Towerdevil

Дом моего детства почти не изменился. Немного поблек кирпич, пообсыпался кафель с пандуса, но в остальном - ровно такой же, как и раньше. Только вместо бабушки-вахтерши в будке консьержа сидит молодой ЧОПовец и режется в телефон. Тогда, пятнадцать лет назад, чтобы провести Вику мимо бдительной старушки в очках с толстыми линзами, мне пришлось загородить ей обзор, пока девушка прошмыгнула за моей спиной к лифтам.

Полагаю, мимо сегодняшнего ЧОПовца можно было бы просто пройти, не сказав ни слова. Я вот уже пятый раз за день иду через подъезд с огромной сумкой на колесиках, а он лишь лениво кивает. Форма сотрудника коммунальных служб странным образом внушает доверие и безразличие окружающим. Лифт оставался все таким же бесшумным, никакие царапины и граффити не покрыли его стены. В пассажирский с сумкой я не влезаю, пришлось дождаться грузового.

Дверная пружина скрипнула до боли знакомо, пропуская меня на лестничную клетку, откуда я направляюсь к техническому этажу. Замок, конечно, с тех пор успели сменить, но, как у сотрудника коммунальной службы, у меня есть ключи. Пришлось поставить не одну бутылку местным царькам, чтобы получить должность в управляющей компании, обслуживающей именно этот дом. Я тащу вверх по лестнице вот уже пятую сумку. Пальцы почти одеревенели, пот стекает по спине под курткой. Через наше прошлое жилище пройти было нельзя - там давно уже поселились другие люди. Поднимаясь на последний, двенадцатый этаж к зловещим Дежурным, я невольно вспоминаю, с чего все начиналось.

Когда мне исполнилось тринадцать, отец купил новую квартиру в кирпичной новостройке, расположенной в новом микрорайоне на окраине Мытищ. Он чем-то серьезно помог застройщику, поэтому жилье досталось нам «по знакомству» за полцены. До этого мы жили на первом этаже хрущевки, и из вентиляции в дом постоянно заползали тараканы и блохи, а у двери мусоропровода всегда можно было встретить пару откормленных лоснящихся крыс. Теперь же мы переехали на последний - одиннадцатый - этаж, в подъезде сидела пожилая консьержка, а само здание было свежим и чистым, как с иголочки.

Жили мы с отцом вдвоем. Мама пропала, когда мне было десять лет. Я вернулся из летнего лагеря и просто не обнаружил дома никаких следов ее присутствия. Отец нехотя сообщил, что мать собрала вещи и сбежала, не сказав ни слова. Папа ужасно злился каждый раз, когда кто-то случайно упоминал его жену в беседе. А злить его было опасно.

Куплена была обычная «двушка», но отец, понимая, что двум мужчинам будет тесновато на столь небольшой территории, еще на стадии строительства нашел решение. Технический этаж находился прямо над нами и являлся, по сути, просто пустыми помещениям с полыми колоннами и пилонами на месте несущих стен. Переговорив с застройщиком, отец занес кому надо в БТИ и в управляющей компании, после чего прорубил люк прямо посреди гостиной, построив новые стены прямо над нашей квартирой. Совершая такие сделки, он любил приговаривать: «Все покупается и продается, сынок. У всего есть цена, кому хватит коробки конфет, кому — пухлого конверта, кому-то — ответной услуги. Купить можно все — вопрос в цене!»

К моменту переезда на второй этаж уже вела лестница, а наверху находилась пара комнат и отдельный санузел. - Теперь, сын, можешь занимать «зал заседаний» сколько влезет! - пошутил отец на новоселье. Также между туалетом и импровизированной библиотекой находилось небольшое помещение, куда умещалась только стиральная машинка и стеллажи со старыми вещами. В этом закутке в стену была врезана большая металлическая дверь с глазком. Пожарная инспекция закрыла глаза на явные нарушения норм безопасности в обмен на некие лекарства из-за рубежа для одного из начальников, но на установке двери настояла. Отец видел в этом исключительно необходимое неудобство. Я же разглядел возможность.

Курить на балконе было опасно и глупо — пепел оседал на карнизе ниже, помню, как я по утрам панически стряхивал его на улицу, пока отец не увидел. Узнай он, что я курильщик — оторвал бы голову. Так что теперь у меня появилось собственное убежище для моей маленькой греховной привычки. Разумеется, сначала нужно было дождаться, пока папа уляжется спать — иначе он мог бы услышать, как открывается дверь наверху. После приходилось осторожно, по сантиметру, поворачивать дверную ручку до легкого щелчка, и, положив тапок на порог, чтобы дверь не захлопнулась, красться в самый дальний угол. Мне - с моим-то ростом - всегда надо было пригибаться, чтобы не стукнуться головой о слишком низкую для меня притолоку. На техническом этаже по ночам было темно, так что я брал с собой мобильник - у меня тогда была старая Нокия с фонариком. Меня всегда пугала мысль о том, что дверь в квартиру закроется, и я окажусь замурован на чердаке — ключей от двери ни на крышу, ни на лестницу у меня не было, поэтому я всегда по несколько раз проверял, крепко ли в проеме сидит тапок. Мысль о том, чтобы попросить отца меня высвободить, казалась мне еще более абсурдной и пугающей.

Стоя между серых бетонных пилонов, слушая, как щелкает электропривод лифта и жужжит лебедка, я наслаждался своей крошечной вольностью. В мозгу тоже щелкало метафорическое реле, переключаясь между мыслями о тирании дома на фантазии о свободе за его пределами.

Происшествие, которое спустя добрые пятнадцать лет вновь привело меня сюда, в отчий дом, случилось через полтора года, после нашего переезда. Я был влюблен в одну девочку. Высокая, стройная, с длинными, крашеными в блонд волосами. Вика училась на два класса старше меня и тем летом как раз покинула школу после девятого. Сейчас я уже не вспомню, где я добыл ее телефон и уж тем более - как набрался смелости позвать на свидание.

Дотащив тяжелую сумку до той самой злополучной ниши, я прислоняю ее к четырем таким же. Подхожу к подоконнику заложенного кирпичом окна и извлекаю из темной щели полупустую пачку "Вест Лайт". За годы сигареты высохли и были отвратительны на вкус, но мне было все равно. Это - вкус моей юности. Вкус тех дней, когда Вика все еще была среди нас.

Помню, мы сидели в кино, и я обливался пóтом - от смущения, а вовсе не от жары. Райан Рейнолдс в «Ужасе Амитивилля» как раз волочил топор по доскам сарая, направляясь в дом, чтобы расправиться со своей семьей, когда Вика сама взяла мою руку и положила себе на плечо. Как же тогда колотилось сердце и потели ладони от осознания того, что девушка, которая мне так нравится, сейчас сидит рядом со мной и позволяет себя обнимать! По Мытищам ходили разные слухи, исходя из которых можно было предположить, что Вика куда более опытна в отношениях, нежели я, но на тот момент все это казалось мне неважным. Когда мы вышли из кино, на улице накрапывал противный мелкий дождь, погода испортилась, и холод заставлял кожу покрываться мурашками. Я благородно отдал Вике свою ветровку, сам дрожа от промозглого ветра, но я ни за что не хотел, чтобы это свидание заканчивалось. Она предложила посидеть где-нибудь в подъезде, но мне в голову пришла мысль, что можно пойти ко мне. Тогда это казалось удачной идеей.

Мы направились из Перловки в Новые Мытищи и, несмотря на холод, я шел гоголем, представляя, как ее, девочку из обычной девятиэтажки, должно быть, впечатлит двухъярусная квартира с огромной террасой, плазменным телевизором, кондиционерами и кожаными диванами. Умом я, конечно, понимал, что гордиться здесь откровенно нечем — все это было куплено на деньги отца, моих достижений здесь не было. Но все же, сам тем временем фантазировал, как Вика будет с восхищением осматривать наши хоромы. Антикварный немецкий мотоцикл тридцать седьмого года под лестницей, гигантские напольные часы, дизайнерский кухонный гарнитур и резные деревянные картины ручной работы. Я заблаговременно позвонил отцу, и по шуму на заднем плане определил, что он еще где-то в Москве и, похоже, домой не торопится. Спроси я его напрямую — тут же навлек бы на себя подозрения.

Если Вика и была восхищена внутренним убранством, то виду не подала. Вела себя так, словно посещала квартиры миллионеров по десять раз на дню. Это меня слегка разозлило и раззадорило, и я, чтобы показать ей, кто здесь полноправный хозяин, словно в американских фильмах шаблонно спросил: «Не желаешь чего-нибудь выпить?»

Вика попросила мартини, но в отцовском шкафу из початых бутылок были только разномастные коньяки и восемнадцатилетний — единственный совершеннолетний в квартире — «Чивас Ригал». Недолго думая, я набрал льда из морозилки в два стакана, взял бутылку, и мы отправились на второй этаж, в мою комнату. Если бы я тогда знал, чем все кончится, я бы ни за что не брал с собой алкоголь.

Мы сидели на полу по-турецки, друг напротив друга. Вика пила, словно заправский ханыга, занюхивая виски собственными волосами. Я даже слегка опешил, глядя, как она опустошает стакан за стаканом, в то время как мои «на два пальца» продолжали плескаться в стекле вместе с тающим льдом. В какой-то момент в голове даже промелькнула мысль: "Она не для тебя. Вы живете слишком разными жизнями."

Но все мои сомнения рассеивались в секунду, когда девушка заливалась смехом в ответ на мои неуклюжие шутки, выставляя на обозрение чуть более длинные, чем нужно, клычки, которые я находил ужасно милыми. Опрокинув очередные грамм тридцать виски, Вика вдруг потянулась руками к моей голове, вцепилась острыми ноготками мне в волосы и прижалась к ним носом, шумно вдыхая. Помню, она тихонько застонала, пробормотав что-то про то, как я вкусно пахну. В ушах зашумело, я чувствовал, как горят мои щеки, как набатом бухает сердце, как мозг лихорадочно перебирает варианты дальнейшего развития событий. «Сейчас она меня поцелует» - подумал я тогда и вскочил на ноги, чуть не разбив ей нос.

- Слушай, а пойдем покурим? - предложил я, с трудом вспоминая слова. Больше всего на свете я тогда жаждал ее поцелуя, но когда вожделенное было так близко, я почему-то спасовал. Вика недоуменно согласилась и проследовала за мной, пока я шел к двери на техэтаж и проклинал себя за трусость. Осторожно, чтобы не порвать, я отклеил бумажку, опечатывавшую дверь. На стене, где она цеплялась, накопилась уже хорошая такая блямба от клеящего карандаша — так я уничтожал улики. Что-то звякнуло об дверь — обернувшись, я увидел, что бутылку Вика взяла с собой.

Мы отошли подальше от входа в квартиру, вглубь темного лабиринта колонн. Я достал из-под замурованного окна пачку «Вест Лайт». Мы закурили. Я по привычке держал сигарету заблаговременно спрятанными там же карандашами - на манер китайских палочек, - чтобы отец не унюхал запах курева от рукавов и пальцев. Вика же наслаждалась табаком в полной мере, пуская то колечки, то дымный водопад из носа в рот. Невольно залюбовавшись необычным зрелищем, я отвлекся лишь, когда из-за двери, ведущей обратно в квартиру раздалось яростное: - Валера!

Появление отца застало меня врасплох. Я ведь все точно рассчитал - я должен был услышать, как хлопнет входная дверь в предбанник. Видимо, виски ударило мне в голову, или меня отвлекла Вика, но появление отца я проворонил, и теперь он был где-то здесь, на техническом этаже. Сигарету я тут же бросил под ноги и затушил краем тапка, девушка же пьяно захихикала, вновь продемонстрировав свои великолепные клычки.

-Тихо! - шепнул тогда я, уводя ее в нишу за машинным отделением лифта. Это было странное, непонятно для чего предназначенное углубление с невероятно узким проходом, расширяющееся внутри, словно какая-то архитектурная верша. Мы оказались в полной темноте, прижатые друг к другу, будто шпроты, и я болезненно прислушивался к эху тяжелых шагов, разносившемуся по темным лабиринтам чердака. На столь близкое присутствие девушки, которая мне нравилась, организм отреагировал вполне определенным образом, и я со смущением заметил, что упираюсь своим причинным местом Вике туда, где у ее джинсов была ширинка. Но девушку это, кажется, не смущало. Если бы я мог видеть в темноте, перед глазами наверняка бы предстали чертенята, пляшущие у нее в глазах, и клыкастая озорная улыбка.

- Валера, выходи, мать твою! - орал отец, но я ничего не слышал, потому что сначала на меня пахнуло запахом алкоголя и блеска для губ, а потом мы поцеловались. Ее влажный язык метался по моему рту, горячее дыхание обдавало мне лицо, а руки расстегивали ремень на джинсах. -Так даже прикольней! - шепнула она мне в тот вечер. Вика пыталась залезть мне в ширинку, пьяно подхихикивая, и мне пришлось зажать ей рот — громадная ладонь накрыла прелестное личико почти полностью. Она силилась сбросить руку и что-то мычала, даже царапалась, но потом угомонилась.

В кармане завибрировало. По техэтажу омерзительной трелью разнесся надоевший до зубовного скрежета рингтон Нокии. - Можешь не прятаться, я тебя слышу, - голос отца раздался где-то за углом, совсем рядом. - Подожди здесь, я потом тебя выведу, - еле слышно шепнул я Вике на ухо. Длинные благоухающие шампунем волосы мотнулись где-то рядом с моим лицом. Кажется, она кивнула.

Когда я вышел из ниши, моим глазам предстал разъяренный отец. Наклонив голову и раздувая ноздри, похожий на бешеного быка, он светил на меня светодиодным фонариком и с презрением рассматривал. Будучи выше него на полторы головы, я все же чувствовал себя в тот момент лилипутом под пятой Гулливера. - Ну что, фуфел, попался?! И хули ты тут делал? Не помню, что я ответил. Впрочем, мои слова для отца никогда не имели значения. Что бы я тогда ни сказал, удар последовал бы в любом случае. Первый пришелся в живот и выбил из меня весь воздух. Второй был тыльной стороной ладони по лицу и разбил мне в кровь нос. Крепкой, мощной как клешня рукой он схватил меня сзади за шею и сдавил пальцами, причиняя почти невыносимую боль. В таком виде он затащил меня обратно в квартиру - согнувшегося пополам и униженного. Папа разжал пальцы, и я рухнул на пол, хватая ртом воздух, а он стоял надо мной, огромный и беспощадный. - Никогда! Больше! Не! Смей! Туда! Ходить! - каждое свое слово отец сопровождал взвешенным ударом ноги по моим ребрам, - Если тебя засекут коммунальщики… Ты вылетишь из этого дома! Занесу, кому надо, и тебя выпишут сразу на улицу. Сможешь ночевать хоть на чердаках, хоть на теплотрассах! Ты меня услышал? - я кивнул, не в силах издать ни звука, - И пока ты живешь в моем доме — никаких! Ебанных! Сигарет!

Последние три удара оказались сильнее предыдущих и, похоже, пришлись куда-то в почку, потому что от боли я почти ничего не соображал. Заперев дверь на техэтаж на ключ, отец спустился к себе и отправился на кухню. Я попытался дозвониться до Вики, чтобы объяснить, что выкраду ключи, как только папа уснет, но услышал лишь, что «абонент вне зоны действия сети» - наверное, стены в новостройке оказались весьма толстыми, или у нее сел мобильник. Отец еще долго ворочался внизу, представляясь мне яростным медведем-шатуном в буреломе. Сложно сказать, сколько прошло времени — от боли в ребрах мне казалось, что секунды растягиваются на часы, а минуты — на сутки. Я лежал, свернувшись калачиком, утопая в боли и жалости к себе, не замечая, как проваливаюсь в объятия сна. Не знаю, через сколько я очнулся тогда, но за окном была уже глубокая ночь.

Знал ли он то, что теперь знаю я? Без понятия. Была ли эта ярость следствием его страха перед работниками коммунальных служб, или это была забота обо мне? Может, еще когда он строил эти помещения, его предупредили, что обитателей чердака лучше не беспокоить?

Я весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки активности, но, похоже, отец и правда лег спать. Я совершил несколько глубоких вдохов, набираясь решимости, и принялся осторожно спускаться. Раскрыв рот — черт знает, почему я тогда думал, что так произвожу меньше шума, — я на цыпочках подбирался к отцовскому портфелю на банкетке. Если бы он застал меня за этим занятием — в ту ночь я бы, наверное, уехал на скорой. Осторожно, стараясь не звякнуть предательским замочком, я медленно, по миллиметру вытягивал связку, прижимая ключи друг к другу, чтобы те не издали шума. В какую-то секунду я услышал шлепок босых ног об пол спальни — отец встал с кровати. Замерев у портфеля, я молился, чтобы тот не вышел в коридор, не включил свет и не увидел меня, ворующего у него из сумки. Но отец, похоже, просто забыл поставить будильник — я четко слышал, как попискивает в его руке телефон, как он шлепает по ламинату обратно в кровать, и как проседает под ним матрас. Позволив себе дышать, я наконец-то вытянул ключи из отделения и, зажав их в кулаке, бесшумной молнией ринулся наверх. Странным образом, ключи как раз и не потребовались - дверь не была заперта. Тогда я предположил, что отец не справился с замком или сделал лишний поворот не в ту сторону. Сейчас я, конечно, знал истинную причину того, почему дверь, ведущая на техэтаж должна всегда оставаться незапертой. Требование пожарной комиссии. И не только их.

Темнота, теперь уже настоящая, ночная, окончательно заволокла технические помещения — хоть глаз выколи. К счастью, фонарик Нокии был достаточно ярким. Дойдя до ниши, я посветил внутрь, но девушки не увидел.

- Вика! Вика! - шипел я, словно еж, пытаясь одновременно и позвать свою гостью и не разбудить отца. Никто не отвечал. Методично я обошел все помещения техэтажа, но девушки нигде не было. Подергав дверь, ведущую на лестницу, я убедился, что та заперта снаружи. То же самое было и с люком на крышу. Я, недоумевая, куда могла запропаститься Вика, обошел территорию повторно, вздрагивая от щелчков лифтового реле, но безрезультатно. Заглянув по второму разу в нишу, я увидел лишь разбитую бутылку Чиваса и темное пятно от виски на полу.

Вика пропала. Моя девушка исчезла с запертого и замурованного со всех сторон технического этажа. На тот момент я еще не понимал ужаса ситуации. Помню, мне даже пришла в голову мысль: «Вот отец мне задаст за Чивас!»

Разумеется, опрашивали всех. Милиция ходила по району и заглядывала во все трубы и коллекторы, приходила к нам в школу, заказывала детализацию всех ее вызовов. Телефон при помощи триангуляции обнаружить не удалось. Я тогда никому не сказал, что свой последний день Вика провела со мной. В списке звонков мой номер затерялся среди других, так что меня вызвали по повестке, но опрашивали исключительно «для галочки». Отец, который должен был присутствовать при допросе несовершеннолетнего, был ужасно зол. Он орал на меня и на следаков, грозил всем «легавым» сорванными погонами и увольнениями, обещал всех «купить и продать». Никаких следов Вики, конечно же, так и не нашли.

Учиться к одиннадцатому классу я стал гораздо хуже, и отцу пришлось занести конверт, кому нужно, чтобы меня приняли в институт. Происшествие с Викой к тому моменту немного поблекло, забылось. Лишь иногда сердце предательски вздрагивало, когда я видел на улице девушек с крашенными под блондинку волосами. Тогда я бросался за ними следом - многие пугались и даже начинали убегать, но когда я догонял и вглядывался в их лица, то с горечью осознавал, что передо мной не Вика.

На техэтаж я с тех пор больше не ходил, да и папа стал меньше за мной следить, так что мне удавалось покурить на улице. На втором курсе института я завалил сессию и с треском вылетел с коммерческого отделения. Отец рвал и метал: шрам на затылке до сих пор временами ноет на непогоду. В течение нескольких следующих дней он не разговаривал со мной, а потом, вопреки обыкновению, заявился домой нетрезвым, позвал меня вниз, на кухню и швырнул на стол незнакомые мне ключи и бумажку. - Если ты слишком туп, чтобы учиться, то начинай работать. Обеспечивать тебя я больше не буду. Вот ключи, вот адрес — я договорился, комната в общежитии оплачена на три месяца вперед, потом сам. Вопрос с армией я тоже решил — считай это моим последним жестом доброй воли. Видеть тебя в своем доме я больше не хочу.

Пожалуй, в тот момент и была поставлена точка в наших отношениях. Отца я с тех пор не видел до самых похорон. В гробу он лежал маленький, непривычно спокойный и умиротворенный. Родни на кладбище явилось немного - какая-то чудаковатая бабушка с вороньим чучелом на шляпе, которую я видел раза два от силы, дебильного вида двоюродный брат отца в сопровождении сиделки, странные бритоголовые люди в кожаных куртках с крупными перстнями на пальцах. Они же и оплатили похороны, приговаривая, что «такого решалу в последний раз грех не уважить».

