально сдохнуть. Башка разорвётся на части.

Так он провёл две недели. Иногда звал приятелей. Иногда ночевал дома, подолгу перед сном глядел на её фото, что стояло на подоконнике возле тощего цветка. Было тошно.

Потом была Лига чемпионов. Однажды, смотря под пивко матч, Вадим увидел в кадре красивых болельщиц. Вдруг почувствовал сильное желание — и просто никак не смог справиться. Покопался на сайтах и вызвонил двух женщин. Вадиму нужны были две. Полночи занимался непотребствами, пока хватало сил. Бросив распалённый страстью взгляд на подоконник, увидел её фото. Подошёл, отвернул.

Назавтра Вадим осознал, что пить больше нельзя. Весь день проклинал судьбу, вечером подсчитал деньги: семьсот тысяч, не так плохо.

Новый год был совсем скоро. Было ужасно встречать его без Вероники, но он решил сделать подарок себе — больше всё равно некому. А заодно и ей: может, увидит с небес, порадуется. Купил новый диван, плазму, мощный компьютер, остеклил балкон — купил материалы, вызвал рабочих. Подключил наконец кабельное телевидение — Вероника давно хотела. Ещё четыреста тысяч осталось.

После праздников приезжали её родители, поразились переменам. Хотели забрать вещи дочери: что-то из одежды, белья, мелочёвку, но Вадим пожал плечами. «А я всё выкинул», — сказал он простодушно. Чтоб отстали, пошёл в комнату, отсчитал сто… Потом передумал — пятьдесят тысяч. Триста пятьдесят положил в ящик, рядом с паспортом и ИНН.

А потом Вадим обнаружил, что совсем нет одежды, обуви — и отправился в магазин. По дороге обратно купил огромную тележку хороших продуктов. Еле дотащил. Пока тащил, подумал, что неплохо бы автомобиль. Да только вот какой? На двести семьдесят тысяч особо не повыбираешь.

Сговорился с мужиком на сайте «Авито». Мужик оказался нормальный, работяга, поняли друг друга быстро.

— Нормальная? — спросил Вадим, указав на машину.

— Нормальная, — кивнул мужик.

Ударили по рукам. Осталось ещё двадцать тысяч и несколько сотен. Доехав до дома, Вадим отправился в ночной ларёк и взял пивка. Не торопясь, зашёл в подъезд, выругался — как всегда, там было темно. Вспомнил, как Вероника просила вставить лампочку. «Да чё её ставить! Сразу же упрут».

В темноте сверкнули огоньки сигарет — и пара быстрых ударов свалила его на пол. Вадим не успел ничего понять. Последнее, что слышал, — гнусавый голос:

— Двадцак и мелочь.

— Нормально! — ответил второй, такой же.

Очнувшись, побрёл домой, умылся, упал на диван, отоспался.

Начиналась весна. Деньги кончились, даже те, что удалось выручить с продажи плазмы и компа. Спустился к почтовым ящикам, достал газету, нашёл номер. Позвонил.

— Ребят, отделочники нужны? Нормальный, много не пью.

На следующий день пришёл на объект — квартиру с множеством окон, просторной кухней, несколькими комнатами и двумя — Вадим присвистнул — туалетами. Прораб обрисовал задачу, познакомил с другими работягами. «Мужики вроде нормальные», — решил Вадим. Оставалось дождаться босса.

Когда в квартиру вошёл человек в сером пальто, бритый наголо, в тонких очках, Вадим уже не чувствовал ничего. Он не вскочил с места, не бросился с криком: «Ты, сука!» Нужны были деньги, нужно было работать, жить.

Они только обменялись взглядами — короткими, выразительными.

— Смотри сам, — выдохнул мужчина.

— Ничего, — шмыгнул Вадим. — Нормально.

— Ну ладно, — сказал мужчина. — Работай.

Прораб на будущей кухне уже дожидался его: нужно было решить по деньгам.

Рассказ «Ущерб» вышел в сборнике «Российское время» (Чтиво, 2019). Читайте демо-версию и загружайте полную версию на официальной странице книги.

