Сумерки. СагаМы встретились во время боя,

И я взглянул в твои глаза,

В них увидел страх и боль

И копилась в них слеза.

Ты смотрела на врага,

И видел смелость я в тебе,

Все тревожные здесь лица,

Всё держала при себе.

Мне не хотелось проводить,

Тот бой бессмысленный,

Это страшное сраженье,

И следил я за тобой.

Если б мог, сказал бы я

Что влюблен в тебя безумно.

Но мой враг - твоя семья,

Это было б не разумно.

Я прошу, прости меня

Я хочу быть рядом,

Я хочу понять тебя

Одним лишь только взглядом!

Продолжение темы, начатой в "Музы тоже люди" (https://pikabu.ru/story/muzyi_tozhe_lyudi_6073804). На этот раз по другую сторону баррикад.

Никогда не было привычки открывать дверь незнакомцам. Особенно, если я никого не жду. Особенно, если на часах три ночи. Особенно, если утром экзамен, от которого зависит стипендия на следующие полгода, и самое последнее, что мне нужно в данный момент, — это приключения на свою… хмф, пусть будет голову.

Но вторые сутки без сна мозг работал вяло, и все, что он мне мог выдать, — так это образ Макаренко, почему-то объясняющего, как решать криволинейные интегралы. Сессия — штука тяжелая. Сессия, включающая в себя гуманитарные и технические предметы вперемешку, неподъемна, как бегемот в болоте Чуковского. И когда меня, спящую за столом над «Проблемами школьного советского воспитания», разбудил звонок входной двери, состояние, прямо скажу, у меня было не очень. Хвост, конечно, не отваливался (за неимением такового), но клятва убить списком литературы, обязательной к прочтению, любого, кто посмел мне мешать, была уже готова сорваться с моих губ.

Я решительно встала и, пыша гневом праведным направо и налево, а также чуть не сбив дверной косяк своей многострадальной головушкой, прошествовала смотреть на того несчастного, которого нелегкая привела под порог моего дома.

Дверь я открыла рывком, желая сразу же деморализовать противника своим напором и харизмой, и даже уже набрала в легкие побольше воздуха, чтобы сразу же высказать в лицо неприятелю все, что я о нем думаю, и даже если я о нем не знаю ровным счетом ничего, это вовсе не станет помехой. Напротив. Какой простор для воображения!

Но так уж получилось, что деморализовалась я, увидев в руке у пришельца нож. В другой руке — целлофановый пакет с картофелем. Посередине между этими двумя предметами красовался Вдохновений с таким счастьем на лице, будто один из его авторов вдруг получил Нобелевскую премию по литературе.

— Привет. Жареную картошку хочешь?

— А… Эм… Я…

— Ясно. А я хочу. Пропусти, пожалуйста. Ага, спасибочки.

С этими словами Вдохновений прошел мимо меня внутрь дома. Моего самообладания хватило лишь на то, чтобы бессмысленно хлопать глазами ему вслед и, наконец, спохватившись, закрыть дверь обратно.

Сделав несколько шагов, он как-то подозрительно огляделся, будто был здесь впервые, и даже зачем-то шумно втянул носом воздух. Кивнув самому себе, словно состояние дома его вполне удовлетворило, Вдохновений все же как-то подозрительно оглянулся на меня.

— Чуть не забыл. Как там твой сборник сказок? Ты случайно его не сжигала?

Дар речи ко мне не вернулся до сих пор, и я, чтобы снова не издавать звуки не до конца эволюционировавшего древнего человека, решила просто помотать головой в разные стороны. Интересно, как бы мне удалось его сжечь, вдруг появись у меня такая цель? Разве что компьютер предать пламени, но на это я пойти не могу. Там курсовая!

— Ага. Это хорошо. А Муз твой где? Веселый такой паренек, под египтянина еще косит? Только не говори, что…

Я снова неистово помотала головой. Обламывать крылья любимому Музу? Вот еще! Нет, он, конечно, тот еще паразит временами, но тут только на себя злиться приходится: какой человек, такая и Муза — и ничего с этим не поделаешь. Да и привязалась я к нему, что уж тут скрывать.

— Ну и замечательно. А то был у меня случай однажды… Ладно. Где там у тебя кухня?