Словно в некой прострации я стоял вместе со всеми и никак не мог взять в толк, что я здесь делаю, пока поп монотонно бубнил заупокойную молитву. Оторвав взгляд от тела чужого мне человека в гробу, я понял, что вижу Вику. Она стояла где-то за широкими спинами "братков" и нервно курила тонкую длинную сигарету. Не помня себя, прорвав ряд бритоголовых мужиков и незнакомых мне престарелых родственников, я дернулся к ней и рухнул на колени прямо в жидкую грязь, цепляясь пальцами за край ее красного пальто. - Чего тебе надо, мудак? - брезгливо отшатнулась от меня совершенно незнакомая мне девушка. Кажется, она пришла с одним из «авторитетов». - Эээ, уважаемый, у тебя какие-то проблемы? - раздался развязный окрик со спины, а за ним последовало полное укора замечание: - Ты чего, Колыма, быкуешь? У парня горе, у него батя хвостом шаркнул, ничего он твоей аллюре не сделает…

Если бы кто-то видел мое лицо в тот момент, он бы сильно удивился. Упираясь руками в осеннюю кашу из опавших листьев и грязи, я беззвучно смеялся - тот факт, что я теперь сирота, дошел до меня только что.

Наследства, конечно, никакого не было. После похорон выяснилось, что отец сам ничем не владел, все его квартиры, машины и гаражи по бумагам принадлежали тем самым «скорбящим» с татуировками «Север» на костяшках. О матери никто из родственников, конечно, ничего не знал.

Сигареты из-под замурованного окна нестерпимо горчили, но я твердо намереваюсь докурить эту пачку сегодня. Сунув руку в карман спецовки, я выуживаю оттуда потертый кожаный кошелек и раскрываю его тайное отделение. Осторожно, чтобы не порвать, я неуклюжими пальцами извлекаю маленький квадратик фотографии на паспорт, с которой на меня смотрит озорными глазами четырнадцатилетняя девчонка, крашенная под блондинку. Все, что мне осталось от Вики после того, как они забрали ее. Скоро стемнеет и нужно будет приступать к делу. Темнота не является обязательным условием, но мне так было легче.

Жениться я успел дважды и оба раза не по любви, а просто потому что панически боялся одиночества. Обе жены сбежали от меня, одна через полтора года, вторая выдержала три. Бедные женщины, похоже, понимали, что мне неинтересны ни их ничтожные мыслишки, ни бледные, синюшные тела, ни обесцвеченные волосы, что они являются лишь топорными копиями потерянного мной идеала. Почти все время дома я проводил за книгами или в интернете, иногда удостаивая их кивком или взглядом. Разумеется, они никак не заслуживали такого к себе отношения, но я ничего не мог с собой поделать. Все мои мысли занимала Вика и те, кто забрал ее. Впрочем, обручальное кольцо на пальце я продолжаю носить — так люди охотнее тебе доверяют.

Не знаю, стало ли это осознанным выбором или провидением, но когда я пришел на биржу труда, чтобы впервые в жизни устроиться на работу, мне сразу же предложили должность разнорабочего в ЖКХ. Комната на тот момент была оплачена всего на месяц - долго думать не приходилось. Когда начальник ТСЖ увидел меня в первый раз, он аж подскочил на стуле: - Ну вы, Валерий, и громадень! Вам бы в спорт или в ОМОН с такими габаритами!

В свой первый же рабочий день я все осознание. Понимание пронзило мой мозг, как остро заточенный штырь, как арбалетный болт, как молния. Меня отправили в старую котельную. Там, вокруг давно остывших котлов и печей, стояли громадные катушки с проводами. Их мне надо было выкатить и сложить в кузов стоящей у входа Газели. Штуковины были невероятно тяжелыми даже для меня. Электричества в этой дыре, как назло, не было - единственным источником света был дверной проем, я несколько раз спотыкался о толстые змеи кабеля, разбросанные по полу.

Медленно, бобина за бобиной, я добирался до задней стенки котельной. Почти не чувствуя пальцев, я уже брал примыкающую к стене катушку, когда краем глаза заметил за ней какое-то быстрое шевеление. Разумеется, сначала я подумал на крысу или кошку, но, отойдя на шаг назад, я чуть было не уронил чертову штуку себе на ноги - благо, руки задубели настолько, что уже почти не разгибались. Прямо передо мной, всего-то в полуметре из стены прорастало гадкое нечто, что тянулось ко мне склизкими серыми пальцами. Покрытая ошметками, будто обваренная кипятком, голова болталась на тонкой шее. Тварь гадко шипела, как батарея, когда из нее спускаешь воздух. Приблизившись к моему лицу, создание словно бы обнюхало меня и отступило в темноту. Призрак растаял на той же стене, из которой появился. На грязных кирпичах остался лишь бледный силуэт, будто сотканный из паутин, в моем же сердце осталось откровение.

Подобной информацией делятся неохотно. Чтобы Савелий - пожилой дворник, повидавший всякого - разговорился, мне пришлось поставить ему две бутылки «Журавлей». «Вопрос лишь в цене, сын!» - вспоминались мне слова отца, когда в обмен на дешевый алкоголь старик поведал мне то, что отказывались обсуждать остальные. В тесной каптерке за грязным, накрытым газетой столом Савелий объяснил мне, кто такие Дежурные. Все их называли по-разному - "Управдомы", "Коммунальщики", "Технические Жильцы". Называть их домовыми язык не поворачивался. Домовой - это что-то теплое, сказочное, "Кузя", "Нафаня".

Дежурные же были тварями совершенно иного рода. Многого Савелий, конечно, не знал, но то, что он мне сообщил стало фундаментом для того, что заняло все мои мысли и стало жизненной целью. Эти создания всегда селятся рядом с людьми. В лифтовых и вентиляционных шахтах, на чердаках и в подвалах, в трубах и мусоропроводах. Назвать их вредителями или паразитами было сложно - вредить они никому не собирались, как раз наоборот - в домах, где появлялись эти твари переставали течь краны, пропадали тараканы и крысы, лифты ломались реже, а в подъездах меньше бушевала молодежь. Каждый из сотрудников коммунальных служб встречал их хотя бы раз. - "Сотрудники коммунальных служб!" - важно выделял Савелий, потрясая полной рюмкой в воздухе и расплескивая водку на комбинезон, - Только так, понял? А Коммунальщики - это они, не путай!

Как выяснилось позже, о самих Технических Жильцах дворник знал самую малость. Смутно как-то упомянул, что лучше не злить их, и вообще, кому попало по их территории не шляться. Моя бедная Вика, если бы я знал...

Вся моя дальнейшая жизнь превратилась в охоту за информацией об этих странных существах. Благодаря моей настойчивости я находил все больше и больше данных по Техническим Жильцам, выдёргивая из моря фейков и выдуманных историй доказательства своей правоты. С исступленным вниманием я пялился в экран на зернистые видео с паукообразной тварью, ползущей по внешней стене девятиэтажки и на фотографии розового эмбриона, застрявшего в водосточной трубе, силясь отличить ложное от истинного. Я перелопачивал тонны книг, архивов, газет и форумов, но вылавливать мне удавалось лишь крохи, а по бокам страниц с рекламных баннеров на меня укоризненно смотрела Вика.

Временами, конечно, эта одержимость отпускала меня, и я снова возвращался в реальный мир нормальных, объяснимых вещей. Но каждый раз что-то происходило, что-то напоминало мне о моей миссии вновь. Когда я освобождал одного парня из застрявшего лифта, он испуганно поведал мне, что с внешней стороны кто-то стучал. Принюхавшись, я тогда заметил, что молодой человек был нетрезв, и мгновенно увидел параллель. Придя в тот день домой, я тут же бросился к компьютеру, даже не разувшись, и не сняв грязный комбинезон. Тогда для меня имела значение лишь простая связь, которая раньше ускользала от меня. Действительно, подавляющее большинство пропаж и происшествий в технических помещениях происходило с людьми так или иначе нетрезвыми. Скролля и кликая по страницам, я ужасался тому, какое количество бездомных, беспризорников и просто неблагополучных подростков пропадало в таких местах, выпивая, принимая наркотики или нюхая клей. Дежурные не любят, когда непрошеные гости ведут себя неподобающе.

***

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov

Artwork by Unknown

Это заметка, найденная мной внутри одного из антикварных томов, который я не хочу называть, доставшегося мне в наследство от моего дядюшки-затворника. Прямых наследников он не имел, поэтому все его имущество отошло мне, его племяннику. Дата — конец девятнадцатого века.

«...она была женщиной утонченной и полной грации. Сосуд интриги и похоти. Сердце мое млело от любви к ней, пока разум содрогался от глубокого стыда и отвращения.

Я был одержим поисками этой инкарнации. Эти искания заставили меня пересечь континенты, проштудировать не один десяток древних фолиантов, в мельчайших подробностях рассмотреть барельефы на стенах древних и заброшенных храмов. Были моменты, когда я ощущал себя глупцом, предполагал, что маска Женщины может быть всего лишь ошибкой перевода. Какой-то горячечный сон! Почему я так одержим идеей найти её?

Я остановился в Будапеште у одного своего приятеля — ученого мужа и дворянина. Он устраивал бал в честь весеннего равноденствия. Среди гостей в основном были подобные ему блестящие и успешные академики. Мое настроение было подавленным, я ощущал откровенную скуку в этом обществе напыщенных индюков, что с умным видом перекрикивали друг друга. Я сидел в темном углу, потягивая свой бренди с хмурым выражением на лице, когда от толпы отделилась женщина и направилась ко мне.

Она была высока, с лебединой шеей и лицом в форме сердца. Щеки, словно у херувимов с полотен Да Винчи и пухлые, вздувшиеся губы. Розовые, блестящие, влажные, непристойные, они притягивали к себе взгляд, заставляя сердце биться чаще. Глаза ее сверкали, как чистые сапфиры. Волосы цвета меди переливались в мерцании свечей.

Она взяла меня под локоть своей рукой в ажурной перчатке и вывела наружу, к садам. Кустарники и клумбы были молчаливы подобно теням, молчала и она. Женщина увела меня глубоко в рощу, далекий лунный свет холодно и безразлично озарял нас.

Остановившись, она повернулась ко мне с легкой улыбкой на своих пухлых губах. Не говоря ни слова, она расстегнула корсет и приспустила платье до пояса. Ее высокая, стройная грудь пригвоздила к себе мой взгляд. То самое, низменное желание разгоралось во мне. Она была изящна, как танцовщица, молчалива, как змея и мягка, как лепесток розы. Мои нетерпеливые руки вцепились в ткань платья и сбросили его полностью на землю. Тогда я осознал, что передо мной стоит то самое создание, что я так отчаянно искал все это время.

Под тугим животом и сильными, полными бедрами висели ее гениталии. Массивные в размерах, они свисали, непристойно раскачиваясь, точно перезрелый экзотический фрукт. Многочисленные слои плоти и мембраны, напоминающие драпированную ткань нижних юбок, блестящие, словно амфибия, истекающие мускусом. Говоря об этом дурманящем запахе я ощущаю стыд — он был столь же притягателен, сколь и отталкивал. И тогда, и сейчас.

Под складками, словно жемчужина в устрице, находился ее массивный клитор, размером с небольшую дыню. Я, потрясенный, смотрел, как он поворачивается вокруг своей оси, открывая мне другое ее лицо. Теперь я полагаю, что это была не маска, а одно из Его истинных лиц. Не менее красивое, чем то, что сверху, окутанное мягкой плотью и пуховыми волосами.

Этот рот, он привлек меня к себе, поставил на колени, чтобы я мог прижать ухо к его бархатным чертам. И это был рот, который говорил.

На следующее утро меня нашла прислуга, голого, бледного и дрожащего, покрытого вязкой жидкостью. Я все еще не могу спать, боюсь видеть сны…

Спустя два месяца, я, наконец, осмелился поднести кухонный нож к моим собственным гениталиям. Когда я резал, слова, которые произносили Его рты, все еще звучали в моей голове. Я думал, что смогу заставить их замолчать. Я ошибался.

***

перевел German Shenderov, автор - Victoria Dalpe

#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov

«...максимум благодарностей всем за поддержку, без вас у меня, конечно, ничего бы не получилось. С вами был Максималекс, подписывайтесь, ставьте лайк, увидимся на следующей неделе, всем максимум всего!» - видео закончилось бодрым запилом на электрогитаре.

Алексу никогда не нравился собственный голос в записи, но он уже смирился с тем, что звучит, как писклявый подросток. В конце концов, такие вещи уже не кажутся критичными, когда ты заработал свой первый миллион подписчиков. Парень довольно откинулся на кресле, пригладил соломенного цвета волосы и потянулся. Только после этого он услышал трель дверного звонка.

На пороге стоял сосед — дряхлый еврей из квартиры напротив. Когда его сиделка брала выходной, тот иногда обращался к Алексу с просьбой — сходить за продуктами или поставить укол. Юноша учился на фельдшера и никогда не отказывал старику в услуге.

- Герр Шимель, добрый вечер. Я опять мешал вам заниматься музыкой? - вежливо спросил видеоблогер.

Сосед потряс лысой, покрытой старческими пятнами головой и заскрежетал:

- Что вы, Алекс, мой мальчик, ни в коем случае. Я бы хотел попросить вас об одной мелочи, если только найдется время, - еврей печально развел руками, как бы показывая, насколько его дела ничтожны по сравнению с занятиями Алекса.

- Разумеется, герр Шимель, я сейчас как раз свободен, - соврал молодой человек — ему предстояло еще учить анатомию перед промежуточным тестом, но выцветшие глаза старика смотрели с такой надеждой, что парень не смог отказать. «Ночью доучу» - пообещал он сам себе.

- Умоляю вас - Хаим! Называйте меня Хаим, прошу. Захватите свой компьютер, пожалуйста. У меня сегодня к вам просьба как раз по вашей специальности, - скрипуче хихикнул старик.

- Как скажете, Хаим, - произнес Алекс непривычное для языка имя. Вернувшись в комнату, он отсоединил ноутбук от зарядки и вернулся в холл, где его ждала скрюченная фигурка, одетая во что-то похожее на длинную белую ночнушку. На блестящей лысине смоляным пятном чернела кипа.

- Ой, спасибо вам, молодой человек, не оставили старого нэбеха в штихе, - рассыпался в благодарностях сосед. - Пойдемте-пойдемте, это ненадолго.

- Следуйте за мной, юноша! - махнул рукой старик, приглашая Алекса пройти через темный, заставленный разнообразной рухлядью коридор. Запах средства от моли и лекарств забивал ноздри. Пройдя мимо нескольких закрытых дверей, они оказались в кабинете. Напротив стола примостились два пухлых кресла, на стенах тут и там висели старые фотографии, а полки стеллажей по бокам были забиты всяким хламом.

В квартире старика Алекс бывал уже не раз — заносил купленные продукты, посылки, мерил давление и помогал с тяжестями.

- Я чайку поставлю! - скрипнул герр Шимель за спиной и бодро захромал куда-то вглубь квартиры.

Алекс же, не зная, чем заняться, принялся рассматривать полки. Те представляли собой беспорядочное нагромождение самых разнообразных вещей, покрытых толстым слоем пыли. Книги по музыке и нотные издания соседствовали с облезлыми минорами, призовые статуэтки перемежались увесистыми талмудами по каббале. На подставке из красного дерева царственно покоилась потертая, исцарапанная, траченая жучками удивительно маленькая скрипка.

- Родители подарили мне ее на шестилетие. Моя первая скрипочка, - неожиданно из-за спины с ностальгией в голосе прокомментировал Хаим. Алекс чуть не подскочил от неожиданности. Когда старик только успел вернуться?

- О, герр… Извиняюсь, Хаим, так что у вас за просьба? - спросил юноша.

- Мелочь, сущая мелочь, мальчик мой. Совершеннейший пици зах. Вы присаживайтесь, присаживайтесь, - еврей указал на запыленное кресло, пройдясь для вида по спинке узловатой рукой.

Алекс хоть и угнездился на самом краешке, но кресло все равно извергло из себя целое облачко пыли, и парень еле удержался, чтобы не чихнуть. Герр Шимель тем временем

пошарил рукой по одной из полок, той, что с Торой, и извлек из пылевого ковра черную узкую флешку. Этот предмет смотрелся совершенно неуместно в захламленной, словно застывшей во времени квартире старика, словно некий анахронизм.

- Вот, - старик горделиво приподнял кусочек пластика над головой, - Работа всей моей жизни.

Осторожно, словно дитя, он протянул носитель Алексу.

- Для меня, юноша, все эти компьютеры и мировая сеть как ядерная физика, сами понимаете, человек я пожилой, дремучий. Но иногда современные технологии становятся единственной возможностью решить поставленную задачу.

«Как же он тогда перебросил работу на флешку?» - спросил себя Алекс, но вместо этого вежливо поинтересовался:

- Конечно, герр Шимель, никаких проблем. Что я могу для вас сделать?

- Так уж случилось, что многие мои коллеги живут за рубежом, но их очень живо интересует возможность оценить, наконец, плод трудов моих. Можно ли как-то… Гм… - старик почмокал сморщенными губами, подбирая слово, - «подвесить» это в интернете, чтобы другие тоже могли прикоснуться к прекрасному?

- Разумеется, не вопрос. Какой у вас пароль от вай-фай? - спросил Алекс, уже понимая, какую глупость сморозил, - Извините, не важно. Я отнесу к себе и все сделаю, потом верну вам обратно.

Парень уже было собрался встать, когда опутанная вздувшимися венами кисть тактично опустилась ему на плечо.

- Простите старого параноика, мальчик мой, но я слишком долго работал над этой вещью, чтобы позволить себе упустить ее из поля зрения хоть на минуту.

Молодой человек глубоко вздохнул. На практике в доме престарелых под Энтенбахом он не раз убеждался в том, насколько капризны могут быть старики.

- Думаю, мне хватит и этого сигнала. Будет, конечно, гораздо дольше, но, если вы никуда не торопитесь…

- Вот и чудесно, юноша, - герр Шимель радостно хлопнул Алекса по плечу, и тому в глаза в очередной раз бросились синие, расплывшиеся до полной неузнаваемости цифры, вытатуированные у пожилого еврея на запястье.

Вставив флешку в ноутбук, Алекс обнаружил на ней единственный аудиофайл. Индикатор сигнала издевательски показывал одну полоску. Зайдя на страницу проверенного файлообменника, парень кликнул по кнопке загрузки и скрипнул зубами от досады: "Осталось времени - 1 час, 37 минут".

- Ну, вот и готово, теперь нужно только подождать, пока загрузится, - ноутбук перекочевал с колен на край заваленного нотными листами массивного стола.

- Уже? Вы настоящий волшебник, Алекс, - восхитился герр Шимель, всплеснув руками, - Я слышал, вы тоже временами музицируете. Если позволите мне маленькую ремарочку...

Алекс кивнул - он и правда время от времени брал в руки электрогитару - но исключительно, чтобы записать новый джингл для блога.

- Совершенно не желаю вас обидеть, но, при всём уважении, ваше легато звучит весьма по-ученически, - извиняющимся тоном вкрадчиво скрипел Хаим, все еще стоя у юноши за спиной, - Если желаете, я мог бы провести с вами пару уроков - абсолютно бесплатно, разумеется, в качестве ответной услуги - то, что вы делаете сейчас для меня крайне важно.

- А вы разбираетесь в игре на электрогитаре? - удивленно ответил Алекс.

- Вы зря зубоскалите, молодой человек! Когда посвящаешь жизнь музыке, нельзя позволить себе ориентироваться только на дремучую классику. Я являюсь весьма горячим поклонником Симмонса и Кравитца, чтобы вы знали, - почти обиженно ответил герр Шимель.

- Простите, пожалуйста, ни в коем случае не хотел вас оскорбить, - Алекс примиряюще поднял руки, поворачиваясь к старику, но лицо того оставалось непроницаемым, храня на себе вечное выражение печальной мудрости.

- Я понимаю, что в это сложно поверить, - сосед наконец-то вышел из-за спины юноши и грузно угнездился в кресле напротив, - Но когда-то эти руки выдавали весьма впечатляющие риффы.

Он вытянул перед собой увитые корнями вен и покрытые старческими пятнами кисти. Те дрожали, словно пожилого еврея бил электрический ток.

- Да, много этим теперь не наиграешь, - горько заметил он, поймав взгляд Алекса, - В моей жизни наступил, что называется, эндшпиль. Все что мне остается - это делиться накопленными мной знаниями и умениями с обществом.