Дело было в японской харчевне на Московском проспекте. Я заказал бэнто-ланч, услужливая русская японка мне его принесла. А там, знаете, всё разложено по ячейкам этим: тофу в кисло-сладком соусе, салат из фунчозы с ореховым соусом, фрукты (банан, виноград, яблоко), две дольки лимона и рис — с ломтиком огурца. Я взял палочки и ну всё это есть.

Хорошо было мне есть бэнто-ланч, сытно. Кто-то звонил с незнакомого номера, я не отвечал. Воспитанные люди уже давно перестали звонить друг другу без предварительных ласк, а невоспитанные — с ними разговаривать зачем? Я ел бэнто-ланч. Съел весь салат из фунчозы — его мало было, он первым ушёл. Потом тофу и рис. Потом фрукты. Так уж повелось, что сладкое едят после всего — не знаю уж, как в Японии, а в стране Россия так заведено, вечно мы откладываем самое сладкое на потом, сколько хватит сил. Так я думал, пока фрукты ел.

Доел фрукты. И надо бы уже и остановиться, а я смотрю: немного риса осталось. Он вкусный такой у них. Ну я его взял и доел. Вернее, не так, конечно, просто: «взял и доел». Пришлось потрудиться с этими палочками. Рис, понятно, скользкий, весь в соевом соусе, рассыпчатый, а бэнто-короб толком и не наклонишь. Короче, было трудно. И ещё девки эти псевдояпонские стоят в уголке у кухни, смотрят на меня, перешёптываются чего-то. Ну и пусть, думаю, перешёптываются. Пусть считают, что я жлоб, пусть скажут, что я из голодного края, мне с ними детей не крестить, хочу доесть рис и доем. До последнего зёрнышка доем, назло им. Мы, русские, доедаем.

Ел, ел и, знаете, доел, прямо до последнего зёрнышка доел. И его тоже, последнее это зёрнышко продолговатое палочками ухватил, поднял, поднёс к губам и, глядя псевдояпоночкам в широкие их глаза, поместил зёрнышко в свой рот.

Тут они переглянулсь, кивнули друг дружке и идут ко мне. Я думал, посуду забрать. А они нет. Стали рядом. Посмотрели внимательно в бэнто-короб. Потом на нетронутые вилку и ложку. Ещё раз переглянулись. Одна поворачивается ко мне и говорит:

— Могли бы вы, пожалуйста, пройти с нами?

Вторая стоит, глядит на меня не моргая. Что, думаю, за напасть. Им что, показалось, что я веду себя подозрительно или что-то украл? Ну пусть, думаю. Посмотрю на их лица, когда окажется, что совесть у меня чиста.

Встал решительно. Они оценили мою уверенность и повели — мимо чавкающих обедантов, мимо отделанного потрескавшимся бамбуком ресепшн, в недра администрации, по лестнице, на второй этаж. Идут молча, похоже, волнуются о чём-то. Ну как же, вдруг я испугаюсь и побегу или ещё чего выкину. Они же думают, я Люцифер, от меня чего угодно можно ждать. Привели меня в кабинет администратора, пропустили вперёд, сами зашли, закрыли дверь. Внутри уютный полумрак с оранжевой подсветкой, за письменным столом мужчина средних лет, очень серьёзный, на японца уже больше, чем они, похожий, однако не сказать, что прямо японец. Но калмык уж точно, прямо гарантирую. За спиной у него висит картина с тигром.

Они ему что-то на японском сказали воодушевлённо-перепуганно. Ну или на калмыцком — не по-нашему, в общем. Я от них, признаться, такого не ожидал. А вот! Знают ведь, умницы какие. Он выслушал, безотрывно глядя на меня, что-то им ответил по-своему, ни одним мускулом не дрогнул. Смотрит на меня, смотрит. Я плечами вызывающе пожал, мол, кто его знает, может, и так, может, и так. Сами, мол, разбирайтесь. Они ему что-то ещё щебетнули, он на них гаркнул тихонько, они и выбежали, оставили нас наедине.

