Верден. Мясорубка дьявола
Верден. Мясорубка дьявола II
Верден. Мясорубка дьявола III
Верден. Мясорубка дьявола IV
Верден. Мясорубка дьявола V
Верден. Мясорубка дьявола VI
Верден. Мясорубка дьявола VII
Верден. Мясорубка дьявола VIII
Верден. Мясорубка дьявола IX
Верден. Мясорубка дьявола X
Верден. Мясорубка дьявола XI
Для ЛЛ. В э ч п д пг у в вм спс.
Жандармов в армии ненавидят все. Даже фронтовые офицеры все как один, сторонятся этих караульных псов. Но они стараются и за страх и на совесть – малейший косяк в службе, и марш на передовую. А уж если там узнают о его розыскном прошлом, то ставлю тысячу франков против одного – не пережить ему первого же боя, благо в глубине окопов такие проблемы решаются очень быстро. Никто не будет разбираться, почему погиб в бою какой-то солдат. Здесь война. А на войне убивают. И причем всегда. Это закон.
Но у подавляющего большинства рядовых настроение боевое и злобное — бошей ненавидят почти все. Особенно те, у кого остались родственники в оккупированных районах. И вообще: за каким чертом они к нам пришли? Своей земля не хватает? Мы что, звали сюда этих скотов? В прошлую войну они отняли у нас Эльзас с Лотарингией, а если мы проиграем сейчас, то вообще все заберут! А вот хрен им! Это наша земля и ничего кроме могил они здесь не получат! Так что на отсутствие боевого духа в действующих частях жаловаться не приходится. Но ведь кроме настроя драться, необходимо еще и умение драться.
И впрямь, наша тактика боя сильно изменилась. Все таки война чему-то учит людей. Правда, она не дешево берет за науку, но результат есть. Это в четырнадцатом году ходили на пулеметы во весь рост, стремясь свести бой к штыковой атаке. Правда и в пятнадцатом было почти все тоже самое. Весь принцип наступления тогда сводился к бесконечной атаке не считаясь с потерями. Теперь эти дурные времена прошли, слава Богу. Если немцы заняли нашу линию, контратаку следует начинать немедленно, пока эти сволочи не установили пулеметы. Успели установить — все сиди в земле тихо, пока наша артиллерия не уничтожит их огнем. Но если этих смертоносных стволов нет, шансы на успех велики.
Некоторые старшие командиры используют огневой вал. Пушечный огонь постоянно ведется впереди нас и не дает гадам выглянуть из окопов. Попробуйте-ка высунуться наружу при шквальном обстреле! Сразу башку снесет напрочь! Но к сожалению, повсеместного развития такой метод пока не получил. Во-первых, он требует неслыханного взаимодействия корректировщиков, артиллеристов и пехотинцев. Кроме того все небо затянуто дымом от снарядных разрывов, так что о какой корректировке может идти речь! Даже с аэроплана ни черта невозможно разглядеть. Во-вторых, расстояние между нами и бошами должно быть приличным, иначе нас искрошит осколками от собственных снарядов.
Если до бошей не далеко, а на Морт-Омме это именно тот случай, действуют по иному. Вперед надо бросаться небольшими группами, под прикрытием только своих стрелков. Пока они прикрывают нас огнем, и в первую очередь пулеметным, бошам тоже очень трудно вести прицельную стрельбу. Воронки от пушечного огня — отличное укрытие и здесь они повсюду. Добежал и залег. Так перемещается вся группа. Затем бежит вторая линия, а мы не даем бошам безнаказанно высунуть голову, паля во все, что видим. Здесь хорошее подспорье наши «Шоши», жаль только точность их никуда не годная. Отличная штука и гранаты — главное самому успеть залечь от их осколков. Именно так подразделение идет на сближение врагом, вторые прикрывают первых, а затем первые, в свою очередь, помогают вторым. Если группы работают дружно и слаженно — метод действенный.