Алекс же не мог оторвать взгляда от бледно-синих раздавленных червей у Хаима на запястье. Он увидел эту наколку в первый же день их знакомства, вскоре после переезда. Тогда из квартиры напротив раздался крик о помощи, и Алекс поспешил к соседу. Пожилой еврей упал в ванной, вывихнул ногу и не мог выбраться. Видеоблогер хорошо помнил, как ужаснул его вид бледного, тощего тела, покрытого старыми ожогами и вспухшими келоидными рубцами. И, разумеется, от глаз молодого человека не укрылось бледное клеймо чудовищного прошлого. Конечно, он кое-то читал и слышал о подобном, но наблюдать воочию, после стольких лет…

- Извините, Хаим, а эта татуировка - это то, о чем я думаю? - набрался юноша смелости и задал вопрос, который давно волновал его.

- Это? - сосед поднял руку и поднес поближе к лицу, подслеповато щурясь, точно видел эти цифры в первый раз, - Это, мальчик мой, печать скорби. Не бойтесь называть вещи своими именами. Это след Холокоста, метка прошедших через ад. Помните, как в Библии? "...И положит он всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам начертание на правую руку их..."

- Мне жаль, если я затронул болезненную для вас тему... - начал было оправдываться Алекс, но герр Шимель тут же замахал руками.

- Мальчик мой, все в порядке. После стольких лет… Если желаете, я могу рассказать вам, как это было.

- Очень, - парень не соврал. Клепать контент для школьников, рассуждать на популярные темы, перемежать речь шутками и картинками было, безусловно, просто и выгодно. Но юноше уже давно хотелось затронуть по-настоящему важную тему. История человека, прошедшего через концлагерь. Чем не идея для первого серьезного выпуска на канале Максималекса?

- Не могу сказать, что помню все в мельчайших подробностях, но постараюсь не упустить ничего важного, - пожилой еврей как раз откинулся в кресле, когда с кухни раздался свист чайника.

- Александр, бубалэ, пожалеете ли вы мои старые ноги и принесете нам чаю? - заискивающе и по-стариковски жалобно спросил герр Шимель.

- Разумеется. Я сейчас. Вам черный?

- Без сахара, благодарю вас. Алекс?

- Да? - молодой человек застыл в дверях, повернувшись к Хаиму.

- Вы ведь немец, да? Чистокровный?

- Баварец, - привычно уточнил молодой человек. Старик удовлетворенно покивал, словно клюя какие-то невидимые зерна, и Алекс отправился на кухню.

Выключив огонь под помятым эмалированным чайником в горошек, юноша принялся искать чашки. На кухне у соседа он ориентировался ничуть не хуже, чем у себя дома, и прекрасно знал, где что лежит. Чашки, как и ожидалось, обнаружились в шкафу, все разные, со сколами и трещинами, пыльные изнутри. Выбрав пару поновее, Алекс подошел к раковине и тщательно вымыл их водой и пальцами, не решившись притрагиваться к пованивающей плесенью губке в углу раковины, чью поверхность украшали ржавые разводы.

Чай у соседа хранился в старой коробке из-под печенья. Пакетики самых дешевых марок в беспорядке болтались в жестянке. Заварив напиток, Алекс вернулся в комнату, сопровождаемый ароматом бергамота.

Старик так и оставался на своем месте, а вот ноутбук отвернулся дисплеем к стене. На немой вопрос в глазах Алекса, Хаим ответил:

- Я прошу прощения, у меня нет привычки трогать чужие вещи, но этот калькулятор уж больно светил в глаза.

- Все в порядке. Лишь бы загрузка не сбилась, не то придется начинать все сначала. Кстати, а что это за "работа всей жизни", если не секрет?

- Что вы, я только и ждал, что вы спросите! - композитор вскочил и поспешил выудить откуда-то с полки новехонькую виниловую пластинку. На паспорте пластинки красовалось выведенное каллиграфическим почерком странное слово "Шоа".

- Можно же запустить с компьютера, - поднялся было на ноги Алекс, но был остановлен строгим, почти разъяренным взглядом пожилого еврея.

- Ой вей мир! Молодой человек! Как начинающий музыкант, вы должны понимать, что даже последний поц ин тухес отличит синтезированный звук от глубокого, насыщенного и неискаженного звучания винила. И я не позволю без абсолютной необходимости бездушной машине коверкать то, что я полировал и оттачивал десятилетиями! - заявил сосед, имея вид глубоко оскорбленный.

- Как скажете, герр Шимель, - ответил Алекс, ставя чашки на низкий, такой же пыльный, как и все остальное, журнальный столик. Никогда не знаешь, что выведет из себя стариков, с их расшатанной нервной системой.

Хаим тем временем беспощадно сбрасывал с полки прямо на пол какие-то книги и папки, освобождая из-под вороха бумаги электропроигрыватель. Близоруко повозившись с иголкой, композитор наконец разогнулся и торжественно, словно дирижер, указывающий момент вступления, нажал на кнопку воспроизведения. Проигрыватель хрюкнул, после чего раздалось уютное и до боли ностальгическое шипение.

С силой в мозг африканскими буйволами врезались тяжелые, крутобокие контрабасы. Гиенами вгрызались в мелодию валторны. Умирающими птицами стонали флейты. Черным козлом на жертвенном алтаре ревел фагот. Скорбными шершнями жалили в самое сердце альты.

Минут десять они просто молча слушали музыку: старик - с гордостью, юноша - оглушенный художественной силой произведения. Одинокая скрипка загнанной ланью убегала в верхний регистр от преследующих ее хищными тенями гобоев и валторн, но те из раза в раз настигали этот колеблющийся огонек свечи, и все снова погружалось во тьму, словно скрипичная лань катилась с обрыва, пронзенная клыками под грохот литавр.

- Эта часть называется "Сизифов труд", - мечтательно произнес Хаим. После чего крутанул регулятор громкости, и давящий, тоскливый ре-минор поутих, оставшись неистовствовать на фоне, - Итак, Алекс, что бы вы хотели узнать о Холокосте? Среди евреев это называется "Шоа" — катастрофа.

- Пожалуй, стоит начать с того, что к тридцать девятому мне было всего лишь восемь лет. Я был обычным еврейским мальчиком из большой семьи. Мы тогда жили на окраине Львова и, слушая страшные радиосводки из Польши, не могли поверить, что беда когда-нибудь докатится и до нас, - сосед глядел перед собой, но видел не Алекса, а картины своего детства, - Мой отец был музыкантом - сейчас я понимаю, что откровенно средним. Он пытался воплотить свои нереализованные амбиции через меня. В то время, пока мои дворовые друзья играли в мяч и плескались в речке, я разучивал гаммы, штудировал партитуры и терзал эту самую несчастную скрипочку дни напролет.

- Но оно ведь того стоило? Я имею ввиду - вы ведь были деканом дирижерского факультета в Мюнхенской консерватории, написали массу произведений. Коллеги до сих пор очень ценят вас как специалиста и звонят посоветоваться, - юноша старался показать, что слушал старика и раньше, когда ставил ему уколы или заносил продукты, - Это дорогого стоит. И то, что написали вы, - Алекс кивнул в сторону проигрывателя, - это максимально круто.

- Скорее, я это записал, - скромно улыбнулся Хаим, - Да вы и не дослушали до конца.

- Вы остановились на своем детстве в Львове, - напомнил парень, надеясь, что избежит долгих, набивших оскомину обсуждений музыкальных тем.

- Да-да, все так. Первым звоночком грядущей катастрофы стало письмо от тети Деборы - нашей дальней родственницы из Польши. Она писала раз в год, на Хануку, и нарушение этого режима уже казалось экстраординарным. Как сейчас помню, письмо было написано по-польски, без единого слова на идише, что само по себе настораживало. Тетя писала о некоем странном месте - каком-то рабочем лагере, где, по ее словам, прекрасно кормили, была отличная медицина, разнообразные театры, клубы по интересам и даже школа для детей. Якобы благородные немцы выстроили эти лагеря, чтобы уберечь евреев от ужасов войны. Тетя Дебора в нарочито превосходных степенях описывала, как распрекрасно проводит там время и настойчиво зазывала нас к себе. Снизу письма, уже не от руки, а штампом был указан адрес. Тогда еще местечко Аушвитц не гремело на весь мир. Эти послания пришли всем еврейским семьям в нашем квартале, у кого были родственники в Польше. Одно из таких пахло мочой, и наш раввин догадался прогладить его утюгом. Текст, проступивший на бумаге был прост и ужасен: "Бегите. Смерть грядет!"

Алекс, увлеченный рассказом, вздрогнул, когда библейским Бегемотом страдальчески застонали трубы.

- Евреи тяжелы на подъем. Мой отец, старый дурак, верил в силу Советов и в то, что западный фронт отнимет у Гитлера слишком много сил, и тот завязнет в Польше. Когда наш двор стал частью Львовского гетто, было уже слишком поздно, - герр Шимель помассировал глаза, словно те устали от яркого света. Тягостное молчание сопровождали нервические метания флейты в плену колючей проволоки альтов.

- Если вам трудно... - почувствовал укол совести, начал было Алекс, но старик мгновенно встрепенулся и махнул рукой:

- Простите, мой мальчик, это и правда болезненные воспоминания, но я считаю, вы должны знать, что происходило тогда со мной и с моим народом. Все должны знать. Ребе мы потеряли в первый же день. Через неделю какие-то молодчики из местных, с одним из них я, кажется, даже учился в школе - увели мою сестру, Ханну, ей было тринадцать. Вернувшись, она не сказала ни слова, а ночью бросилась с крыши. Отрезанные от мира, бесправные и беззащитные, мы помирали от голода в собственных домах, не зная, что настоящий ад только впереди.

Композитор потянулся к полкам, и каким-то непостижимым образом выудил из-под гигантской Торы несколько старых, пожелтевших фотографий, пролистал их и протянул одну Алексу. На фото тянулась вереница одноэтажных бараков, а на заднем плане виднелись смотровые вышки.

- Яновский. Раньше это было название хорошо знакомой мне улицы. Никогда бы не подумал, что самое страшное место на земле будет называться так же. Нас завозили туда на платформе трамвая, как скотину. Девять остановок, как девять кругов, ведущих в самый центр Коцита. Приказали взять с собой все ценные вещи и документы. Отец настаивал, чтобы я взял скрипочку с собой, но я так не хотел играть, что спрятал ее в дворницкой нашего дома. Только потому и сохранилась, - пожилой композитор любовно взглянул на инструмент и, словно вторя его словам, в мелодии замолчала одна из четырех скрипок, - Когда нас заставили раздеться и отправили на дезинфекцию, думаю, мы уже начали все понимать. И хотя из раструбов полилась холодная вода, а не смертоносный газ, мы осознавали, что пришли сюда не жить, а умирать.

- В остальных лагерях... - начал Алекс, но запнулся. В горле образовался ком, набух, угнездился, мешая говорить.

- Верно, юноша. В Треблинке, Бухенвальде, Аушвитце всех делили еще на въезде - на здоровых и больных, мужчин и женщин, детей и стариков. Все, кто был слишком слаб, чтобы работать, покидали лагерь в тот же день жирным черным дымом. От них оставались лишь парики, одежда и зубные коронки, - дребезжал голос старика, и ему вторили нервные, истеричные виолончели. Одна из них вдруг как-то резко взбрыкнула, выдала неожиданно фальшивую ноту и резко замолкла, словно сошла с дистанции. Остальные же, будто не заметив потери бойца, продолжили свой бег.

- Нацисты действовали методично и планомерно. Когда нужно сломить волю - хороши любые средства. В чем вы, немцы, всегда были хороши - это в организации и оптимизации. Нас выстраивали в шеренгу в Долине Смерти, как ее назвали позднее, и заставляли копать ямы. Бесконечные ямы, без смысла и цели. А когда надсмотрщику яма казалась достаточно глубокой, он приказывал ее закопать. Мы взрыхлили всю землю там, за Гицель-горой, тот самый "Сизифов труд". А потом у ям появилось их страшное содержимое. Земля пропиталась кровью на полтора метра вглубь. Сбрасывая тяжелые, еще не остывшие тела в почву, я думал не об их смертях, и это самое страшное. Я думал о собственном скрученном судорогой желудке и покрытых кровавыми мозолями детских руках, не приспособленных к тяжелой работе, - герр Шимель развернул кисти ладонями вверх, и глазам Алекса предстала покрытая рубцами морщинистая кожа.

Инструменты тем временем продолжали убывать. Заглох один из надрывающихся трубачей, издал предсмертный хрип контрфагот. Музыка становилась все менее мелодичной, словно руки у исполнителей дрожали. Эта странная, агонизирующая симфония погружала Алекса в некий транс, ноги и руки тяжелели, теряли чувствительность, голос старика обволакивал, затуманивал разум, наполняя его страшными картинами прошлого, которое юноша никогда не видел.

- Каждое утро на аппельплатц начиналось с переклички и проверки выносливости. "Лечь-встать-лечь-встать", без конца. Тех, кто не мог подняться, убивали пулей в затылок. Не знаю, что за воля к жизни позволяла ежедневно выдерживать это упражнение. Может, вера в то, что это когда-нибудь кончится, может, жажда мести палачам, а может, уже тогда я знал о великой работе, которую мне суждено было закончить, - старик кивнул в сторону проигрывателя, - У моего отца такой воли не обнаружилось. Однажды, зимой, он просто рухнул наземь. "Ауфштейн" - скомандовал офицер. Папа уперся руками в мерзлую землю, попытался подняться, но не смог. Помню, когда его убили - там же, на месте - мое сердце наполнилось странной смесью ужаса и радости. Радости — от того, что я смогу забрать его робу, и буду меньше мерзнуть. И ужас — от того, что больше я ничего не чувствую.

Словно автоматная очередь, прогремел барабан и замолк, точно выпал из рук музыканта. Неожиданно спину Алекса пронзила страшная боль - словно кто-то вынимал его почки, наживую, без наркоза. Юноша уронил голову на грудь, пытаясь справиться с ощущением, словно его собственные внутренности взбунтовались. Он хотел было встать, извиниться за то, что прервал, пойти домой, но ноги не слушались. Будто незакрепленные протезы, они мертвым грузом валялись на полу. Алекс хотел было упереться руками в подлокотники, чтобы помочь себе подняться, но пальцы лишь слегка дернулись.

- Как вы себя чувствуете, мой мальчик? - поинтересовался герр Шимель, внимательно вглядываясь в лицо своего гостя, - Вам нехорошо?

- Кажется, я не могу пошевелиться, - с трудом прохрипел Алекс. Язык казался неповоротливым куском мяса, а где-то в груди, под легкими, он ощутил какую-то пустоту, - Вызовите скорую, пожалуйста.

- Конечно, мой дорогой, всенепременно, но сначала давайте все же насладимся работой, на которую я потратил больше времени, чем вы топчете эту землю. Сколько вам лет? Двадцать, двадцать два? - пожилой еврей, казалось, оставался безразличен к состоянию Алекса, глядя на того с любопытством, но никак не с сочувствием. Как рассматривают полураздавленное насекомое.

- Вы не понимаете, - воздух с трудом выходил из легких, теперь Алекс не говорил, а шептал, губы ощущались, как пришитые каким-то безумным хирургом макаронины, - Вызовите врача, мне больно...

- Мне тоже было больно, - неожиданно жестко ответил старик, встретившись бесцветными слезящимися глазами с испуганным взглядом Алекса, - Было больно закапывать своего отца, слышать, как надсадно кашляет кровью моя мать, было больно, когда мне по спине проходились пятихвосткой, просто так, ни за что. И было больно, когда по ночам мне крутило живот от голода.

- Что вы мне подмешали? - мозаика начинала складываться в голове Алекса. Чай. Он отравлен. Безумный старик решил убить его в отместку за свое покалеченное детство. Его, Алекса, который родился почти через шестьдесят лет после окончания войны.

- Подмешал? Клоц! Я пью тот же чай, что и ты! Ты к чашке вовсе не притронулся! Неужели ты думаешь, что я, уважаемый композитор, верующий иудей опустился бы до такого дрекшисс, как отравление? - отчитывал парня сосед, - Это, мальчик мой, сила искусства! И ничего более.

- Мне плохо, - стонал Алекс, надеясь, что старик все же сжалится над ним и позовет врача, но тот лишь листал пожелтевшие фотографии. Выбрав одну, он повернул ее к гостю. Сквозь пелену слез юноша с трудом разглядел на фото старое высохшее дерево с петлей.

- Знаешь, что это? "Древо милосердия". На него каждый день вешали новую веревку. Этакий жест доброй воли от коменданта Вильгауза. Каждое утро и каждый вечер, просыпаясь и ложась спать в холодном бараке, я видел в окно это дерево. И ежедневно задумывался - а может, самое время? Помышлял об этом, когда шел выкапывать мертвецов в период ликвидации лагеря, когда засовывал кости в дробилку; когда Вильгауз подкидывал над головой двух-, трехлетних детей и подстреливал их на лету, а его маленькая дочка стояла рядом и требовала: "Еще, папа, еще!". Когда однажды на Рождество офицеры раздали нам хлеб, измазанный дерьмом, крича: "Фройе Вайнахтен, йуден! Николаус вам принес подарки!" Кто-то нашел в себе силы отказаться, а кто-то ел…

Инструменты продолжали покидать композицию, теперь мелодия казалась неровной, рваной, с проседающими элементами. Даже сквозь страшную боль, терзающую его внутренности, Алекс чувствовал некую звенящую неправильность этой какофонии, словно кто-то в случайном порядке отключал звуковые дорожки, играясь с эквалайзером.

- Все это происходило под музыку. Оберштурмфюрер Рокито свозил еврейских музыкантов со всей Европы в Яновский, чтобы создать собственный лагерный оркестр. Если бы вы, немцы, уважали нашу культуру, он бы никогда не собрал его из сорока человек. Музыка разливалась с аппельплатц во все концы лагеря. Под фокстрот, танго и Бетховена мы просыпались, работали, ели, умирали…

Умирали и инструменты один за другим, покидая симфонию. Вот выпала из рук неведомого музыканта очередная скрипка, и тут же Алекс почувствовал, как в его голове словно лопнула какая-то струна. Один глаз перестал видеть, юноша оглох на одно ухо. Он попытался что-то сказать, но изо рта лишь показался пузырь из слюны.

- Ты меня еще слышишь? - подозрительно спросил Хаим, присматриваясь к отекшему, принявшему дебиловатое выражение лицу гостя. Алекс силился закричать, позвать на помощь, но получалось лишь жалкое кряхтение.

- Вижу, что слышишь. Но придется ускориться. Смотри, - композитор извлек из стопки очередную фотографию - на той были изображены стоящие кружком музыканты с инструментами в руках, окружающие дирижера, а за их спинами о чем-то переговаривались эсэсовцы, - Вот оно. Все, что осталось от того чудовищного дня. За это фото человек поплатился жизнью. И за восемь тактов, записанные на обратной стороне снимка. Понимаешь, с чем мне пришлось работать? В один из последних дней ликвидации Вильгауз выстроил оркестрантов по кругу и заставил играть. Играть, пока истреблял пленников. Я понимал, что нас ждет. Не знаю, как мне удалось вырваться из шеренги, видимо, Яхве отвел глаза охранникам. Я успел пробежать лишь несколько метров, после чего сиганул прямо в одну из дырок сортира, благо дверь была нараспашку. Сидя в нагретом июньской жарой дерьме, я не видел ничего, но все слышал. Слышал, как следовали выстрелы один за другим. Слышал, как деревенеют руки у скрипачей, как оглохли от собственного инструмента литавристы, как кровят губы у трубачей. А немцы продолжали убивать.

Инструменты в проигрывателе бесновались, соревнуясь друг с другом в громкости, словно чувствуя, что и их ликвидируют одного за другим.

- Когда с экзекуцией было покончено, и в центре аппельплатц высилась гора трупов, они принялись за музыкантов. Сначала застрелили Мунда, дирижера, мой отец знал его в прошлой жизни. Потом Линдхольма, первого скрипача. Их, одного за другим, выводили из круга, ставили на колени и стреляли в голову. Я запомнил все, каждый звук, каждую ноту. Годами я пытался воспроизвести эту отчаянную симфонию и вот, наконец, мне удалось. То, что вы сейчас слышите - идеальная копия той музыки, что разносилась тогда над Яновским, пока я сидел по горло в жидком дерьме.

Герр Шимель вытер слезы и заговорил быстрее, слыша, что остается все меньше и меньше времени. Алекс не понимал, что происходит с его телом — оно будто отключалось по частям, постепенно, в унисон с замолкающими инструментами. В голове оформилась устрашающая в своей простоте мысль — он умирал. Умирал здесь, в соседской квартире, неспособный ничего изменить. Старик же, заметив это, уже тараторил, теряя нить повествования, выплевывая бессвязные, полубессмысленные предложения.

