Ночь. Он шёл по пустынной улице, как вдруг увидел вывеску кафе. Того самого кафе.
Такие поздние прогулки он любил: хороший способ справиться с одиночеством. Город словно вымирал и в то же время будто обнимал его. Да, в маленькой и уютной студии, располагавшейся в цокольном этаже жилого дома, сейчас тоже было хорошо, но ночные улицы таили в себе какую-то необъяснимую силу. И вот пожалуйста, то самое кафе. Ноги подкосились. В голове крутится диалог, который он помнил наизусть – каждую секунду, каждое слово.
***
Он окончил академию живописи и подрабатывал в местном театре изготовителем декораций, а вечерами рисовал для себя, в стол. И, по всем законам жанра, появилась она.
Был четверг. Он сидел в театре, пытаясь собрать по чертежу тумбочку для спектакля «Дядя Ваня». Получалось всё что угодно, но только не тумбочка. Когда он, чертыхаясь, разбирал конструкцию в третий раз, в дверь постучали. В мастерскую заглянула молодая актриса.
– Извините, вы не видели костюмера? – И, бросив взгляд на тумбочку, она расхохоталась. – Ой, а зачем нам гроб, нежели главный решил поставить «Вия»?
– Это тумбочка, – улыбнулся он. – Для «Дяди Вани».
– Новое прочтение Чехова. А почему такая кривобокая и страшная?
– Чтобы выгодно оттенять дяди Ванины небесные черты. Знаете, как на свидание берут несимпатичную подружку? Вот у нас будет несимпатичная мебель.
Впервые в его тихой комнатке звучал заливистый женский смех. Красивых молодых актрис много, но она была особенной, в ней чувствовалась энергия. Жажда жизни.
Увидев на стене картину, она подошла ближе.
– Какой яркий закат. Дайте угадаю… Ван Гог, Матисс?
– Берите выше. Это Сергей Рыбкин.
– Мастер девятнадцатого века, если не путаю?
– Нет, наш современник.
– Точно, дедок древний.
– Опять нет. Парень моего возраста.
– И это, конечно, ты собственной персоной.
– А что тут странного?
– Ты же по тумбочкам. Мастер Гамбс.
– Это подработка, а вообще я рисую.
– Рисованием можно заработать?
– Не все занятия в жизни существуют для заработка.
– Ааа… Хорошо. Ну, я на поиски костюмера.
– Прямо по коридору и налево.
Уже в дверях она обернулась и тихо спросила:
– Я буду заходить иногда, Сергей Рыбкин, договорились?
– Можно. Но я не знаю, как вас зовут.
– Меня зовут Бу.
– Боюсь даже спрашивать, от чего сокращение.
– Так звали девочку в «Корпорации монстров».
***
На следующий день она пришла снова. Просто без стука распахнула дверь и сказала:
– Сергей Рыбкин, классик и современник, если ты меня хоть немного любишь, нарисуй аватарку для инсты.
– Люблю? Да я вас второй раз вижу.
– Сильно скучал?
– Скромности вам не занимать.
– Нарисуй, пожалуйста. Ну я прошу. А я тебе чечётку станцую.
Девушка начала отстукивать ногами замысловатый ритм. Три шага в сторону, два на месте, три в другую. Её энергия накатывала как цунами. Наконец, утомившись, она упала в кресло.
– Ну как, нарисуешь?
– Почему бы просто не выложить фото.
– У, банальщина. Фотографии выкладывают все, портреты – единицы, а портрет кисти Сергея Рыбкина будет только у меня.
– Как пользователи сообразят, кто автор?
– В профиле подпишу. Рисовал не старый дед, а молодой и красивый Рыбкин. Прославишься.
Она нравилась ему всё сильнее. Взяв со стола планшет, он открыл нужную программу и начал рисовать.
– Погоди-погоди, художник, а почему на планшете? Требую холст и масло! Ну или хотя бы акварель.
– Холста нет, к тому же…
Она сорвалась с места, подбежала к нему и поцеловала, а потом исчезла. Непонятно, что это было. Ясно только, что что-то очень хорошее.
