nimav

- А кстати, где он? – спросил Сергей.

Сегодня их объединили с седьмым отрядом, поэтому зарядку проводил Владимир – старший вожатый. Он же и сопровождал ребят на завтрак.

- Говорят, - ответила Вера, - что он немного приболел и ему нужно хорошенько выспаться.

- Алексей Николаевич вчера переутомился, - встрял в разговор Владимир – старший вожатый. – Ведь это его самая первая смена. Не привык еще. Ну ничего страшного. Я думаю, к обеду вы его снова увидите.

Алексей действительно присоединилась к шестому отряду на обеде. Он был бледен, старался улыбаться и общаться с ребятами, но, если внимательно приглядеться, то можно было заметить, что его мысли заняты далеко не повседневной жизнью пионерского лагеря.

Тем временем, если обратить внимание на ребят, то в их горящих глазах и возбужденном поведении читалось предвкушение целой ночи проведенной абсолютно без света. Когда уличные фонари не освещают тропинок и дорожек внутренней территории, а все корпуса будут погружены в кромешную тьму, освещаемую лишь светом звезд. Если эти звезды будут, конечно.

Администрация пионерского лагеря, как могла подготовилась, к предстоящей ночи. Вожатые, собрав пионеров, на линейку, стали читать длинные и нудные нотации о том, что всем ребятам строго рекомендуется оставаться в своих корпусах и не выходить на улицу. Если кому-то что-то срочно понадобится, то нужно обращаться к вожатым, которым под отчет были выданы ручные фонарики и батарейки. Открытым огнем пользоваться запрещалось.

В медпункте запустили генератор, проверили наличие бинтов, спирта, зеленки и йода, жаропонижающих, активированного угля и лоперамида от диареи. Генератор запустили и в столовой, для поддержания работы холодильных камер.

К восьми вечера, когда солнце начало садиться, всё было готово. Пионеры, получив еще пару инструкций, организованно проследовали в свои корпуса под присмотром вожатых, где планировались гигиенические процедуры и отбой.

Алексей проводил девочек в их корпус, закрыл за ними дверь, перешел дорогу и зашел в корпус к мальчикам, где и находилась его вожатская комната.

Молодой человек достал фонарик, включил и выключил его, проверив работу и сел на кровать. С утра он была в медпункте, где Петр Семенович – штатный доктор померил вожатому температуру, давление, внимательно осмотрел покрасневшие от бессонницы глаза. Алексей, задыхаясь, пытался бормотать что-то о лесе, о том, что кто-то гнался за ним, о скрипящих звуках и прочем. Про Диму Коробочкина он умолчал. Петр Семенович выслушал, кивнул и улыбнулся усталой, доброй улыбкой.

- Привиделось тебе, парень, - сказал он. – Переутомление. Этим вызван сонный лунатизм. Никого там за оградой не было. Иди в корпус и выспись хорошенько. Отдохни.

Врач проводил вожатого до дверей корпуса для мальчиков. Алексей, уже почти успокоившись, зашел в тёплое, пахнущее детским сном помещение и дверь за ним тихо закрылась. Молодой человек доплелся до своей кровати, упал на нее и мгновенно заснул.

И вот он снова сидел в сумерках в вожатской, и снова за окном сгущалась мгла, и снова в голову начали лезть жуткие образы.

Тишину вдруг распорол дикий, испуганный крик. Он не смолкал, а нарастал, обрастая множеством голосов. Алексей вздрогнул, и вскочил с постели. Еще секунда и за дверью послышался топот множества ног. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась, словно самое настоящее маленькое привидение, девочка в пижаме и с двумя длинными черными косичками. За первой – вторая, третья… Они столпились у стола вожатого, перебивая друг друга, с широко раскрытыми глазами, полными ужаса.

- Алексей Николаевич! Там… там волки! – выдохнула маленькая Таня, цепляясь за край стола.

- За окном! Глаза горят! Страшные! – захлебнулась Ксюша, мелко трясясь.

- И воют, - добавила бледная, как мел Полина.

Алексей молча встал. Вот опять! Сердце вожатого бешено заколотилось, но он попытался сохранить спокойное выражение лица и взял с полки тяжелый металлический фонарь.

- Никуда не уходите. Сидите тут, – строго приказал вожатый и вышел в темный коридор.

Дверь корпуса отворилась с протяжным, больным скрипом, которого Алексей раньше не замечал. Теперь же казалось, что ржавые петли прямо-таки кричали, умоляя молодого человека не выходить на улицу. Плотная тьма ночи окутала вожатого и только фонарик в его подрагивающей руке вырезал из мрака бледный, прыгающий кружок света.

Алексей шагнул за порог. Воздух был прохладен и свеж, над территорией лагеря повисла тихая летняя ночь.

Фонарик выхватил из тьмы знакомую бетонную дорожку, ведущую к столовой. Но тени, которые отбрасывали предметы в его свете казались какими-то неправильными. Слишком длинными, слишком изломанными. Куст в свете фонаря у спортивной площадки походил на пригнувшегося и затаившегося зверя. А его тень… его тень тянулась прочь, тонкая и острая, как лезвие.

Что-то хрустнуло в кустах справа. Резко, громко. Алексей вздрогнул и направил луч туда. Свет уперся в сплетение ветвей, а за ними, в глубине, мелькнуло и скрылось нечто бледное и круглое. Не лицо. Просто бледное пятно.

- Кто здесь? – голос молодого человека звучал на удивление испуганно.

В ответ послышался какой-то шепот. Непонятный, будто кто-то тер сухие листья прямо над ухом у вожатого. Мурашки побежали по спине.

- Я сейчас весь лагерь на уши поставлю! – громко сказал Алексей, шаря лучом фонаря по кустам. – Исключат из отряда и поедете домой!

- Алексей Николаевич, - вдруг раздалось из кустов. – Не надо. Пожалуйста.

На бетонную дорожку в свет фонаря неуклюже ввалился длинный, как шпала, Сергей Углевич, а за ним выкатился Коля Кузнецов, прикрывая рукой глаза на своей веснушчатой рожице. Ребята держали в руках по маленькому фонарику «Жук», которые работали от механических нажатий на специальный рычажок. Это, видимо и были волчьи светящиеся глаза. Ну а вой… Это понятно, что выли сами ребята. Алексей с облегчением выдохнул.

- Я все расскажу директору, - сердито сказал он, полностью успокоившись.

- Не надо, Алексей Николаевич, пожалуйста! – затянул Коля.

- Мы больше не будем, - продолжил Сергей таким же плаксивым тоном. – Пожалуйста.

- Вы зачем девчонок напугали? – спросил Алексей, хотя ответ и так был ясен.

- Мы просто пошутить хотели, - протянул Коля.

- Это шутка была, - продолжил Сергей.

- Быстро в корпус и спать, - скомандовал пионервожатый. – Завтра все решим. Посмотрим, как дальше будете себя вести.

Ребята развернулись и унеслись по дорожке прочь. Алексей услышал, как открылась и тихо захлопнулась дверь в корпусе для мальчиков.

- Вот же засранцы, - улыбнулся вожатый и направилась к вожатской освещая себе путь фонариком. Его жёлтый луч робко ползал по краям бетонной дорожки, выхватывая из мрака кусты, деревья, пустые качели, частокол ограды и другие предметы, которые отбрасывали скрюченные тени.

Вдруг фонарик предательски моргнул несколько раз и тут же погас, погрузив все окружающее в кромешную тьму. Алексей остановился, затаив дыхание, и с отчаянной силой стал трясти фонарь. Внутри что-то заболталось и застучало, лампочка моргнула раз, другой, и фонарик ожил, резанув лучом мрак по ту сторону частокола ограды.

А там за оградой, за территорией лагеря у большой сосны стоял Петя Носов – мальчик из шестого отряда. Маленький, тихий Петя, который всё время рассказывал про свою маму и бабушку, про то, что у него отец – машинист тепловоза. Петя, который никогда не участвовал ни в каких шалостях и с удовольствием посещал авиамодельный кружок.

Он стоял спиной к Алексею, неестественно вытянувшись, и его фигура отбрасывала длинную, уродливую тень, которая не подчинялась законам физики, извиваясь как отрезанный хвост ящерицы.

- Петя? - крикнул молодой человек. - Петя, ты как здесь оказался? Иди ко мне, сейчас же.

Мальчик не обернулся. Но его спина вдруг дернулась в судорожном спазме. Послышался тихий, влажный хруст, как будто ломали пучок сырых прутьев. Плечи мальчика начали раздаваться вширь, исходя мелкой дрожью под белой пионерской рубашкой с красным галстуком. Ткань натянулась и затрещала по швам.

Алексей замер, не в силах пошевелиться, не в силах отвести от Пети луч фонаря.

Вот шея мальчика вытянулась, покрываясь густой, тёмной щетиной. Пальцы, упёршиеся в ствол сосны, искривились, почернели, и из них медленно, с противным скрипом, начали вылезать когти, длинные и изогнутые. Ещё один хруст, и голова мальчика начала запрокидываться назад, меняя форму. Чёрные, кожистые уши поползли вверх, заостряясь.

Внезапно мальчик обернулся и свет фонаря выхватил из тьмы уже не лицо мальчика. Это была волчья морда, но с призрачными, ужасающе человеческими чертами. Глаза светили тусклым, больным желтым светом, полным недетской, древней ненависти. Они упёрлись прямо в Алексея. Животное тихо и угрожающе зарычало.

И тогда фонарик мигнул и снова погас. Тьма нахлынула мгновенно, абсолютная и непроглядная. И в этой тьме совсем рядом с Алексеем послышалось тяжёлое, прерывистое дыхание и мягкий скрежет когтей по железному частоколу забора. Казалось, что зверь перелезал через него к вожатому.

Алексей в панике начал трясти фонарик и бить его по своей ладони. Лампочка моргнула пару раз и свет снова зажегся, осветив звероподобного человека, который все еще стоял за забором. Он не пытался перелезть через ограду, он просто стоял, указывая своей когтистой лапой куда-то в сторону. Туда, где обычно проводился пионерский костер, туда куда недавно ночью завел вожатого Дима Коробочкин, или какой-то призрак, или какая-то тварь в виде Димы Коробочкина.

Алексей скользнул лучом фонаря в том направлении, куда указывал монстр. А там… Там прямо у круга валунов, в котором разжигали огонь, стояли фигуры двух девочек опять же из отряда Алексея. Маленькая Таня, которая только что прибегала в вожатскую, перепуганная шуткой мальчишек и Вера Симоненко – высокая девочка с двумя длинными черными косичками. Девочки были в белых ночнушках и стояли в этом круге из камней абсолютно неподвижно, как изваяния. Их лица были бледными пятнами в темноте, без возраста, без выражения. Ветер шевелил полы их ночных платьев, но сами девочки не двигались. Они стояли и смотрели на черное пепелище пустыми глазами, будто ждали, когда кто-то разожжет огонь. И было в их молчаливой позе что-то такое, от чего кровь стыла в жилах - словно они не пришли сюда, а так стояли с тех пор, как потухли последние искры костра.

И тут непонятно почему, какая-то злоба начала подниматься внутри Алексея. Он наклонился и поднял с земли валявшийся неподалеку обломок кирпича. Вожатым сейчас двигало одно желание. Желание спасти девочек, защитить их.

- Ах ты, тварь шерстяная! – крикнул Алексей и швырнул кирпичом в монстра.

