. . .
Не знаю, как в других странах, а в России успешный писатель обязан быть не женат.
В принципе, где-то в прошлом могут быть супруги и дети, но именно сейчас, когда из-под пальцев на клавиатуру стекают мысли, нужно быть одиноким. Хотя бы в момент вдохновения, хотя бы в фантазиях. Одиночество не лучше и не хуже общения, так как оба состояния равнозначно глупы. Они отрицают сами себя и служат протезами настоящих чувств, сделанными из прессованного воздуха и свиста нерожденных птиц.
Хотя…
Начать, по всей видимости, следовало не с этого. Отправной точкой моего скромного труда, моего Magnum opus в качестве начинающего литератора логичнее назвать желание избавиться от иллюзий. Мне всегда хотелось понять – сначала людей вообще, потом только женщин, а затем – себя самого. С каждой прожитой надеждой на понимание, сгоревшей, как и предыдущие, в пустоте завершивших круг часовых стрелок, я все больше и больше приходил в уныние. В некоторых религиозных традициях уныние – это смертный грех, в некоторых - лишь допустимое заблуждение ума. Наиболее хорошо организованные, внутренне цельные способы веры вообще не обращают внимания на такие мелочи. Их адепты следуют путем отрицания реальности как факта, следовательно, нет возможности быть опустошенным в мире, где нет эмоций, а сам ум является только отражением в зеркале событий самого себя.
Причем в темной комнате после поисков там черной кошки.
Если думать нелинейно, человеку, никогда не видевшему игру в шахматы не предугадать всей ее невообразимой сложности по паре валяющихся на полу фигур. А нам не показывают даже фигуры – только ворсинки фланели, приклеенной снизу на черной пешке, чтобы она не скользила по никогда нами не виданным клеткам. Все вместе могло бы привести нас к разгадке, но это никому не нужно. Никаких тайн нет, просто сама правда слишком вторична по отношению к нашему стремлению познать ее.
. . .
Я часто представлял себе битву условного добра с условным злом. В детстве мое воображение рисовало победу над негодяями, когда я, в поношенном камуфляже Шварценеггера или Дуэйна Джонсона небрежно держал многоствольный пулемет на мускулистом плече. Сзади эффектно догорали автомобили, танки, яхты и ранчо отвратительных злодеев, а впереди была вся жизнь и миллион долларов мелкими купюрами. Со временем сумма увеличивалась, а картина разгрома противника стала включать в себя ядерную зиму, внезапную импотенцию главного антагониста и смену звездно-полосатого знамени на надкусанное обманутой женой Адама яблоко.
Следующим шагом стал воображаемый переход на сторону темных сил. Я мысленно примерил шлем с астматическим дыханием Дарта Вейдера и заинтересовался понятиями чикагской братвы. Это тоже прошло, оставив после себя тонкое пластиковое послевкусие, как от съеденного одноразового стакана (в реальности – или том состоянии, которым я считал ее ранее, - я не ел посуду по санитарно-гигиеническим соображениям, а также из-за недостатка времени). Примерно к тридцати годам я окончательно потерял веру в добро и зло, их познаваемость и непременный дуализм, принял решение найти постоянную работу, едва не женился и начал писать этот роман. С тех пор прошло почти два года, но движение из пункта А в пункт Б не всегда происходит по координатному лучу слева направо. Возможны варианты, связанные с телепортацией, долгими остановками и даже отставанием от состава на безымянном полустанке в попытке купить паленую водку у торговок семечками. Иногда упущенный поезд не догонишь ни на каком такси.
. . .
Своими героями я решил сделать супружескую пару.
Мужчина будет носить редкое даже в наши дни имя Варфоломей, а его жена останется простенькой непритязательной Наташей. Сейчас, сидя в съемной однокомнатной квартире на окраине, мне сложно дать им красоту и богатство, иначе я стану чувствовать зависть к своим созданиям. Зависть немногим лучше уныния и напоминает мне прелюбодеяние с вешалкой в прихожей. Занятие это физически выполнимо, но не вызывает ни вожделения, ни каких-либо иных чувств, кроме лени идти в эту самую прихожую.
Варфоломей и Наталья бедны и не особенно хороши собой. Сейчас им уже крепко за сорок, они отчетливо понимают, что лучшие годы (если они вообще были) миновали и впереди их ждет исключительно старость. Варфоломей работает охранником в магазине – это занятие исключает хоть какой-то интерес к профессии героя, так как я собираюсь сосредоточить фокус читательского внимания на ином.
Наталья – парикмахер в недорогом салоне. Не самая денежная работа, но на большее ей никогда не хватало таланта и желания поменять что-либо в жизни.
