russiandino

— Слушай, у меня появилась абсолютно завиральная мысль! Этот роман совершенно необычный. Если не пойдёт и не осилишь — нормально. В принципе, ты ещё не готова, наверное… Непростое чтиво, но очень уж интересно узнать твоё впечатление.

Голос в трубке словно улыбался. Ей нравилось его слушать.

— Хорошо, как скажешь. Попробую осилить.

Анастасия бродила по книжному супермаркету уже битый час и никак не могла выбрать книгу. Она позвонила другу — начитанному до безобразия Костику, который всегда её выручал в поисках необычных произведений. Отыскав глазами консультанта среди дальних стеллажей книжного царства, Настя, помахивая конским хвостом стянутых за макушкой пшеничных волос, ускорила шаг — дабы никто не успел перехватить единственного местного всезнайку в этом владычестве чужих мыслей.

— Извините, — обратилась она к продавцу, легко прикоснувшись к его плечу, — вы не могли бы мне помочь найти один роман?
— Да, конечно! Какой именно вас интересует?
— «Церемония».

***

Вечер окутывал спальню лёгким полумраком. Прохлада сумерек, насыщенная ароматной свежестью лета, сочилась через открытое окно, сквозь воздушный тюль, чтобы молчаливым потоком разлиться по аскетичному интерьеру комнаты. Дух минимализма принимал в свои объятья эталонную темноту. Белая квадратная кровать с кожаным изголовьем, уходящим в фигурный галтель, была единственным предметом мебели в просторной спальне с большим окном. Два хромированных светильника с подвижными абажурами, изогнутыми змеями, спускались с потолка. Мохнатый ковёр окружил кровать пушистым кремовым ворсом в тон пустых стен, добродушно смягчая цветовой контраст вертикальных поверхностей с почти чёрной гладью дубового паркета. Устроившись в центре кровати и направив оба светильника в одну точку, Анастасия с нетерпением открыла купленную книгу и тут же растворилась в чтении.

Первые строки заставили её улыбнуться и расслабиться. Она обожала всё, что представляло собой театр абсурда, — и чувствовала себя в его атмосфере, как рыба в воде. Недопустимость обстоятельств, разворачивающихся с первых страниц романа, восхищала и стремительно неслась вперёд, оставляя позади аляповатый сюр. На выразительном лице девушки эмоции кружили хоровод, глаза бегали по строчкам с почти детским восторгом.

На величавом корабле нелепого парадокса сюжет плавно двигался к берегам французского символизма. Таинственные события загадочными образами персонажей намекали на явную недосказанность и мистерию знаков. Настя безрассудно погрузилась в водоворот драматических событий. Прикосновение к чужим мыслям породило странное чувство сопричастности и мгновенно превратило её в незримого свидетеля всей бессмысленности сюжетной линии.

Девушка перелистывала страницы одну за другой, не в силах оторваться от магии повествования. Неведомая сила слов, сложенных в абзацы, затягивала её в мутную трясину полного бреда. Превратившись в одно большое любопытство, она следила за героем, ни на минуту не отрывая глаз от строчек. Ей казалось, автор умышленно затягивает её в невероятную игру слов, смысла которой она никак не могла понять. Следующий за символизмом этап его эскапады превратился в басню. Зачем эти нравоучительные рассказы, изображающие поступки второстепенных героев, Настя опять не понимала, но ясно видела — это очередной промежуток необычной дистанции, которую ей непременно нужно преодолеть вместе с героем.

Ночь вступила в свои полномочия, гася последние лампы в утомлённых жарой домах.

Мозг бушевал. Его втянули в решение шарады, к которой он не был готов. Сознание пристально искало разгадку. Сон, отчаявшись ждать, обиженно покинул комнату. Мысли бежали от страницы к странице в поисках смысла. Версии иссякли. Любая появившаяся тут же рассыпалась в безумном абсурде описываемых событий. Настя инстинктивно чувствовала: существуют некие правила, язык знаков, грамматика игры, но о чём конкретно хочет рассказать автор — она никак не могла догадаться. Будто понимая растерянную спутанность её мыслей, сюжет притормозил, ослабив ход, и стал развлекать читательницу смешными эпизодами, происходившими с главным героем. Теперь на страницах удивительной книги ожил роскошный лейтмотив знаменитой истории про Канатчикову дачу. Репертуар народного любимца прошлого века вдруг перекочевал в этот необычный роман. Всё смешалось. Уму непостижимая интрига, словно на качелях, катала её, не давая ни секунды на передышку. Сюжет менял страны и эпохи, системы и государства. Анастасия то существовала в настоящем, то её отбрасывало на два века назад. С каждой главой девушка сильнее и отчётливее понимала, что некто из позапрошлого столетия пытается ей что-то безуспешно объяснить.

Всё случилось в шестой главе. Перед ней вдруг предстал человек за стеклом: высокий худющий брюнет в мешковатом сюртуке грязно-серого цвета, в белой мятой рубашке, заправленной в короткие, не по росту, брюки, из-под которых торчали голые ноги в стоптанных башмаках. Он стучал ладонью по стеклянной стене, кричал и звал на помощь. Человеческое общество бодро шагало мимо. Его никто не замечал. Ему, словно манекену в витрине заброшенного склада поношенных вещей, суждено было родиться и умереть в городе глухих слепцов. Его худощаво-скуластое лицо перекосили страдания; он надрывно выл от телесной боли и мучительного бессилия.

Неожиданно до её сознания дошло, что автор и есть главный герой и он требует, чтобы она его выслушала. Настя с ужасом поняла, что он кричит именно ей:

— Пока я жив, мне не выбраться из этой западни! Мое сознание заковано в узилище несовместимого тела!

Безмерно страдающего мужчину медленно убивала аллергия на жизнь. Панический страх сковал теперь всё её сознание. Анастасия захлопнула книгу, вскочила с кровати и ринулась на кухню, попутно включая везде свет. Поставила чайник на плиту. Села за стол. Мысли путались. Она боялась думать о случившемся. О том, что купила историю про писателя-самоубийцу, разум которого методично уничтожал тело, вырываясь из прóклятой им земной реальности, в которой при любом человекоскоплении жить было страшнее, чем умирать. Ни рассказать, ни объяснить. Всё стало вдруг нелепо и ужасно. Зловещая тишина бесшумно стягивала свои мрачные силы, окружая её со всех сторон.

Близился рассвет. Сизый туман уверенно смывал величественный блеск жемчужных звёзд с тёмного небосвода, прокладывая путь солдатам солнца.

Анастасия решительно встала, выключила закипающий чайник и вернулась в спальню. Тревожная книга лежала на краю кровати в ожидании продолжения.

Сон не шёл. Возбуждённое сознание приказывало дочитать до конца. Она опять открыла книгу. Повествование двигалось к своему допустимому завершению. Чужие мысли, прятавшиеся до сих пор под тремя одеялами, теперь цинично вцепились в её разум крепкими щупальцами печатных слов. Таинственные знаки перестали быть мудрёными и открывали ей одну истину за другой. Всё встало на места. В её руки попало совершенное Сочинение. Культ жизни. Писание о человеке без права выбора. Теперь без всяких загадок автор повествовал ей о том, что ему не дали возможности откреститься от рождения, не дали права знать, сколько ему жить и отказали в помощи на земле. А он с рождения боялся существовать и невыносимо страшился умирать. Он отрекался быть рождённым. За это неповиновение его осудили бытием и заставили жить. Ей вдруг стал понятен весь бредовый абсурд начала истории. Теперь в нем не было ничего таинственного и безумного. Она смотрела на мир его глазами и понимала — он прав.

Смерть главного героя в конце романа явилась спасительным освобождением и для неё тоже. Он больше не мучился. Она была благодарна ему за такой финал.

Настя закрыла книгу. С обратной стороны глянцевой поверхности переплёта на неё смотрел молодой мужчина с уставшим взглядом старика. Ниже следовали строчки биографии. Родился, жил, творил, умер в возрасте тридцати семи лет от чахотки.

Он всё-таки отомстил за свои земные страдания. Но кому он мстил? С кем боролся? Ни одного ответа и ещё больше вопросов.

***

Утро будило город, цитируя зной предыдущего дня. Анастасия подошла к окну. Люди массово покидали ночные пристанища и вновь неслись сражаться за счастливую жизнь. Они торопились прожить ещё один день, чтобы, в конце концов, познать никому не известную правду.