Каменюка пролетела через прутья забора и попала точно в морду звероподобного человека. Тот взвизгнул и замотал головой, а Алексей тем временем поднимал с земли еще один камень.

- Сожрать их хочешь? – снова крикнул Алексей, бросая «оружие пролетариата» в не пришедшего еще в себя монстра. – Я сам тебя сожру. Сейчас только за забор выйду.

Пионервожатый поднял еще один камень, а рукой, в которой держал фонарик толкнул створку ворот, которые служили выходом с территории лагеря на тропинку, ведущую к месту проведения пионерских костров. В это время, монстр прекратил трясти башкой, зыркнул своими желтыми глазами на камень в руке Алексея, взвыл и растворился в темноте. Как дым. Как туман.

Алексей посветил фонариком в сторону кострища. В круге из больших валунов никого не было, ни Тани, ни Веры, только странный серый дым медленно поднимался вверх от камней. Вожатый полный решимости направился в сторону пионерского костра.

Вдруг серый дым, что исходил от камней заколебался, поток воздуха подхватил его, разметал по площади, потом сдул немного в сторону и закрутил в причудливый узор. Медленно серые клубы стали обретать знакомую и такую пугающую форму – приподнятое вверх брюшко, мощная головогрудь, припадающая к земле, изогнутые мохнатые лапы, раскинувшиеся в стороны, и два уголька тлеющих глаз. На мгновение в воздухе повис призрачный образ огромного паука, сотканный из дыма и теней. Потом этот образ задрожал, приобрел реальность, и вот уже вполне осязаемый паук размером с крупную собаку, угрожающе подняв две передние лапы, пополз к Алексею.

- Вообще не страшно! - крикнул вожатый и метнул в паука камень.

Обломок кирпича даже не успел долететь до насекомого, как оно, словно туман, подобно тому вервольфу, покрылось завитками дыма и исчезло. Камень глухо ударился о землю метрах в пяти позади видения.

Облако дыма переместилось в противоположный конец поляны и начало снова плести что-то, клубясь и извиваясь.

- Что ты хочешь? – крикнул Алексей, шаря лучом фонарика по небольшой площадке, в центре которой был круг из обожженный темных валунов.

- Есть! – глухо заурчало где-то в стороне. – Мы хотим есть! Мы голодны!

- Кто вы? – вожатый продолжал крутиться по поляне, пытаясь высмотреть хоть кого-нибудь.

Ответа не последовало, но вместо него от круга валунов, что находился в центре снова пошел серый дым. Он не рассеялся, как раньше, а начал сжиматься, уплотняться, будто невидимые пальцы лепили из него скульптуру. Бесформенная масса вытянулась, обрела линии, сначала размытые, потом все более и более четкие. Вот наметились плечи в знакомом, навсегда врезавшемся в память темном в полоску пиджаке с орденской планкой. Вот проступили идеально выглаженные брюки. И наконец - лицо.

Черты угадывались плохо, они были нечеткими, плывущими, как на старой, почти выцветшей фотографии. Но Алексей узнал это лицо мгновенно. Это был его отец.

Он стоял неподвижно, не касаясь ногами земли, паря в сантиметре над бурой золой кострища. Это был не то призрак, не то напоминание. Напоминание о том, что произошло в тот день, когда отец Алексея, заслуженный учитель истории, повел детей в поход по местам боевой славы.

Человек, парящий над кострищем протянул к Алексею руку, по ней у локтя пробежала темная полоса, раздался хруст и часть предплечья вместе с кистью упала на землю обнажая рваные куски плоти и торчащие кости. Темная полоса пробежала по лицу и на землю упала часть черепа, демонстрируя розовое месиво мозга, нос сорвало тоже, а правый глаз вывалился из глазницы и теперь висел на нерве, спустившись до середины щеки. Темный пиджак с правой стороны затрещал разорвался и из-под него показались белые поломанные ребра, покрытые остатками внутренностей.

Андрей… - прохрипел человек. Прохрипел в точности так, как тогда.

И Андрей снова все вспомнил. И поход с классом по местам боевой славы. И песчаный глубокий ров, в который он спустился с парой любопытных мальчишек, таких же, как и он. И яркий солнечный луч, выхвативший из травы блеск какой-то круглой железки. Потом крик отца: «Стой! Назад!» Его бросок, закрывающий собою любопытного мальчишку, потом оглушительный грохот, рвущий тишину в клочья. Клубы пыли, смешанной с дымом, и тишина, наступившая после. А потом… А потом тело отца, без руки, без части черепа и с вывороченными внутренностями…

Андрей побледнел, задрожал и выронил фонарик. Его окутала тьма и ужас.

Ужас пришел не извне, а изнутри, поднимаясь по позвоночнику ледяной волной. Он начался с ощущения полной потери опоры, будто почва под ногами, твердая и надежная секунду назад, вдруг оказалась тонкой коркой льда над бесконечной, черной пустотой. В горле пересохло, язык стал чужим и шершавым, как наждачная бумага.

Сердце не заколотилось в панике, нет! Оно, напротив, замерло, сжалось в маленький комочек, а потом с силой ударило один-единственный раз, отдаваясь глухим, болезненным стуком в висках. И этот стук стал единственным звуком в оглушительной, мертвой тишине, что обрушилась на мир.

- Мы нае-е-лись, - послышалось из темноты. – Мы наелись!

Медленно, словно кто-то постепенно подавал напряжение на лампу накаливания, у кострища начал излучать бледный зеленый свет один из валунов. Потом к нему присоединился соседний камень, еще один и еще один. И вот весь круг пионерского костра светился бледным зеленоватым светом. Камни были довольны. Они десятилетиями лежали здесь, питаясь скудными остатками ночных страхов детей, глупыми пионерскими байками и легкой грустью песен под гитару. Иногда камни «показывали» наиболее внушительным детям их спрятанные или почти забытые страхи, чтобы снова вкусить пищи. Но это были крохи, а сейчас на них обрушился пир. Целая трагедия, законсервированная в одном мгновении, чистый, дистиллированный ужас и отчаяние.

- Мы нае-е-лись, - снова зашипели камни и потухли.

Утром на зарядке, к удивлению пионеров, шестой отряд приветствовал не Алексей Николаевич, а Владимир Альбертович – старший вожатый.

- Ну что же, шестой отряд, - сказал Владимир. – К сожалению вашему вожатому пришлось покинуть наш лагерь по состоянию здоровья.

Послышались расстроенные возгласы. Ребята загалдели.

- Смена только началась, и вам назначат нового вожатого, не расстраивайтесь, - попытался успокоить пионеров Владимир. – Временно вас объединяют с седьмым отрядом под моим руководством.

Ребята снова оживленно зашептались.

- А знаете, что самое замечательное? - cпросил Владимир.

Пионеры заинтересованно притихли.

- Самое замечательное, что у седьмого отряда, а значит и у вас сегодня вечером будет пионерский костер!

- Ура! – закричал Дима Коробочкин.

- Ура! – присоединился к нему Сергей Углевич.

- Ура! – закричали мальчишки и девчонки.

Вскоре весь шестой отряд обуяла неописуемая радость и предвкушение еще одного вечера у пионерского костра.

- Угораздило же его, - посочувствовал высокий.

- Д-а-а-а-а… - понимающе протянул кто-то.

- Ты сам-то видел, как он на берег выскочил? - спросил высокий.

- Я нет. Дед Архип видел.

- Да Архипу все, что хочешь, могло показаться, - вмешалась в разговор полная старушонка, видимо его соседка. – Все спать не дает, пьянь. Уж третий день подряд пьет.

- Ну, если дед запил, так это недели на три, - засмеялся кто-то из толпы.

- А что с добром делать будем? – спросил высокий.

- С каким добром-то, Миш? – отозвалась полная старушонка.

- Сети ведь Лехины сгниют без присмотра.

- Да какие тут сети, Петрович, - ответил высокому какой-то мужчина, - одна обрезана почти под корень, а вторая на лопасти намоталась. Что с нее проку.

- Как хотите, - серьезно сказал высокий, - а сети бросать нельзя. Я их сниму, просушу, может и сойдут на что. Леха вернется, ему и отдам.

К вечеру все, наговорившись за день, практически забыли о дневном происшествии. На поселок спустились сумерки, все затихло, только еле-еле было слышно, как дед Архип орет пьяным голосом какую-то грустную рыбацкую песню, и как ему подвывает Цинга.

Михаил Петрович в эту ночь лег поздно. До темноты возился он в сарае с бензопилой, которая никак не хотела работать, все глохла на холостую. Потом выходили из строя электрические лампочки в прихожей, не включался телевизор. Плюнув, Михаил сбросил сети, что взял из лодки Алексея на просушку у печи и направился спать.

По пути в комнату он сбросил в сенях свою черную брезентовую куртку, расстегнул ремень штанов и стянул с себя тельняшку. Раздевшись, Михаил Петрович с несвойственной для его высокой коренастой фигуры легкостью опустился на кровать.

Сон никак не хотел приходить, и Михаил ворочался, громко сопел, несколько раз поднимался, садился на кровати и задумчиво смотрел в окно. Там в сумраке позднего вечера шумело темное холодное море. Над ним, как и вчера сгрудились тучи, словно им только вместе над этой беспокойной водой им было безопасней.

О чем можно думать в такое время… Да о чем угодно. О том, что Колька Панченков попросил посмотреть свою старую лодку, там какие-то проблемы с мотором… О том, что можно сделать завтра. О жизни, о судьбе, о последних событиях. Да… Странное что-то твориться… Леха на берег вылетел. Никогда с ним такого не случалось, он свою лодку чуть ли не целовал в корму, а тут такое. Мотору точно амба. Киты эти еще…

Все же усталость взяла верх, и Михаил Петрович погрузился в тревожное бессознательное состояние.  

Очнулся он потому, что нечто холодное коснулось его спины. Мужчина открыл глаза – кругом было темно. Стояла глубокая ночь. Что-то опять коснулось его и будто обожгло холодом. Михаил повернулся – сзади никого не было.

- Может встать? – подумал он. – Хотя смысла нет. Все равно все лампочки погорели.

Мужчина прислушался. Стояла полная тишина. Было так темно и тихо, что становилось жутко. Человек, который привык видеть, слышать, осязать не может долго находиться в такой обстановке. Но в доме стояла гробовая тишина. Ни здесь, ни снаружи не было ни единого звука. И вот в углу послышался тихий-тихий шорох. Это даже был не шорох, просто кто-то или что-то пошевелилось в углу около печки.

- Что это может быть? - подумал Михаил. – Мышь?

Нечто снова шевельнулось у печки, и в голову полезли самые дурацкие мысли.

Повернуться? Посмотреть в сторону печки? Жутко, ужасно жутко. Вдруг там то, чего я не хочу видеть. Но лежать и ждать еще хуже. Вдруг ЭТО подойдет ближе. Может быть, ОНО уже у меня за спиной!? Вдруг оно медленно идет ко мне и тянет свои волосатые лапы или что там у него, скалит свою пасть? Может, нечто уже склонилось надо мной и смотрит на меня яркими красными глазами?

Михаил Петрович повернулся и взглянул в сторону печки. Постепенно глаза его привыкали к темноте, но чем лучше он видел, тем больше жалел об этом. Там… склонившись над остатками старых сетей, которые были взяты из лодки Алексея… над грудой смятых, треснувших поплавков… над кучей другого хлама… стояла белая фигура человека.