***
Придя домой, он достал припрятанный до лучших времён холст и начал рисовать её в танце. Руки, летящие волосы, улыбку. Хотелось запечатлеть детали, пока они не стёрлись из памяти. Незаметно прошла ночь. Наутро он позвонил в театр и сказал, что болен. Эмоции, которые он испытывал, её наивный детский взгляд, чёлка, даже голос и смех – всё послушно отражалось на холсте. Ближе к вечеру он уснул, а проснувшись, перекусил наскоро и снова рисовал. Так прошла неделя.
На седьмое утро он понял: получилось. С холста, освещённого утренним солнцем, смотрела она. Не как живая, а просто живая, настоящая. Он улыбнулся и тихо сказал: «Ну привет, Бу». А потом позвонил в художественную академию и договорился о встрече со своим мастером.
***
– Сергей, это замечательно, – тихо сказал мастер. Он ходил по большому, гулкому кабинету и разглядывал картину под разными углами.
– Мне самому понравилось, Фёдор Михайлович.
– Понравилось? Да ты шутишь. Это больше, чем понравилось. Гораздо больше.
– С моделью повезло, – усмехнулся Сергей и отвёл глаза.
– Да тут, похоже, чувства, друг мой.
– Мы с ней виделись два раза.
– Как зовут это чудесное создание?
– Бу.
– Интересно.
– Это из мультика. Я не знаю настоящего имени.
– Сергей, я сделаю пару снимков твоей работы, хочу показать коллегам.
– Конечно, конечно.
– А тебе нужно поспать. И ещё, – мастер замялся.
– Да?
– У этой девушки странный взгляд. Я беспокоюсь за тебя.
– Фёдор Михайлович, не стоит. Мы с ней виделись два раза и едва ли увидимся в третий. До свидания!
***
Бу поджидала его у двери мастерской. И первое, что она сделала – бросилась к нему и жарко поцеловала. Он не сопротивлялся, чувствуя, как волна тепла постепенно наполняет тело. Отпрянув, Бу легонько хлопнула его по щеке.
– Где тебя черти носили?
– Я был занят.
– Совсем дурной. Я же волновалась! А вдруг ты попал под камаз? Мне приснилось, что твоя кровь залила всю улицу.
– Так позвонила бы.
– В отделе кадров не дают твой телефон.
– Что ж, правильно делают, – усмехнулся он.
– А ну повтори, – Бу наступала на него, хмурясь. – Сказано же: я волно…
Тут он сам крепко обнял её и поцеловал. Непонятно, сколько они простояли так у двери мастерской – может, десять минут, а может, целый час. Наконец он тихо сказал:
– Давай зайдём, я хочу кое-что показать тебе.
Поставив картину ближе к свету, он убрал чехол. Она долго рассматривала её, не говоря ни слова, а потом спросила:
– Это я?
– Да. Похожа?
– Похожа. Правда, ракурс немного странный. Вот у меня есть фотка, где…
– Это лучшее, что я написал, – перебил он.
– Я знаю. Меня никогда так не рисовали, – и она снова бросилась ему на шею.
– Честно-честно нравится?
– Конечно. А теперь закрой дверь на замок.
***
Она приходила каждый день, и эти встречи стали самым ярким событием в его тихой и спокойной жизни, даря целую палитру эмоций. Бу за несколько часов успевала обидеться, простить, ещё раз страстно простить и ещё раз обидеться. Но самое главное – по вечерам он снова рисовал, отдавая холсту все события дня. И его картины получались насыщенными, сочными, искрились жизнью.
Как-то на обеденном перерыве монтировщик сцены Фролов сказал ему:
– Серёга, ты прямо светишься. И говорливый какой стал.
– Может, настроение улучшилось.
– Нет, Серёга, просто замутил с молодой актрисой.
– Заходит ко мне иногда.
– Ты смотри в оба. Актёры – люди ветреные, непредсказуемые.
– А монтировщики сцены предсказуемые? Фролов, ты от третьей жены недавно ушёл.
– Не моё дело, старик, – Фролов убрал тарелку с борщом и придвинулся ближе. – Но говорят, она подкатывает к новому режиссёру из Питера.