Мы смотрели друг на друга некоторое время. Подушечки пальцев его левой руки касались своих правых собратьев. Во взгляде его мне виделись сила, умиротворение и какое-то предчувствие относительно меня. Я решил ничего не говорить, просто ждал, что будет дальше. Он вдруг сказал на хорошем русском:

— Вы доели рис.

Именно так, утвердительно, без тени сомнения. Я кивнул, делая вид, что понимаю, что происходит. Доел, мол, а ты что думал, не доем? Не на того напал.

Мне почудилось, что в глазах его блеснули слёзы. Может, и правда, блеснули. Но, если так, то он их быстро всосал назад в глаза, сделал глубокий вдох через нос и поднял трубку стационарного телефона. Отвёл от меня взгляд, быстро набрал номер, стал глядеть на меня снова, приложил трубку к уху. Сказал что-то в трубку. Дал отбой.

Встал из-за стола, подошёл к двери, открыл её и учтивым, но не терпящим отказа жестом указал мне выйти. Я вышел и думал уже, что он останется в кабинете, и на этом всё кончится. Но он вышел следом, закрыл дверь и стал спускаться вслед за мной. Мы вышли в зал харчевни, он проводил меня до дверей. Я думал было сказать, что не расплатился за обед, а потом решил: да ну его к чёрту. Непонятно, что это всё значит, но если уж они решили занять столько моего времени своими игрищами, то сами разберутся, когда я должен платить за обед и должен ли вообще. Мы вышли на проспект. Почти сразу подкатила чёрная «Тойота», водитель — представительный азиат в белой рубашке — вышел, обогнул машину и открыл заднюю дверь. Калмык жестом пригласил меня туда. Тут я заволновался. Шутки-шутками, но ехать куда-то с незнакомыми азиатами не входило в мои планы. Не подумайте, что я расист. Будь они любой другой расы, я бы заволновался не меньше. Впрочем, как знать. Азиаты опасны тем, что могут в самый неожиданный момент превзойти тебя в чём-либо. Но я ведь не из робких, всё мне по плечу. Пусть попробуют. Да и потом, я рис доел. А их это, как видно, почему-то впечатляет. Так может, это я их наконец превзошёл?

Я плюнул на всё и сел в «Тойоту», один раз живём. Калмык сел вперёд, а водитель — на место водителя. Мы развернулись и поехали на юг. Молчали. У меня зазвонил телефон. Бывшая. Я взял трубку и поднёс к уху.

— Привет, — пропела она. — Знаешь, жизнь без тебя — это сущий кошмар. Порвав с тобой, я совершила ужасную ошибку. Но — я никогда не признаюсь в этом ни тебе, ни, тем более, себе. Знаешь, почему? Потому что это как в басне «Лиса и виноград». Лиса не может достать восхитительный виноград, потому что он слишком высоко, и тогда ей не остаётся ничего, кроме как убедить себя в том, что не так-то он ей и нужен, не так-то он и сладок и сочен, этот виноград, кислый он, наверное, и жухлый, и прекрасно она обойдётся без него. Ты слушаешь? Надеюсь, что да, потому что я тут очень серьёзные вещи говорю, как и всегда, впрочем. Так вот, я убедила себя, что ты мне не нужен. И убедила себя в этом настолько хорошо, настолько качественно, что даже сейчас, произнося эти слова и пересказывая тебе басню про лису и виноград, я настолько в ресурсе, настолько в моменте, что совсем, ты слышишь, совсем не желаю к тебе возвращаться. Большую часть времени я работаю, а на вечер у меня есть цифровое телевидение и мои игрушки, а в выходные я поеду с друзьями за город, а в отпуск я полечу к родителям, а потом назад, может быть, устроюсь на вторую работу, а может быть, и на третью, а ещё есть курсы повышения квалификации, и спортзал, и батут, и йога, и ты мне не нужен, вообще, слышишь ты меня или нет?..

Я дал отбой.