Он, как показалось Михаилу, был одет в длинную рыбацкую куртку с накинутым на голову капюшоном, на ногах его были высокие сапоги, подвернутые у колен. Но самое странное, что через его одежду и через него самого можно было разглядеть темные очертания печи.

Человек внимательно изучал сети. Он нагибался, подбирал что-то невидимое, тщательно рассматривал, что-то отбрасывал в сторону, что-то оставлял. Потом он доставал что-то из кармана своей куртки и снова ковырялся в сетях.

Михаил Петрович не мог пошевелиться. Страх парализовал его. Одно дело воображать себе всяких несуществующих созданий, но совсем другое, когда призрачный рыбак выбирает сети, рядом с твоей кроватью.

Привидение продолжало возиться возле печи еще минут около двух, потом призрак выпрямился и повернулся к Михаилу.

Нет. У него не было ни горящих красных глаз, ни смертельного оскала белого черепа, у него ничего не было. Под капюшоном темнело пустое пространство, через которое можно было разглядеть противоположную стену дома.

И тут Михаил почувствовал, что ему ужасно плохо. Не страшно, не больно, а жутко тоскливо. Словно какая-то музыка вливалась в него, оставляя свой печальный след в душе. Потом снова вернулось ощущение парализованности и глубинного животного страха.

Призрак, словно обдумывая свои дальнейшие действия, просто стоял, повернувшись пустым капюшоном к Михаилу.  Вдруг он шевельнулся, словно какая-то мысль посетила его, достал что-то из кармана и двинулся в сторону кровати. Он шел быстро, но плавно. Казалось, он даже не передвигает ноги, хотя явно можно было различить звук его шагов. И что-то не так было с этим звуком, что-то неестественное, от чего становилось как-то неуютно, слышалось в нем. Почему-то он никак не вязался с обычной логикой… Почему-то было странно слышать эти шаги в темном пустом доме… Конечно… Призрак шел по деревянному полу, но Михаилу… Михаилу отчетливо слышался плеск воды, словно привидение двигалось по самой кромке моря. Так призрак двигался к кровати, наблюдая из-под своего пустого капюшона за реакцией человека.

Михаил оставался без движения, и только сердце отчаянно колотилось слева. Он хотел и закричать, и подняться с кровати, и убежать, и броситься на это существо или что это было. Но вопреки желаниям только молча смотрел, как призрак приближался к нему.

Рыбак же, словно не замечая перед собой препятствия, подошел к Михаилу и, нисколько не задумываясь, прошел через него, через кровать, через стоявший рядом стол, и исчез в противоположной стене, оставив после себя ледяное ощущение на коже.

Михаил Петрович до утра лежал с открытыми глазами, боясь пошевелиться. Да и утром в поселке его не было видно. В обед он, как ранее обещал Кольке Панченкову, не пришел посмотреть его старую сломавшуюся моторку. А вечером кто-то сказал, что Петровича нигде не найти, и что дверь его дома открыта настежь, а из окон видно, что в комнатах полный беспорядок.

Шатаясь, дед Архип натянул свои тяжелые сапоги и вышел во двор. Огонек спички вспыхнул у него в руках, и белый сигаретный дым понесся к морю. Оранжевое солнце садилось над ровной линией воды, небо было чистое, и только далекий шум волн напоминал о какой-либо суете.

Точно так же светило солнце, и несколько десятков лет назад, когда Архип возвращался домой после довольно удачной рыбалки. Сети тогда были полны рыбы, дома ждал хороший ужин, и настроение было боевое.

Архип сидел на корме в своей новехонькой серой ветровке, а соленый ветер дул прямо в лицо, изредка окатывая миллионами мелких брызг. На берегу уже, наверно, ждала Хандра - мать Цинги, свернувшись калачиком около множества лодок. День был удачным.

Когда показалась размытая полоса берега, и старик уже почувствовал себя дома, лодка неожиданно проскородила нечто твердое.

- Что ж это, - подумал Архип, - еще мели здесь не хватало. Откуда здесь мель. Тыщу лет здесь никакой мели не бывало.

Рыбак обернулся и посмотрел в сторону, где надеялся увидеть мутный след от того, что винт мотора прорезал песчаную отмель. Вместо этого на неровной поверхности за лодкой был виден багровый расплывчатый след, словно лодка сама кровоточила, либо море в этом месте обрело плоть и кровь, либо моторка просто ранила какое-то животное, отдыхавшее у поверхности воды. Может быть кита или кого-нибудь еще.

Неожиданно рыбак ощутил очень сильное и неприятное чувство, словно он остался один на всей этой бескрайней темной равнине моря. Словно он никогда больше не увидит берег и не ощутит под ногами твердую почву. Единственное, что у него будет, это холодное темное море.

Архип повернулся и посмотрел поверх правого борта туда, где садилось солнце. Там по гладкой поверхности зеркальной воды плыла рыбацкая шлюпка. Это было парусное судно. Такие уже не выходили в море лет пятьдесят. По палубе шныряли люди, выбирали сети, грузили рыбу в трюм, карабкались, словно муравьи, по мачтам. Но только одно удивляло старика. И эта мысль никак не могла улечься в его голове. «Как солнце могло светить сквозь борта этого судна! Почему через паруса шлюпки виднелась линия, в которой сливается море и яркое оранжевое небо!»

Это был какой-то мираж. Какое-то наваждение, а поверх всего этого душу терзало необъяснимое острое одиночество, неизбывная печаль и жуткое желание спрыгнуть с лодки прямо в темную бездну волн.

Всю ночь после видения Архип не спал. Он старался осмыслить увиденное, но это только больше спутывало потерявшиеся мысли. К утру, он решил забыть все, как ночной кошмар, не рассказывая увиденного никому.

Старик плюнул на землю и бросил окурок под ноги. Медленно он поднялся по ступеням крыльца, скрипнул дверью и вошел в дом.

На столе в пустом кабинете лежала папка, а рядом с ней на официальном бланке докладная записка:

Совершенно секретно.

Институт океанологии имени П. П. Ширшова РАН. Отдел №2 при министерстве внутренних дел.

Уведомляем вас об обращении в органы внутренних дел по поселку Ягельному от Лыкова Михаила Петровича … года рождения о возобновившихся случаях суицида среди морских млекопитающих из инфраотряда китообразных. Папка № 456 дело № 5987.

Данное явление следует связать с программой «Квакер» ВМФ СССР, проводимой с 1971 года.

Программа исследует объекты неизвестного происхождения в акватории Баренцева, Норвежского и Северного морей. Название программы дано советскими моряками подводниками за характерные ультразвуковые волны, испускаемые неопознанными объектами, иногда фиксируемые эхолокационными установками морских судов.

Данные объекты встречались подводным лодкам в широте вышеперечисленных морей, следовали за проходящими военными и рыболовными судами.

При попытке контакта с объектами ультразвуковое излучение усиливалось, и у экипажей судов наблюдались приступы глубокой депрессии и суицидальные наклонности. В некоторых случаях приступы сопровождались галлюцинациями.

Специальные исследования на данный момент результатов не дали. Предполагаемая природа объектов варьируется от системы глобальной пеленгации морских судов, развернутой во время холодной войны до морских животных малоизученных или, возможно, неизвестных видов.

Рекомендуем направить в поселок Ягельный исследовательскую группу при поддержке ВМФ России.

- Да тут хоть в море не ходи, - улыбался молодой крепкий рыбак в черной шерстяной шапочке, подвернутой до самой макушки, - все само в руки лезет. С прошлого сколько было? А этот еще больше.

- Да не хорошо это, если они сами… - сказал кто-то из толпы. – Не должно так быть.

- Васек, иди-ка погляди, - крикнула кому-то женщина в желтом рыбацком дождевике.

Маленький мальчик протиснулся из глубины толпы и боязливо выглянул из-за матери.

У кромки воды горой возвышалась огромная серая тяжелая туша горбатого кита. Животное без движения практически полностью лежало на прибрежном песке, и его можно было хорошо рассмотреть, лишь темный массивный хвост находился под водой. Набегающие волны то поднимали его, то опускали, словно жизнь еще теплилась в этом морском гиганте и никак не могла поверить, что скоро придется оставить это величественное ее обиталище.

Молодой рыбак в черной шапочке все не унимался. Он со всех сторон осматривал кита, удивляясь его размеру и предвкушая разделку.

- Целехонький, - говорил он. – Смотри, смотри. Никакого изъяна. Ну что? Пойду за лопатками?

- Да ну его, - сказал кто-то, - чего-то тут не так.

- Так ведь и раньше такое бывало, - продолжая мельтешить возле туши, отвечал парень в шапочке. - Путается он в темноте, ориентацию теряет и в берег. А назад уже никак не может, потому что тяжелый и ползать не умеет. Скажи, дядя Архип!

- Так-то оно так, - отозвался старик в серой ветровке, - но не каждую же неделю.

- Да все равно его убирать придется, - сказал кто-то, - ведь портиться начнет.

- И то верно, - отозвались в толпе.

- Етить твою маковку мать, - махнул рукой дед Архип и начал расстегивать ветровку. Бегите за трактором. Лексей, тащи лопатки.

Молодой человек в черной шапочке спрыгнул с туши, по которой он уже ходил, меряя ее шагами, и быстро стал подниматься на пригорок.

- Пойду Сашке скажу, чтоб заводил свой чермет, - сказал кто-то.

- Ведра-то, ведра-то надо.

- Пойду за багром.

- Марусь, открывай тот мешок соли, что в терраске стоит.

И народ стал медленно разбредаться за инструментом, тазами и всякими другими хитрыми приспособлениями.

Часа через три все уже было сделано и то, что осталось от кита, трактором отволокли за пределы села, и бросили недалеко от воды рядом с другими останками.

Медленно наступал вечер, полный забот связанных с мясом, китовьим жиром и другими трофеями, а потом пришла и тихая звездная ночь. Только и слышно было, как шумит темное холодное море.

Дед Архип приподнялся на локте и выглянул в окошко. Еще тихо, но скоро должно было светать. Старик сел на кровати и, что-то бормоча о проклятой ноющей поджелудочной, что не дает уснуть, стал шарить в темноте по тумбочке, стоявшей рядом. Найдя то, что искал, он медленно поднялся и, шаркая по неровным доскам пола, направился к двери. Там он снял с гвоздя какой-то затертый брезентовый плащ, набросил его на плечи, натянул сапоги и, скрипнув дверью, вышел во двор.

Ветер дул в сторону моря. Старик прислонился к косяку и закурил, наблюдая, как развеиваются и уносятся прочь белые закорючки табачного дыма.

В будке слева зашевелилась собака. Она выглянула из небольшой прорези, зевнула, изогнув свой длинный красный язык, а потом вылезла полностью и, виляя хвостом, направилась к хозяину. Вдруг она остановилась, прислушалась, повернулась мордой к морю и громко залаяла, а потом завыла.

- Да замолчи ты, Цинга, - приказал старик. - Тихо ты. Что людей будишь ночь-полночь.

Собака замолкла, но продолжала смотреть в сторону прибрежной полосы, тихонько поскуливая. Снова наступила полная тишина.

- Ну и что тебе в море не понравилось? – спросил дед Архип. – Что там не по-твоему стало?

И вот где-то на краю села залаяла другая собака, потом еще одна и еще одна, и все вместе они подняли невообразимый вой, который так и резал ухо после звенящей ночной тишины.