«Если всё это ненастоящее, в чём тогда смысл?»

Через прозрачную белизну тюля хрупкая девушка настойчиво требовала у вселенной ответ.

Редактор Анна Волкова

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Полутёмное помещение, столики, посетители за ними, негромкая музыка, медленно танцующие пары, он и она в углу, перед ними стаканы с кофе, пепельница, пачка сигарет, телефоны.

Он: Так и сходят с ума: не от шторма — от штиля.
Она: Говоришь будто в «Арии».

Он: Романтизм возник из столкновения каннибализма и некрофилии в литературе.
Она: Есть такие течения?
Он: Конечно.
Она: Боишься смерти?
Он: Я стараюсь писать так, чтобы её охватил страх передо мной.
Она: Интересно. А если тебя собьёт машина на улице, или на голову упадёт кирпич?
Он: Если ты не думаешь о таком, это не смерть.
Она: Почему?
Он: Могу привести пример: не думаешь о злой собаке, проходя мимо, ничего не будет. Так и со смертью.
Она: Вспомнила эпизод из советского фильма.
Он: Какого?
Она: «Операция “Ы”», новеллу «Наваждение».
Он: Ну, я об этом как раз.

Он стряхивает пепел, закуривает ещё одну, заказывает ещё кофе, себе и ей, смотрит в телефон, убирает его.

Она: Часто приходилось влюбляться?
Он: Достаточно. Пережил.
Она: Что больше всего запомнилось?
Он: Ни разу не дарил любимым цветы.
Она: Как так вышло?
Он: Да всё больше письма, стихи, книги и шоколад.
Она: В чём причина?
Он: Наверное, считал возлюбленных цветами, относился к любви как к написанию произведений, не хотел тавтологии.
Она: Девушкам бы понравилось.
Он: Что тут сказать, когда это было, кто были эти люди, не помню почти, мимо, мимо.
Она: Есть точка зрения, будто без любви жизни нет.
Он: Без смерти, скорей.
Она: Разве?
Он: Без второго крыла самолёт упадёт.
Она: А вертолёт?
Он: Там же два пропеллера, вроде бы так.
Она: И они крутятся в разные стороны, и при этом машина летит, не стоит на месте.
Он: Опровержение басни Крылова.
Она: Безусловно. Так и должно быть. Жизнь вращается по часовой стрелке, смерть — против неё. И всё равно время идёт.
Он: Можно, скорее, даже нужно поменять их местами, так видится мне.
Она: Тогда будет смерть между жизнью и жизнью.
Он: Мы к тому и движемся, Терминатор мёртв, он указание пути: быть при жизни мертвецом, чтобы до и после неё ожить.
Она: Фильм «Мертвец» как раз посвящён такому взгляду на мир.
Он: Да, великая философия.

Он совершает глоток, она тоже, их руки соприкасаются за столом, всего на миг возникают магнетизм и колдовство, после чего он отдёргивает ладонь, она улыбается, он смотрит на часы и подкручивает их.

Она: Вот и я думаю. Фильм «Револьвер» — трактат. Я к примеру, конечно.
Он: Любая книга, музыка, спектакль и кино могут быть твоей смертью, выражением её, перенесением кончины в область искусства.
Она: Сам процесс умирания переведён в произведение.
Он: Предвосхищение, да. Иначе и не стоило бы умирать.
Она: Хорошо. Я удалюсь на пару минут.

Она уходит в уборную, он оглядывается, делая из себя преступника речи, поправляет одежду и пьёт.

Он: Выскочек не любят, потому что они — та же пуля из пистолета: внушает ужас и смерть, уважение, но не любовь.

Он кладёт чашку и закуривает, выпускает дымок. Она возвращается.

Она: Не скучал без меня?
Он: Одной половиной очень.
Она: А другой?
Он: Говорил и пил кофе.
Она: Хорошо. Пистолет есть упавшая буква Г.
Он: Он есть падение и именно поэтому делает то же с другими: богу богово, кесарю кесарево.
Она: Если его поднять, он выстрелит в землю.
Он: Попадёт в гроб и войдёт пулей в сердце трупа, как пилюля, дарующая вечную жизнь.
Она: Я закурю.

Она достает тонкую и длинную сигарету, он прикуривает ей, она благодарит его, делает затяжку и выдыхает дым.

Он: Есть нужно только гарнир.
Она: Конечно, потреблять борщ или гречку — писать деревом, а не карандашом.
Он: И сигарета — карандаш, рисующий на развороте листов — на лёгких.
Она: В обе стороны — в воздухе тоже. Курильщик — гениальный живописец и маринист.
Он: Пусть будет так. Можно заказать по рюмочке коньяка.
Она: Или виски.

Он делает заказ, просит принести по рюмочке «Арарата» и по кусочку сыра. Они выпивают вдвоём.

Он: Так же намного лучше.
Она: Ну, теплей изнутри.
Он: А внутреннее и есть внешнее.
Она: Поясни.
Он: Дом, машина, почтамт, банк, телевизор, стол, стул, компьютер — рождённые нами и выросшие дети.
Она: Да, ведь если сын возмужал и ушёл из дома, то от этого он не перестаёт быть сыном.
Он: И «Терминатор» о том, что у сына появился сын.
Она: Естественный процесс, это так.
Он: Получается, человек в этом фильме — дед.
Она: И скоро демобилизация.
Он: Можно и так сказать. А вообще, «Терминатор» о том, что человек — пришелец, он Шварц, прибывающий сюда, к животным, по сути, чтобы покорить их и завладеть бытием.
Она: Тоже так думаю. Сара же от имени природы говорит о своём превосходстве — о том, что роды круче творения.
Он: Человек прибыл из будущего к животным, покончил с собой, растворился в их пылающем чане, так поступил и железный Арни потом: на следующем этапе он показал «Историю этого мира».
Она: Замечательно просто. Получается, терминатор — Павлик Морозов.
Он: И такое возможно. Или так: терминатор — мясо, человек — хлеб.
Она: Тогда первый от Авеля, второй от Каина. И встаёт вопрос — кто корова или баран?
Он: Наверное, нож по имени бог, который потом превратился в пулю, а позднее переквалифицировался в ядерное оружие.
Она: Тянет на кощунство.
Он: Нисколько: боги — фишки в лото, выигрыш — нынешний господь, и он хранится в церкви — банке, который может завтра обанкротиться и аннулировать вклад.
Она: Ну, так-то да, похожи оба учреждения.
Он: Так и говорят: «Я сегодня потратил сто тысяч всевышнего, а не долларов или рублей».

Они молчат, и говорят этим молчанием больше, чем словами.

Она: Мне иногда кажется, что человек полностью разбирается, просто к нему не подобрали ключей.
Он: Верю и допускаю. Так гораздо приятнее.
Она: Ну а почему нет? Открутил руку, почистил её, промыл и приделал обратно.
Он: Это предопределено Ламетри, «Человеком-машиной».
Она: Ну, и можно по коньяку.
Он: Да, потому что хобот есть аорта сердца — слона.

Выпивают снова по рюмочке, каждый платит за себя, встают. Он подаёт ей руку и уводит за собой. На их место садятся старик и старуха.

Старуха: Классно сыграли в футбол.
Старик: Отлично стоишь на воротах!
Старуха: А в подъезде?!
Старик: Это был шик.
Старуха: Ха, и не то могу!
Старик: И земля поплыла.
Старуха: Завтра бежать стометровку.
Старик: Не проблема.
Старуха: Ну да. Официант, водки!

Им приносят бутылку «Столичной» и две рюмочки к ней. Старуха и старик смотрят на стаканы, хохочут и пьют из горла. После, старик достаёт пистолет и кричит, что это ограбление. Старуха собирает кошельки, ведёт старика к выходу, уводит его, но через миг он возвращается, останавливается в дверях и достаёт сигарету.

Старик: Одну минуточку только — в моих руках была зажигалка.

Он суёт в рот сигарету, наклоняет голову, чтобы прикурить, нажимает на курок и сносит себе полголовы.

Редактор Никита Барков

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Луч солнца упал на золотую фигурку оленя, которую держал в руке Кирилл, мужчина лет тридцати пяти. Он осторожно поставил её на полку.

— Такой огромный дом и вы, Андрей, тут совсем один. Тут же больше нет никого? — спросил он хозяина дома, мужчину лет пятидесяти, в очках, белой рубашке и с взглядом пресыщенного жизнью сибарита.
— Нет, больше никого. Только Дворецкий, — улыбнулся мужчина.