- Четыре миньяна. Четыре раза по десять евреев, и их бессловесная молитва при помощи музыкальных инструментов - вот, что вы сейчас слышите. Немцы никогда не воспринимали нашу культуру и религию всерьез. Сорок лет водил Моисей наш народ по пустыне. Как четыре точки образуют трехмерную фигуру, так четыре миньяна дают форму тому, что вошло в наш мир вместе с этой симфонией. Четыре стороны у креста, как и у света, четыре реки стекают из рая в преисподнюю и сходятся в озере Коцит. Наполняя ноты скорбью, болью, ненавистью и жаждой мести, они молились не богу, но обращались к иным сферам. Это была мольба о каре для тех, кто попрал саму суть человечности. Иуда, четвертый сын Иакова, от чьего колена израилева ведет свою родословную наш народ. Четыре миньяна - это обращение к четвертой клиппе темного отражения древа сефирот - Гогшекле, что на иврите означает "Сокрушение". И она сокрушает, не правда ли? Сокрушает ваш гнилой арийский род. Все эти беженцы, которых Меркель разбрасывает по гетто и лагерям, прячет на окраинах городов от глаз и от прессы. Тогда все начиналось точно так же — снова дезелбе дрек! Мне жаль, Алекс, что именно тебе пришлось стать подопытным в моей затее, но и я в свои восемь лет не успел сделать никому ничего дурного. Полагаю, мы все же квиты, - по лицу Хаима текли слезы, задерживаясь в глубоких морщинах, но тонкие губы его были растянуты в улыбке.

Хозяйским жестом старик развернул к себе ноутбук, и Алекса охватил ужас, когда сквозь пелену боли, застилавшей единственный видящий глаз, он узнал свою собственную страничку на ютубе. На его канал как раз загружался новый файл.

- Миллион подписчиков? Негусто, - издевательски прохрипел герр Шимель, проверяя состояние загрузки. До конца оставалось не больше десяти минут. Своими руками Алекс принес безумному старику инструмент для беспощадной мести невинным людям. Юноша пытался кричать от осознания происходящего, но получалось лишь сдавленное мычание. Последняя скрипка жалобно визжала, затухая, после чего затихла окончательно, одновременно с сердцем Алекса.

Автор - German Shenderov

Part I - https://pikabu.ru/story/kladbishchenskaya_cheremsha_part_i_6...

Part II - https://pikabu.ru/story/kladbishchenskaya_cheremsha_part_ii_...

∗ ∗ ∗

Утро встретило меня жутчайшим похмельем. Ужасно хотелось есть. Я мог почти слышать, как визжит желудок, требуя насыщения. Пошатываясь, я побрел к холодильнику, открыл дверцу и понял, что дома мне есть нечего — все эти бобы, травы и овощи вызывали во мне вместо аппетита омерзение . Анна, кажется, была в душе, судя по звуку льющейся воды. Нужно было поторопиться.

Запыхавшись после бега, я уже стоял у кассы, притопывая на месте от нетерпения. Кассирша пожелала мне доброго для, но я не ответил — все мое внимание было поглощено небольшим белым пакетом в руке. Стоило мне выйти из магазина, как я порвал вощеную бумагу пальцами и впился резцами во влажный кусок. Мясо было жесткое, свежее, пожалуй, даже слишком свежее. Ему нужно было бы немного полежать.

Стоило мне открыть входную дверь квартиры, как мозг просверлил нервный окрик:

- Бенджамин, ты совсем придурок? Что это за херня?

Обреченно вздохнув, я пошел на голос. Анна стояла у края кровати и указывала пальцем на грязные следы на простыне, где лежали мои ноги. Неужели я вчера добрался до дома босиком? Постельное белье было испачкано какой-то землей, маленькими веточками и листьями.

- Не знаю, милая, откуда это. Я сейчас уберу.

- Куда ты денешься? Где-то шлялся весь вечер, вдобавок… - она осеклась, взглянув на меня, после чего брезгливо фыркнула, - Выглядишь как свинья, так еще и ешь как свинья.

Я провел пальцами по подбородку. На пальцах осталось немного темной крови от съеденного мной куска говядины.

- Уйди с глаз моих. И постриги ногти на ногах — ты испортил носки.

Опустив глаза на ноги, я увидел, что ноготь большого пальца и правда прорвал носок и теперь торчал наружу заостренным концом. Пора было собираться на работу.

∗ ∗ ∗

Не знаю, чего я ждал, идя на кладбище. Не живет же она там, в самом деле? Вдыхая густой аромат черемши, я методично обходил участок за участком в поисках Монт, но, кажется, я был единственным посетителем этой обители скорби. Лишь мой старый знакомый - кладбищенский ворон - скакал на черных лапках по бортику фонтана, вылавливая какие-то крошки из воды. Сев на «свою» скамейку, я привычно достал новый зеленый контейнер из сумки — Анна не забыла меня отчитать за потерю предыдущего. Внутри свалявшимися коровьими лепешками лежал домашний фалафель. Есть хотелось ужасно, но мой мозг словно отрицал саму возможность того, что эти желтоватые комочки вообще могут быть пищей. Раньше я бы сходил в какую-нибудь кафешку за пастой карбонара, уткой в манговом соусе или еще лучше — за меттвурстом с луком. К сожалению, посещению кафе состояться было не суждено — Анна заблокировала мою карточку, чтобы я «не транжирил семейный бюджет на то, чтобы набивать свое брюхо».

Попытавшись настроиться на трапезу, я открыл телефон и принялся читать новости, стараясь не обращать внимание на паутинку трещин. Новый мне сейчас не по карману. Почти все газеты голосили о происшествии в Хайдхаузене — якобы кто-то влез в морг при кладбище и «чудовищно надругался над телами усопших».

«Куда хуже, когда надругаются над живым человеком» - подумал я, засовывая в рот рассыпающийся кусочек фалафеля. Фу. Нет, не могу это есть. Я выплюнул желтую дрянь, которая, как казалось на вкус, состояла из опилок и песка. От отчаяния я чуть не разрыдался. Живот крутило, на виске пульсировала венка, в ушах гудело бесконечное «Голоден, есть, есть, голоден, поешь, умираю от голода!» Взгляд мой упал на ворона.

- Хорошая птичка, кис-кис-кис, иди сюда, - заворковал я, осторожно ставя контейнер с веганским дерьмом себе под ноги. «Какой кис-кис-кис?» - думал я про себя, а сам медленно, по сантиметру подталкивал контейнер в сторону птицы. Ворон явно заинтересовался — птица наклонила голову набок и внимательно следила за моими поползновения.

- Ну же, хорошая птичка, иди сюда. Ко мне, скорее! Я для тебя приготовил что-то вкусное!

Ворону совершенно очевидно хотелось приблизиться к лакомству, но присутствие человека заставляло его быть настороже. Он недовольно каркнул, словно прогоняя меня от контейнера, но я был непреклонен и продолжал отодвигать от себя емкость, но так, чтобы не быть слишком далеко. Птица попрыгала немного из стороны в сторону, взмахнула крыльями в попытке меня прогнать, но в конце концов сдалась и с опаской потопала ко мне. Наверное, в маленькой голове сейчас вертелись такие мысли: «Люди не опасны. Люди оставляют еду. Тем более, не опасна эта неповоротливая бескрылая туша. Я схвачу еду раньше, чем она среагирует».

Но я среагировал. Когда чернокрылый гость моего стола оказался достаточно близко, я прыгнул с места, выбросив руки вперед. Мои пальцы сомкнулись на хрупком тельце ворона, хрустнули косточки. Птица била крыльями и долбила клювом наугад, но я сдавил сильнее, и остатки жизни покинули маленькое сердечко. Отплевываясь от перьев и пуха, я жрал пойманного ворона. Мясо было жестким, железистым, отдавало бензином и мусором, но при этом казалось мне амброзией. В голове возникла странная мысль — если дать мертвой птице полежать под камнем неделю-другую, будет еще вкуснее, но я не был способен ждать. Когда от несчастного ворона остались лишь кости и перья, я сбросил объедки в кусты, под ноги безликому ангелу. Может быть, так упала тень от деревьев, но, кажется, статуя улыбалась. Когда я вгляделся в уродца внимательнее, в голову полезли какие-то странные видения о подземных ужасах, пещерных созданиях и дочеловеческих верованиях и религиях. Но, по крайней мере, страха полуразрушенный памятник у меня теперь не вызывал. С вызовом я сорвал из-под ног ангела листочек черемши и удалился с кладбища прочь, пожевывая кисловато-пряную траву.

∗ ∗ ∗

Когда я пришел домой, Анна снова разоралась. Лицо ее было красным, прическа растрепанной, а от волос пахло сигаретами, хотя я знал, что она не курит. Причиной ее недовольства было то, что я не позвонил и не написал ей перед тем, как поехать домой — мол, она не знала, когда начать готовить ужин.

- Но ты же сказала, что не будешь больше для меня готовить, - злопамятно парировал я. Зря я это.

- Идиот! Думаешь, я могла позволить тебе ходить по кафе и жрать тот мусор, который ты обычно заказываешь?

- Об этом можешь не волноваться. Карточку-то мою ты заблокировала, - эти крики стали для меня в некоторой степени привычным шумовым фоном и уже не выводили из себя, но вот ее слова могли кого угодно выбить из равновесия.

- Да, заблокировала. И правильно сделала! Ты же не можешь себя контролировать, жрешь при любой возможности! Если бы у тебя на работе вместо кресла был унитаз, ты бы и вовсе не вставал с места.

- Знаешь, кажется, ты переходишь границы, - я немного повысил голос. Вся эта свистопляска по вечерам начинала мне порядком надоедать.

- Твои бока уже перешли все границы! Плевать, - она бросила быстрый взгляд на свой телефон в руке и направилась в другую комнату, фыркнув на ходу, - Не забудь постричь ногти.

С недоумением я воззрился на пальцы ног — я же постригал ногти перед выходом на работу! Из дырок в носках торчали желтые, заостренные пластины. Точно такие же оказались и на руках.

- Милая! - окликнул я жену, - А ты не помнишь, как я вчера вернулся домой?

Анна резко остановилась, повернулась, растерянно посмотрела на меня, словно вопрос застал ее врасплох, после чего бросила сварливо:

- Знаешь, спустись-ка уже со своих облаков в реальный мир. Я не помню, как ты вчера пришел домой, и мне, честно говоря, плевать! Просто мóй в следующий раз ноги, прежде чем идти в постель!

- Подожди-ка, как это не помнишь? А где ты была сама?

- Дома, придурок! - взъярилась она, - Я была дома! Знаешь, что? Иди ты в задницу! Подумай лучше вот о чем — я решила быть чайлдфри исключительно из-за тебя, не хочу, чтобы из-за твоих гнилых генов мой ребенок был таким же рассеянным, тупым, жирным уродом!

∗ ∗ ∗

Остаток вечера я просидел один в комнате. Лазил в интернете, смотрел телевизор в наушниках, чтобы не мешать жене, ушедшей в спальню. Почитал немного про черемшу. Оказывается, у той было немало полезных свойств. Во-первых, огромное количество витаминов, чем регулярно пользуются медведи, восстанавливая организм после зимней спячки. Во-вторых, черемша обеззараживала пищу и придавала подпорченному мясу более приятный вкус и запах. Кстати, о запахах. Странным образом, я очень хорошо чувствовал, чем пахнет каждый предмет, окружающий меня. Суховатой пылью книги на полке, средством от моли одежда в шкафу, кислым пóтом мои собственные подмышки, стиральным порошком плед на диване. От обилия этой новой информации голова закружилась, и я чуть не упал набок. Надо было идти в постель.

Анна давно уже спала, я тихонько разделся, чтобы ее не разбудить и юркнул под одеяло. Сон не шел. В комнате было слишком светло. Я встал, закрыл занавески, опустил жалюзи, но все еще мог разглядеть каждый волосок на голове своей жены. А под затылком чуть ниже торчала из-под одеяла худая бледная шея. Взглянув на нее, я почти почувствовал, как под тонкой кожей пульсирует яремная вена. Неожиданно я заметил, что скалюсь, как животное. Хотелось впиться зубами в эту беззащитную шею, вгрызться в позвонки, высасывая костный мозг, как из суповой косточки. Прогнав дурные мысли, я лег в кровать и отвернулся к стене. В другой комнате снова хлопал подвальный люк.

Мне снилось, что Монт пришла ко мне из того самого люка и провела подземными тропами в пещеру. На этот раз я видел все без фонарика, и зрелище, представшее моим глазам, было одновременно грустным и прекрасным. Подземные создания – печальные, болезненные. Истощенные и покалеченные, они неуклюже перебирали своими отростками, приближаясь ко мне, проводили атрофированными пальцами по моему лицу, прижимались к ногам. Тощие, сгорбленные женщины, покрытые кто чешуей, кто шипами, как у дикобраза, они все смотрели на меня со смесью скорби и надежды. В ушах приятно журчал ручеек слов Монт:

– Много лет назад, мы не вышли за вашими предками из пещер, а отправились вглубь. Нас мало, и с каждым столетием все меньше. Мы не умираем, но наши роженицы уже ни на что не способны…

Она указала на стену, где в нишах, подобно диковинным урнам, стояли, лежали, прислонялись к стене узкие иссушенные тела, лишенные конечностей. Почти мумии, но я видел, как вздымаются торчащие ребра, как дергаются запавшие, выгнившие носы.

– Наши предки бы не выжили, но в недрах мы нашли Их. Боги научили выживать в пещерах, искать пропитание, ходить под землю… Мы будем жить, пока носим богов внутри себя.

Мы все спускались, и вот уже показалась циклопическая безликая статуя. Теперь я мог увидеть, что стены вокруг испещрены следами когтей, как и валун под кладбищенским ангелом. В их расположении виделась система, не в силах прочитать, я осознавал, что царапины рассказывают историю. Непроизносимую ни на одном на человеческом языке летопись подземного народа.

– Тогда не знали, что закрытые общины обречены на вырождение. Кровосмесительные союзы оставили следы, – Монт кивнула на вросшего в стену несчастного, с грустно-дебильными глазками. – Немногие сегодня способны добывать еду, и, тем более, выходить на поверхность. Нам нужен новый альфа. Нужна новая кровь. Ты, Бенджамин – наша надежда…

Она говорила и говорила, но я уже не слушал, беспрестанно шевелящиеся жгутики тянулись к моему лицу, а невыразимого цвета глаза бога проваливались сами в себя, словно бесконечно глубокие колодцы, в которые стремительно падало мое сознание…

∗ ∗ ∗

- Просыпайся! Вставай, говнюк! Какого, мать твою, хера происходит? Ты это мне назло, да?

Постель в ногах была снова испачкана какими-то черными разводами. Взглянув на свои ноги, я установил их источник. Сменив белье, я ушел в ванную, подальше от криков Анны и принялся стричь ногти, но в этом не преуспел. Щипчики не налезали на эти чудовищные роговые пластины, а ножницы я умудрился об них сломать. Теперь мои ноги больше походили на кротовьи лапы, чем на человеческие конечности. Долго находиться в ванной было неприятно — запахи бытовых средств и мыла душили меня, казалось, я слепну из-за обилия химических соединений, витающих в воздухе. К тому же, я был ужасно голоден.

На этот раз не повезло соседской кошке. А нечего! Нечего выпускать домашнее животное на улицу, нечего было кормить меня травой, нечего было мне перекрывать кредитки. Оказывается, мои новые ногти отлично подходят для разделки мяса. Я без труда отделял жилы, конечности и волокна от тельца, стараясь не жадничать. Как только я почувствовал, что немного насытился, я сложил остатки трупа под балконом дома и прижал сверху тяжелой стопкой рекламных газет — это на потом.

∗ ∗ ∗

Сосредоточиться на работе не получалось. Цифры не задерживались в голове, названия организаций путались, все мои мысли занимала Монт. Стоило прийти времени паузы, как я, обогнав всех своих коллег, вырвался на улицу и побежал к кладбищу. Мы должны встретиться. Она должна быть там. Я чувствую это. Как назло, я ошибался. Не было ни девушки, ни ее спутников, лишь запах черемши и ангел. Зато из мусорки тянуло чем-то сладковато-прогорклым. Запустив руку внутрь, я вытянул изрядно подгнившую половину охлажденной курицы. Когда-то розовое, теперь мясо превратилось в склизкую серую мерзость, и слюни текли по моему подбородку от того, как это было аппетитно. Я никогда не задумывался, что гной по вкусу похож на соус бешамель, а мухи, садящиеся на еду вовсе не мешают, а даже дополняют блюдо.

После обеда сидеть за столом на работе стало совершенно невыносимо. Казалось, удобные туфли заменил испанский сапожок. Пальцы гнулись, упираясь ногтями в стельку, стопа была болезненно сжата со всех сторон. Не без труда я стащил чёртовы пыточные инструменты с ног и остаток дня просидел босиком.

∗ ∗ ∗

Дома пахло как-то странно. Чем-то соленым, потным. Как будто кто-то парился в бане. Я недоуменно вертел головой, пытаясь отыскать источник запаха, но не находил его. Попытался поцеловать жену при встрече, но та отвернулась, скривившись:

- Ты что, дерьма наелся? Иди почисти зубы!

К этому странному аромату прибавились нотки хлорки. Они были несколько четче и оформленнее, имели четкий след, по которому я и пошел. Анна с удивлением и опаской наблюдала за тем, как я шевелю носом, стоя в коридоре и направляясь к ванной. Здесь запах стал насыщеннее, он повел меня к корзине для белья. Наклонившись, я обнаружил источник. На самом верху лежали черные кружевные трусики Анны. Источником запаха была белая засохшая капля на внутренней стороне, не больше фаланги мизинца. Нет. Мне не хотелось верить в реальность того, что я видел. Направившись в спальню, я прильнул носом к простыне и обнаружил еще. Нет, никакой ошибки быть не может. Это совершенно точно мужская сперма. И точно не моя.

Я сидел на полу, положив голову на край кровати, не зная, что делать дальше. Дикая, нечеловеческая ярость разрывала мое сердце изнутри, хотелось пойти на кухню и вцепиться в лицо Анны когтями, высосать глаза, как сырые яйца, выломать ребра, раздробить зубами позвоночник, уничтожить все, что я когда-то боготворил и любил. На мое сознание навалилась чудовищная пустота. Это супружеское ложе, что я несколько лет делил с чужим мне человеком, эти стены, этот шкаф с вещами, которые когда-то принадлежали мне - все стало несущественным, чуждым. Словно что-то осознав, я пошел в комнату, где был люк и стал раздеваться. С недоумением - какое отношение ко мне имеют эти тряпки? - я остервенело сбрасывал с себя одежду, ненароком дырявя ее ногтями.

- Ну и что это за стриптиз? - раздался из-за спины недовольный голос женщины, с которой я когда-то был счастлив.

Не отвечать. Она уже не имеет значения. Ничто на поверхности больше не имеет значения. Я открыл люк подвала и спустился вниз. Анна ныла добрые года три, что нужно установить здесь свет, но я так и не собрался. Больше и не пригодится — в темноте я видел отлично. В нижнем углу плесневелой бетонной стены, как я и ожидал, зияло черное отверстие, плохо прикрытое фанерой. Сверху, из комнаты, как из другого мира раздавалось:

-Э, алё, я к тебе обращаюсь? Чего ты там шаришься?

Наверное, комично выглядело, как толстяк ныряет в дыру кверху задом, но свидетелей у этой сцены не было. Узкий тоннель послушно расширялся под движениями моих рук, которые, казалось, были идеально приспособлены для такой работы. Нос служил мне рулевым, направляя меня по слабой ниточке аромата вареников и заветренного мяса, но теперь я точно знал, что так пахнет бог. Мой бог.

Монт встречала меня под безликой статуей Сатурна. Гигантские губы изваяния были покрыты свежей кровью, в ложе рук шевелилось, разворачивалось и влажно блестело тело божества, священная колония, что дает таким как я право на счастье. Девушка возлежала прямо на земле, запачкав черное платье, ее босые ноги были раскинуты в стороны, выставляя на обзор темное лоно.

- Наконец-то, милый. Теперь ты готов.

Я взял ее быстро, резко, как спариваются животные. Ее плоть была жесткой, костлявой и холодной. Неуклюжим ламантином я колыхался у нее между ног, но уже не думал о том, как выгляжу. Здесь я дома. Здесь мое место. Обитатели пещер начали собираться вокруг, и на секунду мое человеческое смущение подняло голову, эрекция спала, спина покрылась холодным потом. Женщина-дикобраз, чешуйчатая безногая тварь, несчастное создание с головой, подвешенной между ног – все они были здесь, рядом, смотрели на мое бесформенное омерзительное тело. Осторожно, с благоговением они по очереди касались меня.