Через некоторое время я понял, что мы едем в аэропорт. Стал накрапывать дождь. Водитель включил дворники. Радио молчало. Мы трое тоже.

Через отдельные ворота мы попали на взлётно-посадочную полосу, подкатили к бизнес-джету. Нас встретили двое охранников и милая азиатка с веснушками и в синей форме бортпроводницы с открытым зонтом из прозрачного пластика. Калмык молчаливо передал меня ей, покивал мне на прощанье, чуть прикрывая глаза, и остался стоять под дождём, вместе с водителем и «Тойотой». Улыбчивая бортпроводница, укрывая меня зонтом, проводила к трапу и повела по нему. Охранники крутились рядом.

Когда мы поднялись в воздух, она наконец предложила мне саке и пиво Asahi, я широким жестом выбрал и то и другое. Ни намёка на возможность интимных услуг с её стороны я не уловил. Поэтому выпил сколько смог, глядя в иллюминатор. Облака тёмного золота. Небесная река меняет русло. Уснул.

Мы приземлились. Бортпроводница выпроводила меня со всеми любезностями в глубокую ночь, в лоне которой меня ожидал новый калмык. А может, и тот же самый, но он летел на другом самолёте. Повторяю, я не расист, просто у меня плохая память на лица. Он стоял возле другой машины — тоже чёрной, но побольше и неизвестной мне марки. Машину рамкой окружали четыре полицейских мотоциклиста. Новый калмык открыл передо мной дверь и закрыл её за мной, сам сел спереди. Водитель был внутри. Мы тронулись, мотоциклисты тоже.

Туман в окнах. Долгая дорога в горах. Асфальт кончился, и мы едем по щебнистой почве.

Остановка. Подножие каменной лестницы. На вершине горы храм. Ясная белая луна. Благоухает цветущий шиповник. В зарослях светлячки. Два монаха в бурых кашаях держат факелы. Вверх по ступеням. На трёх четвертях пути вновь от бывшей звонок. Голос её доносится сквозь стрёкот цикад и дальний шум водопада:

— Ты настолько мне не нужен, что я даже не знаю. Просто не знаю, как это выразить словами, насколько дорого мне твоё отсутствие в моей жизни. И да, с тобой мне было бы лучше. Но кому нужно это «лучше»? Я что, комсомолка? Я похожа на комсомолку? Нет, ну похожа я на комсомолку? Нет? Не похожа? Тогда зачем мне эти все «быстрее, лучше, сильнее». Реальный мир — вот, что меня интересует, а не то, что лучше для меня. Если бы я выбирала, что для меня лучше, я бы далеко на этом не уехала, знаешь ли. И не надо мне тут читать очередную мораль с вот этой твоей ласковой снисходительностью, мол вы все Цицероны, а я один Геродот. Этот номер больше не прокатит, Сергей, слышишь ты меня или нет?..

Я не слышу. Точнее — ни слова понять не могу. Подъём завершён. Вход в храм. Телефон отключаю. Ухает сова.

В тёмном зале священное пламя. Его эхо в золоте чаш. Все старейшины ордена здесь. Все вельможи здесь. Здесь император Японии — в бледно-зелёных одеждах. За спиной его чёрная рукоять катаны. Меня приветствуют поклоном. Отвечаю кивком.

Император приближается. Обнажает меч. Смотрит без страха. Встаёт передо мной на одно колено, преклоняет голову и протягивает мне оружие. Я принимаю меч. Без колебаний одним махом отрубаю голову императора. Очень хорошее оружие. Я почти не почувствовал сопротивления позвоночника. Срез гладкий, ровный, почти круглый, что рассечённый грейпфрут.

Тело императора у моих ног. Голова прокатилась по холодному камню. Старейшины и вельможи падают ниц. Один, чуть подняв взгляд, говорит на японском:

— Столь много инкарнаций. Ты вновь нашёл путь. Чтобы править Японией и всем подлунным миром.

Я отвечаю, тоже на японском:

— Ну а хули.

Другая современная литература:

https://chtivo.spb.ru/all-books.html