Кирилл рассмеялся, оценив шутку.

— Какая у вас, Андрей, интересная фамилия.
— Вполне обычная…
— Наверное, это дорого стоит? — показал Кирилл на фигурку.
— Очень. Но продать невозможно. Только в частные коллекции, владелец которых никогда не будет их демонстрировать случайным людям. В России я знаю только одного такого.

Кирилл внимательно посмотрел на Дворецкого.

— Ника так много говорила о вас, Андрей.
— Что? Что я говорила? — вошедшая в комнату женщина была настолько хороша, что даже перед самым безумным археологом померкли бы все золотые фигурки в сравнении с её красотой.
— Что Андрей необыкновенный, — сказал Кирилл.
— Так и есть, — развела руками Ника. — Действительно —необыкновенный.
— Ну уж, увольте, — рассмеялся Дворецкий, — ничего необыкновенного. Обычный книжный червь. Хорошо… хорошо. Почти червь. Державинский! Я Бог — я царь — я раб — я червь.
— Всё же — царь, — заметила Ника. — Я теперь знаю всю жизнь Митридата Евпатора наизусть.
— Который, кстати, — сказал Дворецкий, — знал толк в алкоголе.

Он подошёл к столу и налил из бутылки в бокалы красное вино.

— Надеюсь, там нет яда, — улыбнулся Кирилл. — Благодаря сестре, я тоже теперь знаю всю жизнь Митридата Евпатора наизусть.
— Тогда вы знаете, Кирилл, что всю свою жизнь, боясь ядов, он был убит холодным оружием, — улыбнулся Андрей Дворецкий.

Они чокнулись и пригубили бокалы.

— Ах, — сказала Ника, рассматривая бокал на свет, — это что-то необыкновенное. Какой вкус. Прекрасное вино.
— Как поётся в песне, — заметил Кирилл, — и никто не хотел быть виноватым без вина. Ныне, присно и во веки веков. Митридат, вероятно, тоже.

По лицу Дворецкого пробежала гримаса.

— Это, конечно, можно обсудить, но стоит ли? — заметил он.
— То есть? — спросил Кирилл.
— Митридат, например, был женат на своей родной сестре, юной Лаодике, — Дворецкий опять наполнил опустевшие бокалы. — У них были свои представления о грехах. И уж тем более о вине. Вряд ли Митридат чувствовал себя виноватым, когда приказал казнить Лаодику за измену, несмотря на то, что любил её. И, тем более, совершенно невероятно представить, чтобы он мучился «проклятыми вопросами».
— Например? — поинтересовался Кирилл.
— Например — тварь ли я дрожащая или право имею? Митридат знал — он имеет право. Собственно, как и я, — добавил уверенно Дворецкий.

Посмотрев на молчащих гостей, он рассмеялся:

— По крайней мере, на пятьдесят процентов стоимости клада, который я обнаружил.

Ника улыбнулась.

— Я вспомнила, как мы познакомились. Это было в Александровском саду. Осенью. Андрей ходил, и внимательно смотрел под ноги. Я подумала —этот мужчина ищет клад.
— И я его нашёл, даже лучше — воплощённую красоту, — Дворецкий притянул к себе женщину и поцеловал её. Кирилл отвёл взгляд.
— На самом деле, ты ведь искал какое-то растение? — спросила Ника.
— Да. Ты знаешь, я химик по первому образованию, доктор наук, археология — это хобби, пусть и довольно прибыльное для меня. А тогда я приметил несколько интересных грибов. И даже собрал немного.
— Очень интересных? — прищурил глаза Кирилл.
— Да, вы мыслите в правильном направлении, — усмехнулся Дворецкий. — Но не совсем. Мне они были нужны не для наркотических утех.

Дворецкий открыл вторую бутылку.

— Попробуйте вот это. Букет восхитительный.
— Андрей, простите, я хотел спросить, а это подлинник?

Кирилл держал в руках увесистый фолиант.

— О да, — Дворецкий взял в руки книгу, положил её на стол. Открыл. — Это, между прочим, семнадцатый век. Из библиотеки Медичи.
— Неужели, всё, что здесь находится — подлинники? — Кирилл с восхищением оглядел огромную комнату.
— Нет, не всё, — улыбнулся Дворецкий. — В противном случае, мне бы постоянно пришлось остерегаться.
— Воров? — спросил Кирилл.
— О нет, — покачал головой Дворецкий. — По крайней мере, не только их.
— Но есть смысл остерегаться винных грабителей, — заявила, улыбаясь, Ника. — Твой винный погреб — просто искушение. Прошу, — она протянула бокал Дворецкому…
— Жаль, что мне приходится уезжать, — сказал Кирилл, — но дела.
— Приезжайте в любое время, — предложил Дворецкий…

Кирилл отъехал от дома Дворецкого примерно на километр. Остановил машину и стал ждать. Через тридцать минут на его телефон пришло сообщение: «Возвращайся»…

Он вошёл в открытую дверь и послал сообщение Нике: «Ты где»? Ответ пришёл быстро: «В спальне, второй этаж». Кирилл поднялся, нашёл комнату, открыл дверь и тут же получил в лицо заряд газа. Он инстинктивно поднял руки, зашатался и упал.

Очнувшись, Кирилл обнаружил себя сидящим на полу в подвале. Его руки были привязаны сзади за столбом. Перед ним, на стуле, сидел Дворецкий. В его руке был пистолет.

— Ты думал, обманешь меня? — спросил он. — То, что Ника не твоя сестра, а твоя любовница, я понял сегодня, увидев твои глаза, когда я её поцеловал. А то, что она не просто так ко мне подошла тогда в парке, я понял, когда она не удивилась, услышав от меня, что я химик. Я ведь ей представился вначале археологом.
— Какая-нибудь пошлая мелочь весь замысел может разрушить. Мелочи — это главное, — произнёс угрюмо Кирилл. — Ну а дальше?
— А дальше — дело техники и денег. И вот итог — ты сидишь передо мной. Зачем ты хотел убить меня?
— Где Ника? — хрипло спросил Кирилл.
— Лежит в соседней комнате. Спит. Как должен был сейчас спать я. Вы же хотели этого, поэтому отвлекли моё внимание на фолиант Медичи. Ника подсыпала снотворное в вино, потом я его выпил. Но ты забыл про Митридата — я, конечно, не пью заранее противоснотворное, но тут я знал, что должно быть что-то подобное. Ещё раз — зачем?

Кирилл тяжело улыбнулся.

— Когда отравили Кульпиди, все думали, что это сделал Поляков, — начал говорить он. — Но мой агент сказал, что есть такой Дворецкий. Вот так я и вышел на тебя. Все просто. Ты химик. Вначале сделал яд, которым отравили Кульпиди, потом ещё несколько неожиданных смертей, а меня уволили с волчьим билетом из ФСБ. Что я должен был сделать? Я рассказал Нике эту историю. Она согласилась.
— На что? На то, чтобы убить меня?
— Нет!

Кирилл дёрнул наручники, стараясь сделать это незаметно.

— Нет, мы просто хотели ограбить тебя. Была такая идея. Ты откопал всё это золото скифов. Получил свои деньги. Разве не справедливо, что мы хотели взять немного? Разве не справедливо?
— Что же тут справедливого ты увидел? И что — это так справедливо, что ты отправил свою женщину, а ты ведь любишь её — я вижу — ко мне? Чтобы она спала со мной? Притворялась влюблённой? Или она не притворялась?!

Кирилл заскрежетал зубами.

— Хочешь узнать? — наконец медленно произнёс он, глядя прямо в глаза Дворецкому. — Я же сказал — появилась идея. Как у тебя. Ты сделал яд, который убил нескольких крутых бизнесменов — а ты ведь не думал про то, что у них дети, родные, те, кто их любят, ты просто сделал, они умерли как будто от сердечного приступа, не подкопаться, потом реализовал свою идею, получив свои бабки — нашёл клад Митридата. Отмыл свой грех. Да?! Отмыл?! Вот и мы так хотели.

Дворецкий, наведя пистолет на лицо Кирилла:

— И всё же — хотели убить меня? Только уж говори как есть.

Кирилл посмотрел в лицо Дворецкого и, склонив голову, произнёс:

— Да. Такая идея была. Прости уж.