- Не волнуйся. Они всего лишь хотят воздать тебе почести, - промурлыкала Монт и поцеловала меня. Губы ее были холодными, склизкими, а язык — горячим и длинным, он залез мне в глотку и извивался там, подобно могильному червю. Невпопад подумалось, что таким языком должно быть удобно залезать в кости, чтобы вынимать вкусный костный мозг. Оторвавшись от поцелуя, я заметил, что принятые мной за пирсинг блестяшки оказались шляпками гвоздей, булавок и скобами степплера. Я вытянул палец над ее фальшивым лицом и разрезал пополам кожу, украденную Монт из морга в Хайдхаузене.

- Настоящая ты красивее, - сказал я, разглядывая слегка вытянутую, клыкастую морду с белыми бельмами глаз, и вновь поцеловал девушку. Изо рта у нее восхитительно пахло тухлыми яйцами и сигаретным дымом.

∗ ∗ ∗

Анна проснулась в ночи от громкого стука в соседней комнате. Вот уже добрые полгода она спала вполглаза, ожидая, что в любой момент Бенджамин начнет ковыряться ключом замке. Хорошо, что она сменила личинку. Полиция знатно посмеялась, когда она сказала, что тот залез в дыру в подвале и пропал — с его громадной задницей и брюхом это казалось действительно фантастичным. Спать одной ей не нравилось, но у Франка есть своя семья, так что позволить себе частые ночевки он не мог. Так было и в эту ночь.

Вдруг в дверном проеме появились долговязые тени. Девушка хотела закричать, но что-то тощее и костистое метнулось под кровать, с двух сторон от постели выросли фантасмагорично длинные руки и прижали ее голову к подушке, заткнув рот. Из тьмы коридора ступил некто. В слабом свете фонаря, проникающем через занавески, она сначала приняла его за Бенджамина, но быстро поняла, что ошиблась. Лоснящаяся, похожая на резину кожа, беспрестанно шевелящийся вытянутый нос, черные, блестящие как маслины глаза отрицали, что это существо – человек. За ним в комнату вошли еще двое. Первый не имел ни губ, ни век, ни носа и единственный носил одежду. Вторая – невероятно тощая и нагая, с круглым раздутым животом, и лицом, напоминающим собачью морду. Из-под кровати на длинной костистой шее выплыла черная голова, с нее клоками слезала кожа, обнажая блестящую плоть.

– Ты так и не приучилась запирать подвал. Знакомься, моя дорогая травоядная, – голосом Бенджамина заговорила тварь в центре. Его руки были сложены на груди, точно он держал что-то очень ценное, – Это наша новая семья.

Одетый рассмеялся гиеньим смехом, голова из-под кровати по-цыплячьи запищала.

– И, как любой глава семьи, я несу некоторую ответственность, в том числе и за тебя, за все те годы унижений и ограничений, лжи и измен, – речь Бенни сбилась на злобное неразборчивое шипение. Беременная упырица погладила его по плечу, словно успокаивая.

– Бенни, – промычала Анна сквозь пальцы, надеясь достучаться хоть до чего-нибудь человеческого в нем. Но в ответ бывший муж лишь покачал головой.

– Теперь меня зовут иначе. – Он захрипел, захлюпал горлом, будто откашлялся. – А тебя ждет иная жизнь. Никакого больше веганства.

Черные руки держали крепко. Анна могла лишь в ужасе наблюдать, как нечто, бывшее Бенни, подносит к ее губам извивающийся комок тонких червей.

– И никакого «чайлдфри». Бокасс, подержи «роженицу», – злобно бросил Бенджамин, запихивая длинными когтистыми пальцами паразитов ей в глотку. В его черных, мутных глазах разворачивались тела червей, гипнотизируя своими движениями Анну. Она почувствовала, как ночные гости взялись за ее конечности с четырех сторон и с силой потянули. Проваливаясь в великодушную бездну беспамятства, девушка продолжала слышать треск рвущихся суставов и гиеньи смешки упырей.

Автор - German Shenderov

Artwork by Verehin

#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov

Part I - https://pikabu.ru/story/kladbishchenskaya_cheremsha_part_i_6...

- А что вы пьете? - полюбопытствовал я, чтобы прервать тягучее молчание и хоть чем-то заглушить насмешливое попискивание Бокасса. В ответ Огр погрузил свою длиннопалую кисть в перчатке куда-то в ворох лохмотьев и извлек оттуда грязноватую бутылку без лейбла. Даже слабого света далеких фонарей хватило, чтобы заметить болотно-зеленый цвет жидкости, в которой плескались какие-то растения. Тонкие пальцы ловко извлекли пробку, и запах забродившей черемши ударил мне в нос.

- Что это? - стараясь скрыть свое недоверие к странному напитку, поинтересовался я у Монт.

- Настойка на травах. Немного того, немного сего, живучка ползучая, папоротник, крапива, в основном, черемша, - неожиданно ответил Огр. Голосом это можно было назвать с трудом — казалось, он сипел, шипел и хрюкал, очень стараясь воссоздать явно ему не родную человеческую речь. Я еле избавился от соблазна посветить ему в лицо фонариком.

- И как это называется? - тянул я время, в надежде как-нибудь «соскочить» с дегустации этой дряни. Неожиданно резко зашипел Бокасс, перебиваясь на писк и рычание.

- Извини, он не разговаривает, - Монт строго посмотрела на своего темнокожего товарища, - Болезнь связок. У этого нет названия. По крайней мере, на известных мне языках. Но не опасайся, эта вышла не очень крепкая.

- А вы ее готовите сами? - притворно изумился я. Если бы какой-нибудь завод в Баварии выпустил нечто подобное, ТЮФ бы уже подписывал приказ об их закрытии.

- Да. Все травы мы собрали здесь и в Нимфенбургском ботаническом, - почти с гордостью ответила девушка.

- Ешь тот лук, что ест медведь, никогда не будешь тлеть, - невпопад проквакал Огр.

- Мне бы лучше похудеть, - в шутку я продолжил двустишие, но тут же заметил, с каким недовольством на меня воззрилась Монт.

- Похудеть — очень легко. Насытиться — вот, что непросто.

- Ты же это несерьезно? Весь мир мечтает похудеть! Избыточный вес давно стал атрибутом уродства. Посмотри на всех этих моделей, звезд, законодателей моды — рельефные, гладкие тела, идеальные и прекрасные… И я — с растяжками, как у беременной бабы и целлюлитными ногами. В этом мире для таких, как я нет места, - закончил я дрогнувшим голосом. Откуда у меня эта гадкая привычка исповедоваться перед незнакомцами? Может, дело в том, что дома меня выслушать не готовы?

Бокасс как-то странно яростно откашлялся — словно выругался на каком-то древнем языке. Монт неодобрительно глянула на чернокожего гота, после чего прокомментировала:

- Как видишь, Бокасс с тобой несогласен. И я тоже. Нам тоже нет места под солнцем, но ты… по меркам наших предков ты - почти альфа-самец. Ты умеешь добывать еду, в тебе достаточно сил, чтобы прокормить себя и свою самку. Как по мне — вот это сексуально, - она выпрямилась во весь свой огромный рост и по-кошачьи потянулась, проведя темным тонким язычком по неподвижным густо напомаженным губам. Я отчетливо почувствовал, как кровь прилила к гениталиям, а в голове пронеслась череда картинок не самого целомудренного содержания, - Так что, выпьем?

Каждый из них по очереди приложился к бутылке, закидывая голову и довольно фыркая, передавая напиток друг другу. Наконец, очередь дошла и до меня. Холоднoe, как лед стекло попало в мою ладонь, и сильный запах спирта пополам с медвежьим луком ударил мне в нос так, что глаза заслезились. Я хотел было вытереть горлышко рукавом, но смутился — не хотел, чтобы мои новые знакомые подумали, что я брезгую. С мыслью «А, будь, что будет!» я сделал глоток.

Геенна огненная, горящий напалм, азотная кислота и раскаленные угли, сдобренные вкусом свежескошенной травы прокатились по моему горлу и взорвались самодельной бомбой исламского террориста в желудке, больно втыкаясь в стенки поражающими элементами. Я закашлялся и хотел передать бутылку дальше, но готесса шагнула ко мне, мягко положила мне руки на плечи, прижалась бедрами к моему паху и сказала:

- До дна. За меня.

Поддавшись собственной похоти и какому-то неведомому отчаянию, всплывшему из глубин моей души, словно раздувшийся утопленник, я принял горечь и пламя напитка. Мелкие кусочки травы и веточки прокатывались по языку, внутренности горели, словно я заливал в себя средство для чистки труб. Но в мыслях был лишь тот факт, что сейчас, прижимаясь ко мне, Монт чувствовала мою эрекцию и, кажется, вовсе не была смущена. Даже наоборот — нежно терлась бедром о мой пах, улыбалась, но глаза под этими чертовыми линзами были непроницаемы. Словно речные голыши, они ничего не выражали, неподвижно застыв в плену густо накрашенных век.

Когда бутылка опустела, я уже был пьян в стельку. Мир кружился, будто размытая черная карусель. Я пошатнулся, потерял равновесие и чуть было не плюхнулся на плитку колумбария, но меня вовремя поймал Бокасс и помог мне опереться о колонну.

- Закусить надо, давай-давай, - прошипел Огр, протягивая мне неизвестно откуда взявшийся красный пластиковый контейнер, в котором блестело темное влажное мясо.

- Что это? - вопрос был исключительно риторическим. Съесть я готов был сейчас все, что угодно, лишь бы перебить чудовищную горечь, вязавшую мне рот.

- Карпаччо из оленины. Я сама приготовила, - я уловил жаркое дыхание Монт над самым своим ухом, вуаль щекотала шею. По телу прошла горячая волна от ее близости. Когда я прикоснулся к мясу, оно оказалось слегка теплым, и мне вдруг стало невероятно интересно, такая же ли Монт мягкая и влажная там, внизу, как эти тонко нарезанные кусочки «мертвечины». Смотри, Анна, я поедаю трупы животных, приди сюда и останови меня!

Оленина оказалась на вкус немного кисловатой и горькой. Пахло от карпаччо, как от дорогого хамона — просоленного, повисевшего на солнце и засиженного мухами. Перед глазами почему-то встала картинка с висящими на крюках разделанными тушами, над которыми вьются насекомые, и между ребер которых проглядывают белые головки опарышей. Почему-то есть захотелось лишь сильнее.

- А вы будете? - опомнился я, проглотив, почти не жуя, два или три кусочка, но все покачали головами.

- Это только для тебя, - выдохнула Монт и укусила меня за мочку уха. По шее стекло что-то теплое, нервные клетки запоздало передали болевые ощущения в мозг. Какая страстная девчонка, что же она вытворяет в постели?

- Это очень вкусно, спасибо, - я слегка смущенно протянул контейнер Огру, но тот покачал головой.

- Не, это твой.

Я опустил глаза и хихикнул. И правда - мой. Как странно. Наверное, я его оставил здесь вчера, когда ушел есть стейк. Значит, Монт вернулась к скамейке, возможно, искала меня? Может, хотела взять у меня номер телефона? Я еще раз внимательно посмотрел на девушку, но ее лицо ничего не выражало, словно было высечено из камня. Засунуть контейнер в сумку с первого раза не получилось, я несколько раз промахнулся мимо, и в конце концов отбросил в сторону чертов пластик — все равно эта сука не собирается больше для меня готовить.

Огр оторвался от стены, следом за ним и Бокасс, оба двинулись в мою сторону. На секунду я внутренне похолодел, решив было, что меня напоили специально, чтобы легче было обобрать, но парни обошли меня с двух сторон и двинулись куда-то во тьму кладбища. За ними последовала и Монт.

- Вы куда? - растерянно бросил им я вслед.

- К могиле Сатурна - готесса на секунду задержалась, чтобы обернуться.

- Куда?

- Увидишь.

Пожав плечами, я пошел следом. Я и так перешел слишком много границ, чтобы затормозить перед этой. Я достал телефон, взглянул на дисплей, слегка сощурившись от яркого света — было уже без пятнадцати десять, но ни звонков, ни сообщений от Анны не поступало. Убирая телефон в карман, я промахнулся, и гаджет, за который я до сих пор продолжал выплачивать кредит, шлепнулся экраном о плитку. Поднимая его, я специально старался не смотреть, что произошло со стеклом. Хоть бы целый, хоть бы целый… Нет. Паутинка трещин нагло растеклась с верхнего края на всю поверхность. Как будто этим вечером хоть что-то могло пойти не наперекосяк.

Оторвав взгляд от испорченного смартфона, я, к своему ужасу, увидел, как мои новые знакомые подошли к чертовому безликому ангелу, который теперь как-то странно клонился набок, будто пытаясь вцепиться зубами в шею Огру. На расстоянии мне стало особенно заметно, насколько эти трое высокого роста. Сутулые, почти горбатые, словно кладбищенские вороны, они склонились над постаментом, упираясь в него руками. Скрежет камня о камень был оглушительно громким в ночной тиши кладбища, ангел продолжал сползать на сторону, и когда я подошел, на его месте зияла неровная земляная дыра. По краям ее торчали корни, темнота внизу казалась осязаемой, живой, клубилась, как черная прогнившая жижа на дне коллектора.

- Давай за нами, - один за другим Огр, Бокасс и Монт спрыгнули прямо туда, в темную бездну. Подойдя к краю, я ощутил первобытный страх. Где-то глубоко в сознании зашевелился мой далекий предок, укрытый шкурой, панически тыкающий копьем в пустоту. Со дна генетической памяти восстал древний запрет, перед глазами калейдоскопом пронеслись изображения пещерный медведей, саблезубых тигров, гигантских волков и чего-то еще, запредельного и ненормального. Того, для чего не стали придумывать имени, создавая речь.

Я помотал головой, неожиданно навалилась тошнота, прогнавшая трусливые мысли. Наверняка это какой-нибудь заброшенный склеп — как-никак, кладбищу больше четырехсот лет. Снизу раздались голоса, и показался свет яркого светодиодного фонарика.

- Ты где там? Не бойся! - дружелюбно, без подначки проворковала Монт. Лестницы в дыре не было, но высота была не больше полутора метров.

-А как мы отсюда выберемся?

- Есть другой выход,- раздалось снизу. Компания двинулась вглубь, и я поторопился последовать за ними.

Прыжок вышел неудачным. Я сгруппировался, вдохнул воздуха и шагнул вперед, но зацепился за корень, чуть не перевернулся и в итоге шлепнулся на задницу в какую-то влажную грязь. Передо мной в узком тоннеле прыгал огонек фонарика, удаляясь с каждой секундой, маня за собой, словно вилл-о-висп. Я поторопился вскочить на ноги и побежал за светом, несколько раз спотыкаясь о торчащие корни.

Нагнав компанию, я замедлил шаг. Монт пропустила Огра и Бокасса вперед и повисла у меня на руке. Кажется, моя жена так не делала со второго года наших отношений. Парни шли впереди, согнувшись почти пополам. Почему-то мне в голову пришло, что им было бы удобнее ползти.

- А что это за тоннели? - спросил я, чтобы прервать молчание. Ответил Огр:

- Для труповозов. Когда Альбрехт решил складывать зараженное мясо здесь, им пришлось прокопать тоннели, чтобы не оскорблять взоры благородных господ, - речь перемежалась недовольным шипением, словно это кощунственное действие оскорбляло лично Огра.

- Какой Альбрехт? - растерянно спросил я.

- Пятый. Герцог местный. Муж Анны Австрийской. Какая была красавица, - мечтательно произнес гот, - Какая целеустремленная. Жаль, что ее больше нет. Ей бы у нас понравилось…

Путь был долгим. Тоннель петлял, иногда на пути встречались ответвления, то шире, то ỳже, некоторые были размером с барсучью нору, не больше. Монотонный бубнеж Огра навевал сон. Давно я так не напивался — ноги заплетались, свет фонарика двоился в глазах. Взглянув на спину Бокасса, я прыснул со смеху.

- Ты чего? - спросила Монт.

- Он надел пиджак задом наперед. У него пуговицы на спине, - давясь от смеха, пояснил я.

Под ногами временами появлялись лужи грунтовых вод. Кажется, на нас что-то капало. В какой-то момент фонарик погас, и мы прошли в полной темноте добрые метров пятьдесят. Если бы Монт не держала меня за руку, я бы точно свернул себе шею.

- Огр, включи свет, Бенни ничего не видно.

Тот спохватился, и фонарик снова зажегся. Наконец, после получаса, а может, и часа пути, мы оказались перед деревянными воротами. Даже алкоголь в крови не смог заглушить чувство дискомфорта, которое я испытал при виде этих врат в преисподнюю. Толстое, поросшее бледными грибами дерево казалось холстом какого-то безумного декоратора. Перекладина по центру была усеяна черепами. Желтые, серые, черные от мха и гнили, они скалились в беззвучном крике, а лобную кость каждого из них пронзало несколько крупных ржавых гвоздей.

- Ч-ч-что это? - неожиданно для себя я начал заикаться.

- Суеверия. Это не работает, - безразлично бросил на ходу Огр, распахивая врата. Тоннель резко расширился, ушел куда-то вниз. Никаких ступенек не было, держаться на скользкой сырой земле было непросто. При каждом шаге я с усилием тормозил, чтобы не съехать на заднице по этой подземной горке. Мои сиськи тряслись от быстрой ходьбы, и я мысленно молился, чтобы Монт ничего не увидела в этой темноте. В определенный момент тоннель превратился в наклонную пещеру. B глубине шуршали невидимые крылья, повсюду раздавалось чье-то дыхание, и я затылком чувствовал, как цепкие взгляды следовали за моим силуэтом, а плоские носы дегустировали мой запах. Стало неуютно, фантазия придавала теням очертания страшных бесформенных созданий, хищно рыщущих в темноте. Я почти не удивился, когда в свете фонарика мелькнуло что-то живое, бледное, покрытое иглами. Попав в лучи, оно беспокойно заворочалось и поспешило прочь.

- Что это было? - я резко остановился, и ноги завязли в жирной земле. Кишечник недовольно ворочался, словно голодный питон, мне хотелось одновременно и поесть, и в туалет.

- Не волнуйся, они нe тронут. Не тебя.

Странным образом это заверение от Монт меня успокоило. Я даже испытал некое сочувствие к этому созданию, что не желало показываться на глаза и пряталось в глубине подземных лабиринтов, где, как я думал, самое место и моей безразмерной туше.

Мы спускались все ниже, и я чувствовал, как вокруг светового ореола скапливаются все новые и новые создания. К хлопанью крыльев и напряженному сопению прибавилось шуршание чешуи, треск костей, постукивание дерева и сосредоточенное чавканье. Они следовали за нами, не приближаясь к световому кругу от фонаря, и это успокаивало. Я осознавал, что даже если сейчас, пьяный в дрова, увижу все то, что великодушно скрывает тьма, то мое сознание разобьется на мелкие осколки, потеряет любые границы и покинет меня окончательно. Перед глазами все плыло, мир превратился в какую-то тошнотворную карусель, к горлу подкатило, и я вывалил на землю содержимое своего желудка. Бокасс повернулся, взглянув на красноватую лужицу как будто с аппетитом, но Монт шикнула на черного парня, и тот пошел дальше вперед.

Пещера сужалась, в свете фонаря начали проявляться земляные стены с длинными свисающими корнями, запах сырой земли и грибов почти пропал. Его заменило нечто аппетитное, похожее на то, как пахнут китайские вантаны, итальянские равиоли или украинские вареники с вишней, и к нему примешивался аромат сырого лежалого мяса. Луч фонаря выхватил из тьмы что-то громадное, неуместное здесь, под давящей массой земли, камней и асфальта.

Эта богохульная, не имеющая ничего общего с творениями рук человеческих гигантская фигура имела в самой своей природе нечто запредельное, словно видение о нем пришло неведомому скульптору в голову из каких-то иных миров, откуда-то с края Вселенной, где в окружении слепых богов-идиотов бурлит ядерный хаос, извергая смерть и безумие в нашу реальность. Теперь я осознал, что безликий ангел на кладбище — не жертва времени и стихий, а лишь некачественная копия чудовищного оригинала. Словно гавайские цветочные венки с шеи омерзительного творения свисали блестящие от крови кишки, прибитые гвоздями кости людей и животных покрывали влажную скальную породу. Монт отпустила мою руку, Огр и Бекасс отошли мне за спину, и я оказался совершенно один перед чудовищной статуей. В колыбели из сложенных вместе, переплетающихся пальцами, почти сросшихся рук что-то шевелилось и разворачивалось, возвышаясь над вскрытой и расчлененной оленьей тушей. Это нечто было отвратительно и одновременно притягивало взгляд, оно бесконечно двигалось и шевелилось, будто какое-то причудливое морское животное, анемон или морская звезда. Дыхание в груди замерло, я чувствовал, как за моей спиной все продолжают прибывать странные существа, но не мог оторвать взгляд от того, что сейчас двигалось там, наверху. Мое сердце наполнялось ужасом и восхищением, неким священным экстазом. Из глаз градом катились слезы, вопрос сорвался с губ сам, минуя сознание:

- Это бог?