Если наступаем не по верху, а по уцелевшим ходам сообщения, то есть в земле, все еще лучше. Но так редко бывает. Ходы почти всегда рушатся под ураганным огнем крупного калибра или сразу занимаются пулеметными расчетами противника. А уж попасть под свинцовый шквал в тесном ходу, я бы и врагу не пожелал. Здесь даже один пулемет уложит всех. Даже одна пуля выпущенная с такого расстояния, легко пробьет насквозь семь-восемь человек, если они стоят друг за другом.
Но поумнели не только мы. Боши освоили эту тактику ничуть не хуже нашего брата. Они действуют также и наверное даже более эффективно. Их штурмовики — отчаянные парни, именно они всегда впереди атакующих, а вот у нас нет таких специально обученных отрядов. А уж как гранаты швыряют, сволочи — просто высший класс! Поражаешся, как славно работает их разведка. Французская оборона им хорошо известна. Схемы наших позиций, которых мы находим у раненых и пленных бошей, составлены с предельной точностью. Черт возьми, да нам самим бы такие!
Правда у нас другое преимущество. Наши части не держат в огне до последнего человека, стараются менять на свежие по мере возможности. У немцев иная история, их бросают вперед до полного истощения, если верить нашей пропаганде. Лично я, правда сомневаюсь в этом. У любого человека силы имеют свой предел. Несколько дней беспрестанного боя — и человек гарантированно должен спятить.
Вот так и режем друг дружку. На любую атаку сразу следует контратака. Они прут на нас, мы прем на них. Самые пустяковые рубежи переходят из рук в руки по три-четыре раза за сутки. В итоге мертвых на ничейной полосе столько, что и не сосчитать. И наших и бошей. Убирать мертвецов никто не думает, ни одна из сторон не дает другой ни малейшей передышки. Но мертвые-то Бог с ними, они не доставляют никаких хлопот. А вот раненые — это куда хуже. И после каждой атаки, или контратаки, число их только увеличивается. В горячке боя вытащить никого нельзя, а огонь ведется беспрестанно. И уж чего-чего, а их дикие вопли и мольбы о помощи сводят с ума. Они называют нас по именам и умоляют вытащить их...
Но иной раз нервы сдают у всех. И у бошей и у нас. Иногда вопли бывают такими, что все сходят с ума. И здесь огонь с обеих сторон прекращается как по команде. Свои без прикрытия выбираются наверх, утаскивая несчастного к себе. Две-три минуты, у солдат проходит ужас, мозги снова заполняет злоба и дурная ярость. Бешеная пальба начинается снова. Но так редко бывает. Почти все раненые гибнут. Либо от потери крови, либо под перекрестным огнем. Наверно, не случайно после возвращения с передовой, первые несколько часов люди не то, что не разговаривают, но даже и не смотрят друг на друга. Оно и понятно: всем надо хоть немного придти в себя...
Командование всячески пытается поднять боевой дух отведенных на переформирование частей. Газеты пестрят сообщениями о единстве французской нации, сплотившейся в священном бою под Верденом. Репортеры постоянно снуют в тылу как крысы, выискивая геройские сенсации. В новых, дорогих и чистых костюмах, с блокнотами в руках. На передовую они, ясное дело, не суются. Там ведь и убить может! Правду говорят, самый большой патриотизм – всегда в тылу. С официальных газетных листов описание боев выглядит сплошной романтикой: стройными рядами храбрые солдаты бегут в штыковую атаку, лихо бьют тупоголовых немцев, а умирая, тихо падают на родную землю, шепча простые и священные слова – за тебя, Франция… Нет, казните меня, но такое может написать только полный идиот.
Когда читаешь этот бред, чувствуешь - рука сама к револьверу тянется. По этому к писакам на фронте все относятся с нескрываемым презрением. Один из этих щелкоперов, на свою беду добрался до моей роты. Я сначала разозлился, но смекнув, быстро успокоился. Думаю, ладно голубчик. Будет тебе репортаж. Тебя сюда никто не звал, ты сам напросился. Век не забудешь. Предвидя потеху, отправил его во взвод Гийома. После гарантий избавления души от мук чистилища, полученных при помощи обещанных мной сотни франков, он быстро успокоился и снова стал таким, как и прежде. Мой взводный и впрямь не подвел, проявив себя во всей красе.