И Вдохновений снова прошел мимо меня в указанном направлении. Я тяжело вздохнула и поплелась за ним следом, подавляя зевоту. Голова раскалывалась от недосыпа: в нее почему-то лезли Макаренко с голосом Матроскина, розовые бегемоты, криволинейные интегралы и всякая разная чепуха, кроме той чепухи, которая должна лезть в голову, когда до экзамена осталось семь… нет, уже шесть с половиной часов.

— Где здесь у тебя ножи-то, горе ты мое?.. А, все-все, нашел, не торопись.

Вообще-то, я и не собиралась никуда торопиться. А даже если бы и собралась, то вряд ли бы из этого вышло хоть что-нибудь путное. Я потерла лоб, вспомнив о своей недавней любовной встрече с косяком. Еще парочка таких ударов и из моей головы точно вытрясется все, что я успела прочитать. А что я, собственно, вообще читала?..

Зайдя, наконец, на собственную кухню, я застала презанятную картину: Вдохновений, по-хозяйски придвинув поближе к себе мусорную корзину, сидел на стуле и занимался не чем иным, как чисткой картошки. Получалось у него медленно и не очень красиво, но он сильно старался и даже выставил кончик языка — так ему было легче справляться с «глазками», видимо.

— У тебя же свой нож был? — это я решила проверить, вернулся ли ко мне голос.

Вдохновений оторвался на секунду от своего занятия и посмотрел на меня.

— Ась? Какой? А, ты про тот, — Веня махнул рукой, в которой держал наполовину очищенную картофелину. — Декорация. В кулинарном отделе одолжил для колоритности образа. Правда, здорово вышло?

— Очень.

Я хотела вложить в это слово как можно больше сарказма, иронии, язвительности и всего такого прочего, но все мои планы оборвал новый приступ зевоты, так что мое «очень» больше походило на выступление не слишком одаренного оперного певца. Я молча наблюдала, как в мусорное ведро с разной периодичностью падают картофельные очистки. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что я сейчас напоминаю неплохую современную интерпретацию картины «Аленушка». И зачем ко мне пожаловал этот братец Иванушка?

Вдохновений, будто бы услышав, что я о нем думаю, вдруг снова резко поднял голову.

— Ты чего здесь стоишь?

— А что мне прикажешь делать?

Вдохновений всплеснул грязными руками и уставился на меня так, будто бы я вдруг заявила, что на выходных ловила сачком птеродактилей.

— Да вы что, сговорились все?! — воскликнул он. — К тебе пришел сам я, Вдохновений, весь из себя в образе, собираюсь здесь на полном серьезе жарить картошку, а ты спрашиваешь меня, что я тебе прикажу? Один вообще писать отказывается, вторая не знает, что со мной делать… Твори иди давай! Вон, как глаза блестят, — сразу видно творческих сил выше крыши. Кстати, ты точно картошки не хочешь, а то ведь я сам все съем?..

Я потерла слезящиеся глаза, очень сильно сомневаясь, что во мне остались хоть какие-то силы.

— Венечка. Венюша.

Присев на соседний стул, я наклонилась и проникновенно заглянула ему в глаза. Тот от удивления аж язык спрятал.

— Вень, не надо, — прошептала я, не обращая внимания на его странный взгляд. — Пожалуйста.

— Да понял я, понял, что ты картошку не любишь. Мне же больше достанется, — непонятливо поморгал он и зачем-то отодвинулся. Даже не знаю, что он там себе надумал.

В этот момент я поняла, что почти на нем лежала и даже, при более благоприятных условиях, могла бы запросто прям вот так и заснуть. Крепко-прекрепко. Сладко-пресла-а-а… Да что ж это такое, я теперь даже в мыслях зеваю. Зевота-зевота, перейди на этого идио-о-о… Ладно, все равно не сработает.

Я потерла ладонями лицо, приходя в себя, но вместо этого вдруг из себя вышла:

— Сдалась тебе эта картошка!

Нет, каков наглец: разбудить два раза подряд! Да я такое даже своему будильнику не позволяю.

— Вдохновении тоже люди, — разозлился он, будто бы я затронула какую-то животрепещущую для него тему. — И они имеют право на жаренную ночью картошку!

— И Авторы тоже люди! И они имеют право на успешную сдачу сессии!