- Его часть, - шепнула мне на ухо Монт — оказывается, все это время она не отходила от меня ни на шаг.

- Он прекрасен.

Сползая с ложа, бесконечно шевелящаяся масса потянулась ко мне, скручиваясь в длинный тонкий жгутик, из белых, самоподобных жгутиков поменьше. Влажная, беспрестанно движущаяся плоть приблизилась к лицу и нежно погладила по щеке, губчатое нутро существа поблескивало маленькими черными глазенками. Тонкие черви отделялись от щупа, и мягко, словно стараясь не причинять неудобств, заползали мне в нос. Я чувствовал, как они один за другим скатываются по носоглотке в пищевод. Хотелось остановить все это, выплюнуть странных созданий, засунуть два пальца в глотку, но я не мог пошевелиться. Не мог оторвать взгляд от древнего клоачного божества, стёкшего со своего тошнотворного ложа.

Мелкие твари вкручивались тонкими хвостиками мне в мозг, в глаза и желудок. Глазки на губчатом теле пронзили мое сознание, пролистав мысли и воспоминания. Черные зрачки налились неописуемым цветом, открывая мне то, имени чему нет. Перед тем как отключиться, я услышал радостное, многоголосое:

– Принял! Он тебя принял.

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov

Artwork by Moonskinned

#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov

Жена поставила мне условие: секс у нас станет регулярным, если я буду три раза в неделю посещать спортзал. Вот уже четыре месяца у меня хватало воли лишь на один визит в фитнес-центр. Подтянутые, накачанные греческие боги вызывали во мне ощущение глубочайшей фрустрации и ненависти к себе. Эти округлые, обтянутые лосинами задницы, сиськи в спортивных лифчиках… Представьте, каково это – истекая пóтом на беговой дорожке смотреть, как очередная красотка в коротких шортиках томно тянется в «позе собаки» на татами. Не помогает даже отвести глаза: все равно кто-то позади тяжело дышит или вскрикивает, заставляя вспоминать, каково это – ощущать себя рядом с женщиной.

Некто однажды сказал, что смеяться над толстяком в спортзале – то же самое, что смеяться над больным в госпитале. Разумеется, в раздевалке надо мной никто не подтрунивал, но я видел их брезгливые взгляды: исключительно тактично, вскользь, эти «спортсмены» с пренебрежением глядели на меня. На мой рыхлый белый зад, на фартукоподобное брюхо, прячущее под собой далеко не внушительные гениталии. Особенно активно пялился какой-то долговязый парень, вечно прячущий лицо за дверцей шкафчика. Да, давай, смейся, у тебя-то нет проблем с лишним весом. Всем смеяться над толстяком! В эти моменты мне хотелось убежать, скрыться с глаз долой, спрятав свое уродливое тело в темных подземных лабиринтах.

Сидячая работа и углеводы – вот истинный приговор для социального статуса. С утра и до позднего вечера я перебирал бумажки в подвальном помещении, которое нарушало практически все пожарные и трудовые нормы. Словно крот из сказки Андерсена, я подслеповато щурился над документами, копиями, приложениями и считал, считал, считал...

К счастью, перерыв длиною в час позволял мне ненадолго покинуть эту затхлую нору с плесенью по углам и отправиться на свежий воздух. Раньше я обедал в кантине, но вскоре избавился от этой привычки – когда я ел, мне казалось, что взгляды коллег липнут ко мне, как крупные влажные слизни к плитке. Извлекая очередной бургер из пакета, я почти видел, как кто-то качает в изумлении головой за моей спиной. Казалось, краем глаза я могу заметить, как на их лицах шевелятся губы, произнося беззвучное «И он это все сожрет?».

Да, я люблю поесть. Люблю вредную жирную еду — бургеры, картофель фри, наггетсы, конфеты, креветки в панировке и чипсы. Нельзя просто взять и решить для себя, чем ты будешь наслаждаться по жизни. Мне кажется, это заложено в фундамент нашей личности изначально — некая направленность мышления, своеобразные рельсы, с которых у нас никогда не получится сойти. Рельсы, которые закончатся лишь со смертью.

В очередной раз во время обеда я вышел из офиса, вдохнул свежего весеннего воздуха и направился в сторону раскидистых крон над темно-желтым каменным забором. Южное Кладбище очень редко использовалось для захоронений. Места там было очень мало, и почти все участки принадлежали знатным семьям, что засевали своих усопших словно морковь — в пределах своего огорода по ровной линии.

Стоило мне ступить на гравийную дорожку, как живот заурчал. В воздухе аппетитно пахло чесноком, словно кто-то поджаривал ароматные головки на гриле. Рот наполнился слюной, я уже представил себе сочный, истекающий жиром стейк, украшенный веточкой розмарина с белыми зубчиками по краю. Разумеется, на кладбище никто бы не додумался устроить барбекю — виной головокружительному запаху служили тонкие зеленые ростки берлауха, льнувшие темно-зелеными стеблями к потрескавшимся могильным камням. Белые мелкие цветки дразнили, покачиваясь на слабом ветру, мешали думать, отвлекали, источая нестерпимое благоухание.

Ускорив шаг, я добежал до скамейки в центре и угнездил свой широкий зад рядом с подлокотником. На перекрестке кладбищенских тропинок тихонько журчал фонтан, из которого, высоко запрокидывая голову, неторопливо пил ворон. Недолго понаблюдав за птицей, я, наконец, позволил себе открыть контейнер с обедом. Вдыхая витавший вокруг чесночный аромат, я прикрыл глаза, предвкушая момент своего маленького грехопадения, но, взглянув в контейнер, скривился от омерзения.

На белом разваренном рисе, похожем на скопление личинок, лежало несколько тошнотворно-склизких обрезков водорослей. Венчали все эту гадкую смесь кубики тофу и короткая пластиковая вилка. Жена стала веганом пару месяцев назад, и из дома исчезли все продукты, как-либо связанные с животными. Сахар, который фильтруют через телячьи кости, молоко, в котором якобы содержался гной из неухоженного вымени несчастного животного, и, разумеется, «мертвечина» - так в нашем доме теперь называли мясо. Нынче Анна готовила мне на работу «здоровую и полезную» склизкую дрянь, производство которой не «причинило страданий ни одному животному».

Я с досадой оторвал взгляд от контейнера. Хотелось выбросить эту гадость прямо в фонтан, чтобы это сожрали так любимые женой зверушки — вороны, голуби, крысы и прочие городские паразиты. Отчаянный и раздраженный, я беспомощно смотрел по сторонам, словно надеясь, что пока я не вижу мерзкую массу у себя в контейнере, она магическим образом станет чем-то иным — мясным рагу по-венгерски, шницелем с картофельным салатом или курицей карри. В какой-то момент мне стало так жалко себя самого, что на глаза навернулись непрошеные слезы. Желудок уже бурчал и требовал соответствия запаха реальности. Обводя взглядом окружающие меня могилы, я представлял себе, как, должно быть, роскошно питались все эти лорды, графы, бароны и промышленники, над останками которых теперь возвышались монументы из песчаника, украшенные готической вязью, крестами и масонскими символами. Мое внимание привлек сильно заросший памятник, торчащий откуда-то из кустарника. Даже на расстоянии добрых десяти метров было видно, что все надписи давно стерлись с щербатой поверхности даже не плиты — какого-то покатого валуна, с вросшей в него скульптурой ангела. Небесное создание, когда-то наверняка прекрасное, теперь уродливо возвышалось над серой грудой, опустив осыпающиеся крылья. Молитвенно-сложенные на груди руки потеряли любые очертания, но самой пострадавшей была голова. Из нее, напоминающей бесформенный гриб торчали то ли гвозди, то ли куски проволоки, лицо было сколото почти целиком, сохранился лишь рот — казалось, искривленный в зловещей усмешке, хищный, с узкими губами. Мое сердце замерло, когда каменные уста будто бы приоткрылись, и оттуда неспешно, словно в замедленной съемке, выполз тонкий черный язык. Глаза ангела были потеряны вместе с остальной частью лица, но я чувствовал всем своим естеством, что взгляд каменного уродца направлен прямо на меня. Вдруг язык окончательно покинул рот статуи и, шевеля многочисленными ножками, убежал куда-то вниз. Фух, всего лишь сороконожка! Чертово насекомое меня так напугало, что я чуть не подскочил на месте, когда заметил боковым зрением промелькнувшую рядом тень.

На спинку скамейки рядом со мной забралась тощая девушка. Сгорбившись почти до предела, она обратилась ко мне с легким французским акцентом:

- У вас сигарета найдется?

- Разумеется, - отозвался я, хлопая себя по карманам, сам исподтишка разглядывая девицу. Несмотря на прохладную погоду та была босиком. Черное платье висело изорванным лохмотьями, корсет стягивал и без того тощую грудную клетку до анатомических пределов. Лицо незнакомки драпировала черная похоронная вуаль, украшенная кружевами, а на руках у нее были точно такие же перчатки. С образом резко диссонировал опущенный капюшон, грубо пришитый прямо к корсету. Готесса. Из тех, что тусят на кладбищах и пьют пиво в переходах. «И трахаются с панками и байкерами» - завистливо подумал я.

- Пожалуйста, - я, наконец, нашел пачку и протянул девушке. Та одним запястьем потянулась к сигаретам и ловко выудила белую палочку своими невероятно длинными, как у пианистки, пальцами.

- Прошу, - я поднес зажженную зажигалку, и под вуалью блеснули кольца и шарики пирсинга, хаотично разбросанные по лицу девушки.

- Благодарю, - она глубоко затянулась и выдохнула серое облачко, заметавшееся под вуалью, выходившее из него, словно из-под горящей листвы, - Так вот что едят современные мужчины?

Незнакомка с явным пренебрежением кивнула на ненавистный красный контейнер, все еще лежащий у меня на коленях.

- Моя жена, - неопределенно махнул я рукой в воздухе, чтобы она увидела кольцо, - Она стала веганом, и считает, что я похудею гораздо быстрее, если не буду есть мяса.

- Похудеете? - переспросила девушка, видимо, исключительно из чувства такта.

- Ну да, набрал я за последнее время, - с горькой усмешкой я в подтверждение своих слов приподнял фартукоподобное брюхо и немного потряс им в воздухе. На самом деле, я, конечно, солгал. Вся эта мерзость, свисающая с моих боков, наполняющая мои сиськи, уподобляющая мои ноги колоннам была, разумеется, накоплена не за год и не за два. На моих коленях покоилось, грозя одышкой при любом резком движении, свидетельство моего долгого и планомерного грехопадения.

- А зачем вам худеть? - недоуменно спросила готесса. Я почти разозлился. Легко задавать такие дебильные вопросы, насмехаясь над случайно встреченным толстяком, когда ты выглядишь, словно модель эпохи «героинового шика» со своими запястьями толщиной в палец и талией в пол-моей шеи. Кто эта соплячка такая, что сидит здесь, курит мою сигарету и смотрит на меня с пренебрежением и брезгливостью, как и все остальные!

- Да потому что бабы мне не дают! Жена мне моя не дает! Четыре месяца, вот уже думаю, где дату отметить! Говорит, что я разожрался! Слишком уж уродлив я для секса! - саркастически подхихикивал я своим словам, хотя на деле хотелось разрыдаться, опустив голову прямо в безвкусное кашло, приготовленное человеком, который меня ненавидит.

- Как можно называть кого-то уродливым за то, что тот ест вдоволь? - задала девица вопрос, выбивший меня из колеи. Я даже присмотрелся повнимательнее к незнакомке — не издевается ли та надо мной? Но ее глаза, скрытые какими-то гадкими белыми линзами ничего не выражали. С тем же успехом я мог бы попытаться поймать на лжи рыбу. Густо обведенные черной помадой губы мусолили фильтр, гоняя дым под вуалью. Я все силился понять — нет ли в ее словах насмешки, а девушка продолжила:

- Эти современные псевдотенденции я никогда не пойму. Раньше худыми были лишь крестьяне, что не могли себе позволить наедаться досыта, не могли добыть калорийную пищу. До сих пор во Вьетнаме и Камбодже полный человек считается привлекательным, достойным внимания. Подумайте — в Азии у вас бы от девушек отбоя не было.

Она подмигнула мне, чиркнув по кружевам длиннющими ресницами. Она что же, со мной заигрывает? И ее даже не остановило то, что я женат? Честно говоря, это огорошило меня ничуть не меньше, чем ее странные рассуждения относительно привлекательности полных людей. Ее журчащий, тихий голос завораживал, эти томные сонорные звуки в нос и картавость вкупе с легкой хрипотцой заставляли сердце биться чаще.

- Голод, - продолжала она, глядя словно сквозь меня, - Движущая сила прогресса. Голод заставлял людей менять место стоянки, учиться скотоводству и земледелию, находить новые способы охоты и новые способы употребления пищи. В основе всех первоначальных религий лежало два простых понятия — голод и насыщение. И если голод в современном понимании можно было бы сравнить с дьяволом, адом, чудовищами, то насыщение — это скорее божественность, рай, просветление. Считайте, что вы постигли дзен, - усмехнулась она.

- Дзен? - тут уже я не удержался от улыбки, - Просветление в виде лишнего веса и висцерального жира?

- Нет. Просветление в виде понимания вами истинного назначения плоти — насыщать и быть насыщенной, - незнакомка сделала последнюю глубокую затяжку и выкинула бычок в рядом стоящую урну, - Знаете, в азиатских культурах считается, что если погладить живот просветленного, то это приносит счастье? Вы не против?

Я не успел ответить — ее рука черным пауком метнулась к моему брюху и старательно, сверху вниз прошлась по моей рубашке, зацепив двумя пальцами пах. Неизбалованный женским вниманием, я мгновенно ощутил сильнейшую эрекцию и глубокое смущение, а ее рука продолжала совершать гладящие движения, будто специально соскальзывая мне на брюки. Длилось это лишь несколько секунд, но мое сознание уже успело погрузиться куда-то в объятия сладкой неги. Неожиданно — как заканчивается все хорошее — девушка вскочила со скамейки и зашуршала босыми ногами по гравию, удаляясь от меня прочь. В ушах шумело, глаза не различали цвета, только вездесущий аромат черемши забивал ноздри, густо замешивая похоть с чувством голода. Лишь чудом мне удалось расслышать брошенную ей на ходу фразу:

- А мужчинам необходимо есть мясо, а не это…

Опустив глаза, я увидел, что готесса, гладя меня по животу, случайно сбросила контейнер на землю, и кашица из риса, водорослей и тофу неаппетитно растеклась под моими ногами. Ворон, что сидел на фонтане, оставался там же — теперь черная птица заинтересованно разглядывала то меня, то мой несостоявшийся обед, хитро поблескивая глазом.

- Подавись, - усмехнулся я, направляясь к выходу с кладбища. До конца паузы оставалось добрые сорок минут. Этого как раз хватит, чтобы успеть заказать и съесть клаб-стейк с картошкой-фри и чесночным соусом. Повеселев, я, повинуясь неведомому порыву, сорвал стебелек черемши и сунул его в рот. Кисло-пряный вкус растекся по языку дразнящим соком, заставив желудок издать громкий возмущенный рык. Обернувшись, я с легкой брезгливостью выплюнул жеванные стебли — хозяином «огорода» оказался тот самый безликий ангел. Вблизи он оказался еще уродливее — поросшая мхом голова делала статую похожей на гидроцефала, по каменным складкам хламиды ползали мокрицы, а идеально сохранившиеся губы презрительно кривились в мою сторону. Ну и страшилище!

Едва зайдя в ресторан, я кинулся к хостесс, чтобы сделать заказ побыстрее — на работу опаздывать не хотелось.

- Какой прожарки стейк вы желаете?

- Пожалуй, пусть будет «блю»! - не думая, ответил я, мечтая о красном, истекающем кровью сыром мясе и о прикосновениях кладбищенской незнакомки.

Сочившийся теплым соком кусок едва прожаренной говядины я проглотил почти незаметно для себя. Не успевая наслаждаться ее вкусом, я с каким-то садистским наслаждением расчленял мертвую плоть, запихивая в себя куски стейка. Кровь текла по моему подбородку, посетители неодобрительно оглядывались на меня, но я не мог остановиться — первое мясное блюдо за добрые два месяца полностью заняло мое сознание.

Когда я вернулся домой, меня ожидал скандал. Анна сидела на кухне, пила свое веганское вино, крутя телефон в руках, и с вызовом смотрела на меня.

- Что-то случилось, милая? - поинтересовался я, разуваясь в коридоре.

- Ага, случилось, - саркастически подтвердила она, поднося бокал к губам, - Несколько лет назад я вышла замуж за лживого бесхребетного ублюдка.

- Детка, почему с этого нужно начинать вечер? - промямлил я, уже мысленно примиряясь с тем, что после работы мне отдохнуть не удастся.

- Асадо Стейкхаус? Серьезно? Ты пообедал на сорок евро с нашего общего счета? В то время как я готовлю тебе еду с собой?

- Родная, ну мне очень захотелось мяса, понимаешь? Я-то не собирался быть веганом…

- Я думала, ты будешь меня поддерживать! Как и обещал! Или ты думал, что твоя ложь не вскроется? Ублюдок! - бокал вина пролетел в пяти сантиметрах от моей головы и разбился об дверь за моей спиной, несколько осколков попали мне за шиворот.

- Так, знаешь, это уже никуда не лезет! - попробовал возмутиться я.

- Брюхо твое уже никуда не лезет! Ты никогда не похудеешь — ты слишком слабохарактерный и ленивый! Сколько раз ты был в спортзале на этой неделе?

- Сегодня вторник…

- Значит, ты уже пропустил спортзал дважды! - безапелляционно заявила моя супруга и недовольно тряхнула своими золотистыми волосами, в которые я так любил зарываться носом раньше, когда она мне это позволяла.

- Слушай, я сегодня задержался на работе, а завтра обязательно пойду!

- Можешь не ходить. Мне плевать. Я устала от твоих отговорок, от твоих оправданий и от твоей лжи! Готовить я тебе теперь тоже не буду — можешь питаться подножным кормом. Или, если хочешь — ходи в рестораны, только сначала начни зарабатывать побольше, - Анна поднялась со стула и направилась в спальню, давая понять, что разговор окончен. Телефон в ее руке завибрировал, и она ускорила шаг.

Ночью, лежа рядом в кровати, я попытался приобнять Анну, но она брезгливо дернула плечом. Вздохнув, я отвернулся на другой бок. Вот, значит, брак, который я заслужил. Сон не шел, и я поднялся, медленно, стараясь не разбудить жену, и пошел на кухню. Освещаемый лишь лампой холодильника, я шарил глазами по полкам в поисках чего-то съестного, чего-то, что поможет мне на время забыть о своем стрессе, но ничего не вызывало аппетита. Какие-то мелкие кривые яблоки из отдела органических товаров - те, что в три раза дороже, - пророщенная соя, какая-то крупа в контейнере и миндальное молоко. Отойдя от холодильника несолоно хлебавши, я вернулся было в постель, но Анна разбросала конечности по всей кровати, замотавшись в одеяло на манер буррито. На любые мои попытки отвоевать себе хоть немного места жена реагировала недовольным бурчанием и резко махала руками, словно отгоняла какую-то особенно назойливую, жирную муху. Вздохнув, я поплелся в другую комнату на диван. Спалось плохо, ребра моего лежбища впивались мне в бока, а люк в подвал время от времени хлопал. Надо было его запереть, но я лишь отворачивался на другой бок.

∗ ∗ ∗

Очередной рабочий день был наполнен цифрами и звонками. С небывалой раздражительностью я хватал трубку, выслушивал очередного бездельника, который вовремя не предоставил счет или требовал коррекции документов по истечению срока давности оных, и вновь с силой вдавливал ее в телефон, до хруста. В животе происходила настоящая война: красные бобы с морковью - мой завтрак - не прижились и теперь активно просились наружу. Куда бы я ни бросал взгляд всюду мне виделись крупные, истекающие соками куски мяса, обложенные золотистыми колечками лука, девственно-зелеными листиками салата и стебельками черемши. А еще из головы у меня не выходила та девчонка. Она даже не назвала своего имени, но я хорошо запомнил каждую деталь в ее облике — черные блестящие патлы, торчащие из-под капюшона, хаотичные переплетения пирсинга на лице, бесцветные рыбьи глаза и ловкие длинные пальцы, притронувшиеся ко мне там, где ко мне уже очень давно не прикасалась моя жена.