Сергей перестал жевать, пристально посмотрел на Фролова и улыбнулся.
– А ещё кое-кто подкатывает к заведующей литчастью.
– Да ладно тебе, она ж бабка. Ей двести лет в обед. Кто подкатывает-то?
– Я! Люблю опытных.
– Дурак, я ж серьёзно.
– Это только меня касается, Фролов. Меня и её.
– Она сделает тебе больно.
– Она просто ребёнок. Большой ребёнок.
– Не понял.
– Любовь исцеляет. Либо она вырастет, повзрослеет, либо…
***
– Фёдор Михайлович?.. Говорите громче. Почему ночью, случилось что?
– Ещё как случилось, Серёжа. Ты – мой алмаз, я наконец нашёл алмаз! После стольких лет, Боже мой… Ты прости, я выпил немного. Но был повод, был. Ты – новый Шагал, так и знай.
– Я не понимаю.
– Твоя палитра – это нечто особенное.
– Фёдор Михайлович, успокойтесь, пожалуйста, давайте по порядку.
– Я показал твою работу искусствоведам. И один, самый, между прочим, маститый, хочет её купить. За восемь миллионов рублей, Серёжа.
– Да ладно.
– Деньги переведут завтра. Куда скажешь.
– Погодите, мне надо подумать немного.
– Что тут думать, соглашайся! Он выставит картину на аукцион, скоро о тебе узнает весь мир.
– Давайте поговорим завтра.
– Да что тут говорить… Ты – алмаз. А огранил твой талант кто, а?
– Вы, Фёдор Михайлович. До завтра.
Сергей пошёл на кухню, выпил залпом стакан воды из чайника. Вернувшись в спальню, включил настольную лампу и направил свет на картину, висевшую на стене. Скомканное одеяло на кровати зашевелилось.
– Выключи свет, спать охота.
– Минутку.
– Кто звонил?
– Мастер мой. Говорит, картину хотят купить за восемь миллионов.
Бу резко села в кровати.
– А ты что?
– Да он датый звонил. Наберёт завтра, поговорим ещё.
– То есть он наврал.
– Нет, конечно.
– Погоди, твоя картина стоит восемь миллионов?
– Типа того.
– Ого. И что делать будешь, продашь?
– Не знаю. В каком-то смысле она – это ты.
– Чего?..
– Ну, очень важная для меня.
– Слушай, это всего лишь холст и краски на нём.
Он посмотрел на Бу пристально и серьёзно.
– Ты правда так думаешь?
– Не обижайся. Это же восемь миллионов.
– Всего лишь бумажки с рисунками.
– Деньги позволят тебе поехать куда хочешь и заниматься чем любишь.
– Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его.
– А?
– Твой любимый Чехов. Я не буду счастлив где-то, если несчастен здесь.
– Главная по драме тут я. Давай по-взрослому. Восемь миллионов. Соглашайся. Нарисуешь новую.
В её глазах он заметил странное: то ли внезапная холодность, то ли зависть.
– Пойми, это лучшее, что я рисовал. Это часть меня и тебя. Всё равно что продать руку или ногу.
– Ты хотя бы понимаешь, что есть шанс стать известным?
– Уверена, что я этого хочу?
– Ой, дурак. Каждый хочет признания в том, чем занимается. Нужно делать всё возможное, использовать даже минимальный шанс.
– Как ты с режиссёром?
– Не понимаю тебя.
– Прекрасно понимаешь. Весь театр только об этом и гудит.
Она молча встала, оделась, вызвала такси и уехала. Без скандалов, без слёз и эмоций. Просто уехала.
***
На следующее утро он дал согласие на продажу картины. Ещё через три дня с ним рассчитались и заказали новую работу «в этой же тематике, только размер больше».
Бу не приходила неделю. Он пытался позвонить ей, но его номер, похоже, висел в чёрном списке. В театре судачили, что она часто обедает с молодым режиссёром, весёлая, нарядная, громко смеётся над глуповатыми шутками.