Вдохновений отложил картошку с ножом и театрально развел руками.

— Так у всех сессия, понимаешь? У всех! У кого нет сессии — у того экзамены. У кого нет экзаменов — у тех квартальный отчет. У кого нет квартального отчета — у тех дети. У кого нет детей — у тех отдых. И так круглый год! — Вдохновений вскочил со стула и начал расхаживать по кухне. — Слышать ничего не желаю! Творить надо! Творить: денно и нощно! И вообще, сдалась вам всем эта учеба? У меня вот красный диплом педагога-организатора дома пыль собирает. Думаешь, я хоть день по специальности проработал? Да три раза «ха!» и еще пять раз «хи!». К превеликому моему счастью.

Я хмыкнула. Коллеги, надо же. Никогда бы не подумала. Мне всегда казалось, что у них там свой вуз вдохновения есть, а тут вот как оказалось. Что ж, спасибо, просветил. Я почувствовала, как мои глаза снова начали закрываться, встрепенулась, и тут-то мой мозг в предсмертной конвульсии посетила гениальнейшая мысль. Я увидела свет в конце туннеля: даже спать вмиг перехотелось.

— Вдохновений! — я тоже встала. Бедный Веня, не зная, чего от меня ожидать, аж на шаг отступил. — У тебя педагогика была? Ну, когда ты учился?

— Б-была, конечно.

— А через… — взгляд на часы, — шесть часов ты где будешь?

— Понятия не имею.

Я на миг задумалась, перекраивая свой гениальный план.

— Ладно, тогда неважно. Пойдем. — Я схватила его за руку и потащила из кухни.

— Куда?

— В смысле, «куда»? Творить, конечно. Как ты там сказал: «денно и нощно»? Сдувай пыль со своего педагогического таланта, будешь мне шпоры писать! Тут как раз билеты творческие — закачаешься!

Веня рассмеялся, немного еще поупрямился, аргументируя это тем, что не помнит ничего, но, в конце концов, сдался. Подкупить его удалось жареной картошкой. Вот молодец я: всегда знаю, что моему Вдохновению нужно! Блин, если бы.

Так и пошло: на кухне аппетитно шипел картофель, распространяя по квартире запах сливочного масла; Веня, снова вытащив кончик языка, сочинял, фантазировал и направлял, как и подобает педагогу-организатору с красным дипломом, при этом еще принюхиваясь и глотая слюни. Я поставила на конфорку турку: поспать мне сегодня не суждено. За окном светало.

— Уже, конечно, не ночь, а утро, но не думаю, что это большое упущение, — прокомментировала я, входя в комнату с блюдом, полным дымящегося объедения, и прихлебывая кофе.

— Пойдет, — независимо махнул рукой Веня, но в это же время громко сглотнул слюну, выдав себя с головой. — Я как раз закончил. Ничего сложного не было. Так это, вилка где?

Несколько минут тишину нарушал только стук Вениных приборов о посуду и мое бурчание себе под нос при чтении шпор. Надо же, ведь и правда ничего сложного нет. Спать мне побольше, что ли?

— Все-таки хорошо, что я к тебе зашел, — с набитым ртом сказал Веня. — Удачно все сложилось. Даже в отчете начальству будет что писать: можно сказать, вдохновляю молодежь на труд педагогический. Босс как раз такое любит.

— Подожди, — я оторвалась от шпаргалок. — А ты когда про «квартальные отчеты» говорил, это ты не себя ли любимого имел в виду?

Вдохновений с опаской покосился на меня и вытащил вилку изо рта. Я прищурилась.

— То есть ты ко мне явился только потому, что у тебя самого дедлайн, что ли?

— Нет. Я еще картошки хотел сильно.

— Веня! Я тебе сейчас эту картошку на голову надену!

Веня взял блюдо со стола и встал.

— Между прочим, это непедагогично, — и поспешил ретироваться.

Я вскочила и бросилась за ним. Нет, нормально? Я, может, тоже позавтракать хотела?

Догнала я его только у самой двери. Веня внезапно обернулся и схватил меня за плечо.

— Стоп!

Я остановилась, чуть не столкнувшись с блюдом.

— После экзамена шпаргалки не выбрасывай, я на днях зайду, заберу и заодно блюдо отдам. Все. Спасибо. До свидания.

