Однажды я полюбил книги
Когда мне было четыре года, папа усадил меня за стол, чтобы научить читать. Начал он с того, что подробно и обстоятельно объяснил мне разницу между гласными и согласными.
Этот педагогический опыт его сильно разочаровал - спустя всего лишь сорок минут своей увлекательной лекции он обнаружил меня сладко спящим в совершенно неподходящей для здорового сна позе (ноги на стуле, задница кверху, туловище распластано по столу). Папа обозвал меня увальнем и решил переложить моё дальнейшее обучение на государственную систему образования.
Пару месяцев спустя к нам проездом заехала погостить моя троюродная тётя Света, которая летом подрабатывала пионервожатой. Как-то раз ей стало скучно, она заметила бегающего под ногами карапуза и достала из дорожной сумки обучающие карточки с буквами и картинками. Спустя три часа азартной карточной игры я выучил наизусть алфавит и знал какой звук даёт каждая буква. Также я более-менее понимал для чего нужны твёрдый и мягкий знаки.
- Лишь бы дурака валять, - хмуро прокомментировал папа мои успехи.
Спустя полгода я уже самостоятельно читал короткие детские книжки. Потом перешёл на сборники сказок. Затем переключился на Астрид Линдгрен и Туве Янссон.
В младших классах школы мои руки наконец-то дошли до книжного шкафа родителей. Первые несколько экспериментов на этом поле не принесли успехов. Родительские книги были скучные - в них почти ничего не происходило, кроме разговоров, в которых было слишком много непонятного. А потом я наткнулся на Кира Булычёва с его Алисой и книга затянула меня с головой.
Погода могла не подходить для прогулок. Друзья могли быть заняты. А вот книга всегда была со мной.
Начальная школа сменилась средней и одновременно с этим случилось несколько серьёзных перемен.
Моему отцу улыбнулась финансовая удача. Эта улыбка принесла в наш дом новенький цветной телевизор, видеомагнитофон и игровую приставку "Денди".
Жизнь стала раскрашена яркими красками и заиграла восьмибитными мелодиями. С тем же скрупулёзным любопытством, с которым я раньше изучал ассортимент книжных ларьков теперь я обшаривал развалы с видеокассетами и картриджами. Книги отошли далеко на второй план.
Наш класс выпустили из "лягушатника" на четвёртом этаже школы и из-под опёки необъятной классной руководительницы с громоподобным голосом. Теперь мы свободно перемещались по школе, как полноправные члены общества.
Всё это вскружило мне голову. Я незамедлительно влился в плохую компанию, завалил учёбу и приобрёл дурную репутацию у половины учителей. В конце года моих родителей вызвали в школу, где у них состоялся серьёзный разговор с нашим завучем - нервной женщиной, склонной к истерикам (и в этом не было почти ни грамма моей вины). После которого случился не менее серьёзный разговор моих родителей со мной. По итогам беседы я был лишён доступа к приставке и видеокассетам. Запрет был бессрочный и я впал в тоску.
Приложив усилия я худо-бедно закрыл "хвосты" и по итогам года был переведён в шестой класс. Но запрет на кино и игры с меня не сняли.
- Отлучили тебя от игр и зрелищ - и вон как быстро исправляться начал, - небезосновательно прокомментировал своё решение папа, - вот так глядишь и отличником станешь.
Единственной отрадой для меня в то длинное безрадостное лето стала джинсовая жилетка. Она висела в детском отделе фирменного магазина "Монтана", который располагался недалеко от нашего дома. Вполне вероятно, что магазин на самом деле был вовсе и не фирменный - в те времена было возможно всё, что угодно. Но выглядел он весьма респектабельно. Да и папа, после захода в него резюмировал, что: "джинса тут настоящая". А он в предмете разбирался.
Жилетка была в единственном экземпляре. Она была роскошна и манила меня всеми своими кармашками на золотистых молниях. Казалось, что её сшили специально на меня. Но самым главным было ощущение, которое я испытывал при примерке.
Стоило её надеть и я чувствовал себя выше ростом, сильнее и умнее. Будто бы всё становилось легким и ерундовым для парня в этой небесно-голубой джинсовой жилетке.
К середине лета папа сдался. Пару дней он походил хмуро-задумчивый. Потом подозвал меня и вручил пакет с логотипом "Монтана". Он взял с меня слово, что я буду стараться в следующем учебном году из всех сил и не отлынивать от домашних обязанностей. Я дал это слово без малейших колебаний.
Осенью снова началась школа и единственной заметной переменой которая произошла за лето стала смена учительницы по русскому языку и литературе.
Её звали Анна Владимировна. Она пришла к нам почти сразу после института, была улыбчивой, открытой и мне было совершенно непонятно какого рожна ей от нас надо.
С предыдущей русичкой всё было просто: вызубрил стих, внятно пересказал кусок текста, написал сочинение в соответствии с тем, что было написано в учебнике и всё - никаких проблем. По крайней мере не должно было быть никаких проблем. Точно я не знал, поскольку делал всё вышеперечисленное крайне редко.
Анна Владимировна давала совершенно невнятные свободные темы для сочинений и задавала по поводу произведений вопросы на которые не могло быть единственно правильного ответа.
Несколько раз я честно пытался сжульничать, не прочитав книгу/рассказ/стихи. Каждый раз меня ловили с поличным. И ладно бы просто ловили - Анна Владимировна ещё и надо мной подшучивала. Своим чистым звонким голосом, в котором невероятным образом выделялось шипящее "шшшша".
Шутила она бойко, остро, но при этом обидеться на неё было совершенно не за что. Хулиганское прошлое ещё давало о себе знать и я очень скоро стал острить в ответ. В тон ей - едко, но беззлобно. Джинсовая жилетка придавала мне уверенности в себе.
Через некоторое время я почувствовал, что класс на уроках русского и литературы ждёт, что меня вызовут к доске, чтобы послушать наши пикировки.
Как-то раз, после уроков и традиционного штурма гардероба я собрался переодеть сменку. Да так и завис с пакетом в руках. Потому что о чём-то горячо заспорил со своим одноклассником Стасом. Спор стремительно накалялся, аргументы иссякали и в какой-то момент мне показалось хорошим доводом натянуть Стасу шапку на глаза и ткнуть его указательным пальцем в солнечное сплетение. Стас на растерялся и едва вернув себе возможность снова видеть и дышать, решил, что будет справедливо в качестве ответного пассажа прогуляться с моей осенней обувью. Он молниеносно выхватил пакет у меня из рук и начал увеличивать дистанцию между нами. Я тут же ощутил острую тоску по Стасу и своим ботинкам. Мне совершенно не хотелось расставаться. Я чувствовал, что мы многое ещё можем сказать друг другу.
В пылу погони по школьному фойе, прямо посреди какой-то заковыристой восьмёрки, которую мы со Стасом выписывали уже третий раз подряд - меня вдруг кто-то дёрнул за воротник куртки. Дёрнул несильно, но я всё равно оторопел от неожиданности и остановился. Чьи-то руки мягко сжали мои плечи и над ухом раздался знакомый звонкий голос:
- Попался?! Котор-рый-кусался!
Я развернулся и оказался прямо под смеющимся взглядом Анны Владимировны. Улыбалась она так широко, что на щеках у неё появились ямочки - очевидно, у меня был очень оторопевший вид. Изящная рука ласково взъерошила мои волосы. Меня окутало облачком тонких и терпких женских духов. И кто-то внутри меня, гораздо старше и умнее чем я, отчётливо сказал:
- Литературу и русский придётся учить…
Ко всем последующим урокам я старательно читал всё, что требовалось и почти сразу совершил несколько неожиданных открытий.
Вопросы и задания Анны Владимировны оказались интересными и занимательными, когда знаешь, о чём вообще идёт речь.
Анну Владимировну интересует исключительно моё собственное мнение, а не мнение авторов учебника.
С ней можно перешучиваться и валять дурака, но если знаешь предмет, то пикировка приобретает смысл и становиться полноценным разговором.
Год пролетал незаметно. Не только я, но и весь класс оживал на уроках литературы. Мы заново учились читать. В нас крепло и формировалось собственное мнение. Мы потихоньку узнавали из чего состоят книги, разбирая их вместе с нашей новой учительницей на составные части и собирая заново.
Уделив большое внимание русскому и литературе, я по инерции незаметно подтянул остальные предметы и к концу года вышел к своему удивлению без единой тройки.
Дисциплина тоже пришла в порядок. Уроки литературы стали отдушиной, в которую можно было направить излишки энергии. И не было никакой необходимости хулиганить.
Когда я покидал школу в последний день учебного года у меня впервые за долгое время было ощущение, что я действительно чему-то научился. При мысли о предстоящем после каникул возвращении в школу - не испытывал никакой тоски. Собственно, даже наоборот - хотелось, чтобы оно поскорее случилось.
Пол-лета я провёл в библиотеке. Читал список заданной литературы и в каждой книге старался найти что-то интересное. О чём можно будет рассказать или поспорить.
В августе я после некоторого перерыва достал из шкафа свою счастливую джинсовую жилетку. Примерил и обнаружил, что она мне безнадёжно мала.
- Ты растёшь. Ничего страшного. Будут у тебя ещё хорошие шмотки, - успокоил меня отец. - Кстати, можешь подключать свою приставку. Я думаю, ты заслужил.
Я кивнул, но в душе поселилось нехорошее предчувствие. Приставку я подключать не стал.
Первого сентября, вторым уроком в расписании стояла литература. После звонка, в класс вошла женщина средних лет. С постным, скучающим лицом. Она назвалась Валентиной Петровной и попросила нас открыть учебники на одиннадцатой странице.
Чуть позже наши девочки собирали всю возможную информацию по своим непостижимым девчачьим каналам. Но единственное, что им удалось выяснить - Анна Владимировна уволилась из школы летом. И вроде бы переехала в другой район.
Несколько дней я ходил с какой-то холодной пустотой внутри. Затем, дождливой субботой, я встал перед отцовским книжным шкафом и после долгих колебаний взял наугад увесистый томик. Это оказался Куприн.
Без особого интереса прочитал один рассказ, с чуть большим любопытством - другой. Наткнулся на повесть о мелком чиновнике, столкнувшимся со сверхестественными силами. Сюжет был увлекательным. Страница летела за страницей и я мало-помалу забыл обо всём на свете.
Жилетку мама планировала отдать кому-то из троюродных родственников. Я не возражал. Пусть приносит удачу какому-нибудь другому ребёнку, раз уж не может больше принести мне.
Моя любимая учительница теперь была в чужой школе. И болтать с ней о литературе могли другие дети. Мне оставалось за них только порадоваться.
Зато хорошая книга по-прежнему была со мной.