Дворецкий медленно ответил:

— Не вы съели идею, идея съела вас. Человек вы умный, Кирилл, но чтобы умно поступать — одного ума мало.

С этими словами он взял в руки мешок, лежавший на стуле, и надел его на голову Кириллу.

— Стой, подожди! — в панике задёргался мужчина. — Но зачем?! Ты победил.
— Не бойся. Больно не будет.
— Стой! Ника! Она любит тебя! Не убивай её!

Дворецкий, уже приготовившийся вколоть в шею Кирилла иглу шприца, остановился. Подумав, нажал на поршень. Содержимое шприца брызнуло в воздух. Достав из кармана пузырёк, он вновь наполнил шприц и сделал укол в шею Кирилла…

Ника посмотрела вокруг. Какие-то деревья. Это лес. Это лицо Кирилла. Это вечер. Она попыталась встать, но не смогла.

— Ты как? — спросил Кирилл.

Только теперь она поняла, что её голова на его коленях.

— Он всё понял и разгадал, — сказал Кирилл. — Вывез нас в лес и оставил. Я сам недавно пришёл в себя. И понял.
— Что?
— Это ты меня спасла. Он любит тебя. Но не может простить, что ты была согласна на его смерть. Смотри, что я нашёл в кармане.

Он показал ей статуэтку золотого оленя.

— Она была завёрнута в бумагу. Вот эту. Тут имя нашего заказчика и его адрес. Он всё это время знал. Всё это время.
— И что теперь? — спросила Ника, по-прежнему глядя на него снизу вверх.
— Приедем, отдадим этого оленя, получим деньги и станем, наконец, жить по-новому, — ответил он и отвернулся, чтобы она не видела его лица.

Но тут уже начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа — но теперешний рассказ наш окончен.

Редактор Анна Волкова

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Ø

Струны твои протянуты в наши сердца прямиком. Когда одни из нас умирают, другие поднимают головы и впервые прислушиваются к Песне твоей. Она звучала всё время, но они не обращали внимания. А теперь композицию хвалят, рассуждают о значении слов, кивают в такт головами. В концертном зале из пола травой вырастают, стремятся к месту у сцены, чтобы лучше тебя разглядеть. Кто-то стоит себе мирно, явившись вовремя, а иной вперёд пробивает дорогу грубою силой, кто-то же девой родился и теперь садится на плечи мужчины, а бывает и наоборот: муж взволакивает свои мускулы, кожу да кости на фемину хрупкую, нежную. Кто-то слэм начинает с ближними, а иные уходят от хаоса в дальний ряд, где порядок царствует, но слышна так же ясно Песнь твоя. В вышине же над бурным месивом, что пестрит всеми кож оттенками, восседают легионеры, молчаливые слуги времени, завсегдатаи VIP-лож. Ложа синяя теми полнится, что подобно тебе по струнам бьют, что услышать способны главное, сохранить и другим спеть Песнь твою. Носят в добрых сердцах тебя они, пролагая свой путь в топ чартов. В ложе белой галдят счастливчики, что проход за кулисы выиграли, дозвонившись в радиоэфир. Уж они не продадут твою любовь за билеты на твой же концерт. В ложе чёрной те воспеватели, что поют от твоего имени, говорят, ты им лично передал эксклюзивное право на Песнь твою. Логотип твой на шапках высоких их отвлекает от фальши внимание, и не всякий услышит различие с оригиналом Песни твоей. В ложе красной собрались те, кто другим продаёт билеты, хотя вход на концерт свободный. Завсегдатаи красной ложи знают друг друга в лицо. На знамёнах их в массе присутствуют все цвета твоей сценографии.

147. Серпентарий

У меня неожиданно быстро закончились деньги. Получал я гроши, которых едва хватало, чтобы оплачивать свою часть аренды, питаться и иногда водить Полину в кино или недорогие сетевые рестораны, где мы читали меню справа налево.

Вместе с тем я работал как вол. Поднимался в семь утра, с Good Charlotte в наушниках ехал через весь город на автобусе и метро, торговал весь день с перерывом на шаверму и выжатым лимоном катился домой.

Полина вставала около двенадцати, занималась растяжкой, вершила дела в соцсетях и отправлялась в «Джигу-Дрыгу» или «Русский Дух».

— Ненавижу этот серпентарий, — говорила она о своём варьете.

— О чём ты?

— Все девчонки против меня.

— Почему?

— Особенности женского коллектива.

— Тогда зачем там работать?

— Потому что там платят две тысячи за вечер.

— Не так уж и много.

— Ты столько за день не зарабатываешь.

— Зато не работаю в серпентарии.

— Конечно, тебя, наверное, девчонки на работе любят.

— В пределах разумного.

— Ну да, конечно.

— Что? Я разве в чём-то виноват?

— Виноват, Серёжа, всегда мужик.

До переезда я о таком правиле не слышал.

146. Проверочка

Полицейский остановил меня в вестибюле метро. Молодой, с изъеденным оспой лицом, в мешковатой серой форме.

— Здрав-жлав, йдёмте с мно, — сказал он.

Идём в комнату полиции — маленький тёмный закуток, где возбуждённый лейтенант сидит и стучит пальцами по маленькому столику с дисковым телефоном.

— Ну! Кто тут у нас?! — восклицает он, завидев нас. — Турникетный прыгун?

— Ника ни, — отвечает мешковатый.

— Значится, карманный тягач?

— Вро ни.

— О! Наркоман?

— Не мгу знот, тварщ лытант.

— Зачем тогда привёл?

— Прверчка.

— Проверочка не помешает. Нутес, садитесь, гражданин, вот на этот стул, да поживее!

Сажусь. Лейтенант вытирает лоб платком и говорит мне:

— Документы.

Даю паспорт. Он смотрит в паспорт, на меня, в паспорт, на меня, в паспорт, на меня, небрежно бросает документ на стол.

— Приводы были?

— Нет.

— А если найду?

— Попробуйте.

Лейтенант берёт телефонную трубку, крутит диск и, немного спустя, басит:

— Алло, да. Проверьте, Вернер Сергей Сергеевич проходил у нас по каким-нибудь делам?.. Точно?.. Ага, ну.

Повесив трубку, лейтенант шмыгает носом и говорит мне:

— Вы свободны, Сергей Сергеевич, но помните: мы за вами присматриваем.

Мне отдают паспорт, и мешковатый сопровождает меня к выходу. Когда мы выходим в метро, он говорит мне:

— Да у ныо даж тлыфон не вклчен.

— Тогда зачем это всё?

— Тка рабта.

— А… вы случайно не чех?

— Ни.

— Ладно. Ну, я пойду?

— Дэ… А, ни!

— Что ещё?

— Влыко Но и бло и чрно.

— Что, простите?

— Я грю: вылыкан буже чаровати.

Он кивает за мою спину. Обернувшись, вижу афишу: Оззи Осборн в Ледовом Дворце. Полина от него без ума. Может, сводить её туда, и тогда всё наладится?

Ø

Когда за кулисы приходят фанатки, готовые на всё, ты обозреваешь их со скупой гордостью. Некогда подумать о другом. Отказываться от предложенного нелепо, уйти от красоты немыслимо. Однако знаешь, что в них же и страдания твои, в них и печаль твоя, в них и погибель твоя, впереди, далеко впереди, далеко-далеко, впереди-впереди… а нет — вот она, уже здесь. Нет, спасибо, завтра приходите или ближе к закату империи, только не сегодня, не сейчас. Сейчас продолжается Игра, Великая Игра, Древнейшая Игра, колесят по шару легковые машины с тяжеловесными пассажирами, небесные автобусы прыгают из города в город, с континента на континент. Если скучно на Олимпе станет, гуляешь в садах: хочешь — спелую вишню рви, хочешь — скрути косячок из розового листа, да звукам свирели внемли или земную твердь будоражь светошумовым шоу с раскатами грома. Делаешь разным богиням детей с их согласия, пусть те открывают новые грани Силы, пусть растут до купола небесного, пусть сознания их в себе зарождают новые и новые миры, совершеннее и справедливее прежних, миры, где нот и цветов ещё больше, где любая путаница искателю по плечу, где убийца не всегда шофёр, а в конце тоннеля всегда свет, если только сам идущий не алчет тьмы, миры, где выход есть даже из бесконечности, а за ней нет бесконечности иной, если только искатель сам не пожелает её там встретить, и если не пожелает, чтобы желания его не сбывались и чтобы всё не было ему подконтрольно. О славные миры! Заказать бы такие онлайн.

145. Пополам

В курилке я и наша go-go-управляющая Таня Карамель — довольно взвинченная.

— Вот скажи мне, — говорит она, выпуская дым через нос. — Ты же с девушкой живёшь, так?

— Так, — говорю.

— Кто из вас двоих платит за квартиру?

— Пополам, конечно.

— Да? А я считаю, что за жильё должен платить мужчина.

— Почему?

— Мужчина должен обеспечивать женщину.

— Почему он должен?

— Да потому, что женщина обеспечивает домашний уют.

— Готов согласиться, если эта женщина с утра до ночи только и занимается тем, что обеспечивает домашний уют. Но если женщина работает, да ещё и на двух работах, то она далеко не все свои силы вкладывает в уют. А вкладывает их в дело, как и мужчина. Так с чего бы ей не платить за жильё?

Таня цокает языком и восклицает:

— Да потому, что она и деньги вкладывает в уют! Например, она светильник купила!

— Женщина купила один светильник, а мужчина всегда платит за жильё? Это разве справедливо?

— Женщине нужны деньги на платья и маникюр, чтобы радовать глаз мужчины.

— А мужчине не нужны деньги, чтобы хорошо выглядеть?

— Меньше, чем женщине. И знаешь, какой мужчина выглядит лучше всех?

— Какой?

— Который сам платит за жильё.

— Ох.

— И он должен всё продумывать. Вот Андрей, например, всё продумывает.

Андрей Меркулов, Танин мужчина, — руководитель нашего торгового сектора, двадцати офисов торговли. Светлый широкоплечий белорус, требовательный, но адекватный, вооружённый, словно катаной, тончайшим ZenBook Razor от корпорации SALVE. Меркулова приняли в ЗАО ЕБИ без русского паспорта — вот настолько он уверен в себе.

— И что же продумывает Андрей?

— Когда мы куда-то идём, он надевает то, что будет сочетаться по цвету с моей одеждой.

— Надо же. Признаюсь, мне бы такое и в голову не пришло.

— Вы ссоритесь? — неожиданно спрашивает Таня.

— Что?

— Ты и твоя девушка, вы ссоритесь?

— Иногда.

Таня внимательно смотрит на меня и серьёзно говорит:

— Если случится так, что тебе окажется негде жить, ты можешь какое-то время пожить у нас с Андреем.

— Почему ты это сказала?

— Просто хочу, чтобы ты знал, что можешь на нас рассчитывать, это всё.

Докуриваем молча. Чувствуется близость осени. Иногда мне кажется, что я боюсь счастья. Просто не хочу знать, какое оно.

Впервые антироман «Овердрайв» вышел в издательстве Чтиво, 2019, был переиздан в 2023. Читайте демо-версию и загружайте полную версию на официальной странице книги

Женя стоял за кустами, наблюдая за дорогой. С минуты на минуту на ней должна была появиться молодая пара.

Терпение было на исходе. Он то и дело тёр руки и сглатывал слюну. Скоро, совсем скоро его ждут повышение и похвала от Дениса Сергеевича. Осталось только дождаться жертв, и можно начинать кровавый пир!

Наконец, спустя несколько долгих минут, на дороге показались высокий парень и девушка, держащиеся за руки.

Женя приметил их ещё в прошлый четверг. Было ли ему их жалко? Нет. Долг перед командой нужно выполнить, да и жажда крови сама себя не утолит. Поэтому Женя дождался момента, когда парочка пройдёт мимо единственного работающего фонаря, и без колебаний подал знак.

Из кустов на противоположной стороне дороги показались вампиры. Предвкушая вкус крови, они бросились в сторону пары. В этот момент послышались выстрелы.

Дальше Женя помнил всё как в тумане. Один из вампиров упал, другие побежали обратно, кто-то и вовсе застыл как вкопанный. Их поймали люди из Министерства. Началась борьба.

Женя бросился бежать, позабыв и о товарищах, и о своём голоде. Им двигал лишь страх. Умереть от пули не страшно. Страшно, если тебя возьмут живым и повезут на Красную площадь, где публично казнят. А потом выкосят весь твой род, даже не разбираясь, кто был вампиром, а кто — нет.

Пуля просвистела над затылком. Потом ещё одна — рядом с ногой. Женя бежал через гаражи, поворачивал, опять бежал и снова поворачивал. Это продолжалось до тех пор, пока правую ногу не свело судорогой. Он упал, корчась от боли.

Женя лежал и пытался понять, что же он натворил. А в голове вновь и вновь прокручивалась сцена с окровавленным сыном Дениса Сергеевича.

«Предатель!» — кричал тот.

Выстрел. Тишина.

Женя распахнул глаза и уставился в потолок. На лбу выступил пот. Очередной кошмар.

***

Брякнул телефон. Уведомление. Ватсап.

«Спицын, я на месте. А ты где?»

Женя посмотрел на время. В запасе была ещё минута. Он свернул на главную улицу.

Вдалеке, среди домов и старых продуктовых магазинчиков, находился клуб «Мечта». Вывеска подсвечивалась красным, поэтому Женя быстро сориентировался куда идти.

Около клуба толпилась золотая молодёжь Москвы, её дети. Пьяные парни кричали друг на друга. Прямо у входа стояла целующаяся парочка. Чуть подальше кричал в трубку юноша. Вот она — молодёжь. Вот её ночная жизнь и минуты счастья. Вот она — Москва.

Того, кто ему нужен, Женя нашёл быстро. Мужчина, спрятавшийся в тени здания, уткнулся в телефон и что-то печатал. Одет он был не по погоде: чёрный свитер и лёгкий бежевый пиджак. На голове — красная кепка. Через секунду телефон Жени снова брякнул.

«Я тебя тут ждать не намерен. С людьми из Министерства разговаривать не хочется».

Прочитав это, Женя бросился бежать. Караваев никогда не врал насчёт своих намерений. Несколько секунд — и вот он, запыхавшийся, уже рядом с ним и пытается что-то сказать.

— Спицын, мозги у тебя есть? — спросил мужчина. — Ты решил привлечь внимание всех людей в этом районе? Времена-то какие!

— Прости, Лёх. Немного задержался. Я хотел…

— Давай к делу! — рявкнул тот. — Ты всё сделал, как я говорил?

— Да, как и договаривались. Молодые, лет шестнадцати. Выглядят хорошо, — Женя наконец-то смог отдышаться. — Ходят одним и тем же маршрутом. Пять человек, все девочки.

— Что по месту?

— Через парк ходят. Там почти никого нет по вечерам. Хорошее место для нападения. Людей из Министерства быть не должно.

Караваев окинул Женю недоверчивым взглядом и нахмурился.

— Про прошлый раз напомнить или сам вспомнишь? Крупно ты тогда попал, не позавидуешь. Если бы не грохнули сына Дениса Сергеевича, ты бы отделался небольшим штрафом. Скажем, литра два крови. А так — не знаю. Дочки-то у него две, а сын был один. В том-то и дело, что был! А сейчас есть только могилка с маленькой белой табличкой. Он насчёт тебя ничего не говорил. Отец твой тебя прикрыл. Ваши наших кроют. Но ты не забывай, что твой через месяц увольняется. Если опять облажаешься, я тебе ничем не смогу помочь, — он достал из кармана сигарету и прикурил. — Вечером жду точных координат и время.

Караваев бросил на Женю ещё один взгляд и пошёл прочь.

***

Он надеялся, что Вера с Колей уже спят. Устраивать семейную сцену на ночь глядя ему не хотелось. Да, должен был вернуться на час раньше, но не вышло. Кто же знал, что Караваев решит встретиться так поздно?

Женя аккуратно открыл входную дверь и проскочил внутрь.

Тишина и темнота. Ничего не видно. Попытался вспомнить квартиру: тут должен быть комод, над ним дурацкая картина. Слева — дверь в комнату Коли. Чуть дальше кухня. Верно? Пытаясь на ощупь дойти до ванной, он украдкой взглянул на кухню. Там будто бы кто-то был.

— Вер? — позвал Женя и, не дождавшись ответа, повторил куда громче: — Вера?!

— Чего ты орёшь? — раздался из темноты прокуренный голос. — Коля спит уже. Где ты был?

Женя не мог видеть Веру, но чувствовал, что она смотрит на него, что называется, бычьими глазами. Буквально испепеляет взглядом, требуя чистосердечного признания.

— Сама знаешь. Работу выполнял.

— А мы разве не говорили с тобой на эту тему? Сколько можно подвергать опасности меня и Колю? Сам жить не хочешь, так дай другим! — Женя почти физически ощущал исходящую от Веры ярость. — Ты настолько слаб, что не можешь побороть свою ломку?

Женя тяжело вздохнул. Каждый раз одно и то же.

— Сколько тебе объяснять, это моя биологическая потребность. Я же не могу заменить кровь водой и нача…

— Да мне всё равно! Ты обещал! Плевать, кто там что от тебя требует! Мне всё равно на них! Я хотела здоровую семью с достойным мужем, а не вампира, который каждые две недели убивает людей! — крикнула Вера словно в исступлении.

Женя тупо уставился в темноту — туда, где, по его мнению, должна была быть Вера. Их взгляды встретились. Он это почувствовал.

— Завтра последнее задание, я обещаю. Потом буду кровь брать на чёрном рынке, как и договаривались.

***

Морозный воздух щекотал ноздри.

Москва была украшена праздничными огнями. Тут и там виднелись красно-жёлтые гирлянды и синие светящиеся снежинки. На каждом углу стояло по снеговику с торчавшей набекрень морковкой. Столица готовилась к главному празднику — Новому году.

Вокруг царили счастье и веселье: дети бегали и поскальзывались, вставали и продолжали бежать, заливаясь громким смехом; девушки кидались снежками в своих парней, а потом шли греться в кафе; бабулечки сидели на скамейках и кидали хлеб голубям, обсуждая очередной год и успехи своих внуков. Все будто позабыли о проблемах, погрузились в пучину опьяняющего восторга и эйфории. Но не Женя. Он грузно шёл по улице и оглядывался. Не идёт ли кто следом?

Праздника на душе не было. В самом деле, какой праздник? Совсем скоро решится его судьба и его семьи. Если сегодня команда вампиров не получит крови, он будет убит. А насколько жестоко они поступят с Верой и Колей? Самое ужасное, что он даже не успел как следует провести с ними день. Возможно, последний.

Отец Жени работал в Министерстве. О проблеме сына он знал. Да и всё Министерство перешёптывалось о том, что сын Юрия Спицына — вампир. Юрий с пониманием относился к проблеме Жени и прикрывал его, не давая Министерству схватить единственное своё дитя. Да, вампир. Но разве не любим от этого? Сын как сын. Разве что раз в две недели начинаются приступы, жажда крови.

Юрий имел негласное соглашение с объединением вампиров, в котором состоял его сын: он не доставал их преследованием и рейдами, а они делились кровью с Женей. Система работала безотказно, пока Женя не провалил задание. Тогда в дело вступил его отец. Юрий договорился о том, чтобы сын получил второй шанс. Иначе он бы дал наводку на этих вампиров, после чего люди из правительства уничтожили бы всех.

Но влияние отца не могло долго спасать Женю. Слухи о том, что Юрий активно взаимодействует с группой вампиров, дошли до управляющих Министерством. Отдали приказ: к концу месяца он должен быть уволен.

Вот и получалось, что Женя погибнет. Не выполнит задание — пуля в лоб. Выполнит — то же самое. Кто теперь помешает мести Дениса Сергеевича за его убитого сына? Никто.

Женя уже подходил к месту. Люди встречались всё реже и реже. Москва здесь не казалась праздничной, а была под стать его настроению. Светящиеся гирлянды пропали, снеговики тоже. Этой части Москвы не нужно было торжество, как и Жене.

Под курткой у него был пистолет, ждал своего часа. Женя всегда носил его с собой. На всякий случай.

Звякнул телефон. Снова уведомление, снова ватсап. Писал Караваев:

«Все наши уже в сборе. Ждём только тебя!»

Следом прилетело ещё одно сообщение:

«Не так уж тут и немноголюдно, как ты говорил! Какая-то мамаша уже наворачивает пятый круг с малышом. А девочек твоих тут нет. Придётся убивать тех, кто есть».

У Жени засосало под ложечкой. Мама с ребёнком? А, случаем, не Вера с Колей? Проснулся-то он поздно. Они могли и гулять уйти. Женя попытался послать ответную СМС; пальцы замёрзли, не слушались. Руки тряслись. В глазах потемнело.

«Вчто олет мальчик?» — с трудом написал он.

«Ну жёлтая курточка такая. Ещё синий осьминог на спине нарисован. А тебе-то какое дело?»

Женя перечитал сообщение. Внутри всё похолодело, что-то словно оборвалось. Именно он неделю назад ходил в авиапарк выбирать сыну куртку. Как не помнить того дурацкого осьминога на спине? Жене он ещё тогда не понравился. Но чего не сделаешь ради счастья сына?

Новое сообщение от Караваева:

«Если до половины не появишься, начнём без тебя. Разбираться, кто здесь, не будем. Голод одолевает».

Телефон пискнул в последний раз, и экран погас. Он полностью разрядился. Чёрт побери! Женя рванул по улице. Ларьки, бары, редкие люди — всё смешалось перед его глазами. А в голове то и дело вспыхивала картинка с глупым синим осьминогом.

У поворота Женя наконец остановился.

Улицу преграждали люди в чёрных болоньевых куртках с погонами. Министерство. Как нельзя вовремя! Всю неделю не попадались, а тут на тебе! Женя аккуратно двинулся вперёд, стараясь не привлекать внимания. В глаза не смотрел, под ноги — тоже. Делал вид, что копается в телефоне.

Люди в чёрном посмотрели на него, зашептались. Один из них сделал шаг навстречу, достал удостоверение из кармана и собирался уже что-то сказать, но Женя не стал слушать. Он рванул с места. Мужчины окликнули его, но, сколько бы ни звали, Женя ни разу не обернулся. Только бы добежать, только бы успеть! За спиной слышались крики и топот. Его продолжали преследовать.

Он свернул на дорогу. Финишная прямая. Сразу за ней — парк. Женя бежал, не обращая внимания на людей из Министерства. Те всё кричали ему, а потом внезапно замолкли. Тогда-то Женя и почувствовал, как что-то просвистело у него над левым ухом. Он начал вилять из стороны в сторону, пытаясь уйти с линии огня. Просвистело ещё раз. На этот раз — возле правого плеча.

Женя забежал в парк. Его обезумевший взгляд рыскал вокруг, искал Колю. Никого. Опоздал, что ли?

Он вновь подорвался с места. Где-то вдалеке кричали его преследователи.

Ещё полкруга — и он увидел Веру и Колю. Вот они. Живые и невредимые. Коля звонко смеялся, прыгал и кидал маленький футбольный мячик. Вера рядом записывала на телефон видео. Для Жени, наверное.

Тут он, не успев даже вздохнуть от облегчения, увидел, как из-за кустов показалась тёмная фигура. За ней — ещё несколько. Они бросились на Колю и Веру. Первый, Караваев, так и не добежал до Веры, остановился. Остальные этого словно не заметили. Просто налетели на них.

Женя выхватил пистолет и выстрелил. Вампиры отпрянули, попятились. Он выстрелил ещё раз. Кто-то истошно завыл. Значит, попал.

— Отойдите, твари! ВСЕ НАЗАД, Я СКАЗАЛ! К ЧЁРТУ ПОШЛИ, СЛЫШИТЕ, СЛЫШИТЕ?! ЭТО МОИ СЫН И ЖЕНА... Я ВАС ВСЕ… — в груди внезапно кольнуло. Сильно. Женя почувствовал на коже что-то тёплое, влажное. Всё-таки догнали.

Послышались новые выстрелы, совсем близко. Стоны и вскрики. Пробежавший мимо мужчина что-то кричал про гражданских.

Женя ничего не слышал. Взгляд его остекленел.

Он продолжал смотреть в вечернее небо Москвы. Казалось, там, наверху, тоже готовились к празднику. Маленькие звёздочки загорались одна за другой.

Редактор Катерина Гребенщикова

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Тот день я хорошо запомнил. Запомнил в самых мельчайших подробностях. И неудивительно. Ведь это был самый важный день в моей жизни. Самый важный. Вот прямо самый.

Жили мы тогда с отцом у бабули с дедулей. На постоянной основе жили, хотя и считалось, что временно. Дом низколобый и сейчас перед глазами стоит: сени, четыре комнаты, образа по углам, кусты алкоголий у крыльца.

Цветы почему-то особенно в память врезались. Тёмно-зелёные стебли, жёлтые бутоны с крупными лепестками, капельками росы. Красивые цветы. Очень красивые. За ними бабуля всё увивалась — лишь бы не засохли, лишь бы не вымерзли. Столько заботы на них перевела, что для прочей жизни и вовсе не осталось.

Строгая бабуля была. За словом в карман не лезла, в ответ церемоний не требовала. Вот и в тот самый день — всё цветы подвязывала да отца материла. Крепко материла, самыми последними словами. За жизнь его недалёкую, за то, что только хуем о перспективах думает, за то, что раньше их семья зажиточной считалась и уважением пользовалась, а нынче люди разве что головами при встрече кивают. И ведь не поймёшь, что у этих людей на уме. Но вряд ли что-то хорошее. А всё из-за отца. Из-за него. Только из-за него.

Отец на брюзжание бабули внимания не обращал, со двора собирался. В широкой шляпе, лёгких туфлях парусиновых. Улыбался, усы расчёсывал, мне подмигивал.

— Погода хороша! Сегодня все красавицы у окон будут да на крыльце! Скоро мамку тебе новую приведу! Хочешь? Хочешь новую мамку?

Я на лавке сидел, отцу не отвечал, хмурился. Знал, чем всё закончится. Временами и вправду приводил блядей, жизнь с дешёвой тушью перепутавших. На день-другой задерживались, редко дольше. Да и не каждый раз подобное отцу удавалось. Чаще один приползал, под утро, соплями по земле. Страдал день-другой чувствами неразделёнными, а после снова — на выгул.

Лишь только отец калиткой хлопнул, из виду скрылся, бабуля за кур принялась. Созвала, собрала пернатых вокруг себя, вздохнула тяжко. Ох, больны куры! Очень больны! Жрут, кудахчут, а яиц не несут!

Вот и решила бабуля аспирином их отпоить, чтобы пропотели они и поправились. Словит куру, между колен зафиксирует, одной рукой клюв приоткроет и прямо в горло испуганному пернатому существу микстуру вливает. Вливает, а сама на меня косится.

— На батьку дуешься? Ну дуйся, дуйся! Вырастешь — сам таким же будешь!

Закипели мои мысли горькими клятвами: усов таких себе не отращу, шляпы с полями не надену. Да и не отец он мне вовсе! Не отец! Какой же отец, если всегда от нас с мамой уходил? Даже когда ещё в городе жили. Встанет утром, на балкон выйдет. «Хорошо-то как! — скажет, — погода!» А потом оденется и уйдёт. Когда вернется — неизвестно. Но обязательно пьяный, в помаде и без денег.

Мать не перечила, смирилась к тому времени. Компот часто варила яблочный. Я не любил, но пил. Наверное, чтобы мать не расстраивать.

— Вот и ты таким будешь! Ровно таким же! — бабуля сказала, птицу очередную оздоравливая.
— Хуй тебе! Хуй угадала! — не сдержался я. — Не буду таким, как этот! Да и не отец он мне, слышишь?! Не отец!

Бабуля в ответ улыбнулась только.

— Отец, не отец... Мордами-то одинаковы! А морды с судьбой всегда переплетаются.
— На свою морду лучше посмотри!

С лавки вскочил, ведро пустое ногой подфутболил, кур испугал, в дом убежал. Долго после отдышаться не мог. Понимал, что к реке после подобных восклицаний не отпустят. И без того редко отпускали. Всё боялись, что утоплюсь. Сам слышал не раз, как за спиной моей шептались: мол, если к реке отпустить — обязательно утопится. Утопится, как пить дать! И что потом люди подумают?

Шептались, надо сказать, не просто так, не из вымысла. Я и вправду несколько раз топиться убегал. Но только давно, когда из города сюда переехали. Почему-то казалось мне, что утопиться — идея в самый раз. Но так и не утопился. Однажды в воду зашёл и понял, что не в смерти дело, а в жизни. А раз так, то и мешать их воедино смысла нет.

Но бабе объяснять подобное смысла не было. Знал, что не поверит. Кроме Бога вообще никому не верила, хотя Бог у неё какой-то очень странный получался — всё знал, всё видел, всё мог, но при этом не считал нужным вмешиваться в судьбы человеческие. Мол, как проживёте — так с вас и спрошу. Я даже интересовался у бабули — зачем верить в такого Бога? Какое ему дело до нас? И какой в таком случае с нас может быть спрос? Но ответа так и не дождался.

А дома делать нечего — тоска, полумрак, сожаления.

К деду в комнату заглянул, воды стакан старику принёс.

Без ног дедуля наш был, на кровати всё время, в тишине и одиночестве. Баба целыми днями хозяйством пернатым и цветами занималась, к деду редко заглядывала. Батька к старику и вовсе неделями не показывался — смрада старческого на дух не переносил. Я в основном и заходил.

А комнату дед самую малую в доме занимал. Две кровати в ней стояли — родные сёстры первым бронепоездам. На той, что у стенки, хлам кучами свален был: одежда, подушки, прочее — остатки той самой зажиточности, о которой бабуля всё время вздыхала. А уж на той, что у окна, сам дедуля обосновался. Лежал, днями фотоальбомы пересматривал, из рук своих серебряных выпустить боялся. Смирился с жизнью, которая одними воспоминаниями осталась. По молодости всю страну вдоль и поперёк исколесил по долгу службы. В какой стороне света не фотографировался — везде ноги были. А домой вернулся — не стало ног! В лесхозе потерял, по травме производственной. Но инвалидом себя не считал. Как был в душе моряком, так им и остался.

— Дед, а баба меня со двора не пускает! — пожаловался я.
— И правильно делает! — дед ответил. — Зазеваешься — под машину попадёшь, без ног останешься. Или в реку, чего доброго, свалишься! А утопшему и от ног толку нет.
— Так я к реке и не думал, — соврал я. — В фотоателье сходить хотел.
— В фотоателье? — удивился дедуля.
— Ну да. У тебя целые альбомы фотографий, а у меня ни одной! Обидно.

Дед задумался на минуту, в окно приоткрытое, через занавеску, бабе крикнул:

— Галя! Галя! Малого со двора пусти!
— Это ещё зачем? — баба отозвалась.
— В ателье пусть сходит, сфотографируется, пока ноги есть!
— Ещё чего выдумал! Дома пусть сидит!

Я к деду на кровать присел, одеяло ему поправил, вздохнул горестно.

— Вот так, — голосом печальным произнёс. — Вроде и ног полно, а идти этими ногами некуда!

Улыбнулся дедуля ласково, рукой по шевелюре моей провёл.

— Слышь, ты сопли вытри! Моряки не плачут! Давай прямо через окно, в сад! Там — через забор. Я тебе разрешаю. Чуть что, скажу — отпустил!
— Ох и вкатит тебе бабуля за разрешения подобные!
— И что она мне сделает? — засмеялся дед. — Ноги, что ли, оторвёт? Только это, к реке — ни шагу!
— Ясное дело! — подмигнул я дедуле, на подоконник взбираясь.

Ясное дело, к реке сразу и направился.

А река Явь прямо через наш посёлок протекала. Большая, красивая, неухоженная. Коварной считалась в русле своём — тонули в ней многие. Но я всегда понимал, что реку в этом глупо упрекать. Люди любят на душу бессмертную полагаться, а чаще на смертное тело следовало бы. Ну а река — она течёт себе и течёт. Её дело именно в этом течении, а не в судьбах людских.

Вот и любил я течение это наблюдать, каждую возможность использовал. Даже место секретное у меня для этих наблюдений со временем нашлось: с моста по тропинке налево, через кусты, мимо развалин бывшего сырного комбината, к садам Юрьевским.

Ивы там красивые, осока, берег хороший. Явь наискось видно, прямо как на ладони. Тихо, хоть и посреди посёлка. Сядешь на берегу, и даже не верится, что вокруг избы, судьбы, самогон, почтальон тётя Люба на велосипеде, два дома сгоревших, четверг на календаре, клуб в аварийном состоянии, автобаза, цистерны, два кладбища, старое и новое, но мамы ни на одном нет, потому что в городе похоронили.

А на Явь глянешь — сразу спокойнее становится. Как будто лет двадцать поверх своего возраста прожил, и всё, что случилось в жизни плохого, произошло когда-то давным-давно. Так давно, что и сожалеть об этом глупо и незачем.

Вот туда и направился.

Одно смутило — фигуру заметил. Как раз на моём месте сидит.

Девица. Юная совсем. Платье простое, в клеточку.

Присмотрелся внимательнее — глазам не поверил. Варя из седьмого «Б». Та самая... Пару раз в школе взглядами встречались — оторваться от глаз её не мог. В них — та же Явь, но такая, в которой захлебнуться не страшно, потому что только с этого настоящая жизнь и начинается.

А вот ближе познакомиться с Варей у меня не получалось. В школе она редко появлялась на правах ребёнка из семьи неблагополучной. Пропадала часто, с милицией её искали. Каждый раз находили, но где-нибудь не в посёлке нашем. Говорили, что садилась Варя на электричку и ехала, куда рельсы ведут. Возвращали потом её, головами кивали, родителям на вид ставили. Но Калугиных вся округа и без того знала. Им что на вид не поставь — всё выпьют.

А сама Варя — красивая, скромная, грустная. Веснушки, как Млечный путь. Целая вселенная.

Откашлялся я громче, чтобы обозначить своё присутствие и Варю не испугать. Она оглянулась, щёки ладонями вытерла. Видно, что плакала недавно, но вряд ли топиться пришла. Иначе уж утопилась бы давно.

— Ой! — сказала. — А как это ты сюда забрёл? Тут ведь обычно человека не встретишь!
— Почему это? Я здесь часто бываю.
— И чего?
— А просто так. Место моё здесь секретное.
— Секретное?
— Ну да. Когда заебёт всё на свете, сюда прихожу отдыхать душой и мыслями.

Неловко, конечно, в нежностях таких признаваться. Не по годам сантименты. Но и врать Варе не хотелось. Почему-то совсем не хотелось.

— Вот и я из дому убежала, — вздохнула Варя.
— А чего убежала? — поинтересовался я.
— Мать с батькой опять напились, лица друг другу разбивают, кричат. Как и всегда. А я боюсь.
— А чего боишься?
— Так ведь орут...

Беспомощно сказала, совсем как девочка маленькая. Успокоить мне Варю захотелось.

— Ну орут и орут. Они и дальше пить будут, буянить. Выбелятся со временем, отменятся. Умрут потом. Они уже и сейчас почти умерли. Просто сами этого пока не осознали. А мёртвых жалеть надо. Бояться-то их чего?
— А я всё равно боюсь.
— Ну, тогда терпи, Варя. Если очень долго терпеть, со временем похуй станет!
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво на меня глянула.
— Ну а как не знать? У самого батька по бабам шатается. Они его, дурака, для виду расцелуют, напоят, деньги заберут, а самого под забором или в канаве бросят. Мать своими похождениями со света изжил. Тут уж выбора не остаётся: или в Явь, или похуй.

Задумалась Варя.

— Не хочется. По-другому хочется, — тихо сказала.
— А как это — по-другому?
— Ну, чтобы и не в Явь, и не похуй.
— Вроде любви, что ли? — догадался я.
— Ну да.

Помолчали потом. Долго помолчали. После слов о любви всегда почему-то молчать хочется.

А потом снова разговаривали. Много разговаривали, до самого вечера.

Я Варе рассказал, что мы раньше в городе, в общежитии жили. Но папа маму, вроде бы, вообще никогда не любил и женился на ней только потому, что я родился. А у мамы родных не было, и бабуля маму поэтому терпеть не могла, ведь семья бабули всегда считалась зажиточной и уважаемой. Ещё вспомнил, как однажды в детстве по неосторожности папе на брюки тарелку горячего борща опрокинул. Он потом долго скакал по комнате и кричал маме: «Зачем ты его родила? Зачем ты его родила?».

Варя рассказала, что живут они здесь давно, сколько она себя помнит. Хотя в молодости отец всё по заработкам мотался, денег много заработать планировал, чтобы в столицу переехать и жить не хуже, чем другие люди. Но у него не получилось, потому что работать тяжело он на самом деле очень не любил, а вот водку пить ему всегда хорошо удавалось. А мама очень хорошей была, но только раньше. Намного раньше, ещё когда сама Варя совсем маленькой была. Такой маленькой, что даже ноги колесом. Вот именно тогда какой-то дядя Георгий предлагал маме всё бросить и с ним уехать. Куда-то далеко уехать. Так далеко, что самолётом лететь и потом ещё несколько дней добираться. И Варю с собой забрать хотел. Но мать в самый последний момент почему-то передумала. Вроде как честь свою терять не захотела, потому что люди языками чесать начнут и мало ли что ещё. Дядя Георгий долго ждал, надеялся, что мама передумает. Но мама не передумала. Поэтому дядя Георгий в конце концов уехал, а мама сразу после этого запила. Потому что ошиблась, наверное, и надо было с дядей Георгием уезжать. Вот так и получилось: когда папа пьёт и денег не зарабатывает, а мама пьёт и о своей ошибке всё время думает — тогда плохо в семье. Тогда громко и мордобой. А сама Варя много раз сюда приходила топиться, но не утопилась, потому что захлёбываться очень страшно и жить почему-то всё равно хочется. Но только не здесь, а где-нибудь так. Поэтому и садилась иногда Варя на электричку, ехала в любую сторону, лишь бы убежать, скрыться, вырваться. Но потом понимала, что ни на шаг не уехала, а осталось там, где была. Навсегда осталась.

— Это потому, что убегаешь ты неправильно, — честно сказал я Варе.
— Как это — неправильно?
— Ты в направлениях убегаешь. А в направлениях везде всё одинаково. Убежать только в будущее можно.
— В будущее? — удивилась Варя.
— Конечно. На то оно и будущее. В нём у каждого шанс есть. Главное не просрать его, шанс этот.

Снова задумалась Варя, на Явь взгляд перевела.

— А что там, в этом будущем? То же самое, что и в направлениях. Только ещё и одной.
— Так в будущее поодиночке соваться нечего. Только с кем-нибудь.
— А с кем же?
— Ну, не знаю. С кем-нибудь, кому тоже в будущее охота.
— Вроде тебя, что ли? — улыбнулась Варя.

Но улыбнулась хорошо, без насмешки. Щёки мои напрасно вспыхнули.

— Ну это я так, к слову, — попытался оправдаться я. Но оправданий не потребовалось.
— А я бы и с тобой не против, только если в этом будущем всё хорошо будет. Даром ли здесь, в нашем месте, встретились? Одинаково на Явь смотрим.

За руку я в этот момент Варю взял. Не так, чтобы уж прямо с намёком, а так, чтобы действительно вместе получилось. И оно начало получаться. Руку Варя не убрала.

— А когда это будущее, по-твоему, начнётся? — поинтересовалась.
— Скоро, Варя, скоро уже. Школу окончим. Сами за себя решать станем. С этого будущее и начинается. Главное не бояться его.
— И что мы сразу в будущем делать будем? В город уедем?
— Обязательно. Квартирку там найдём, работу. И не так, чтобы для заработков и ради столиц, а просто для себя, для каждого следующего дня. По хозяйству я, конечно, не особо хваток. Даже плинтус не знаю, как правильно прибивать, если ремонт вдруг делать придётся. А в будущем ремонты всегда случаются. Но я буду стараться, обязательно что-нибудь придумаю. Вот увидишь!
— И у нас всё будет хорошо?
— Конечно. Главное, чтобы вместе. Будущее только на этом и основывается.

Поднялись мы в этот момент с земли. Вечерело. Я Варе свитер свой на плечи накинул, чтобы теплее ей было. Она на меня взглянула с благодарностью. Так, что и мне теплее стало. Долго стояли потом в тишине, смотрели, как камыш нежно колышется, как вода берег целует, как небо плотнее к земле прижимается.

— А я пить не буду. Обязательно не буду. Ради нашего будущего, — вдруг прошептала Варя.
— А я на сторону ходить не стану. Вот прямо ни разу. Ни единого!
— Смотри! Если пойдёшь — яйца оторву! — тихо сказала Варя и сильнее сжала мою руку.

А потом мы снова смотрели на Явь.

Садилось солнце, отражалось в воде.

Было очень красиво.

2022

Редактор Анна Волкова

Другая современная литература: chtivo.spb.ru