- Ну и что ты наделала? – с укором спросил дед Архип у Цинги, которая теперь виновато обнюхивала его руку. – Я спрашиваю, что там в море тебе не понравилось? Иди, спать ложись.

Собака еще раз лизнула хозяина в ладонь и полезла к себе в конуру. Старик докурил, бросил окурок под ноги, вдавил его во влажную от росы землю тяжелым сапогом и, снова скрипнув дверью, вошел в дом.

Постепенно светало. Вот справа над домами заалело. Заря разлилась по вершине крутого холма. Показалось солнце. Оно постояло в одной точке, словно собираясь с мыслями, а после с трудом, но все же взобралось на самую вершину холма. Проснулись петухи.

Прошло еще немного времени, и люди занялись своими обычными делами.

- Ты бы видала, какой концерт наша Пальма вчера устроила, - говорила полная женщина через забор своей соседке, которая копалась в огороде. – Чуть ли не на велосипеде ездила, как медведь цирковой. И выла, и кругами по двору бегала, и по крыше своей будки топоталась.

- Так у меня тоже самое с Найдой, - отвечала соседка, откидывая в сторону какой-то сорняк. - И все к морю морду, все к морю.

- Может опять волки приходили.

- Да брось ты. Какие волки летом? - соседка оторвалась от своих грядок и посмотрела на полную женщину. - Зимой, конечно, приходят собак с цепей срывать, жрать-то им в лесу нечего. Все бродят вокруг села, воют. Вот тогда собаки тоже заходятся, как заводные, полную ночь. А летом - нееет.

- Так что же тогда?

- Да кто его знает, - ответила женщина и снова принялась копаться в огороде. – Что там в море-то?

Мать вышла из дома с ведром, полным какого-то месива, поставила его на крыльцо и взглянула на мальчика лет восьми, который возился в куче песка у забора.

- Вася, только ты смотри аккуратней, - сказала она, - не грязнись сильно.

- Хорошо, мам, - мальчик поднял голову и посмотрел на мать.

Женщина снова взяла ведро, спустилась по кривым ступенькам, свернула за угол, открыла дверь пристройки, откуда доносилось хрюканье и повизгивание, и вошла туда. Примерно через минуту, мать вышла, плотно закрыла дверь, а в пристройке послышался громкий радостный визг и не менее громкое и радостное чавканье.

Васька рыл в песке тоннель для своей новой машины, которую два дня назад ему подарил отец. Машинка была классная. Копия УАЗа, точно такого же как и у папы, который почему-то называл свою машину «козликом».

Тоннель у Васьки получался не совсем хорошо, так как песок был недостаточно влажным и постоянно осыпался, как только автомобиль въезжал в тоннель. Поэтому приходилось откапывать автомобиль и начинать строить заново.

В конце концов, все это Ваське стало надоедать. Машина осталась лежать в куче песка, а Васек уже бегал вдоль забора, постукивая по жердинам частокола палкой, которую он подобрал неподалеку.

Внезапно он ощутил острую, жгучую боль в ладони и пальцах, машинально выронил палку и посмотрел на свою руку. На ладони, на указательном и безымянном пальцах появились красные пятна, а вдоль мизинца и около запястья металось несколько рыжих муравьев.

Васек стряхнул их на землю и осмотрелся вокруг в поисках муравейника. Рыжие муравьи были самыми мерзкими из тех, которых он знал. Маленькие черные не кусались так сильно, а больших лесных можно было всегда заметить или почувствовать. Но если рядом появился муравейник этих противных рыжих муравьев, то играть во дворе будет просто невозможно.

Вася посмотрел около кучи песка – никого нет, под скамейкой – нет, возле кривого подгнившего крыльца – нет. Когда мальчик вернулся к забору и стал искать свою палку, его взгляд остановился на нижней части потемневшего от времени, но еще крепкого частокола.

Вдоль забора тянулась длинная шеренга рыжих муравьев. Они двигались организованно, ровно, как по струнке, будто зная, куда они идут и зачем. Но мало того, что они явно мигрировали, они переносили с собой своих личинок и запасы пищи. Такого Васек никогда не видел. Ему было интересно, откуда бегут муравьи, и он направился в сторону их предполагаемого дома.

Идя вдоль нескончаемой шеренги, мальчик видел, что муравьи из других муравейников бросали свои норки и, забрав своих личинок, тоже бежали куда-то. Все они уходили в одном направлении - прочь от морского берега.

Внезапно Вася остановился, так как ему послышался непонятный шум, который пробивался через шелест волн и шел со стороны моря. Что это за шум, разобрать было нельзя, но мальчику сразу же сделалось тревожно и неуютно, и он, вспомнив, что мать не пускает его одного к морю, с облегчением побежал к дому.

По дороге домой, у старого колодца, Васек встретил бабу Шуру, которая, опираясь на палку, шла в сторону леса. В своей черной куртке, длинной черной юбке и с красным платком на голове, с кривой осиновой палкой в руках, сморщенным лицом и сгорбленной спиной она была похожа на бабу Ягу, Кикимору или еще какую-нибудь нечисть из русских народных сказок.

- Вась, - проскрипела она точь-в-точь, как баба Яга из мультфильмов, - ты Милку мою не видал?

- Нет, баб Шур, не видел, ответил Васька.

- Ну что ты будешь делать? - продолжала баба Шура. - Проклятая корова. Я ей и колокольчик на шею, чтобы не терялась, и на веревку возле дома ее навязывала, все равно одной ей краше. Н-е-е-т, как уж телком привыкла одна ходить, так и будет.

- Нет, баб Шур, не видел, - снова повторил мальчик и побежал к дому.

- Если услышишь, где звенит проклятая коровенка, так сразу мне скажи, - вдогонку крикнула баба Шура.

К вечеру начали собираться тучи. Казалось, что, покружив над селом, они двигаются к морю и зависают там. Вскоре все небо затянуло темной клубящейся пеленой, начал моросить дождь, который все усиливался, а потом свинцовое небо начали прорезать яркие вспышки кривых молний.

Дед Архип сидел за столом возле окна и медленно ел  рыбу в сметане прямо со сковороды. Рядом на столе стояла пустая на треть бутылка водки, один стакан и тарелка с солеными огурцами.

- Не поймешь эту погоду, - по-стариковски привередничал дед Архип. – То тебе солнце, а через пять минут уже гроза. Правда, Цинга?

Собака подошла к хозяину и положила морду ему на колено.

- Ты у меня умница, - старик потрепал собаку за уши. – Ну что ты хочешь сказать? Ну?

Цинга отошла от хозяина, покрутилась возле печки и легла под лавку, положив морду на передние лапы.

Старик налил себе водки и, громко выдохнув, опрокинул стакан. Он ни о чем не жалел. Вся его жизнь прошла так, как он хотел, ну или почти так. Времена изменились, но он и не думал меняться. Прожив здесь всю свою жизнь, он сам был, как море, холоден и суров. И кто тому виной, что он отмечал свое семидесятилетие совсем один, и только собака понимающе смотрела на него из-под лавки.

Вдруг Цинга подняла голову и прислушалась.

- Что опять унюхала? – спросил дед Архип, внимательно присматриваясь к собаке.

Цинга замерла на месте и ворочала ушами.

Старик прислушался. Был слышен только шум дождя, тиканье старых часов да тихо что-то нашептывало радио. И вот, стал отличим какой-то звук, который постепенно приближался. Такой знакомый, такой знакомый…Это…Это звенел колокольчик.

Цинга вскочила и прыгнула к двери, старик медленно встал, накинул свою серую ветровку, натянул сапоги и выглянул в окно. Через забрызганное дождем стекло был виден только свой небольшой огородик, полускрытый сумраком дождливого вечера. Тогда старик подошёл к двери и открыл ее. Первой на улицу прошмыгнула Цинга, а потом уже неспеша вышел и дед Архип.

Только на улице Дед Архип заметил, что гроза прекратилась так же внезапно, как и началась, однако еще моросил дождь, а над землей поднялся  туман.

Старик прислушался – колокольчик позвякивал у забора, но постепенно звук удалялся. Дед Архип вышел за калитку и успел заметить только темную большую фигуру животного, быстро исчезнувшего в тумане.

- Пойдем-ка Шурочкину корову поймаем, - сказал старик собаке. – А то хозяйка целый день разорялась, что нигде ее найти не может. Всю деревню на уши поставила. Всем наказала колокольчик слушать.

Цинга тявкнула, словно поняла, и засеменила впереди.

Так они шли на звук минут около пяти, потом свернули направо, где дорога постепенно начала подниматься на холм, и старик вскоре заволновался. Он знал, куда ведет эта тропка, знал, что впереди, и знал, как опасно там в такую погоду, поэтому попытался быстрее нагнать скотину.

- Черт ее понес, дуру, - думал старик. – Непутевая.

Дорога ползла вверх, а туман постепенно стал редеть, и еще минут через пять дед Архип увидел впереди, Милку бабы Шуры. Она была метрах в десяти и медленно поднималась по пригорку, который заканчивался отвесным песчаным обрывом.

- А ну домой иди, - прикрикнул старик.

Корова не обращала на человека никакого внимания, и дед Архип пошел быстрее, пытаясь догнать животное.

- Иди домой! Кому говорят! – снова крикнул старик.

Корова уже поднялась на самый верх холма, а старик пошел еще быстрее. Вот он был уже в двух метрах от нее.

- Дура, там обрыв, - пытался объяснить дед Архип, словно Милка должна была понять его.

Корова подошла к краю холма и посмотрела вниз. Там шумело море, такое холодное и такое неуютное. Цинга прижала уши к голове и тихо заскулила. Старик протянул руку и поманил корову.

- Милка, Милка, пойдем домой, - сказал он.

Корова развернулась, посмотрела на деда Архипа и опустила голову, наставив на человека и собаку свои длинные и острые рога. Старик все равно попытался подойти, вытянув вперед правую руку.

- Пойдем домой, дура, - сказал дед Архип. – Хозяйка тебя ждет. Пойдем!

Милка начала размахивать головой из стороны в сторону, пытаясь рогом зацепить либо собаку (Цинга с громким лаем прыгала возле коровы), либо старика. Вот рог скользнул по серой ветровке, зацепился за пуговицу, и та с хрустящим звуком оторвалась, отлетела и упала в траву метрах в двух от места сражения.

- Да и хрен с тобой, - разозлился дед Архип. – Делай, что хочешь. Хоть разбейся, хоть в море залейся, хоть травы обожрись да лопни.

Старик развернулся, свистнул собаку и направился к дому. Спускаясь с холма, он обернулся.

Корова все еще была на вершине. Ее темный силуэт, словно памятник, недвижимо стоял, на фоне мрачного неба. Вот она шевельнулась, подошла к краю, снова посмотрела на темные холодные волны, потом долго прислушивалась к шуму моря и вдруг прыгнула вниз. Темнота охватила тело коровы, и она быстро, с шумом исчезла в холодной воде.

В окне избы деда Архипа до утра горел свет. Вернувшись домой, он до краев наполнил стакан и, громко выдохнув, опустошил его.

- Опять началось… Опять… - крутилось в голове. – Я уж думал все… На мой век хватило…

Но вскоре алкоголь отогнал от него эту навязчивую мысль, и он, что-то сказав Цинге, отодвинул занавеску, за которой стояла его кровать, и тяжело завалился на нее в своей старой серой ветровке. Однако заснул он только после того, когда петухи в который раз затеяли состязания по утренним песням.