И захлопнул передо мной дверь. Я моргала несколько секунд, уставившись на узоры дерева, пока усталость снова не накрыла меня с головой. Все, беру писательский отпуск на неделю. А лучше две! И Веню не пускаю, даже если он притащит вагон идей и маленькую тележку пейрингов. И Муза тоже на отдых отправлю.

А, хотя о чем это я. Как будто этих двоих когда-то мое мнение интересовало. Я вздохнула и поплелась в комнату: пора собираться. А на обратном пути с экзамена надо будет дописать что-нибудь. Дорога долгая — и мне хорошо, и Вене приятно. Я-то знаю, что ему на самом деле надо. Кроме картошки, разумеется.

Я на Фикбуке: Made in Eden. Для лл могу дать ссылку.

Пруфы были в предыдущем посте.

С самого порога я понял, что что-то не так. Все вроде как обычно: квартира, как квартира, запущенная малость, но это мелочи. Что мне надо? Чтобы огонек в глазах горел, да и только.

А вот Муза, напротив, долго возмущалась паутиной в уборной. Все уши про нее прожужжала, сволочь крылатая. Даже нашему подопечному это надоело, и он все-таки паутину снял. Правда, на этом Муза не остановилась…

— Что, убрал? Да неужели! Что ж так быстро? Я могла бы еще недельку позудеть, мне не трудно.

Насмешливый голос так отчетливо прозвучал в голове, что я даже обернулся. К огромному облегчению, за спиной моей коллеги не оказалось, и я смахнул воображаемый пот со лба. Музы всегда были капризными барышнями, но здесь был особый случай. К капризности прилагались чувство юмора и язвительность, и хуже этой смеси не было, особенно, если их обладатель — опытное существо женского пола.

Но вернемся в квартиру. Эта была квартира нашего писателя, и здесь явно что-то было не так. Я отчетливо видел следы Метания и Отчаянья. Нос противно щекотал запах Уныния, напоминающий нашатырный спирт. Я чихнул.

— Пришел все-таки, — голос моего подопечного не выказывал никакой радости по поводу моего явления в этих апартаментах.

Его вид озадачил меня еще больше. Дело было даже не в небритости или огромных мешках под глазами — как я уже говорил, я парень неприхотливый — но в нем не было главного, что нужно было мне — заветного отблеска в глазах. Не было огонька. Как будто поливальная машина прошла — пыщ! — и нету.

— Где тебя черти носили, Вдохновений? — с тем же угрюмым тоном вопросил подопечный.

Нет, какая наглость! Я, знаете ли, спешу к этому дарованию на всех пегасах, спотыкаюсь, падаю (упав, иногда засыпаю, но это мелочи), прихожу, жду фанфары, булку-масло или, на крайняк, хлеб-соль, а тут на тебе!

— О таких местах тебе лучше не знать, — ответил я. Нет, ну не рассказывать же ему о головомойке от начальства? Потом как-нибудь ему в виде идеи подкину, а сейчас не место и не время. Мой взгляд упал на стакан виски в его руках. — Что на меня смотришь? Идем, творить будем! Точнее, творить буду я, а ты за мной разгребать, как обычно.

— Не могу, — без присутствия какой-либо интонации произнес он. — Не получается. Я творческий труп, Веня.

Я молчал и смотрел на него. А что тут можно было сказать? Спорить бесполезно, тем более, он почти что прав: огонька в глазах не наблюдалось до сих пор. Не знай я, что этот парень уже полтора года катал поэму, да такую, что нам с Музой все обзавидовались, а шеф премию обещал по завершению, подумал бы, что здесь таланта даже бы на «Репку» не набралось.

— Без меня писать пробовал? Или, как обычно, на пятой точке сидел и ждал знака свыше? — деловито спросил я. Не хотелось обвинять его, но пришлось. Я был в обиде. Там такая премия…

— Пробовал, — кивнул подопечный. — Много раз пробовал. И писал. Но все не то, понимаешь? Не то. — Он пощелкал пальцами в воздухе, подбирая слова. — Легкости нет, звучания. Рифму только к «галке» подобрать могу, но скажут же, что банально…

— Банально ему, — процедил сквозь зубы я. — Это не просто банально, это уже на стеб похоже. А это не моя квалификация, уж извини.

— Вот видишь! — почему-то обрадовался писатель. — И ты со мной согласен. Нет, лучше вообще ничего не писать. А человечество и без меня проживет.

Ага, о человечестве он думает, скромный мой. Обо мне бы кто подумал… Вон, только Муза иногда и то, про себя и тем языком, который в печать не пускают.

— Ладно. — Я выдохнул, успокаиваясь. — Давай сюда поэму, за тебя закончу.

— Нет поэмы. Я ее сжег.

Я выждал некоторое время для того, чтобы до меня дошел смысл его слов. Не дошел.

— Повтори.

— Сжег. Как Гоголь. Или Мастер у Булгакова. Или… Короче, нет ничего, завязал я с этим делом. Прости, что подвел. — Подопечный взглянул на виски, видимо, намереваясь выпить, но обнаружил, что сжимает в руке пустоту. Я же поставил на стол пустой стакан и сглотнул жидкий огонь. — У тебя проблемы будут, да?

— Какие нахрен проблемы! — взорвался я. — Как ты нашей Музе в глаза смотреть будешь?

— Музе? — Писатель Музу уважал и любил. Эх, если так дальше пойдет, ревновать начну.

— Она же все свои лучшие рифмы на тебя потратила, дурень, перья свои вырывала и тебе в подушку подкладывала, чтобы ночью идеи приходили. А ты… Ты же ей крылья обломал. А Музе без крыльев жить нельзя. Там у них вся жизненная сила заключена, — объяснил я. Мне всегда приходили на ум Кощей с Иглой, но о таком сравнении в данной ситуации лучше было умолчать.

— И что? Они без крыльев… умирают?

— Нет, не умирают, — признался я, — но болеют очень сильно. Чахнут. Бесцветными становятся, плоскими. А для Музы это хуже смерти.

— А что, часто так бывает?

— Бывает, — ответил я. — Вот, например, ребенок рисовать любит и получается вроде неплохо, к нему Художественную Музу присылают. А он взрослеет, делами обрастает и забрасывает. Бьется Муза, бьется, а все без толку. Крылья обламываются сначала у нее, а потом у человека. Долго еще может призраком за ним таскаться, а он жалеть об упущенных возможностях будет. Вот так вот. Это мы, Вдохновении, уходим и приходим, когда захотим и к кому захотим, а Музы привязчивы очень. Потому они и сильнее нас, что силы только на своих избранников тратят, а не распыляют на многих. Но опасно это очень, знаешь ли.

Мы помолчали. Писатель думал о чем-то, я же наблюдал за его реакцией, сам не зная, что хотел увидеть. Наконец, писатель провел рукой по лицу и посмотрел на меня как-то по-новому.

— Вень, а я ведь и не знал. Не знал, веришь? Я бы никогда! Я же не последний… Вень, погоди, не уходи только. Я…

Он смотрел на меня по-новому и в то же время по-старому. Вот он, огонек, вот он, родименький.

— Уйду, — я придал своему голосу строгости, — если сейчас же писать не сядешь. Потом подумаем, что с Музой делать. Давай-давай, работать, раб, солнце еще высоко!

Звук стучания по клавишам еще никогда не приносил мне такого удовольствия, как в этот день. Подопечный сидел над своей писаниной и то ли от радости, то ли от испуга строчил в три раза быстрее обычного.

— Вень, — внезапно оторвался он от экрана, — а что же мы Музе скажем, а?

— Ты пиши-пиши. Сам с ней разберусь, — благородно сообщил я.

Благородно потому, что я сейчас спас этого несчастного от костра Пресвятой Инквизиции. Наша Муза во гневе равна шести землетрясениям. Ей не то что поэмой — бензопилой крылья не отпилишь, зараза живучая. А поэма? А что поэма? Наученная горьким опытом на Гоголе Муза копии всех любимых творений под сердцем носит, каждый день читает-перечитывает. Так что в сохранности его творение и в надежных руках.

Но писателю я пока об этом говорить не стану. Пусть помучается — уроком будет. Музы тоже люди, имеют право на капризы. А Вдохновении — тем более.

Я на Фикбуке: Made in Eden
Если у кого-нибудь возникают сомнения, то готова предоставить любые пруфы.