Как только настал обеденный перерыв, я, не глядя, вывалил в мусорку содержимое контейнера, который Анна вручила мне с собой — готовить для меня она все же не перестала. Раздражающее чувство вины сверлило изнутри и, выйдя из офиса, я тут же схватил телефон и решил ей позвонить. Трубку никто не брал. Наверняка опять поставила на беззвучный.

Ноги сами вынесли на гравий Южного Кладбища. Ворон на бортике фонтана, казалось, вовсе не покидал своего места. Разумеется, его примеру следовал и уродливый грибоголовый ангел. А вот девушки не было. Запах медвежьего лука сводил с ума, скручивал желудок голодной судорогой. На скамейке кто-то оставил газету. Заголовок гласил «Очередная Нимфенбургская жертва». Я уже слышал об этих случаях. Какой-то ублюдок выпускает своего пса порезвиться в Королевских Садах Нимфенбурга, и вот уже не в первый раз местный егерь находит разодранный труп оленя. Мысленно я представил во всех подробностях, как потомок тех самых благородных животных, которых разводил на дворцовой территории сам Людвиг Баварский теперь лежит вывернутой наизнанку тушей, кишки разбросаны в стороны, а на высохшие глаза садятся мухи. Из груди вырвался непрошеный смешок — моя благоверная выблевала бы все свои хваленые смузи, предстань ее глазам такая сцена. Я люблю животных, но где-то в глубине души во мне зрело одобрение по отношению к хозяину неведомого карнивора. Хищник должен охотиться. Почему-то мысль об оленьем трупе и о его свежей красной плоти, выставленной на всеобщее обозрение, пробуждала во мне лишь больший аппетит. Надо будет попробовать оленины.

Я недолго посидел на скамейке - той же, что и вчера, - торопливо выкурил крепкую, горькую сигарету и вскочил, почти бегом ринувшись к ближайшему китайскому ресторанчику.

Сегодня в меню сашими. Многие люди опасаются есть сырую рыбу. Слухи о страшных паразитах, которые потом наворачивают круги в глазах или суеверия относительно смертельных тропических болезней — все это я считал бредом. Во-первых, вся еда, которую привозят в Германию, проходит тщательнейшую проверку, во-вторых — едят же люди фугу. Казалось бы, дрогнула у повара рука, печень была извлечена не полностью — и вот, пожалуйста, за столом в ресторане восседает хладный труп с посиневшим, искаженным конвульсивной гримасой лицом. Но как сказал кто-то из японских мудрецов: «Те, кто едят фугу — глупцы. Но те, кто не едят — глупы вдвойне!» Разве право наслаждаться изысканной пищей не подразумевает некоторое количество риска?

∗ ∗ ∗

Когда часы церкви при кладбище пробили восемь, я, наконец, встал из-за своего стола. Работы за последнее время накопилось, я и не заметил, как засиделся допоздна. Пропущенных звонков на телефоне не было — обычно Анна звонила мне, когда я задерживался, но на этот раз как будто бы забыла о моем существовании. Ну и черт с ней!

До метро можно было дойти и обычной дорогой - через узкую Блюменштрассе, в прошлом - Улицу Палачей, а теперь небольшое гейское гетто Мюнхена, - но мой мозг слишком устал, чтобы воспринимать весь этот шум и яркие неоновые огни. Я вновь свернул к кладбищу. В восемь вечера ворота по обе стороны стен еще не закрыты, и можно срезать угол, чем регулярно пользовались как велосипедисты, так и офисные крысы вроде меня.

Ночное кладбище очаровывало. Все эти древние надгробья, массивные кресты и золоченая роспись напоминали о старых добрых фильмах ужасов, смотря которые, я чувствовал себя как дома. Надрывались сверчки, над дальними могилами вились огоньки светляков, а берлаух продолжал все так же бесконечно благоухать, наполняя мои ноздри ароматами свежей лазаньи, пасты болоньезе и курочки кунг-пао.

Голоса я услышал, когда проходил мимо колонн колумбария. Не знаю, что меня дернуло, но я нырнул туда — в темноту неглубоких ниш, где частенько ночевали бомжи. Во мраке неровно поблескивали оранжевые огоньки сигарет. Когда глаза немного попривыкли, и я оказался совсем близко, мне удалось распознать свою кладбищенскую знакомую в компании каких-то парней.

- Эй, привет! Это мне вы рассказывали про дзен, - бросил я дружелюбно и помахал рукой, вполне ожидая, что при своих знакомых она и не посмотрит в мою сторону, но готесса меня удивила. Выйдя из тени — ей как-то удавалось горбиться даже стоя, - она подошла ко мне и как-то неловко поцеловала меня в небритую щеку. Из ее рта пахнуло зевом мусорного контейнера, но лишь на секунду.

- Привет. Знакомься, это Огр и Бокасс, - указала она своими удивительными длинными пальцами на тени, стоящие в нише. Оба казались невероятно высокими и при этом страшно сутулились, лица их были также скрыты капюшонами. У одного из-под накидки торчала всклокоченная серая борода, лицо другого, кажется, было черным и вовсе терялось во мраке, лишь поблескивали лихорадочно белые рыбьи глаза.

- Ты сама так и не представилась. Меня, кстати, Бенджамин зовут. Можно просто Бенни, - я протянул руку туда, во тьму, но стоящие в нише даже не пошевелились.

- Мы не жмем рук, - пояснила девушка поведение своих друзей, - Мы обнимаем друг друга за лица, вот так.

Она положила обе ладони мне на щеки и нежно провела ими по лицу, словно была слепа и пыталась понять, кто перед ней. Кружево ее перчаток щекотало нос, и я чуть было не чихнул.

- Теперь твоя очередь, - насмешливо предложила готесса. Вдохнув поглубже, я поборол смущение и залез руками ей под вуаль. Кожа у девушки была холодной и гладкой, словно резиновая форма для льда, но я не придал этому значения — куда важнее был для меня, женатого мужчины, тот факт, что я сейчас трогаю лицо чужой, почти незнакомой мне женщины, а обручальное кольцо цепляется за ее многочисленный пирсинг. Отняв, наконец, руки, я застыл, не зная, что делать дальше, а незнакомка удовлетворенно выпрямилась, оказавшись чуть ли не на голову выше меня.

- Кстати, мое имя Монт, если тебе интересно, - бросила она.

- Монт, - я мечтательно покатал на языке имя девушки, которая первая за несколько лет не смотрела на меня, как на прокаженного.

- Бенни, - растерянно повторил я, мечтательно разглядывая ее хрупкую фигурку в неровном свете далеких фонарей. Тем временем двое, стоявшие до этого поодаль приблизились ко мне и, бросив сигареты на землю, по очереди провели своими ладонями по моему лицу. Их длинные ногти — дань давно ушедшей моде — слегка царапали кожу. На щеках, подбородках и бровях готов поблескивали какие-то гвоздики, скрепки и кольца, а у Бокасса на черной коже болтались несколько цепей, скрепляющих веки с ноздрями.

- И что ты здесь делаешь в столь поздний час, Бенни? - раздался хрипловатый, бархатный голос Монт.

- Да так, решил срезать. Вы?

- Мы здесь… обитаем, - усмехнулась готесса, следом за ней всхрюкнул Бокасс. «Обитаем» - что за глупость? Странная все же компашка. Я вдруг почувствовал, как взгляды неформалов клином сошлись на мне. Стало неуютно, где-то под ребрами мокро ворочался ком снега, а снизу я ощутил приступ «медвежьей болезни». Мысленно я быстро перечислил в голове все ценные предметы, что были у меня с собой — мобильник, кошелек, ключи от квартиры… Если они их у меня отберут, им же в руки попадет и мой айди с адресом, они смогут заявиться ко мне домой и даже что-то сделать с Анной. Странным образом, я даже на секунду понадеялся на такой исход событий. Что сейчас эта троица оберет меня до нитки — сопротивляться я не собирался — я пойду в участок, буду там размазывать сопли, тянуть время. Потом полицейская машина привезет меня к дому, мы зайдем в квартиру, а там…

- Ну ладно, мне, наверное, пора. Приятно было познакомиться, - я медленно попятился от троицы фриков, словно проверяя, дадут ли они мне уйти. Те не двигались, будто какие-то гротескные могильные изваяния. Облегченно выдохнув, я развернулся в сторону выхода из колумбария, но тут же застыл в ужасе. Волосы на затылке встали дыбом, кишечник бунтовал против всего остального тела, а снежный ком в груди растаял, заливая внутренности холодной, склизкой водой. Безликий ангел стоял прямо передо мной. Как я его только не заметил по пути сюда? Сделай я еще шаг - и пнул бы валуноподобный постамент, надписи на котором стерлись почти окончательно и теперь напоминали следы от когтей животного. Зеленоватое могильное свечение окутывало потрескавшуюся, выщербленную фигуру. Вблизи обломки за спиной больше не походили на крылья, скорее на какой-то причудливый спинной гребень, руки казались не по-человечески длинными, а губы - последняя деталь, оставшаяся от лица - хищно кривились не то в презрении, не то готовясь обнажить зубы. Так скалятся приматы, выставляя вперед мягкую плоть, чтобы обнажить острые резцы и клыки. Казалось, что стоит мне отвернуться, как тварь запрыгнет на спину, вцепится острыми когтями в ребра и начнет питаться, как это делают гиены — не убивая свою жертву.

В суеверном ужасе я отшатнулся назад, уперся во что-то и тонко, по-бабьи вскрикнул.

Обернувшись, я увидел перед собой Монт.

- Ты как будто привидение увидел, - усмехнулась она, не меняя выражения лица. Где-то за ее спиной заливисто хохотал шакалом Огр, в тон ему попискивал цыпленком-пуховиком Бокасс. Смущение подожгло мои уши и щеки: испугаться старого памятника на кладбище — что может быть глупее? Но, девушка, кажется, не придала этому значения — взяв меня за руку, она потянула меня за собой, в нишу.

- Пойдем, выпей с нами…

В голове уже выстроилась, обросла запятыми и интонациями заготовленная фраза о том, что мне пора, я устал, и дома меня ждет жена, но внутренний голос предательски шепнул: «Нет, не ждет!» Другого повода отказываться я не видел.

Оказавшись в нише, я неловко кивнул парням, что неподвижными статуями прижимались к стенам, не обращая на меня внимания. Только чернокожий гот продолжал тоненько попискивать, словно все не мог отсмеяться. Их кислое дыхание обдавало меня с двух сторон, и мне в голову непрошеным воспоминанием влезла морда собаки, которая у меня была в детстве — хулиганистого лабрадора Макси. Когда он возвращался с прогулки, запах из пасти у него частенько был точно таким же — это означало, что пес наелся какой-то гнили. Обычно в такие моменты я гнал его от себя, не в силах сдерживать рвотные позывы. Но сейчас все было не так плохо — все же готы не тыкались в меня мокрым носом, а жуткий смрад из их ртов забивал очень сильный запах черемши, который доходил до какой-то совершенно запредельной концентрации здесь, в нише.

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov

#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov

+++ATTENTION !!!+++

Аннотация: Это мистическая история в стиле "городского фентези", понравится фанатам SCP и "Ночного дозора". Для лучшего впечатления от прочтения, рекомендую сначала ознакомиться с предыдущими произведениями из данного цикла. Их можно найти на моем аккаунте на Пикабу или по этой ссылке - https://vk.com/vselennaya_koshmarov

Также в ВК доступны нецензурированные версии рассказов.

Данная история содержит описания кошмарнейшей жести, в связи с чем, рекомендую к прочтению только людям с крепкой психикой.

+++Thanks for Your attention+++

Ссылка на первую часть - https://pikabu.ru/story/tsirk_koshmarov_part_i_censored_6297...

Ссылка на вторую часть - https://pikabu.ru/story/tsirk_koshmarov_part_ii_censored_630...

***

Тихий баварский городишко застыл в тревожном безмолвии, укутанный одеялом осеннего тумана. Неожиданно промозглая сентябрьская ночь выскребла из домов остатки тепла, заперла двери и окна, а за ними прятались вдовы, дети и старики, погребенные в своих кроватях. Глассману пришлось снять скальпелем себе кожу с целого пальца — теперь тот напоминал анатомический экспонат. Такой оказалась цена за спокойствие жителей Крайбурга — тех, кто остался невредим. Со стороны холма, оттуда, где раньше стояла часовня, а теперь висело в воздухе жуткое нагромождение камня, дерева и плоти, постоянно раздавались полные агонии стоны. Но благодаря очередному договору, заключенному с реальностью, оставшееся население маленького городка мирно врастало в свои постели — их широко открытые глаза покрывались пылью, на них садились мухи, их грудные клетки медленно, еле заметно вздымались, а сознания пребывали в сладостной нирване.

- Им не нужно видеть сегодняшнюю ночь, - тоскливо заметил слепец, вертя перед лицом искалеченную кисть, словно мог что-то разглядеть.

- Почему сегодняшнюю? - спросил Стефан. Для него все прошедшие ночи смешались в одну, когда они скорбными тенями сидели в мансарде, бросая испуганные взгляды через окно на холм, ожидая, пока Стеклянный восстановится. Но, кажется, тот уже никогда не будет прежним. Когда-то горделивый, самоуверенный, он сгорбился, побледнел, словно пытаясь спрятаться в бесконечном переплетении рук, через которые прорывалось болезненное, прерывистое дыхание.

- Я посадил Ярослава на рацию. Два часа назад от опорного пункта полиции в Кутной Горе поступило сообщение о бойне на вокзале. И пропал один из пассажирских поездов дальнего следования, - скрипел Глассман, хищно поводя носом — искал в воздухе следы зловония — признаки присутствия бессмертного некрофага, - От вокзала тоже мало что осталось. Отряды быстрого реагирования уже отправились им наперерез.

- Их задержат? - Земмлер не знал, радоваться этому, или наоборот — друзья и враги перемешались в одну кучу. Более того — он и сам был не до конца уверен — друг он, или враг, и если враг — то кому? Ответ был зашит в саму его сущность и всплыл на поверхность, словно взбухший, опутанный водорослями утопленник, стоило мысленно задать этот вопрос. Враг — человечеству.

- Да, Мышонок. Минут на пять. Может, десять. Никогда еще вся семья не собиралась вместе, - со странной смесью ужаса и восторга протянул татуированный, - Могу я тебя кое-о-чем попросить?

- Не знаю, - Стефан и правда не знал. Лишь на третьи сутки пребывания в компании этих странных людей, он начал задавать вопросы — пока лишь самому себе, и там же находил ответы. И они ему не нравились.

- Я попрошу тебя не вмешиваться. Что бы здесь ни происходило. Ни при каких обстоятельствах, - твердо, четко, словно вколачивая гвозди в крышку гроба, швырял слова Стеклянный.

- Не вмешиваться во что?

- В разговор. В спор. В конфликт. В битву. Во что угодно. Просто наблюдай. Ты сам поймешь, что от тебя требуется.

- А если не пойму? - с вызовом спросил Земмлер.

- Значит, все, что я делал — было напрасно, - Глассман неожиданно тяжело закашлялся. Несколько татуировок на его груди разошлись, словно швы, из открывшихся разрезов сочилась кровь, стекающая по голому торсу на красные тренировочные штаны.

- А что нам делать сейчас? Так и будем сидеть и ждать, сложа руки?

- Можешь переодеться в боевое. Будет глупо, если ты потеряешь самоконтроль из-за какого-нибудь осколка, - лысый явно хотел побыть один, и Стефан уже шел к двери, когда усталый голос его окликнул, - Малыш?

- Да?

- Держись поближе к Вхлицкому, когда все начнется. Не упускай его из виду.

***

Несущаяся груда железа со свистом разрезала ночную тишину. Окна мелькали с дикой скоростью, словно кадры кинопленки. Капитан отряда быстрого реагирования лениво смолил сигаретку, вглядываясь в приближающееся гудящее чудовище. За спиной у него возвышалась наскоро возведенная насыпь с металлическими болванками в основе — импровизированный барьер. Приборы поезда молчали, ни по мобильному, ни по радиосвязи никто не отвечал — ни машинисты, ни кондукторы, молчал даже поездной полицай. Новости о террористах, гремящих по всей Европе терактах не оставляли сомнения — адепты запрещенного халифата планируют устроить очередную чудовищную акцию во славу своих хозяев, что всегда держатся в тени.

Поезд направлялся по прямой к Дюссельдорфу. Нигде не останавливался, проносясь обезумевшим божеством мимо спящих на скамейках бродяг, переворачивая урны воздушным мешком. Громадина неслась с такой чудовищной скоростью, что капитан упадочно, крамольно помыслил — не отбежать ли в сторонку? Выдержит ли насыпь? Ничуть не меньше нервничали и его подчиненные, до хруста сжимающие короткоствольные автоматы, до блеска тер лысину немолодой лейтенант полиции, стащив фуражку.

- Бойцы, еще раз — поезд нужно остановить до границы. Количество гражданских на данный момент неизвестно. Но если электричка пройдет насыпь — отдам команду саперам, - капитан выплюнул сигарету, - Я в одиночку грех на душу не возьму!

Хищно светящиеся окна поезда приближались — казалось, будто на команду бойцов спецназа несется огромная, безумная сороконожка. Сходство усилилось, когда боковые окна в переднем вагоне лопнули, выпростав огромные, похожие на паучьи, лапы — каждый сегмент был не меньше доброй сосны. Чудовищные ноги — десять-двенадцать штук — уперлись в камыши по бокам от путей, и поезд принялся сбавлять ход. По спине лейтенанта под бронежилетом холодными слизнями скатывались крупные градины пота, пока вагоны, с жутким визгом и скрежетом, складываясь гармошкой и отрываясь от рельс, тормозили, пуская искры. По мере приближения замедляющегося поезда, затылком лейтенант чувствовал ужас своих подчиненный, которые выпученными глазами следили за черными, полужидкими щупальцами, вгрызающимися в плоть земли своими острыми отростками.

Лобастая голова кабины насупленно наклонилась, вгрызаясь креплениями в бетонные шпалы, заглядывая пустыми глазницами кабины прямо в бешено стучащее сердце капитану. Кресла машинистов были пусты.

- Поезд окруж-кх- ен! - выкрикнул в мегафон глава опергруппы, тут же закашлявшись — горло пересохло, - Сложите оружие и покиньте транспортное средство! - кричал он, дублируя требование еще на двух языках. Капитан чувствовал себя идиотом — как можно вообще говорить нормальные, человеческие слова, пока гигантские черные лапы по бокам поезда с треском скручиваются, складываются и исчезают в недрах темных вагонов.

Ночь затихает. Тишина такая тяжелая и гнетущая, что хочется снова взять мегафон и орать, орать что угодно, лишь бы заглушить нервное сопение бойцов за спиной, заглушить собственное сердце, тяжело бухающее в ушах.

А потом сквозь тишину прорвалось какое-то мерзкое бульканье. Оно раздалось откуда-то издалека, в двух или трех вагонах от капитана. Но оно приближалось. Он почти видел, как по коридору плывет-ползет-перекатывается что-то огромное, склизкое, голодное. Как оно перетекает через сиденья, как вышибает тяжелой черной тушей двери тамбура. Вот задрожала дверь, ведущая в кабину машиниста, вылетела дверная ручка, и через образовавшееся отверстие полезла густая, смолянистая жидкость, растекаясь капиллярами.

- На изготовку! - это было лишнее. Бойцы итак готовы были стрелять в любую секунду и ждали лишь формального повода — нервы спецназовцев чуть ли не искрили от напряжения. За спиной послышалось пластиковый, удовлетворенный треск снимаемых предохранителей. Зубы застучали сами собой. Всем своим естеством он ощущал, что там , за дверью находится нечто, чему его мозг не найдет объяснения, что сейчас в кабину прямо перед ним возникнет живой билет в один конец в Богнице. Живой, черный, склизкий, разъедающий до ржавчины металл двери, билет...Капитан продолжал стоять перед самой кабиной, глядя, словно под гипнозом, как тяжелая железная дверь выгибается куда-то внутрь, вот осталось два сантиметра до неизбежного, всего один…

- Розария, детка! - неожиданно из радиопередатчика на панели машиниста раздался писклявый голос. Это было похоже на попытку взрослого мужика копировать какую-нибудь поп-диву. Попытку неудачную, - Розария, не надо! Иначе кто нам поможет освободить пути?

Капитан с облегчением выдохнул, когда черная дрянь как-то огорченно, словно сопля в ноздрю, втянулась обратно в отверстие от дверной ручки. Булькая и липко шлепая, неведомая тварь уползала прочь от отряда быстрого реагирования. Спокойствие оказалось преждевременным. Раздался звон стекла, из дальнего вагоны что-то белое вылетело, вспорхнуло похожими на грибницы крыльями и вознеслось в ночное небо. Стволы орудий уже устремились в небо, пальцы легли на курки, но было слишком поздно. Мучительная, бессмысленно тоскливая песня без слов уже вгрызлась в слух несчастных, чьи пальцы разжались, рты дебильно приоткрылись а взгляды вперились в подвешенную под сверкающими звездами тушу.