Он выстроил свой взвод по стойке «смирно» и почтительно представил столичному гостю каждого солдата, объявляя своих подчиненных гордостью и красой всей французской армии. Ну ведь грех не выпить за таких молодцов! Вот репортер по навязчивой просьбе Гийома и делал за здоровье каждого по паре глотков коньяку. Естественно, через какой-то час бумагомаратель был пьян как свинья. Затем бесчувственного писаку аккуратно переодели в трофейную немецкую форму, нахлобучили на голову каску, вчетвером вынесли из расположения роты и положили на дорогу, не забыв сунуть в руки винтовку. Разумеется, позаботившись о немедленном появлении военных жандармов. Пробуждение было тяжким. Двое суток парижского корреспондента терзала контрразведка, а когда все разъяснилось, над историей хохотал весь полк. Оскорбленный репортер кинулся ко мне, требуя наказания виновных. Слушать эту тыловую крысу я не стал, приказав солдатам немедленно вышвырнуть его из расположения роты. Репортер ухитрился пожаловаться самому командиру полка. Но тот, смеясь от души, попросту послал его к черту. Выходка моего взводного обрастала слухами и очень скоро его слава в полку возросла до небес. Посмотреть на Гийома приходили даже из других подразделений.
Очень скоро верховное командование поняло истинные причины пренебрежения солдат к официальной прессе и сделало правильные выводы. Каждый полк получил право печатать свою небольшую газету. Маленькую по размеру, на одном листе, ничтожным тиражом, но писали ее охотники из самих солдат. В роли журналиста мог выступить абсолютно любой, у кого неплохо подвешен язык. Конечно, цензура запрещала критиковать действия генералитета и каким-либо образом комментировать ситуацию на фронте. Писали там о реальных подвигах и настоящих героях, рассказывали различные смешные истории из повседневной окопной жизни. Но главное – простым, доступным каждому рядовому языком, в листке говорили чистую правду. Вот такая пресса очень быстро стала пользоваться бешеной популярностью в солдатских рядах. Эти листки берегли, передавали из рук в руки, читали вслух товарищам, и никогда не использовали для растопки или по другому назначению. Именно благодаря такой газете Гийом получил славу и полковое признание после случая с официальным парижским журналистом. На мое немалое удивление, военная цензура с удовольствием пропустила эту историю в печать. Хотя ничего страшного в этом нет – вранье и фальшивая патетика на страницах официальной прессы до тошноты надоела всем. Даже цензорам. Особенно здесь, на переднем крае.
Уходящие в огонь полки повадился лично провожать наш главнокомандующий, генерал Жоффр. Святой истинный крест, не вру! Стоит как памятник вместе с адъютантами своего штаба у обочины и отдает честь проходящим мимо него рядам. Естественно, что до передовой далеко и его святая особа застрахована от свинца, газа и осколков. А рядовым приходится добрые полчаса топать строевым шагом, и это в полном снаряжении! Интересно, он и впрямь думает, что если увидишь живого генерала, то и подыхать будет легче? У рядовых эта практика не вызывает ничего кроме злобы, вызванной излишней тратой драгоценных сил. Младшие офицеры тоже недовольны – лучше бы он раньше своей башкой думал, как не дать немцам скопить такую мощь под Верденом. Да его придворной свите, увешанной аксельбантами и орденами, словно на парад, совсем не помешает поразмяться с винтовкой в траншее. А фронт невдалеке беспрестанно грохочет, раскатисто ухает, захлебывается круглосуточным огнем. Постоянные обстрелы ежесекундно напоминают, что не минует нас чаша сия. Правду говорят, ожидание боя гораздо хуже самого боя. Но вот приходит и наш черед. Мы получаем приказ выступать.
В бою смены нет.
Есть только поддержка.
По прибытии мою роту сразу же бросили в самое пекло. Не успели парни выпрыгнуть из машин — сразу становятся в строй. У встречающего нас офицера рука в перевязке. Видать только что из дела, повязка вся кровью сочится.
Подбежав ко мне с ходу стал объяснять, водя карандашом по карте: траншеи первой линии обороны уже превращены в прах и пепел. Благодаря штурмовым отрядам, немцам отчасти удалось сломить защитников второй линии обороны и сейчас в окопах очень жарко. Все свежие части немедленно направляются для ликвидации прорыва. Враг тоже усиливает помощь своим штурмовым подразделениям. Показав, где находится выделенный для нас сектор, офицер быстро заштриховывает известные ему ходы сообщения от второй линии к следующей и умоляет поспешить.
- Такие вот дела, - добавил он и слегка обнадежил, закуривая сигарету: - Очень скоро артиллерия прикроет вас огнем и перепашет все пространство перед сектором обороны. Но пока не можем, честное слово не можем, координат нет! Начнем бить можем своих накрыть! - Какое-то время он молчит, видимо собираясь духом и затем продолжает: - Теперь главное. По верху наступать вам нельзя, лейтенант. Боши пулеметным огнем пробивают всю окрестность, долбят так, что и мышь не проскочит, не то что человек, в капусту искрошат всех.
От такой новости мне сразу стало не по себе. - Здорово, - это все что я нахожу прошептать в ответ.
- Ходы сообщения по ходу еще в наших руках. Так что не медлите. - Офицер нервно, глубоко затягивается и продолжает, смотря на меня в упор: - Сейчас нужно любой ценой удержать траншеи и не пустить бошей дальше. Имейте в виду, вам нельзя отступать, за вами почти нет подготовленного к обороне рубежа! Мы будем помогать вам всем, чем сможем. А потому семь, максимум десять минут на подготовку и немедля вперед! Удачи Вам, лейтенант!
- Все понятно, спасибо. Вам тоже счастливо оставаться! - Но по его прощальному взгляду я вижу, что в нашу удачу он верит не сильно.
- Повзводно, становись! – командую я.
Взводные громко дублируют приказ и рота быстро разворачивается в боевой порядок.
– Командиры взводов, ко мне!
Вместе с подбежавшими взводными обсуждаем дислокацию. Задача ясна всем. Надо оттеснить бошей от занятых ими ходов сообщения и обрушить их ручными гранатами. Затем уничтожить тех, кто прорвался в траншеи, занять и держать оборону. Склонившись над картой решаем, чей взвод и с какого хода заходит в траншеи. Других предложений нет? Взводные согласно кивают головами, все правильно, все понятно. Да и других вариантов просто не существует.
- Слышь, командир, - тихо спрашивает меня Гийом. - А боши не успели еще подступы к ходам занять? Ты это точно знаешь? Если, не дай Бог, сумели туда пулеметы подтащить, тогда нам всем хана!
- Это так, - спокойно подтверждает Жером. Чертов парижский сноб даже сейчас невозмутим.
Лефуле тоже согласно кивает головой, сверля меня мрачным взглядом.
- Да не знаю я ни черта, - вспыхиваю я, - откуда мне знать! Говорят, что пока нет! А может уже и успели, пока мы тут рассусоливаем! Но поверху бежать точно нельзя, там пространство пулеметным огнем простреливается! Вот там точно всех угрохают! Так что выбора все равно нет, понимаете?
- Ох, и достанется нам сегодня по ходу! - вздыхает Гийом. Затем яростно вздыхает и отчаянно машет рукой: - Ну ладно, ничего не поделаешь! Одно утешает: не помирать мне два раза, а один когда-то точно придется!
- Многих не досчитаемся, - не добро гудит Лефуле.
- Все хорош бубнить! - обрываю я своих взводных стратегов. - У нас приказ, понятно, приказ! И мы обязаны выполнять его любой ценой! Понятно? Ну, что, все готовы?
Все трое в ответ кивают головой, но у двоих взгляды не веселые. Одному Гийому нипочем. Как всегда скалит зубы.
- Готовы, готовы, командир, а когда мы сдохнуть не были готовы, а? - на его лице то-ли кривая усмешка, то-ли дурная ирония.
- Тогда по местам!
- Ребята! – кричу я, шагая вдоль солдатских линий. – В окопах наши и сейчас им не сладко! Мы должны любой ценой отсечь бошей от ходов сообщения ведущих от первой линии! Слышите меня, любой ценой, повторяю любой! Мы должны это сделать, понимаете должны! Если удастся, тогда и их перебьем, и сами целы останемся! Если нет, они смогут присылать пополнения и тогда нам всем крышка! – перевожу дух, вытирая со лба пот ладонью, и снова продолжаю. – Как зайдем в траншею все сразу расходимся в стороны, что бы дать войти остальным! Главное – пробиться к началу ходов! Гранатометчики идут во второй волне! Как только мы расчистим дорогу к ходам, постарайтесь забросать их гранатами от души! Пулеметные расчеты – вы последние! Залейте траншеи сообщения свинцом! Взвод Гийома начинает!
– Славно, - отвечает Гийом, ловко вращая в руке саперную лопатку, – попотеем малость! – Он с ироничной улыбкой оглядывает своих, восклицая со смехом – что, позеленели подлецы, струсили, а?
Да нет, не струсили его подлецы. Просто они готовятся умирать. Кто-то сосредоточенно глядит в небо, другие с умилением смотрят на фотографии домашних, бережно держа их в свободной от винтовки руке. Некоторые что-то бормочут себе под нос, низко опустив голову. Практически все крестятся, переложив винтовки в левую руку. И каждый в глубине души искренне надеется, что сегодня убьют не его. Это извечная солдатская вера. Не могут убить его сегодня, не правильно это, так не бывает! Кого угодно угрохают, но только не его!
Тем временем я продолжаю надрывать глотку. - Лефуле, ты замыкаешь по традиции! Жером, я как всегда иду с твоими молодцами! - Непроизвольно делаю паузу, часто дыша. – Ну все, - чуть тише говорю я переведя дух, - желаю всем сегодня уцелеть! - Останавливаюсь на середине линии, делаю несколько глубоких вздохов, восстанавливая дыхание и всячески оттягивая роковую минуту...
Наконец верещу дурным и страшным голосом: ПРИМКНУТЬ ШТЫКИ!!!
- Примкнуть штыки! – истошно вопят командиры взводов и стальной перезвон ветром проносится по рядам в ответ. Резким движением достаю свои револьверы, проверяю барабан в каждом. Все в порядке. Сухим щелчком защелкиваю их, убирая один в кобуру. Нащупываю другой рукой на месте ли нож. Полковой кюре вместе со своим помощником торопливо обходит наши ряды, невнятно бормоча молитву под нос и быстро кропя солдат святой водой. Я в последний раз оглядываю ряды своих и взмахнув рукой, подаю роковую команду: ВПЕРЕД!!!
Колонны бегут ускоренным маршем. Подобно гигантским змеям они заползают в ходы сообщения, изо всех сил торопясь на выручку своим. Я покрикиваю на солдат только с единственной целью: изо всех сил взъярить себя и их. Страх дикий, патологический, звериный, аж руки трясутся. В башке только одно: вот только забежим в ход, а там и уставилось на нас почти в упор тевтонское пулеметное рыло... И все... Конец сразу...
Подбегаем. Дикая злоба душит! Да пусть пропадает все пропадом! Сдохну — так сдохну! И вдруг аж ноги подкосились от радости! Ход чист! Чист, понимаете, чист! Нет там пулеметчиков бошей! Неееет!!! Вот оно счастье! Ух, ну и везет нам сегодня! Слава тебе Господи, точно ты прямо на нас сейчас смотришь!
А в передней линии окопов страшная круговерть. Мы не сумели задержать врага на подступах и теперь в глубине траншей идет лютый и жестокий бой. Судя по всему, мы появляемся вовремя – синих шинелей совсем мало. Стрелять из винтовок в такой каше, где перемешаны и немцы и французы, совершенно невозможно. В дело вступают штыки, приклады, ножи, пистолеты и саперные лопатки.
Но вот в схватку ввязываются ребята Гийома, сомкнувшись с бошами грудь в грудь. Издали вижу как он обрушивает яростный удар лопатки на немецкую каску, затем вскидывает вторую руку и стреляет в кого-то из револьвера практически в упор. Собираю три расчета вооруженных «Шошами». Приказываю занять позиции и беспрестанно долбить выше верхней кромки траншеи: ни один бош не должен прыгнуть в нее живым. Очень скоро пулеметы забились беглым огнем. С оставшимися солдатами вбегаю в траншею.
Первое, что бросается в глаза, это огромный бош, навалившийся винтовкой на грудь какого-то солдата в синей шинели. Бош душит его, наш бедолага уже хрипит. Тут же, на неизвестном, но мгновенно сработавшем рефлексе, прыгаю ему на спину, всаживая немцу нож в шею коротким, хлестким ударом. Откидываю враз обмякшее тело рукояткой револьвера в другой руке.
– Вдоль траншеи! Вдоль траншеи! Быстрее же! – кричу изо всех сил, поторапливая забегающих своих. Лишь теперь прижимаюсь спиной к бревенчатой стене окопной линии и оглядываюсь. Черт, что тут творится! Серые отчаянно дерутся с синими. И справа и слева мелькают штыки, приклады, ножи… Черт, серьезная душиловка идет. Почти ничего нельзя разобрать: все утонуло в яростных криках, стонах, дьявольских воплях, стальном звоне и грохоте выстрелов. Кто-то дико воет по-звериному, получив штыком в живот. Не думаю, не соображаю, просто тупо стреляю во все серые шинели, которые попадают в мое поле зрения. А с такого расстояния и младенец не промахнется. Мысль одна – в моем револьвере семь патронов и нужно считать каждый выстрел. И крутить головой во все стороны, а то угостят штыком в бок или благословят по башке лопаткой. Однако стараюсь постоянно держаться спиной к стене траншеи: на затылке-то глаз нет, а когда спина закрыта, так и голове спокойней. Под ноги тоже надо поглядывать. Зацепишься за раненого или мертвого, и все. Упасть в такой схватке – почти верная гибель. И вообще, в ближнем бою все решает не физическая сила, а ловкость и удача.
Сейчас ни в одном из нас нет ничего человеческого. Боши – не люди, не звери, не гады, не крысы. Они вообще никто! Мы должны убить их всех! Зарезать, застрелить, заколоть, зарубить, загрысть! Иначе они перебьют нас. Ни один из нас не думает о том, что в сущности, боши такие же существа как мы. Просто они говорят на другом языке. Что их также ждут дома, и у них, так же как и у нас, есть семьи. Может быть, у них и есть семьи. Может быть, их и ждут. Но только сейчас не время думать о такой ерунде! Потому что сегодня, только те кто в синем - свои! Они сейчас и отец, и мать и сестра с племянницей! И плевать кто они такие в действительности! В эту минуту, они самые родные и лучшие люди на свете! Синие не убьют ТЕБЯ! А вот серые, это верная смерть! Так что кончай их без жалости!
Кровавая схватка в полном разгаре. Прямо передо мной с протяжным воем падает солдат в синей шинели, получивший удар штыком в спину. Чуть вдалеке, страшно рубится саперной лопаткой один из наших. Вижу, как резким колющим ударом он вгоняет лопатку прямо в горло одному из бошей. И так повсюду. Бьют друг друга прикладами… Сцепившись в жутких объятиях, режут друг друга ножами… Кругом перекошенные от ярости лица… Стрельба из пистолетов… Кровь… Вой… Вопли и проклятия… После седьмого выстрела, в моем мозгу молнией мелькнула мысль – черт, теперь барабан пустой! Быстро бросаю оружие на землю и тут выхватываю второй револьвер. Теперь это все что у меня есть, не считая ножа.
Но бой продолжается. Солдаты Гийома медленно, но верно прорываются к ходу сообщения. - Бей их! Бей их! – его яростные вопли вперемешку с руганью слышны даже в таком аду. И вот, наконец-то! Оглушительные разрывы наших ручных гранат оповещают дерущихся: мы добрались до первого хода. Пару минут спустя такие же разрывы раздаются на другом краю. Слава Богу, теперь маятник фортуны точно качнулся в нашу сторону. Вижу - слева в траншею вливается новые отряды в родных сердцу синих шинелях, зажимая немцев в кучу все плотнее и плотнее. Значит, на помощь подоспели ребята Лефуле. Вот и он сам. С оглушительным «хек», как заправский мясник на скотобойне, он страшным ударом приклада превращает в кровавую кашу лицо попавшегося на его пути боша. Тот тут же рухнул навзничь. Значит, готов. Сдох прежде чем свалился. Никогда убитые насмерть не оседают на землю медленно. Они сразу падают, как подкошенные.
- Наши! Это наши! Наши идут! – с дикой радостью кричу я. Этот клич подхватывают все солдаты и мы с удвоенными силами бросаемся на врага. Мой разгоряченный мозг топит волна звериного удовлетворения – не уйти сегодня этим псам целым! Пулеметный огонь не дает противнику перебросить к месту схватки пополнение. Затем раздались долгожданные артиллерийские залпы столь долгожданных, родных, французских пушек. Наши орудия принялись обрабатывать свои сектора. Все, перебросить атакующим помощь теперь будет сильно затруднительно. Очень хорошо. И тут что-то горячее сильно бьет меня в левое плечо со стороны спины. Боль не чувствуется, но в рукаве сразу стало как-то противно мокро и липко. Испугаться тоже не успел: ноги слабеют, бессознательно приседаю, заваливаясь на правый бок. Цепляясь ногами за лежащего на земле, падаю. По холодной окаменелости тела понял - свалился на мертвого. И он убит давно. Широкий окоп и дерущиеся в нем люди плавно поплыли перед глазами. Сначала медленно, затем все быстрее, быстрее, быстрее... Последняя мысль черным туманом быстро заполняет мозг: сегодня… попали… в меня… От груди в голову неумолимо плывет тошнотворная волна и выбивает сознание…
Очнулся от нестерпимой боли в левом плече. Застонал, до крови закусив губу. Кажется, что кто-то схватил меня калеными клещами. Глаза в пелене, будь-то затянуты пленкой, вижу очень плохо, но тут же становится легче. Легче потому, что склонившаяся ко мне шинель - синяя. Значит, я, слава Богу, у своих. Снова повезло, одно слово! Разлепив губы, пытаюсь спросить, кто ты? Не получается. Но узнаю этот спокойный, ровный голос. Это Жером, собственной персоной. Говорит, что мы выбили чертовых бошей. Командование сразу на себя принял толстяк Гийом. - Тебя, командир, задело, - продолжает Жером, - но пуля прошла навылет, что уже само по себе очень хорошо. Давай сделаем перевязку, и надо эвакуироваться в тыл.
Черт, значит меня все таки зацепило сегодня. Вот дьявол! Не повезло. Понимаю, что лежу на грязных досках, очевидно в одном из чудом уцелевших блиндажей. Острая боль помогает окончательно прийти в себя. Мой ответ категоричен. Я никуда не пойду, пока нас не сменят. С вами пришел, с вами и уйду. Так что давай, перевязывай быстрее, или сделай еще что нибудь, но только поставь меня на ноги. Он опять за свое: мол, грязи в рану нахватал, если не хочешь дальше махать одной рукой нужно быстрее отправляться в госпиталь.
- Вот дьявол, - говорю ему кусая от боли губы и постанывая, - ну так обработай рану здесь! Чему-то ведь тебя учили! Других чистил, а меня что, не сможешь?
Жером вопросительно смотрит на меня - ты точно решил чиститься здесь командир, ты уверен?
- Уверен, уверен, еще бы не уверен, тысячу раз уверен, давай, начинай, да не тяни ты ради всех святых!
Он предупреждает - будет больно, но придется потерпеть, если обе руки нужны. А то я будь-то сам не знаю! Что ж, будем терпеть, обе руки мне и впрямь лишними не будут. Все лучше, чем одна. Жером быстро и ловко ножом отрезает мне рукав шинели, стаскивая его с меня. Распарывает китель, открывая рану. Рядом с ним, еще два солдата, его помощники по медицинской части. Один из них раскладывает рядом со мной перевязочный материал.
- Ты вот, что, лейтенант, - говорит мне взводный, - ты не смотри на это. Хочешь, не хочешь, а твою дырку надо прочистить и залепить. Нож попробую продезинфицировать прокалив на огне и прополоскав коньяком, хотя имей в виду, этого совершенно недостаточно, я тебя предупредил. Морфия нету, он нужен тяжелым раненым, так что сунь в рот кусок дерева, все полегче будет, - обрадовал он меня доброй вестью и протянул мне кусок от какой-то палки.
- Валяй, - хриплю я, понимая, что сейчас начнется. Сжимаю зубами деревяшку, отворачивая взгляд в другую сторону. Смотреть на эту процедуру мне абсолютно не хочется. Собираюсь духом, трижды глубоко вздохнут. Киваю головой, начинай, я готов. И тут же словно раскаленный дротик глубоко вонзился в плечо. Взвыл, дернулся, но куда там: двое его подручных крепко держат меня.
- Сейчас, сейчас, терпи, да, больно, я знаю что больно, - голос Жерома звучит откуда-то сверху. Боль адская, полыхающая, рвущая на куски, исходящая из нутра животным стоном. Но Жерому все нипочем. Как средневековый палач он бесстрастно ковыряется в моем плече, бормоча под нос слова утешения. – Терпи.. Еще… Еще чуть-чуть… Вот… Совсем немного осталось, - слышу его голос, - ну, кажется все… Сейчас зальем твою дыру, спирта нет, вот у Гийома коньяком разжился.
В открытую рану льется огненное зелье, обжигая меня с пят до макушки. Дергаюсь, визжу, но понимаю – так надо. Если не обеззаразить ранение от земли – верная гангрена. Господи, как же больно, я даже не предполагал, что это так больно! Наконец, пытка окончена. Мои мучители тампонируют следы своих рук и ловко делают перевязку. Помогают сесть. Жером протягивает мне фляжку.
– Глотни, а то ты бледен как покойник. Счастливчик ты лейтенант, кость не задета. Сам стоять можешь?
Могу, но меня здорово мутит и слегка пошатывает. Извиняюсь, что так дико орал, но поймите ребята, молча терпеть было совсем невозможно. Простите еще раз. Все согласно кивают головами: мол, это нормально, все так и должно быть. Делаю приличный глоток коньяку. Нет, определенно внутрь он куда приятнее, чем в кровавую рану. Благодарю всех. При помощи одного из солдат выбираюсь из блиндажа. Мне кто-то протягивает уже зажженную сигарету и я с огромным удовольствием глубоко затягиваюсь горьким, сизым дымом.
Огляделся. Линия окопов имеет не веселый вид. Почти все блиндажи разбиты в прах. Обломки развороченных, обгоревших бревен торчат из земли в разные стороны. Черная, обожженная земля. Да, боши мин на позицию явно не пожалели. Всюду навалены трупы. И наши, и немецкие. Тела лежат вперемешку. Некоторые мертвецы крепко сцепили друг друга в последних, смертельных объятиях. Еще пару часов назад, они люто, по-звериному резались друг с другом. Теперь смерть помирила их навечно в этой грязной, залитой кровью траншее. Стонут раненые. Товарищи суетятся возле них, делая перевязки и пытаясь помочь.
Навстречу, перешагивая через мертвых и живых, весело спешит Гийом. Его лицо перемотано грязно-кровавой тряпкой. Мол, штыком распорол один из этих ублюдков, поясняет он, морщась от боли и сплевывая. Докладывает, как всегда пересыпая свои слова бранью.