Он ждал её на выходе из театра с большим букетом белых пионов. Он знал, что репетиция закончилась и она вот-вот выйдет. Выходили другие актёры, но её не было. Он вошёл в опустевший зал и увидел на сцене два силуэта. Мужчина и женщина целовались. Он метнул в пару букет и громко проорал: «Браво!». Воздуха не хватало. Он выбежал на улицу.
Придя домой, он взял кухонный нож и сделал надрез на запястье левой руки, потом такой же на правой. Кровь медленно, по капле, падала на пол. Интересный оттенок. Схватив палитру, он принялся смешивать краски, добавляя туда капли своей крови. Рисовал, как безумный, и громко приговаривал:
– Станцую и я свой последний танец, Бу!
Боль внутри него медленно переливалась на холст. Пару раз темнело в глазах, но он вспоминал Бу: первую их встречу, первый поцелуй, звонкий смех. Когда кровь переставала бежать, он делал новые надрезы.
На следующий день его, лежащего без сознания на полу, нашёл Фёдор Михайлович.
***
– Ну привет.
– Это рай? Я всегда подозревал, что вы ангел, мастер.
– Нет, это всего лишь больничная палата.
– Как вы оказались у меня дома, Фёдор Михайлович?
– Почувствовал что-то.
– Она приходила?
– Нет.
– Ясно. Вы видели картину? Как вам цвета?
– Бесподобно. У неё есть название?
– «Последний танец». Покажите её Вашему…
– Подходящее. Знаешь, я уже показал картину своему знакомому. Даёт двадцать миллионов.
– Хорошо.
– Уверен? Что будешь делать с такими деньгами?
– У меня есть одна идея.
***
В кафе почти никого не было. Она опоздала – пришла, когда он уже допивал второй американо. Бу сдержанно улыбнулась. Ярко-красное платье, ярко-красная помада на губах. Очень красивая девушка.
– Привет. Извини, долго парковала машину.
– Ничего страшного. Кстати, как она тебе?
– Ещё раз огромное спасибо за подарок. Я выходила с репетиции, смотрю – стоит огромный лексус с бантом. Ну, думаю, повезло кому-то. Потом сказали, что это мне. От тебя.
– Документы оформила?
– Да, в тот же день. Никто не дарил мне таких дорогих подарков. Неловко. Может, верну?
– Не нужно. Это деньги от продажи картины. А раз на картине ты, деньги и твои тоже.
– Здорово как. Спасибо, – она обняла его и звонко поцеловала в губы. – Я поняла, что скучаю. Может, попробуем снова?
Он оживился, но сразу помрачнел, будто вспомнив что-то.
– А как же?..
– Он уехал. Поставил спектакль и уехал. К жене и двум очаровательным дочкам. Это была ошибка. Прости. Ты нужен мне. Если совсем честно, я не могу без тебя.
Бу тихонько заплакала.
– Хорошо, мы попробуем, – шёпотом ответил он. – Знаешь, я нарисовал новую картину. Фёдор Михайлович говорит, что это шедевр мирового уровня. Очень яркие краски. Лучшее из того, что я написал.
– Официант, ещё кофе! – крикнула Бу. – Извини. Продолжай, пожалуйста.
– Я как будто подключился к небесам и к аду одновременно. Не помню, как писал её. Упал в обморок, а когда пришёл в себя…
– Латте, и сахар не забудьте, – снова закричала Бу. – Да-да.
– Так вот, когда пришёл в себя и мне показали картину, не поверил сначала, что она моя, представляешь.
– Ну сколько можно тупить! Латте. Один.
– Мне предложили за неё двадцать миллионов рублей.
– Сколько? – Бу наконец отвлеклась от кофе, в глазах появился огонь.
– Двадцать.
– И ты?..
– Согласился.
– Молодец! Я знала, что молодец. Куда потратишь деньги?
– Пока не знаю.
– А давай купим большой дом? Или поедем путешествовать.
– Можно.
– Когда деньги закончатся, намалюешь новую.
– Намалюешь?.. – он отстранился.
– Ну, что ты там делаешь… Нарисуешь, намалюешь. Извини, я современное искусство вообще не понимаю. Каля-маля какая-то, будто ребёнок резвился.
Он встал, положил на стол пару купюр и вышел из кафе.