Гравий царапал руки, пыль и песок скрипел на зубах. Капитан продолжал копать насыпь голыми руками, остервенело вгрызаясь сломанными ногтями в препятствие. Тачки не было, поэтому они открыли грудину полицейского лейтенанта — чтобы было в чем таскать. Он и сам был не против. Руки и ноги использовали как импровизированное кайло. Многие уносили лишний гравий во рту. Один из ребят в его группе так нагрузил себя металлическими болванками, что не мог подняться, и теперь полз, словно гротескная улитка, унося остатки заграждения на спине.

А в ушах капитана продолжала звучать самая грустная песня из всех им слышанных. О маленьком, грустном паровозике, который очень хочет попасть домой. И только он, капитан, может ему помочь.

***

Мюллер ждал всех в Общем Зале. Сейчас акт героизма нужен был Спецотделу как никогда. В череде бесконечных поражений от Стеклянного им нужна была хотя бы одна победа. Созвав всех оставшихся сотрудников, Хорст ждал появления группы Вальтера. В его взгляде сквозила досада, когда он обводил взглядом поредевшие ряды своих подопечных. Информатики, лаборанты, несколько Дворняг, пара Ротвейлеров, одинокий, потерянный Волкодав с рукой в гипсе и с десяток едоков — теперь самая многочисленная фракция в его организации. Самая ненадежная и недолговечная. Самым старым был Клещ, теперь это Лодырь. Если он вернется с самоубийственной миссии, следующим казненным будет он. Второго Андалузского Пса Мюллер допускать не собирался.

- Знаете, в чем разница между Феррари и кучей расчлененных тел?

Ну вот. Легок на помине.

- Феррари у меня нет! - пророкотал Лупеску, взрываясь громогласным смехом, а из-за его спины вползали в Общий Зал бывшие сотрудники Спецотдела, покинувшие это помещение еще людьми.

Как хорошо, что финальный фейерверк Каниля не видел почти никто из присутствующих. Доги, к счастью, были заняты делами у себя в офисах, поэтому большинство просто брезгливо кривились при виде жутких слуг-ампутантов. Мюллер виновато кивал в ответ на вопросительные взгляды сотрудников — да, мол, время крайних мер. Следом за Лупеску вошел Вальтер, тяжело отдуваясь и утирая пот со лба, он на пару с Каргой толкал перед собой тележку с огромным гробом из черного пластика. Следом шла Авицена, спокойная, уравновешенная, и приплясывающий на ходу от нетерпения Лодырь.

- Куда вы приперлись? - раздавленной змеей шипел Мюллер, - А если у него здесь шпионы?

- Не если, - бросил Каниль, отодвигая начальника в сторону, - Мне со своими перетереть надо. Клещ, жив еще, говноед старый?

- Я за него, - выступил из группы едоков мальчонка лет двадцати. Тот выглядел даже младше Стефана, но специальность уже оставила на нем свои следы — бледная кожа, злые, темные глаза и вечно напряженная, сильная челюсть.

- Мелкий ты, - огромная ладонь Пса легла на голову парнишки, накрыв ее полностью, пальцы сжались, словно пробуя — раздавят ли, - Слушай, короче, как тебя?

- Гнида, - гнусаво ответил едок.

- Гнида. Хорошее имя. Боевое, - расползлась раной улыбка на лице бывшего едока,- Слушай, Гнида. Я вернулся. Все в силе. Передай остальным.

Хлопнув по плечу парня так, что тот чуть не повалился на пол, Лупеску пошел к выходу из зала, за ним черно-багровым потоком устремились ампутанты.

- Труба зовет, - пропел он зычно, махнув рукой остальным.

Вальтер собирался было катить тележку дальше, когда Хорст окликнул его.

- Вольфсгрифф? - раздался тихий голос.

- Герр Мюллер? Что-то еще?

- Да, - начальник как будто бы замялся, посмотрел по сторонам, потом тихо спросил, - Скинь мне, пожалуйста, координаты сообщением, как в машину сядешь.

- Это зачем? Неужто решили в кои-то веки поучаствовать в веселье? - усмехнулся блондин. Сейчас ему все было нипочем — охота начиналась. Скоро он своими руками сможет отомстить тем, кто виновен в смерти Марго. Особенно этому говнючонку-стажеру.

- Староват я для ваших перестрелок, детишки. Гляди, вон — палец вывихнул, когда на землю падал, чтоб под «Зеркало» не попасть, - Хорст продемонстрировал забинтованный мизинец на левой руке, - И людей я тебе больше не дам. Но это не значит, что я оставлю вас без поддержки. Координаты не забудь!

И Мюллер напутственно хлопнул Вальтера по плечу, невольно отметив, что тот как будто постарел лет на десять.

***

- Мы будем ждать прямо здесь? - с неудовольствием Малыш огляделся. Даже его представлений о тактике и стратегии хватало, чтобы понять - маленькое здание вокзала, состоящее чуть ли не полностью из панорамных окон — не лучшее место для обороны. Три входа с разных сторон, стеклянные перегородки, масса пустого пространства, высокие, будто в церкви потолки - они втроем были словно на блюде для праздничного ужина клиппотов.

- А почему нет? Думаешь, если бы мы забаррикадировались в отеле, дела пошли бы лучше? - насмешливо ответил Глассман вопросом на вопрос, - Честно говоря, я не рассчитываю вступать в открытый конфликт. Думаю, нам удастся разрешить дело мирным путем.

- Мирным? - Стефан бросил взгляд на Ярослава, застывшего в позе буддистского монаха перед батарее склянок, наполненных тошнотворной жижей, - Полный поезд клиппотов, который мчится сюда разве похож на готовность принять мирное решение?

- Я развязал уже слишком много войн, чтобы начинать еще одну, - слепец, обжигая губы, отхлебнул из бумажного стаканчика кофе, похожего на густую дымящуюся смолу.

- Кстати о войнах. Война со Спецотделом? Зачем это было? - полюбопытствовал Земмлер, - У меня не было доступа к этим файлам, но по слухам...

- По слухам - я враг человечества и нежелательная персона номер один, я знаю, - закончил за него Глассман, - К сожалению, мне пришлось сыграть эту роль. Иначе соблазн примкнуть ко мне раньше времени был бы слишком велик.

- Раньше времени?

- Да. До того, как я успею своими действиями внушить тебе настоящую ненависть к клиппотам. Успею объяснить тебе, кто твой настоящий враг.

- А разве и так не ясно? - удивился молодой человек.

- Ясно тебе. Ясно всем тем, кому я столетиями это доказывал. Но не тому, кто дремлет под маскировкой, - Стеклянный поднял голову и вываренными глазами уставился на Земмлера, отчего тому стало неуютно.

Бывший стажер уже собирался задать мучивший его вопрос, когда жуткий гул и скрежет пронзил слух, а стекла задрожали. Если бы на вокзале были люди, они бы подумали, что поезд сошел с рельсов. Но собравшиеся знали - с поездом все в порядке. И с его пассажирами тоже.

В темноте за окнами показалась искореженная, ощетинившаяся осколками стекла железная туша. Колеса искрили, пока громадина замедляла ход, циклопическим червем заползая прямо на платформу. Рельсы выгибались, шпалы разлетались в щепки, а демоническая электричка продолжала свой ход, слепо пялясь пустой кабиной на вокзал перед собой. С грохотом осыпалось стекло, здание задрожало - первый вагон подползал, управляемый смолянистыми бесформенными ногами прямо к вокзальному кафе. Совершенно машинально Стефан сделал несколько шагов назад, наткнулся на скамейку и грохнулся на плитки пола, глядя, как Глассман совершенно безмятежно приканчивает свой кофе, в то время как обезумевший транспорт подползает к его столику. Здание тряслось, вторая чашка кофе, жалобно звякнув, соскользнула со стола и разбилась. Кабина остановилась всего в полуметре от казавшейся теперь такой маленькой и уязвимой фигурки Стеклянного Человека. Паучьи лапы потеряли форму, потекли и быстро втянулись обратно в электричку. В наступившей за этим тягостной тишине было слышно лишь, как, по-деревенски всхлюпывая, цедит кофе слепец за столиком, и как Вхлицкий, словно дорвавшийся алкоголик опустошает свои склянки одну за другой.

Потом из глубины поезда раздалось какое-то омерзительное чавканье, будто в его недрах кто-то кипятил целое болото. Склизкие звуки усиливались по мере приближения их источника, послышался скрип колес будто бы какой-то коляски, стук костей и шлепки босых ног. Черные щупальца взметнулись сбоку от первого вагона, вышибая хлипкие двери. Словно волосы утопленника, они устремились вперед, будто на разведку, а потом спрятались назад, как моллюск в раковину. Дверной проем выплюнул подножку-пандус, похожую наметаллический язык. Со скрипом, медленно, на ступень спускалась инвалидная коляска. Ноги сидящего безвольно болтались в такт бесчисленным трубкам, уходящим ему в ноги и под одежду. Везла коляску девушка, обряженная, как цирковая гимнастка. Стефану невольно вспомнились некрашеные фигурки из настольных игр, какие он часто видел в клубе - кожа девушки была мертвенно-серой, глаза беспорядочно болтались в такт ее движением, а лицо искажала растянутая, похожая на порез улыбка, выставляя напоказ крупные неровные зубы.

- Знаешь, когда я просил усыпить Гарма я имел ввиду нечто совсем другое! - с горьким сарказмом бросил Глассман куда-то в сторону поезда, посмотрев мимо грустного умирающего клоуна.

- Не тебе говорить со мной о недостойных методах, - прошелестел одними губами Вулко. Не без труда Стефан признал в говорящем пышущего здоровьем толстяка с видеозаписей. Теперь это была лишь бледная тень могучего, дебелого клоуна - сатиновый белый костюм казался бежевым на фоне его обескровленного лица. Потрескавшиеся губы, запавшая с одной сторон дряблая щека и почти сливающийся по цвету с кожей пластырь с грубо намалеванным, косящим в сторону глазом на нем.

- Она с тобой? - спросил Стеклянный с деланным безразличием в голосе. Клоун счел вопрос риторическим - за его спиной, неловко переступая босыми ногами, на покрытый острым крошевом пол вокзала спускалось нечто. Истощенная, высокая фигура с ненатурально вздувшимся круглым животом выгибалась под немыслимыми углами, точно под порывами невидимого ветра. Безликая голова моталась из стороны в сторону, влажно чмокая круглой безъязыкой дыркой. Нагая фигура попыталась пройти к коляске, но, движимая одной ей известным порывом, пробежала куда-то к прилавкам с журналами, боком, словно краб, даже не глядя в ту сторону. Сбив стойку с открытками, тварь ударилась спиной о стену, упала на пол и встала "мостиком", замерев, точно дохлое насекомое.

- Она всегда со мной, - грустно ответил Вулко, после чего добавил бабьим, писклявым фальцетом, - Здравствуй, мой первый и любимый муж.

Безликая морда повернулась к Стефану, устремив на него невидимый, но ощутимый, липкий взгляд.

- Мышонок! - почти комично пищал клоун, - Я так соскучилась! Подойди ко мне!

Земмлер, сдерживая тошноту скривился и постарался не смотреть на этого гадкого слизня, которая из-за устремленного кверху беременного живота была похожа на переломанного и запытанного до полусмерти горбуна.

Жуткая гимнастка подкатила коляску к столику, за которым сидел Глассман. Подцепив ногой металлический стул, она с легкостью отбросила его куда-то вверх и за спину. Послышался звон разбитого стекла. Последние несколько сантиметров Вулко преодолел сам, подтянув себя к столу.

- Тебе совсем плохо? - участливо поинтересовался татуированный, - А как же мед?

- Я потратил все на последнее дитя. Она хотела стать матерью еще раз, прежде чем...

- Понимаю. Жаль. Сколько тебе осталось?

- Это неважно. Неважно, сколько осталось, если в итоге все равно все умрут, - зло ответил Вулко.

- Твой кофе остыл, - наугад кивнул Стеклянный куда-то на стол.

- Да, совсем остыл, - клоун взглянул на белые осколки посреди темного пятна у себя под ногами, - Догадываешься, зачем мы здесь?

- Знаю. И ты знаешь, что ты его не получишь.

- Ты же понимаешь, что все эти переговоры - чистый фарс? - голос Вулко снова сменился на тонкий, плохо сымитированный женский, - Милый, мы получим все, что хотим - по твоей воле, или против нее. Слышишь, как щелкают челюсти? Как ревут голодные желудки? Слышишь, как наши дети скребут когтями по обшивке? Они ждут команды.

- Ты и правда ее слышишь? - удивленно спросил Глассман, - Прямо сейчас?

Малыш с удивлением смотрел на измочаленного, дряхлого клоуна, который зачем-то менял голоса, и не мог поверить, что ориентировки на эту развалину разлетались по всей Европе.

- Постоянно. С того момента, как первый раз увидел, - скорбно кивнул толстяк.

- Не-е-е-т! - шокированно выдохнул слепец, - Все эти годы… Ты слышал шепот Бездны и противился ее воле? Лишь передав ее в чужие руки, я смог… прийти в себя. А ты… Какой же несгибаемой волей нужно было обладать?

- Нет ничего несгибаемого! - елейно протянул Вулко голосом Матери, после чего продолжил нормальным, - Просто дай ей то, что она хочет. Это единственное решение. Нет смысла бороться. Они встретятся, рано или поздно.

- Они уже встретились. Важно лишь, как пройдет эта встреча. Дорогой мой, Вулко, то, что ты хочешь сделать - это не твое желание. Ты бы ни за что не захотел такого. Это ее шепот. Она умеет навязывать свою волю, обещать, заманивать… Когда-то и я потерял близких людей. Но она никого не может вернуть. Она не спасет тебя от страданий, но лишь приумножит их , - Глассман печально взирал на умирающего клоуна, потянувшись к тому рукой.

Бледная пухлая ладонь отдернулась. Поползла куда-то под стол и пошерудила там. Что-то выдернув, Вулко болезненно сморщился, после чего перекинул гибкую пластиковую трубку через стол - так, что та свисала над ногами Стеклянного. Вулко что-то сдавил рукой под столом, и на штаны Глассману с журчанием полилась моча. Тот сидел, не шелохнувшись, с выражением глубочайшей печали и боли на лице. Где-то за спиной Стефана раздалось тихое, немое хихиканье Вхлицкого. Молодой человек сам не заметил, как его лицо почти до боли скривилось от отвращения. А толстяк с мрачным удовлетворением продолжал опустошать мочеприемник на спортивные штаны слепца.

- Смотрите, снег! - вдруг воскликнул Стефан, указывая пальцем за окно, туда, где, кружась в воздухе, белоснежные хлопья сплошной стеной опускались на спящий Крайбург, блестя в желтушном, болезненном свете фонарей. Гимнастка, стоявшая у коляски с толстяком зачарованно отошла от столика, встала на руки и будто в замедленной съемке неторопливо зашагала к разбитому окну. Ловко вытянувшись на одной руке, она отрыла рот и вытянула язык на жуткую, нечеловеческую длину. Очередная крупная и неровная снежинка медленно опустилась на серую склизкую плоть. Раздалось громкое шипение, изо рта у гимнастки повалила пена. Ее пронзительный визг прорезал напряженную, натянутую до предела, словно струна, тишину.

- Sul! To je sul!

Клиппот кричал на чешском, но Стефан быстро догадался, что речь идет о соли.

- Долго еще? - недовольно спросил Каниль, не отрываясь от бинокля. Он использовал его скорее по привычке - клиппоты видят все гораздо лучше людей. "Дети" Андалузского Пса уже расположились на крыше вокзала и ждали сигнала. Словно уродливые насекомые они облепили здание со всех сторон, слепо водя искаженными лицами.

- Мюллер сказал - две минуты, - отозвался Вальтер. За его спиной Карга устанавливал последний элемент цепи прожекторов. По команде они должны были зажечься тем самым неземным светом, который Вольфсгрифф наблюдал уже так много раз. Заграждение из Огней Бездны должна была нарушить пространственную связь, отрезая для клиппотов Крайбург от остального мира, запирая их внутри.

Авицена сидела на своем медицинском чемоданчике, дрыгая ногой, и нервно курила, глядя в одну точку.

- Что, ссыкуха, не по себе? - бросил ей Лодырь, который и сам чувствовал себя не в своей тарелке - капкан его маски подергивался в такт движениям челюстей - казалось, будто он стучит зубами.

- Проблемы? - пророкотал Карга, оказываясь у едока за спиной. Он кивнул Вальтеру, показывая, что световая завеса готова.

- У каждого из нас свои проблемы, разве нет? - философски развел руками Мауэр и глумливо хлопнул курда по плечу, в ответ на что тот брезгливо дернулся.

- Есть, - ощерился акульей улыбкой Каниль, - "Снегопад" начался.

Огромная рука вытянулась в сторону Лодыря, и тот угодливо вложил в нее мобильный телефон. Долго путаясь и кряхтя, Андалузский Пес, наконец, отбил какое-то сообщение и вернул девайс владельцу.

- Sul! To je sul! - раздался нечеловеческий, полный боли визг откуда-то снизу, от вокзала.

- Наконец-то, - экстатически прошептал Пес, задрал голову к небу и по-волчьи завыл. В его вой вплелись натужные, искаженные голоса ампутантов, которые теперь спешно заползали на вокзал, похожие издалека на грозную армию муравьев.

***

В кабинет Мюллера постучали.

- Не сейчас, я занят!- раздраженно крикнул он, пытаясь дозвониться знакомому из полицейской академии Ганновера - вроде у того еще были толковые ребята

Стук продолжился, сильный, настойчивый, казалось, тот, кто стоит в коридоре пытается попасть в кабинет силой. Хорст с силой грохнул телефонную трубку об стол и вскочил с кресла, собираясь задать трепку наглецу.

Открыв дверь, он увидел перед собой одного из недавно принятый едоков. Кажется, его позывной был "Гнида". Имени глава Спецотдела не помнил.

- Чего тебе? - увидев перед собой мрачное лицо едока, Хорсту расхотелось на кого-либо орать. Не было у него на лице ни страха перед начальством, ни обычного, свойственного Insatiabilis глумливого безразличия. Бесцветные глаза юноши светились презрением и ненавистью, вселяя в сердце Мюллера беспокойство.

- Срочное собрание Догов в Общем Зале. Все ждут вас, - гнусаво пробормотал Гнида.

- Как ждут? Я ничего не назначал! Какое собрание? - Хорст уже выскочил из кабинета, но все еще недоуменно качал головой, следуя за коренастой фигурой едока.

- Сказали о каких-то срочных изменениях. Что-то связанное с реорганизацией Спецотдела.

"Реорганизацией? Срочное собрание? Бред какой-то!" - думал Хорст, ускоряя шаг. "Какая еще реорганизация? Это приказ сверху? Или нас пытается поглотить американский Фонд, а, может, Лондонский Клуб Адского Пламени наконец собрался с силами ? Неужели все уже в курсе наших потерь?"

Мюллер обогнал Гниду - до того он торопился узнать, в чем дело, развевающиеся фалды пиджака хлопали по бокам. На полном ходу глава Спецотдела влетел в Общий Зал и застыл. Обычный гул массы голосов бел неслышен - в воздухе царила абсолютное молчание. Где-то тихо слышалась одинокая капель. Воздух казался жирным и тяжелым от наполняющих его запахов вскрытых человеческих тел, что кучей вздымались прямо посреди зала. Едоки, окружавшие штабеля мертвых тел, синхронно повернулись к нему. Мутный блеск их лишенных эмоций взглядов вперился в Хорста. Сердце кольнуло, когда среди окровавленных тел он признал сначала Агату, потом двоих Догов и главу Информационного Отдела. Отступив на шаг, он уткнулся спиной в грудь Гниды.

- Реорганизация, - скрипуче раздалось над самым ухом, - Почти закончена, остался лишь последний штришок. Слава Ненасытным! - гаркнул Гнида, и агенты Insatiabilis хором повторили:

- Heil Nimmersatt!

Мюллер успел подумать о массе всякой ерунды - о том, что он еще не звонил в полицейскую академию Штуттгарта, о том, что не выпил таблетки после еды, о том, что не узнает, как сыграла ФЦ Байерн в этом сезоне и еще много о чем. Лишь когда сильные хищные челюсти впились ему в шею, он, наконец, вспомнил, что не успел передать последнюю партию меда дочери, прежде чем крепкие зубы раскрошили ему два верхних позвонка.

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov

Artwork by Artist Unknown

#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov