«Ваше величество, если Вы встретите на улице молодого человека с умным и открытым лицом, знайте — это ваш враг»
Из письма П. Лаврова Александру II.
Это был самый крупный политический процесс за всю историю царской России, «процесс-монстр», как называли его современники; на нем власть судила фактически не конкретных лиц, а само историческое явление «хождения в народ», которое имело место в 1874 году.
Весной 1874 года в России развернулось интересное явление: массовое «хождение в народ», то есть в крестьянство, российских революционеров-народников. Они, вооружившись пропагандистской литературой, решили заняться проповедью идей всеобщего равенства, а заодно объяснить жителям села, «кто виноват» и «что делать». Эта акция быстро приняла беспрецедентный размах: «хождение в народ» было зафиксированы в 51 губернии империи, а общее число участников – «просветителей крестьянства» – перевалило за 10 000 человек! При этом одновременно к акции подключились абсолютно все народники, на время оставив споры по поводу тактики движения.
Николай Александрович Ярошенко. Студент.
Типичный представитель российской прогрессивной молодежи эпохи Александра II. Этакий "хипстер" второй половины 19 века.
Жандармские документы свидетельствовали, что этот невероятный «крестовый поход социализма» не имел аналогов в мире; такой «энергии и самоотвержения не знала ни одна история тайных обществ в Европе».
Николай Александрович Ярошенко. Курсистка (писательница А.К. Дитерихс).
Образ девушки-нигилистки. Критики, выступавшие против идеи женского образования, гневно писали об изображенной девушке:
«Полюбуйтесь же на нее: мужская шляпа, мужской плащ, грязные юбки, оборванное платье, бронзовый или зеленоватый цвет лица, подбородок вперед, в мутных глазах все: бесцельность, усталость, злоба, ненависть, какая-то глубокая ночь с отблеском болотного огня — что это такое? По наружному виду — какой-то гермафродит, по нутру подлинная дочь Каина. Она остригла волосы, и не напрасно: ее мать так метила своих Гапок и Палашек «за грех»... Теперь она одна, с могильным холодом в душе, с гнетущей злобой и тоской в сердце. Ее некому пожалеть, об ней некому помолиться — все бросили. Что ж, быть может, и лучше: когда умрет от родов или тифа, не будет скандала на похоронах».
Известный народник Дебагорий-Мокриевич в своих воспоминаниях удачно описал это восторженное отношение молодежи к крестьянину:
«Вероятно, многим, — писал он, — случалось переживать такое состояние: вот вы давно знакомы с женщиной, не раз встречались с нею, проводили время в ее обществе. И вам она казалась обыкновенным человеком. И вдруг случилось так, что ваше внимание почему-то привлеклось: и та самая улыбка, которая раньше казалась обыкновенной и которую вы сотню раз видели на ее лице, теперь вдруг стала вам представляться прекрасной; глаза ее получили такое выражение, какого вы никогда раньше не замечали, ее голос, жесты, походка, словом, все в ней изменилось и изменилось неизмеримо к лучшему, стало для вас привлекательным. Подобные этому чувства начал я испытывать к мужикам; я знал их с самого детства, но теперь они мне стали представляться не такими, какими я их знал, а какими-то другими, значительно лучшими…»
«по железным дорогам из центров в провинцию. У каждого молодого человека можно было найти в кармане или за голенищем фальшивый паспорт на имя какого-нибудь крестьянина или мещанина, а в узелке — поддевку или, вообще, крестьянскую одежду, если она уже не была на плечах пассажира, и несколько революционных книг и брошюр».
Паспорт, котомка,
Дюжина с лишним «изданий»...
Крепкие ноги...
Множество планов, мечтаний, —
так описывал пропагандиста 1874 г. участник движения М. Д. Муравский
1874 год – это так называемое первое хождение в народ. Оно отличалось от второго и тем, как, в какой форме оно было предпринято, и тем, кто собственно в народ ходил. Хождение, скажем, в основном субботне-воскресное. Молодые люди и девушки, зачастую переодетые крестьянами, – это была крупная их ошибка – пытались с крестьянами на крестьянском
языке разговаривать о проблемах крестьянства. Это были в основном поклонники Бакунина, который считал, что русский крестьянин – природный бунтарь, надо только его организовать, так сказать, направить, спровоцировать.
Все это выглядело довольно смешно. И очень многие крестьяне действительно разоблачали этих переодетых "крестьян" и на всякий случай сдавали полиции, резонно понимая, что хуже не будет.