Алексей сегодня встал рано. Его разбудило какое-то странное чувство. Что-то тревожное закралось в потайные углы его сердца. Рыбак выглянул в окно, за которым над бесконечным простором северного моря алел рассвет. Солнце еще только-только поднималось, но ощущение родившегося нового дня начало прогонять ночную тревогу.

Алексей сегодня собирался выйти за рыбой. Кит – это, конечно, хорошо, но хочется и чего-нибудь другого. Рыба есть рыба, да и нужно было чем-нибудь занять свой внеочередной выходной, ведь траулеры уже давно не ходили в море, так как половина из них нуждалась в капитальном ремонте, а вторая половина была списана уже довольно давно.

Алексей вышел во двор. Дом его стоял практически возле самого моря, и до лодок, причаленных внизу, было метров около двадцати. Среди них была и его «красавца». Большая, но верткая моторка ярко голубого цвета медленно и мерно покачивалась на волнах.

Алексей свернул за угол, открыл дверь сарая и исчез в темноте. Вскоре оттуда донеслись звуки гремящего железа, сухой стук дерева и иногда два-три крепких слова, видно, когда что-то не получалось.

Чуть позже Алексей вышел с двумя большими мотками сеток, длинной острогой и веслами. Он лениво свалил все это добро в моторку и направился к дому. Там он захватил свой армейский штык-нож, собрал еды в тряпичную синюю сумку, надел высокие сапоги, ветровку и подвернул черную вязаную шапочку до самой макушки. Потом Алексей, словно на автомате, вышел из дому, прыгнул в лодку и дернул веревку стартера. Лодка пару раз чихнула и замолчала. Алексей дернул еще раз. Лодка снова чихнула, потом чихнула еще раз и приятно затарахтела.

- И чего это мы заартачились сначала? – Алексей похлопал ладонью по борту лодки, потом потянул ручку переключения передач и направился прочь от берега в невероятную даль темного моря.

Пройдя достаточно далеко - так далеко, что линии берега давно уже скрылись из вида, Алексей остановился. Он заглушил мотор, нагнулся, поднял один моток сетки, нашел распутанный конец, бросил его в воду, взял в руки весла, несколько раз сильно налег на них, повернулся к корме и стал медленно разматывать сеть.

Когда последние сантиметры сетки исчезли в воде, Алексей завел мотор и отошел метров на сто, чтобы поставить вторую сеть. Когда и это было сделано, рыбак сел на корме и, нашарив под ногами синюю сумку с харчами, собрался завтракать.

Солнце ярко светило над головой, и его лучи, отражаясь от поверхности воды, играли на бортах лодки. Ветер усиливался.

- Опять ливанет, - подумал Алексей, отламывая краюху хлеба. – Солнце, солнце… а потом тучи набегут, прям как вчера.

Поплавки сетей слегка дернулись.

- Есть! – мелькнуло в голове у рыбака. – Есть что-то. Пусть еще нацепляется. Лишней рыбы не бывает.

Сеть дернулась снова, только на этот раз чуть сильнее.

Алексей положил хлеб в сумку и внимательно стал смотреть на поплавки. Они, словно чувствуя, что кто-то наблюдает, снова успокоились и мирно покачивались на волнах. Минуты тянулись долго и напряженно. И вот сеть с силой рванулась. Молодой рыбак схватил свободный конец и намотал его на специальный выступ лодки. Сетка снова дернулась, но на этот раз так, что лодка качнулась, и Алексей упал на дно моторки.

Сеть же тем временем натянулась так сильно, что послышался звук рвущейся лески и хруст деревянного выступа моторки. Внезапно лодка начала двигаться по направлению к берегу, постепенно увеличивая скорость.

Когда Алексей выглянул из-за борта, то увидел, что моторка  движется так, как если бы двигатель работал на полную мощность. Вода пенилась и бурлила возле носа, а за кормой тянулся неровный след разрезанной водной глади.

Внезапно молодой человек ощутил, что ему ужасно одиноко в этом огромном пространстве холодного моря. Такая тоска охватила его, что он готов был броситься в темную воду, лишь бы не испытывать этого чувства, и единственное, что удерживало его от этого безрассудного шага, было смутное, странное ощущение того, что тоска эта словно сама поднимается из глубины моря.

Вдруг лодка начала сбавлять ход и, пройдя еще метров десять, полностью остановилась. Алексей осмотрелся – все было спокойно. Солнце светило все так же ярко, и его блики, наверняка, все так же весело играли на ярко-голубых бортах моторки. Казалось, что ничего не произошло.

- Вот это да! – промелькнуло в голове у рыбака. – Что-то крупное зацепил. Хорошо, что оно соскочило, а то болтался бы по волнам целый день черт знает где.

И словно ответ на эту мысль, что-то царапнуло левый борт моторки. Алексей прислушался. Звук исчез, но послышалось какое-то глухое журчание, как будто кто-то с силой налегал на весла, опуская их глубоко под воду. Может пробоина? Рыбак приподнялся на локте и осмотрелся. Пробоины не было, дно моторки было сухим, все было в порядке, только от сильного рывка опрокинулась синяя сумка с едой, и хлеб, вяленая рыба и бутыль с водой выпали и валялись теперь под лавкой у кормы.

Алексей втянул весла в лодку и  нащупал острогу. Что-то снова легко ударилось о левый борт. Рыбак привстал, поднял острогу над головой, свесился с борта и стал всматриваться в темную воду.

А там, на небольшой глубине быстро-быстро мелькали белые поплавки сети, которая с неимоверной скоростью двигалась по направлению от носа до кормы и исчезала в глубине.

Алексей, сообразив, что нечто, что запуталось в сети, теперь движется в обратную сторону, бросился на дно лодки, и тут огромной силы рывок в одну секунду развернул моторку на сто восемьдесят градусов, и она, чуть не рассыпавшись на кусочки, понеслась прочь от берега. Так прошло несколько секунд, в которые лодка с рыбаком уносилась дальше и дальше в море.

- Сеть, - сообразил Алексей, - нужно резать сеть. Нужно добраться до носа и резать сеть.

Он потянулся за штык-ножом, рука адски болела. Дрожащими пальцами рыбак расстегнул чехол и ухватился за рукоять ножа. Прошло еще несколько секунд, прежде чем Алексей попытался привстать и на четвереньках подползти к носу. Для рыбака все это время тянулось медленно, мучительно медленно.

Каждое движение, как в кошмарном сне, он совершал, словно на ногах и руках у него висели огромные гири. Каждое движение отдавалось ему сильной болью во всем теле. Каждое движение он сопровождал фразой: «Сейчас, сейчас. Еще чуть-чуть».

Практически не соображая, что он делает, и как, Алексей полоснул ножом по скрученной в толстый канат сети, натянутой, как струна. Раздался треск рвущихся нитей сетки, и лодка начала замедлять ход. Алексей откинулся назад, упал на дно моторки и лежал так около часа в непонятной коме. Он и не спал, и не бодрствовал, все тело его болело, ладони были порезаны нитями сетки, рука, вероятно, сломана.  

Очнувшись, Алексей приподнялся. Шатаясь, он дернул веревку стартера, и после того, как лодка измученно заурчала, направился в сторону берега.

- К черту все, - думал он. – Чуяло мое сердце. Зря я в море вышел.

Минут через десять, когда показалась тонкая мутная полоса берега, Алексей увидел слева какой-то небольшой островок метров около пяти в диаметре с ярко рыжей землей, поросшей какой-то бледной скудной растительностью.

- Да что ж это такое, - растеряно подумал рыбак. – Никогда тут островков не было. Что за день-то такой? Эх! Ведь чувствовал я.

Подойдя ближе, Алексей оцепенел. Страх медленно поднялся снизу вверх и комком остановился в горле, а сердце же, казалось, опустилось глубоко вниз и колотилось где-то у дна лодки.

Перед глазами рыбака был не островок. Это были десять-пятнадцать трупов коров, полусгнивших, распухших от воды, сбившихся вместе, покрывшихся зеленой, а местами темно-бурой плесенью и слегка окутанных липкой, скользкой тиной. У некоторых животных, словно от удивления, из открытых пастей вывалились длинные распухшие языки, а некоторые жутко смотрели пустыми глазницами, видимо вода или насекомые выели им глаза.

Ужасный трупный запах ударил в нос, а «островок», качнувшись на волнах, стал медленно уходить под воду.

Тяжелые шаги слышались уже в коридоре. Я крепко вцепился в цевье ружья и был готов стрелять в любого, кто откроет дверь.

- Опомнись, Василь, - я услышал старуху снова, - уж, сколько ходишь, а толку нет.

- Все равно отыщу, - раздался чей-то грубый голос. - Он свое получит.

- Окстись, тебе говорят, окаянный.

- Не мешай.

Неизвестный направился к выходу, а старуха хлопнула дверью, лязгнула щеколдой и зашаркала в чулан.

Я несколько минут осмысливал услышанное. Старуха не хотела меня скормить чудищу, она просто разговаривала с кем-то. Но с кем? Кто не боится выходить ночью на улицу? Здесь и нет никого, только тот человек, который отказался переезжать в Волоково. А больше здесь быть некому.

В подполье что-то заскреблось, и шум подобрался к углу моего застенка. Половица дернулась и там показалась та самая «дикая» кошка. Шерсть ее была вздыблена, глаза горели, она прыгнула на тумбочку возле окна и уставилась сквозь него.

Я тоже подошел к окну и, облокотившись о тумбу, стал пялиться в темное окошко. Мутная полоса леса и постройки во дворе казались черными пятнами на фоне серой от тумана земли и звездного неба. Было тихо. Но вдруг посреди этой тишины где-то у леса, раздался протяжный вой. В нем не было ничего от воя волка или собаки, это было что-то среднее между тем, как трубит слон и поет кит. Я ничего подобного никогда не слышал. Это было удивительно красиво и жутко.

В тот же момент я снова увидел очертания странного создания. Вытянутое тело пригибалось к земле и было довольно юрким, даже если учесть его большие размеры. Существо передвигалось на задних лапах, поджимая к груди передние, останавливалось, прислушивалось и снова суетилось у кромки леса. Потом оно направилось в мою сторону. Подбежав к колодцу, создание остановилось и стало принюхиваться. Вытянув короткую переднюю лапу, оно скрябнуло по крышке колодца, ткнулось туда мордой и вдруг, громко взвыв, отскочило в сторону и побежало к забору.

Мое сердце стучало все громче и громче с каждым шагом твари ближе к моему окну. И вот она уже почти рядом со мной, и нас разделяло каких-то три метра и полусгнивший забор. Я почти ясно слышал, как шумно она выдыхает воздух.

Кошка, что сидела на тумбочке рядом со мной, прижала уши к голове, зашипела, распушила хвост и стала нервно бить его кончиком. Я, зная, что ночное создание не любит света, достал фонарик, направил в сторону, где слышалось громкое дыхание, и нажал кнопку.

Раздался какой-то хрип, животное резко развернулось и выпрыгнуло из полосы света за угол дома. Все, что осталось – это секундный образ этой твари. У нее была вытянутая морда, по бокам поросшая длинной шерстью. Ушей вроде бы не было, но первое, что бросалось в глаза, были широкие ноздри и большая пасть с рядом огромных зубов.

Я выключил фонарь. Снова послышался шорох и шумное дыхание приближалось к моему окну, потом я услышал легкие удары по забору.

Так устроен человеческий организм, что в критические моменты он мобилизует все силы или на бегство, или на нападение. Бежать мне было некуда. Я совершенно забыл, где я, забыл, что боюсь. Я схватил ружье и выстрелил сквозь стекло в сторону шума. В ушах зазвенело, на минуту я совершенно оглох, но мне хотелось только одного – убить эту тварь. Я выстрелил снова, потом перезарядил ружье и выстрелил еще пару раз.

В сумраке на улице я видел, как темная тень заковыляла вдоль забора к лесу. Обезумевший, я выскочил из дома, на ходу вытаскивая пустые гильзы и снова заряжая ружье. У колодца животное резко развернулось и бросилось ко мне. Тут я понял, что оно выманило меня из дома и теперь мне не скрыться.

Я вскинул ружье и выстрелил. Создание взвизгнуло, но не остановилось. Я выстрелил еще раз. Это снова не дало никакого эффекта. Тем временем, я видел, что крышка колодца откинулась, и оттуда вынырнул чей-то темный силуэт. Животное неслось ко мне. Времени на перезарядку уже не было, и я, схватив ружье за ствол, со всей силы ударил подпрыгнувшую ко мне тварь. Она замотала головой, и я снова ударил ее, потом еще и еще. Вдруг животное метнулось назад, развернулось и одним прыжком сбило меня с ног. Я ударился головой о землю и, прежде чем потерять сознание, сунул приклад ружья в пасть животному.

Когда я открыл глаза, было светло, но неба, как я рассчитывал, не было видно. Надо мной был потолок. Потолок в каком-то доме. Я с трудом повернул голову – это был не мой застенок в старухиной избе. Это была незнакомая мне комната.

Все болело. Я не мог пошевелиться и просто лежал на кровати возле стены.

- Если все болит – значит, не умер, - подумал я. – Не так-то просто меня сожрать.

Корчась от боли, я все же ощупал себя. Ноги целы, руки тоже целы. Этой твари даже кусок не удалось от меня откусить.

Вдруг дверь у противоположной стены открылась, и вошла девушка лет двадцати пяти. Она несла в руках стакан. Подойдя к моей кровати, девушка остановилась и протянула стакан мне.

- Не буду пить, - сказал я.

- Станет легче, - ответила девушка.

- Где я?

- Мы от баб Веры тебя к нам перенесли. Она стара больно, тебя выхаживать.

- К черту меня выхаживать! – закричал я. - Где мои вещи? Звоните в Волоково председателю. Я домой. К черту вашу деревню. Плевал я на кандидатскую... Эмм.. В смысле на лес ваш.

- Да ты выпей сначала, а потом чертыхайся, сколько влезет, - спокойно сказала мне девушка.

Я вырвал у нее стакан и, стараясь не показывать боли, выпил его залпом.

По телу сразу же разлилось спокойствие. Я упал на подушку и моментально уснул, вероятно, еще часа на четыре, потому что, когда я проснулся, был уже вечер.

Тело болело на много меньше, но меня теперь трясло чисто от эмоций. Если раньше я надеялся на ружье, то теперь я знал, что оно бесполезно. Да и где оно теперь? Как я остался в живых, я сам не понимал, но я знал, что нужно убираться отсюда поскорее.

Вдруг я услышал, как рядом со мной что-то скрипнуло. Я повернул голову - рядом на стуле сидел пожилой бородатый, но все еще крепкий человек. Голова его была обмотана тряпкой с кровавыми подтеками. В левой руке он держал папиросу, а кисти правой руки у него не было.

- Ну, как ты, - спросил бородатый.

- Нормально, - ответил я, прислушиваясь к своему телу. – Собираюсь домой.

Боль практически прошла, осталась только неприятная ломота в костях. Я с трудом встал с кровати и начал одеваться.

Я теперь все понял! Все! Меня тут ничто не задержит. Ничто! Вот он сидит со мной разговаривает, а голова перевязана… Конечно, прикладом моего ружья по башке получил. Это он по ночам по лесам шарится. Дед этот! Оборотень. Ну и врезал же я ему. Оборотень и две ведьмы: старуха и молодая. И живут тут себе втроем. Я все понял. Все!

Я оделся и направился к двери. Человек поднялся со стула и перегородил мне дорогу, упершись обрубком руки в дверь.

- Даже не посмотришь? – спросил он.

- Хватит, насмотрелся на вашу дьявольщину. Пусти.

- Дело твое, - сказал бородатый. - Я думал ты на него посмотреть захочешь.

Я встал, как вкопанный.

- На кого?

- На болотника.

- На кого? – еще раз спросил я.

- Ну на болотника. Я-то в колодце его дожидался, у меня там засидка специальная. Думал сегодня я его дожму, а тут ты.

Сердце сильно забилось, временное помешательство ослабевало, и постепенно я начал приходить в себя.

- Вот он и меня хорошо помотал, - сказал человек, показывая на окровавленную тряпку на голове. – Но ты его тоже хорошо попортил. Вдвоих и одолели.

Я продолжал бессмысленно смотреть на старика.

- Да он еще где-то стекол нажрался – ослаб, - усмехался старик. -  Пошли, поглядишь в последний раз, да я эту тварюгу спалю.

Мы вышли во двор, завернули за угол, и там, возле сарая, я увидел свой ночной кошмар. Мертвое животное метра в два длинной, с длинным толстым хвостом, сужающимся к концу, лежало на земле с перерубленным горлом. Тело его было покрыто бугристой, как у крокодила, кожей, такой толстой, что с трудом пробьешь из охотничьего ружья.

- Во, видал? - спросил старик и ножом ковырнул один бугорок на шкуре животного.

Оттуда выпала круглая свинцовая пуля.

- Вот так шубу из нее пошить, - продолжал восхищаться он. – Ай, крепка бы была. Вишь, вся постреляна, а ему хоть бы что.

Я снова обратил внимание на зверя. Он скорее был похож на небольшого динозавра, только какого-то странного, не похожего ни на одного, которого я знаю. Шерсти у него не было, а то, что я принял за шерсть были висящие складки кожи вдоль его морды. Да… Я посмотрел на его пасть. Он бы мог сожрать меня в один момент. Мне стало как-то муторно. Я отвернулся, что-то буркнул бородатому и направился к дому старухи собирать вещи.

Старуха сидела на крыльце (это был ее любимый вид отдыха) и всматривалась в далекую полосу, где бескрайний лес граничил с небом.

- Вот и отродился, проклятый, - сказала она, посмотрев на мою порванную куртку.

- А он один?- спросил я.

- Один.

- Давно  здесь? – снова спросил я, видя, что старуха хоть что-то начинает рассказывать.

- Давно. Когда лес здесь только начали рубить, его и выгнали из топи. Вот все и бродил.

- А его еще кто-нибудь видел?

- Вот Василь и видел, что теперь одной рукой работает. Пошел как-то в березняк, то было, когда в Нижней Топи много еще народу жило. Пошел в Березняк да заплутал. Забрел в болото, а там он, ну они и повздорили. Василь ему глаз топором, а он Василя погрыз да поломал. Так Василь после все болотника поймать пытался. Подманивал. Всех баранов поизвел. Говорит «Найду свою руку в его поганой пасти»

- Нет, - перебил я. – Я имею в виду, ученые его смотрели.

- Ездили тут. Смотрели. Да его разве поймашь? Следы, говорят, у него интересные. Ти в камнях они такие находили?

- В окаменелостях.

- Во, во. В них.

Вроде живут себе люди. Живут вокруг леса, поля, горы или, скажем, на одном берегу реки, занимаются своими повседневными делами. Кто-то пашет, кто-то рыбу ловит, кочует со скотом от зимних пастбищ до летних, все детишек растят, но никто из этих людей близко к определенному участку местности не подходит, на гору не поднимается, в поле не селится или на другой берег реки не переезжает. Вот и встает вопрос – почему?

Ну, да ладно, не буду удручать вас монотонностью своих исследований, а перейду к делу.

Проводя так называемое картографическое исследование, а, то есть, роясь в бесчисленных документах о переселении, переездах, основании новых поселений на небольшой территории Западной Сибири, как одного из поздно заселенного региона, я наткнулся на следующую бумагу.

Это было письмо одного управляющего барским поместьем. Оно звучало так. Привожу только сухие выжимки.

«Милостивый государь Петр Матвеевич, рад уведомить вас, что полугодовой доход вашего поместья выслан вам в срок. Собрали в этом годе … но цены на лес уже не те, хлеб все дешевеет… да и снова возникают пересуды и волнения по поводу Нижней Топи, хотя места там под лес хорошие … хоть деревенька эта и куплена вами выгодно, и опять же лес там справный, что я по выезду насчитал… да только отмахиваются от нее людишки, селиться там не желают, а при принуждении бегут…»

На первый взгляд – ничего необычного. Но сразу возникает вопрос о непригодных для жизни условиях в Нижней Топи.

Топографические карты местности показали, что поселение Нижняя Топь полностью оправдывала свое название. Довольно обширные земли были опоясаны непроходимыми болотами и густой тайгой, а из деревеньки шла только одна дорога, исчезавшая во время распутицы, ну, и собственно, как и все дороги того времени.

Однако в тех обстоятельствах это значило - никаких условий для жизни. Невозможность прокормить себя работой на земле, невозможность заработка добычей зверя, а если еще учесть болота как источник мошкары, тяжелого воздуха и болезней – это было чуть получше каторги.

Вышесказанное являлось классическим примером того, что функционирование и развитие территориальной общности людей обуславливается природой и материально-вещественной средой (ну уж постоянно меня тянет перейти на профессиональный язык). Говоря простым языком, жизнь в этой деревеньке в те времена была – не жизнь, а опять же пресловутая каторга, что не редко встречалось в те времена. Поэтому я отложил данное письмо в папку с остальными бумагами и благополучно про него забыл.

Где-то через год, роясь в бесчисленных документах, мне пришлось снова столкнуться с информацией о побегах крестьян из Нижней Топи, уходах целыми семьями, бунтами, где некоторых представителей власти поднимали на вилы, и разговорами о «нечистом месте».

Петр Матвеевич Ремизов - хозяин имения, продал эту деревню соседу. У него она тоже не задержалась. А следующий хозяин, получив за нее государственную выплату после отмены крепостного права, раздал Нижнюю Топь по наделам крестьянам, большая часть которых, несмотря на дареную землю, побросала свои участки и ушла абы куда, не пожелав находиться в бывших имениях барина ни одного лишнего дня.

Где еще я нашел бы такой яркий пример для моей кандидатской работы? И поэтому, спустя несколько недель и кипы согласованных бумаг для командировки я находился в городе Белый Яр в Западной Сибири, откуда намеревался добраться до Нижней Топи, которая была уже километрах в ста пятидесяти от города.

Однако так же быстро в Нижнюю топь мне попасть не удалось, а удалось только добраться только до села Волокова, откуда предстояло километров девять идти пешком до интересовавшей меня деревеньки, так как никакого транспорта туда не ходило.

В Волокове я разместился в пятистенке (она вроде так называется) - избе, построенной на две семьи. В одной половине собирался жить я, а на другой половине жила семья лесничего, к тому же, как говорили, «доброго» охотника. Люди звали его Жаворонком.