Илья Ефимович Репин. Арест пропагандиста. Первоначальный вариант одноименной картины
Илья Ефимович Репин. Арест пропагандиста. Второй вариант картины. Не правда ли здесь роль "реакционного режима" показана более выпукло?
Потом это будет давать основание многим представителям правительственного лагеря говорить, что вот народ иммунен к их пропаганде, что вот сам он их выдает и так далее.
Кроме того, 31 мая 1874 года в Саратове жандармы «накрыли» всероссийскую явку, законспирированную под башмачную мастерскую. В руках властей оказались десятки адресов и шифров, что позволило «вычислить» огромное число кружков в разных губерниях империи. 4 июля того же года повсеместно начатое дело «О пропаганде» было централизовано.
И было принято решение, показать это все как одну большую организацию. Причем решение принималось на самом высоком уровне. Вот что в марте 1875 года по этому поводу решил комитет министров. Причем два заседания специально были посвящены этому вопросу. Цитирую: «При такой неизвестности, — о масштабах пропаганды имеется в виду, — нельзя ставить прямым укором обществу отсутствие серьезного отпора лжеучениям; нельзя ожидать, чтобы лица, не ведающие той опасности, которою лжеучения сии грозят общественному порядку, могли столь же энергично и решительно порицать деятельность революционных агитаторов, как в том случае, когда опасность эта была бы для них ясна».
То есть народ православный, который в полном соответствии с уваровской троицей (самодержавие, православие, народность) обожает православного монарха, он только потому недостаточно энергично дает отпор, потому что не понимает, что опасности и масштабов. Вот мы ему и покажем опасность и масштаб.
Брешко-Брешковская Екатерина Константиновна. На знаменитом "процессе 193-х" (1878) Брешковская заявила о своей принадлежности "к социалистической и революционной партии" и отказалась признавать суд. Приговорили ее к пяти годам заводских работ, засчитав время, проведённое под следствием. После Карийской каторги, где она была первой женщиной-политкаторжанкой, её отправили на поселение в Баргузин. Когда-то есаул Кропоткин побывал в Баргузине и нашёл, что поселению "больше подходит быть летним курортом, чем местом поселения политических ссыльных". Места, конечно, были красивые, но трое ссыльных во главе с неистовой Катериной ушли в бега. Они долго шли через тайгу и сопки, надеясь выйти к океанскому побережью. Но этот побег не удался. Брешковскую приговорили ещё к четырём годам каторги и к телесному наказанию в 40 плетей. Правда, бить не решились из-за боязни бунта политических. Отбыв срок, она была снова отправлена в ссылку. И снова бежала, и снова была поймана. Так каторга сменялась ссылкой. Ссылка - каторгой. В ссылках она занималась тем, что знала так же хорошо, как революционную работу, - учила детей В СН 1896 Брешковская была амнистирована по случаю коронации Николая II.
За несколько месяцев число арестованных превысило 8000 человек! Затем правительство решило устроить грандиозный показательный процесс против «крамолы»; его целью должно было стать представление революционеров в виде закоренелых преступников. Предполагалось, что после столь масштабного разбирательства на народников ополчится как российская, так и мировая общественность.
Власти рассчитывали на успех недаром. Россиян можно было легко припугнуть размахом «преступных группировок»; к тому же против 8000 арестованных жандармы успели собрать массу документальных улик, что позволяло разоблачить опасность «крамолы» и щегольнуть профессионализмом карателей. Вопрос о подготовке процесса обсуждался на заседаниях Комитета министров 18 и 26 марта 1875 года. Однако вскоре стало ясно: жандармы в горячке посадили за решетку массу совершенно непричастных к «хождению» людей. Наспех проведя отсев жертв следственной ошибки, лица, ответственные за подготовку процесса, привлекли к дознанию… всего 770 человек! А после нового отбора число обвиняемых «просветителей крестьянства» сократилось до 265 человек.
Следователи старались сформулировать обвинения как можно более жестко, и с этой целью старательно подтасовывали факты. К тому же на подследственных весьма изобретательно «давили», на них науськивали свидетелей. В итоге следствие растянулось на три с половиной года. За это время число народников, привлеченных по делу о «крамоле», существенно сократилось: не выдержав жуткого существования в тюремных казематах и «задушевных» бесед с жандармами, 43 человека скончалось, 12 предпочли сами наложить на себя руки, а 38 сошли с ума…
Дом предварительного заключения, ДПЗ, Шпалерная тюрьма, «Шпалерка» — первая в России специальная следственная тюрьма. Находится в Петербурге, на Шпалерной улице, 25. Открылся 1 августа 1875 года как первая в России следственная «образцовая тюрьма» на 317 одиночных камер (32 — женские, а остальные — мужские), а также 68 общих камер и карцеров (всего рассчитана на 700 заключенных), в здании находился тюремный лазарет. В плане она представляла собой квадрат с двором, в середине которого бетонный восьмиугольник, разделенный на 16 прогулочных камер. Прогулочные дворики в народе называли «утюгами», а саму следственную тюрьму — «шпалеркой». ДПЗ соединялся висячим коридором со зданием Окружного суда (Шпалерная, 23).
Прогулочный двор Дома предварительного заключения
Внутренний вид одиночной камеры
Некоторые участники процесса 193-х:
Ваховская Варвара Ивановна - засчитано предварит. заключение, сослана в Подольскую губернию.
Желябов Андрей Иванович - оправдан
Ковалик Сергей Филиппович - 10 лет каторги
Перовская Софья Львовна - оправдана
«Процесс 193-х» начался 18 октября 1877 года. Председателем суда выступал сенатор К. К. Петерс, а прокурором был назначен карьерист В. А. Желеховский, которого даже собственные коллеги за глаза именовали «воплощенной желчью». Подсудимые в большинстве своем успели договориться между собой, как вести себя во время заседаний. В том случае, если власти пойдут на проведение закрытого процесса, обвиняемые решили бойкотировать его, а если суд все же будет гласным, то использовать его как трибуну для пропаганды своих идей. Из-за этого 62 человека вообще отказались от услуг адвокатов, самостоятельно подготовив защитительные речи.
Процесс тем временем власти объявили публичным. Однако для заседаний было выделено такое помещение, что в зале едва уместились судьи, подсудимые и охрана. При этом на обычные для подсудимых места усадили якобы организаторов «преступного сообщества» – Мышкина, Ковалика, Войноральского и Рогачева. Что же касается остальных обвиняемых, то им пришлось занять… места для публики! В итоге, свободными остались только 15–20 мест в углу зала. На них усадили «проверенную публику», пришедшую по именным билетам, и нескольких агентов III отделения. Кроме того, сановная публика занимала проходы между судейскими креслами. Двери здания, наводненного невероятным числом жандармов, во время процесса оставались закрытыми. Складывалось впечатление, что здание находится в осаде…
Из воспоминаний Анны Якимовой:
"Во время суда громадное впечатление произвела как в тюрьме, так и на воле, речь Мышкина, много раз прерываемая председателем, но всё же он сумел сказать очень много. Конспект этой речи им был выработан вместе с товарищами, в том числе — с Коваликом. В своей речи он противопоставлял «сообществу» партию и доказывал, что «сообщество», стремящееся разрушить существующий строй, есть социально-революционная партия, что движение в народ и создало эту партию, пока ещё не организованную, но имеющую все данные сделаться такою. В конце речи, когда Мышкин сказал, что «суд — простая комедия, или нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное…», председатель закричал: «Выведите его!».
Жандармский офицер бросился на Мышкина, но подсудимые Рабинович и Стопане загородили ему дорогу и не пускали его; после некоторого сопротивления офицер оттолкнул их и одной рукой обхватил Мышкина, а другою стал зажимать ему рот, но безуспешно; и Мышкин громким голосом продолжал: «…более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества». На помощь офицеру бросились ещё жандармы, началась свалка; Мышкина схватили и потащили.
В это время Стопане громко закричал: «Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, холопы!» Жандарм схватил его за грудь, толкнул в шею; другие подхватили его и потащили. То же сделали и с Рабиновичем. В зале поднялся невообразимый шум: крики негодования среди подсудимых и публики, обмороки женщин, истерика… Прокурор и секретарь суда совершенно растерялись и стоя наблюдали эту дикую расправу, а Петерс с сенаторами ушёл, не закрыв заседания."
120 народников заявили о том, что власти прибегают к юридическому шулерству, и бойкотировали суд (отказались являться на заседания). Этих участников процесса пресса окрестила «протестантами».
Сенаторы роптали на необходимость ежедневно выслушивать от подсудимых оскорбления в свой адрес, судьи пребывали в растерянности, каждое заседание оборачивалось скандалом. Не выдержав этого, К. К. Петерс 30 ноября серьезно заболел, и доводить процесс до конца пришлось сенатору К. К. Ренненкампфу.
Когда суд над «протестантами» скандально провалился, обвинение взялось за так называемых «католиков», которые согласились на участие в процессе. Улик в преступной деятельности обвиняемых не хватало; в лучшем случае судьи обнаруживали, что кто-то из них вел «предосудительные беседы» или распространял «запрещенные книжки». А тут еще свидетели массово стали отказываться очернять народников. Они заявляли, что прежние показания давали под давлением прокурора, лгали из корысти. В большинстве же своем свидетели говорили: следствие шло слишком долго и они успели «все забыть»…
Особое присутствие Правительствующего сената — судебный орган для рассмотрения государственных преступлений в Российской империи.
Никогда в России – ни раньше, ни позже – состав защиты на политическом процессе не был таким блестящим, как по делу «193-х». Здесь был представлен почти весь цвет российской адвокатуры. Эти люди так или иначе оказались связанными с революционерами – идейно, лично или родственными узами. Так, «король адвокатуры» В. Д. Спасович, например, был ближайшим другом Сигизмунда Сераковского. «Совесть адвокатского сословия» Д. В. Стасов долгое время поддерживал приятельские отношения с А. И. Герценом и Н. Г. Чернышевским. Е. И. Утин был братом основателя и руководителя Русской секции I Интернационала Н. И. Утина, В. О. Люстиг – братом народовольца Ф. О. Люстига (осужденного на 20 лет каторги), Г. В. Бардовский – братом социалиста П. В. Бардовского (повешенного жандармами ранее). Что же касается знаменитого оратора П. А. Александрова, то он сам лично числился в списках III отделения как лицо весьма неблагонадежное… А молодой Н. П. Карабчевский, впоследствии ставший лучшим адвокатом России, был женат на сестре народовольца С. А. Никонова. Подобным образом с революционерами оказались связаны 35 участвовавших в процессе защитников!
Из воспоминаний Анны Якимовой:
"23 января 1878 года суд окончился. 90 обвиняемых были оправданы (я в том числе), 61 из подсудимых было зачтено в наказание время, просиженное до суда, на каторгу приговорено первоначально 28 человек, а остальные — на поселение и житьё. Суд сам смягчил наказание по несовершеннолетию, «кои совершили преступление до 21 года», по вовлечению в «преступление» более зрелыми людьми, «по неразумению и неразвитости» и, наконец, «во внимание полному раскаянию, чистосердечному сознанию». Притом суд ходатайствовал о замене каторги поселением всем, кроме Мышкина, который «вину свою по главному предмету обвинения в настоящем деле отягчил покушением на смертоубийство» (ранил казака в Якутской обл.).
Ходатайство суда по отношению к 13 подсудимым не было удовлетворено царём по настоянию шефа жандармов Мезенцова и министра Палена, как говорили тогда. Осуждены к каторге были следующие лица: Мышкин, Ковалик, Войнаральский, Рогачёв, Добровольский и Муравский — на 10 лет; Синегуб, Чарушин, Шишко, Союзов, Тимофей Квятковский — на 9 лет; Сажин и Брешковская — на 5 лет, Добровольский был на поруках защитников за 10 тысяч и с их согласия скрылся за границу. После приговора мы, выпущенные на волю, были предупреждены защитниками, что, по всей вероятности, оправданные будут высланы административно; поэтому мы постарались поскорее уехать сами, кто куда хотел, не дожидаясь высылки."
Чтобы сгладить общее негативное впечатление от процесса, Особое присутствие приняло решение смягчить приговор и даже рискнуло оправдать 90 человек обвиняемых. К тому моменту они уже успели отбыть по три-четыре года предварительного тюремного заключения… Но Александр II с этим постановлением не согласился, отправив 80 из 90 оправданных в административную ссылку; 39 народников были приговорены судом к ссылке, 32 – к тюремному заключению, а 28 – к каторжным работам на срок от трех с половиной до 10 лет. Самый большой каторжный срок получили пятеро подсудимых: Мышкин, Войноральский, Ковалик, Рогачев и Муравский. Ипполит Мышкин 19 апреля 1882 года бежал с Нерчинских каторжных рудников, добрался до Владивостока, но там был схвачен и доставлен в Шлиссельбургскую крепость, где заточен навечно в одиночную камеру. Но он и в Шлиссельбурге не опустил рук, боролся, протестовал, запустил тарелку в физиономию смотрителю-изуверу и за это 26 января 1885 года был расстрелян.
Кстати, никто из 193 осужденных прошение о помиловании так и не подал. Вместо этого 24 народника перед самой отправкой на каторгу обратились к «товарищам по убеждению» с политическим завещанием. «Процесс 193х» произвел огромное впечатление на современников; он всколыхнул как Россию, так и Европу, а также способствовал активизации оппозиционных царизму сил.