Русский народ любит давать всякие прозвища, и их этимология так же всегда интересовала меня, но не как социолога, а скорее, как «недоученного» лингвиста. Взять, например любую фамилию… Она ведь пошла или от рода деятельности – Кузнецов «сын», либо от известного предка – Никитин «сын», либо от прозвища какого-нибудь – Поганкин «сын».

- Чей этот парень?

- Да, сын мельников. Вот и получается – Мельников. Miller или Müller.

Соседа же моего с простой русской фамилией Козлов звали «Жаворонком» причем с ударением на «…óнком», я даже не догадывался за что. Может потому, что он рано вставал, то ли по какой другой причине. Ну да это не важно.

Поместил меня в пятистенку председатель бывшего совхоза, а теперь Товарищества с Ограниченной Ответственностью, который еще по советской привычке питал глубокое уважение к всяким там ученым мужам и всякого рода приезжим, если конечно при них были соответствующие документы. А они у меня были.

Когда председатель узнал о цели моего приезда, то нахмурил свои густые брови, повел плечами и пробурчал что-то себе под нос. Он рассказал, что в Нижней Топи сейчас два жилых дома. В одном обитает ветхая старуха, что прожила там всю свою жизнь, а в другом пожилой человек с дочерью. Дочь хотела перебираться в Волоково, да отец отказался от переезда. Отказался наотрез. Бескомпромиссно. Отказался так, как могут отказаться люди, которых в новом месте ждет только смерть – с мастерски завернутым матом и швырянием топора в стену своей избы.

Дочь так и не смогла оставить отца одного. Так теперь и живут там до сих пор. Ну что же… Это их выбор.

Побродив по селу, привлекая любопытные и настороженные взгляды местного населения, я возвратился к себе в хату под вечер, когда за стеной мать укладывала ребенка спать.

В холодной необжитой избе с отдирающимися от стен обоями, под которыми к моему великому интересу проявлялись газеты времен освоения целины, я пытался заснуть. За стеной слышался монотонный, повторяющийся мотив колыбельной.

Я даже разбирал слова:

Баю-бай, баю-бай, спи, скорее засыпай.

По болоту ходит Тать, хочет он тебя забрать

Где растет калина, утащить в трясину

На болото не ходи. Баю-баю крепко спи…

Я проваливался в иррациональную логику сна. Отличные колыбельные мы поем детям. Серенький волчок утащит во лесок… Тать тебя хочет забрать…Ведьмы... Нечисть всякая… И это все на ночь неокрепшему детскому мозгу… Сами формируем страхи… Страхи, которые потом всегда… Может зависят от колыбельных? А может… Тут я заснул.

На следующий день я решил осмотреть окрестности Волокова. Для отчетности я сообщил об этом председателю, который тут же исчез с порога своей просторной хаты и вернулся с видавшей виды двустволкой, которую он силой мне зачем-то всунул, сказав: «Не годиться мужику по тайге да по болоту без ружья лазить».

- Тать утащит? – усмехнулся я.

Председатель ничего не ответил, только странно взглянул и снова нахмурил свои густые брови.

Проверив карту, я решил обойти село по окружности километров в пятнадцать, познакомиться, так сказать, с природой и пообвыкнуться, прежде чем направиться в Нижнюю Топь.

Красивые, конечно, места, живописные: огромные сосны с поросшими мхом стволами; там и здесь растет редкая болотная травка, не то, что в средней полосе, когда то и дело путаются ноги в высокой осоке или крапиве; изредка выглянет из-за сосновых стволов какой-нибудь зеленый куст. В общем – красота! Раздражало только, что постоянно хлюпает под ногами мягкий зеленый мох, и приклад председательской двустволки больно иногда ударит в бедро.

Когда, как мне казалось, мой маршрут приближался к тому, чтобы замкнуть кольцо вокруг села километров в десять, я почувствовал неприятный сладковатый запах. Он напоминал тот, что издает мусорный контейнер, простоявший пару дней под палящим летним солнцем.

Свалка мусора? Здесь? Я изменил направление и пошел в ту сторону, откуда, как мне казалось, этот запах исходил.

Продравшись через кусты орешника, что группками встречались на моем пути, я замер. Первое, что бросилось мне в глаза, был широкий бурый след, который вел к проглядывающей из мха черной открытой воде. Бурый след с налипшими на нем клоками шерсти, глубокими бороздами вырванного мха и остатками окровавленных внутренностей какого-то животного. След этот заканчивался в темной затхлой вадье, а из самой вадьи торчала туша лося, частично обглоданная и наполовину утопленная в трясине, с торчавшими над землей лишь головой, передними ногами и частью горба.

Тут-то я был безгранично благодарен председателю, содрав с плеча ружье и сняв его с предохранителя дрожащими пальцами. Хотелось сорваться с места и бежать, не разбирая дороги, но страх заставил лишь медленно пятиться прочь от черной вадьи медленно засасывающей останки живатного. Когда туша лося скрылась из вида, стало спокойнее, и я, все еще не выпуская ружье из рук, быстрым шагом направился в село, то и дело озираясь по сторонам и направляя двустволку в сторону любого шороха.

Почувствовал я себя лучше, только когда увидел первый дом Волокова, а, входя в село, совсем успокоился.

Когда я подошел к своей хате, на крыльце, на другой половине двора, сидел мой сосед «Жаворонок», человек средних лет невысокий, коренастый. Он что-то мастерил, дымя папироской. А рядом с ним возилась с листочками подорожника, бутылочками, какими-то палочками девочка лет четырех - вероятно его дочь.

- Добрый вечер, - начал я разговор.

Сосед прекратил строгать какую-то деревяшку и, сощурясь, посмотрел на меня.

- А-а-а, здорово, коль не шутишь, профессор.

Мне эта ученая степень невероятно польстила.

- Что слыхать в тайге, - продолжил сосед.

- Лося кто-то сожрал тут недалече, - коротко ответил я, подсознательно понимая, что мой собеседник не любит длинных, витиеватых речей.

Его лицо сразу приобрело серьезное выражение.

- Где? – спросил он.

- В трясине у орешника, - ответил я.

Сосед нахмурился и некоторое время смотрел в одну точку, о чем-то размышляя. Когда он снова посмотрел на меня, то был еще серьезнее, чем раньше.

- Здесь часто так, - сказал он. – Хорошо, что лося, а то еще и…

Он не успел договорить, как из хаты послышался женский голос: «Саш! Саша, иди сюда. Помоги».

- Волки, - с натянутой улыбкой закончил разговор сосед, попрощался и направился в хату.

Я, конечно, не биолог, но какое-то представление о животном мире имею. Так вот, я впервые видел, чтобы волки не до конца доедали тушу и топили ее в болоте. Также я впервые видел волков, обладавших такой силой сжатия челюстей, что разом отрывали половину лопатки лося. Это очень явно смотрелось на разодранной туше. Нет! Тут явно были не волки. Уж скорее это был медведь.

- Дядя, - отвлек меня от размышлений детский голосок.

Я посмотрел туда, откуда исходил голос. Дочка моего соседа «Жаворонка» стояла передо мной с какой-то бутылочкой в руках.

- Дядя, ты на охоту ходил? – простодушно спросила она.

- Да, - ответил я. Не объяснять же цель моего приезда четырехлетней девочке.

- На болото? – опять спросила она.

- Да.

- А ты Татя не боишься? – пролепетала дочка соседа, поднимая руки вверх и становясь на носочки серых потрепанных сандалий, наверно, чтобы показать какой этот Тать огромный.

- Какого Татя? – теперь уже заинтересовался я.

- Он ходит по болоту и плохих детей утаскивает в трясину, - объяснила она.

- Нет, - улыбнулся я. - Не боюсь. У меня ружье есть.

Я снял с плеча председательскую двустволку и потряс ею в воздухе.

- А ему нипочем, - заявила девочка. - Папка в него много раз стрелял уже.

Вдруг на крыльцо вышла довольно симпатичная женщина в красном платке.

- Здравствуйте, - сказала она мне, а потом повернулась к девочке, - Аленка, быстро иди кушать.

И девочка по приказу матери прошмыгнула в дом, а женщина, впустив ее, крепко захлопнула дверь, и я остался во дворе один.

- Медведь, скорее всего, - подумал я. – Кто же еще? Кто же еще?

На следующее утро я, как уже давно планировал, решил отправиться в Нижнюю Топь. Взял ружье, пару патронов картечи, несколько пуль, рюкзак с небольшим запасом еды и направился по едва приметной дороге в сторону, которую указал мне пробегавший мимо мальчик.

Дорога шла по лесу, петляя среди топких мест, иногда выбредая на открытые пространства, поля, заросшие молодым березняком, и вырубки. Где-то в стороне каркал ворон. Все чаще попадались кусты калины с красными гроздьями ягод.

Я вспомнил глупую колыбельную:

Баю-бай, баю-бай, спи, скорее засыпай.

По болоту ходит Тать, хочет он тебя забрать

Где растет калина, утащить в трясину

На болото не ходи. Баю-баю крепко спи…

Неожиданно справа послышался треск ломающихся веток, который быстро приближался. Я замер, и несколько секунд стоял парализованный страхом, совершенно забыв о ружье. Этих секунд хватило, чтобы нечто, добралось почти до самой дороги. Кусты рядом со мной затряслись, и на дорогу выскочил … заяц.

Я и не знал, что они могут так ломиться через лес. Что-то, вероятно, сильно испугало его. Очутившись на открытом пространстве, заяц ненадолго остановился и посмотрел на меня. Слева от дороги было небольшое болотце, но то, что напугало животное, было, видимо, намного опасней меня, поэтому заяц одним прыжком пересек дорогу прямо у моих ног и бросился через куст в черную воду болота. Захлебываясь и перебирая лапами, он отчаянно стремился в ту часть леса, что была слева от дороги.

Я сорвал с плеча ружье, направил его в сторону, откуда бежал заяц и стоял так минут пять, но вокруг было тихо, лишь где-то неподалеку все еще каркал ворон.

Поняв, что ничего мне не угрожает, я продолжил свой путь в Нижнюю Топь. Подумаешь – заяц.

Пройдя еще километра два по дороге, я наткнулся на странные следы. Они были огромные, это не были следы человека, так как на сырой глине явно отпечатались длинные когти, но это и не были следы того животного, о котором я могу судить: слишком непохожие ни на волчьи, ни на медвежьи, и уж тем более на следы копытных – вытянутые, с длинными пальцами и узкой пяткой. Очень странный след.

Я зачем-то нагнулся и приложил к следу свою ладонь, хотя смысла в своем поступке не видел. След был практически вдвое длиннее моей кисти. Так что…

- Что, заплутал, милый? - словно гром среди ясного неба, послышался вдруг слева низкий грудной голос.

Я обернулся. Передо мной стояла сгорбленная босая старуха, одетая в старую дырявую телогрейку и черную не менее старую юбку.

- Нет, - ответил я. – Я в Нижнюю Топь иду.

- Зверья пострелять? – обнажив два оставшихся зуба в ухмылке, спросила старуха.

- Я занимаюсь… - начал я, но, поняв, что моя сфера научной деятельности ничего не скажет пожилой женщине, продолжил, - Смотрю лес для вырубки.

- А Жаворонок что же? Захворал? – старуха нахмурилась.

- Не знаю, меня из райцентра прислали, - соврал я.

- И на долго?

- Дня на четыре.

- А жить-то в шалаше чтоль будешь? – подозрительно осмотрела меня старуха.

- Да я рассчитывал на постой у кого-нибудь попроситься, - ответил я, понимая, что действительно не продумал вопрос своего проживания в Нижней Топи.

- Да, хат пустых у нас воз, - ответила старуха. - Токма в них не топлено по десять годов. Мошкары в стенах – боженьки. Нельзя трывать. Сыро и все погнило.

- А как же быть? – я действительно занервничал.

- Ты вот что, милой, ответила старуха. - Можешь у меня пожить, а то у мяне силы не те. Поможешь чем. А?

Жить в шалаше на болоте одному мне как-то не хотелось. В отсыревшем заброшенном доме тоже. Да и мало ли что. А так – поколю бабке дров, принесу воды. Какое там у нее хозяйство: две курицы да кошка.

- Хорошо, - сказал я. – Спасибо, что пригласили.

Мы сделали еще поворот по дороге, и я увидел ту злополучную деревеньку. Дорога спускалась в низину, а потом пыталась забраться на холм, на склонах которого выросли когда-то, теперь сгнили, или почти уже разложились небольшие черные хаты. Два жилых дома можно было распознать по более или менее приглядному виду, грядкам с картошкой и всякой всячиной. Другие же дома обросли чертополохом и крапивой. В низине был небольшой мост, через какой-то ручей. Ручей этот только заболачивал местность вокруг деревеньки, не имея постоянного русла. Он сочился в высоких зарослях осоки вокруг Нижней Топи, придавая ей вид средневекового замка, опоясанного рвом. А может, это был и не ручей вовсе, а топкая черная трясина, поверх которой переливалась отстоявшаяся светлая вода.

Дом старухи расположился на краю деревни, а на счет хозяйства я ошибся. У нее было четыре курицы и три кошки, одна из которых совсем одичала и заходила в дом, как сказала старуха, только по ночам.

Мне выделили небольшой застенок с окошком, выходящим в сторону леса, и сразу же накормили картошкой из огромного чугуна.

Пообедав, я вышел во двор и осмотрелся.  Дом был небольшой, рядом пристройка, сарай, огород, и колодец, к которому вела узкая тропинка. Забор в огороде практически лежал на земле, и я, подобрав неподалеку три-четыре кола, поправил покосившиеся участки забора и подпер кольями.

Потом я заинтересовался колодцем и направился к нему. Казалось бы, что в низине грунтовые воды лежат ближе к поверхности, однако колодец был очень глубоким, и ведро долго летело вниз, прежде чем слышался плеск воды. Хотя колодец был и старый, но на стенах его отчетливо виделись вырезанные значки и буковки, как на старых каких-то колдовских книгах, к крышке колодца был прибит православный крест, а рядом висела высохшая ветка калинового куста.

Я вернулся в хату, когда старуха колдовала у печи, мешая что-то в чугунке.

- Как звать-то тебя, - спросила она, дотронувшись до меня скрюченным костлявым пальцем.

- Михаил, – ответил я ей.

- А меня зови баба Вера.

- А почему не по имени отчеству?

- Да так сподручней. – ответила старуха и очень серьезно добавила, - ложился б ты, Миша, спать. Время позднее.

И я с удовольствием после трудного дня завалился на широкую кровать в своем застенке.

Проснулся я ночью от странного шипящего звука. Открыв глаза, я увидел кошку, сидевшую на тумбочке рядом с моей кроватью. Это была та самая дикая кошка, которая никого к себе не подпускала, и редко появлялась в доме. Уши ее были прижаты, она шипела, глядя в темноту из моего окна, и пыталась, кажется, лапой ударить того, кто бродил на улице. А там действительно кто-то был! Прислушавшись, я четко различал, шелест травы под его ногами и шумное дыхание. Кто-то ходил в темноте у моего окна.

Я поднялся и посмотрел через мутное стекло. В полумраке вдоль забора ходило какое-то существо. Я видел только его темные очертания. Оно, видимо, пыталось найти лазейку в огород. Существо это было довольно велико, передвигалось на задних лапах, но тело держало не вертикально, а под углом градусов в сорок пять. Больше я ничего рассмотреть не мог.

Я стукнул в окошко. Создание сначала бросилось в сторону звука, но, не сумев перебраться через забор, побежало в другую сторону - к колодцу. Хотя и было довольно темно, но легко можно было различить тени построек старухиной усадьбы. Там я видел, как существо подобралось почти к самому колодцу, потом внезапно отпрыгнуло от него и быстро направилось к лесу.

Я взял ружье, зарядил его, положил рядом на кровать и попытался заснуть. Мне это удалось только часа через полтора, а в голове крутилась дурацкая колыбельная:

«Баю-бай, баю-бай, спи, скорее засыпай.

По болоту ходит Тать, хочет он тебя забрать

Где растет калина, утащить в трясину

На болото не ходи. Баю-баю крепко спи…»

Утром меня разбудила старуха. Она попросила принести дров из сарая, покосилась на ружье, резко развернулась и направилась в чулан. Я оделся и пошел в сарай за дровами. Проходя мимо чулана, я видел, как старуха перебирала связки каких-то трав и что-то шептала. До меня донеслось только: «… окаянный… почуял свежую кровь…».

Я вышел во двор. Солнце еще не встало, по земле стелилась легкая дымка, и все было влажным от росы. Я подошел к сараю и остановился в замешательстве. На мокрой от росы земле я увидел след. Это был тот самый след, что я заметил по дороге в Нижнюю Топь. Тут же события прошлой ночи промелькнули у меня перед глазами. Такое большое животное могло в два счета сломать мои колышки и оказаться прямо под моим окном. Но почему оно не полезло туда? Я бросил взгляд на забор. Это был обыкновенный полусгнивший забор, сломать который ничего не стоило. На нем висели глиняные горшочки, стеклянные банки и пучки каких-то трав и веток, вероятно, для просушки.

Я вернулся в хату и положил дрова возле печки. Через минуту ко мне подошла старуха с железной кружкой в руках.

- На вот! Выпей, - сказала она и протянула кружку с черной жидкостью.

- Что это? – спросил я, принюхиваясь.

- Пей, Миша. Здесь травы, которые он не любит.

- Кто он? – не удержался я.

Старуха ничего не ответила, просто повернулась ко мне спиной и вышла.

Я остался один и решил осмыслить все логически.

Значит так. Кто-то или что-то приходило ночью во двор к старухе. Такие же следы я видел на дороге. Животное оставляет следы, плюс довольно массивное. Если отбросить все сверхъестественное, то любое животное можно убить, главное знать его слабые места. Что я о нем знаю? Практически ничего, поэтому следует поговорить со старухой.

Сделав такой вывод, я стал ждать удобного момента.

Однако старухи не было, и я решил пока заняться построением линии обороны. Первым делом, дойдя до леса, я вырубил штук шесть толстых столбиков и врыл их в землю вместо изгнивших столбов забора. Потом я укрепил их прочными кольями. Подойдя к окну своего застенка с улицы, я проверил прочность оконной рамы и прикинул высоту от окна до земли.

После этого я перешел в наступление: открыл банку тушенки, смешал ее в какой-то кастрюльке с остававшимся хлебом и разбил туда стеклянную бутылку. Это должно стать смертельной закуской для животного. Не знаю, что заставило меня сделать эту вещь. Я понимал, что поступаю неразумно, пытаясь убить то, что даже ясно не видел, но страх перед неизвестным был сильнее.

Я оставил кастрюлю у леса и, мучаясь каким-то детским любопытством, направился к ближайшему пустому дому.

Дело в том, что, прожив всю жизнь в столице, я ни разу не заглядывал в деревенский заброшенный дом, а поэтому мне очень хотелось его осмотреть. Продравшись через высоченные заросли… да нет… целые джунгли крапивы и репейника, и я очутился на подгнившем крыльце. Тяжелая входная дверь, исцарапанная чем-то, тяжело скрипнула, и я вошел в сумрак пустого дома. В нос сразу же ударил запах сырости, и добрым словом вспомнилось мне приглашение старухи пожить у нее.

Я оказался в большой комнате без мебели. Старые обои были поедены насекомыми, доски потолка прогнили и вот-вот должны были обрушиться. Но любопытство гнало меня вперед.

Пройдя по скрипучим половицам к окошку, я заметил справа небольшую дверь, закрытую на засов, под которой лежали свежие комья грязи. Все то же любопытство заставило подойти ближе, отодвинуть тяжелую ось засова и приоткрыть дверь. Мне под ноги сразу скатились какие-то железки, два-три огромных капкана, несколько металлических штырей и моток проволоки. Я еще шире отворил дверь, и в коленку мне что-то ударило, а потом покатилось по полу, оставляя за собой темный след. Оно добралось до противоположного угла, стукнулось о стену и выкатилось под окошко.

Это была… голова барана с открытыми стеклянными глазами, смотревшими, казалось, прямо на меня. Голова оскалилась желтыми кривыми зубами.

За окном что-то хрустнуло и быстро зашуршало прочь от дома. Я, схватив ружье, бросился из хаты, выбежал на крыльцо, но вокруг уже никого не было. Постояв там минут десять, я направился к усадьбе старухи.

Когда я вернулся домой, женщина сидела на крыльце, рядом с ней были две ее кошки.

- Баб Вера, где вы были? – спросил я.

- Ходила до Василя, у дочки евоной чугун забрать, - она косо посмотрела на мои сапоги, погладив одну из кошек по голове.

- Я вам забор починил, - похвастался я, взглянув на сапоги. Они были закапаны кровью, скорее всего, кровью из той бараньей головы.

- Спасибочко, - старуха продолжала поглаживать кошку.

- Баб Вер, а кто ночью мне под окно приходил?  

- Не добро тебе знать, - сказала мне старуха, изменившись в лице. -  Посмотришь лес да уйдешь. Вот и все твои дела. Не лезь куда не нужно.

Я понял, что от старухи многого не добьешься, но решил все же попытаться что-нибудь выяснить.

- Да как же я пойду лес смотреть, когда не знаю, что за зверь вокруг ходит, - сказал я.

- Он днем не тронет. А хошь, прямо сейчас домой собирайся. Скажи, лес хороший, особливо, что за речкой, в Купленочке. Они знают. А днем он не тронет.

- Да кто ж это, баба Вера. Что за зверь?

- Не годится тебе знать, - старуха была неприклонна.

На этом и закончился наш разговор.

К вечеру меня охватило чувство тревоги. Во-первых, я не знал, удастся ли моя затея с кастрюлей и угощением из битого стекла. Во-вторых, я знал, что животное где-то опять будет бродить неподалеку. И самое страшное, что я не знал, что это за создание, а старуха все молчала. Она абсолютно не хотела касаться этой темы. Поэтому первое, что приходило мне на ум – это то, что старуха как-то причастна к появлению этого зверя.

Я забрался в свой застенок, положил рядом ружье и притворился спящим. Ко мне пару раз заглядывала старуха и что-то шептала. Потом она заходила в чулан, стучала крышками чугунов и скрипела половичинами подгнившего пола.

Когда почти совсем стемнело, я слышал, как стукнула входная дверь и старуха вышла на улицу. По шуму я догадывался, что она не отходила далеко от крыльца. И вот где-то в стороне послышалась чья-то тяжелая поступь.

- Иди, иди, - раздался ее голос.