Впрочем, мужчину можно сделать продавцом в салоне сотовой связи, а его супругу послать в бухгалтерию небольшой фирмы, созданной мелким чиновником для своей жены, чтобы отвлечь последнюю от пагубной тяги к загорелым студентам. Возможно вообще все, когда конструируешь придуманные судьбы, ставишь бездарно раскрашенные бумажные фигурки на круглые подставки, приклеивая одно к другому. Не имеет значения, как и все остальное в нашем нарисованном чужими руками скорбном мире.
Детей своим героям я вообще не дам.
Детей мне искренне жалко, так как вся печаль существования открывается им постепенно, но неотвратимо. Им, если вдуматься, тяжело и без моих нелепых конструкций.
Как всегда после дежурства Варфоломей взял полторашку дрянного пива, пакет чипсов, подумал и добавил в корзинку полбуханки хлеба. Наташка наверняка забудет купить, а тут он – добытчик и кормилец. Впрочем, плевать, конечно, что она подумает, но самому к ужину пригодится.
Когда он вышел из магазина, на улице пошел снег. Почти как в детстве – крупные медленные хлопья, мягкие, но не липкие и удивительно гармоничные на вид. Ветра не было, поэтому Варфоломей не стал накидывать капюшон своей поношенной куртки. Было что-то от молодости и полноты жизни в том, чтобы идти вот так, с пакетом в руке, подставив лысеющую голову под яркий декабрьский снег.
Я напечатал эти строчки и остановился.
Странно…
Почти увидел картинку, почти почувствовал вечерний холод и предвкушение праздника, но именно этого я и хотел избежать. Мне представлялось важным дать своему герою виртуальный пинок, а он у меня почти расправил плечи и поднял голову. Того и гляди, придет домой и вечер закончится полноценным сексом, хотя описывать соитие двух немолодых людей, с их лишним весом, целлюлитом, смешными лысинами и грустной одышкой, я бы не стал. Может быть, внести драматизм в жизнь Варфоломея сразу? Сбить его троллейбусом или заставить поскользнуться на свежем льду? Или авторской волей привести любовника к жене в неподходящий момент?
Мне стало тревожно, захотелось кофе и совсем уже лишнюю ночью сигарету для приведения себя в порядок, насколько возможно. Варфоломей неясным, но потрепанным жизнью лицом требовательно смотрел на меня сквозь ровные ряды букв на экране. Рядом с ним, совсем уже расплывчатым образом проступила Наталья: мелкие кучеряшки химической завивки вокруг круглого лица, маленькие поросячьи глазки и монотонное жужжание машинки для стрижки.
Или дать им осколок надежды, магнит на холодильник с надписью «Еще не все»? Сложная задача, пока я буду ее решать, стоит свернуть файл и открыть браузер. Четыре минуты пятого, ночь почти превратилась в утро, а я слишком напуган своей попыткой оживить мертвецов. Точнее, не живших никогда людей. Это почти одно и то же. Лучше посмотреть, что изменилось в мире. Как будто это – важно.
Зачем я пишу? Неужели от истории Варфоломея и Натальи в мире что-то изменится, неужели хоть один из тысяч читателей моего творения поймет, где и в чем ошибся он сам и сделает хоть часть вывода? Я сам в это не верю. Временами мне кажется, что создатель мира, кто бы он ни был, едко пошутил над нами, дав возможность творить в своем сознании любую реальность, но предусмотрительно не дав возможность реализовать ее наяву.
Мне показалось, что Варфоломей там, за экраном, переложил пакет с пивом и хлебом из одной руки в другую, словно томясь в некотором нетерпении. Падающий снег уже запорошил его редкие волосы, став похожим на смешной белый берет. Мой герой был похож на брошенного посреди миссии героя компьютерной игры, вынужденного переминаться с ноги на ногу и иногда издавать сопение, прописанное в программном коде.
Может быть, наградить его смертельным заболеванием и вести читателя за руку по долгой дороге физического умирания? Там можно в красках описать вереницы пластиковых сосудов для капельниц, с непременными воткнутыми в них иголками, плохо окрашенные стойки для этих устройств, нищенство казенных простынь и пододеяльников с полустертыми штампами «…нкологический диспансер. ХТО №…» и плохо скрываемые слезы в глазах редких посетителей. Можно добавить портреты врачей, даже лучшим из которых глубоко все равно, чем и когда закончится жизнь персонажа. Знаменитое врачебное безразличие не от недостатка воспитания и (уж конечно!) не от грубости отдельно взятых докторов – просто невозможно пропускать через душу беды всех своих подопечных. Невозможно, так как резервы печени по переработке спиртного ограничены, а нервы не связаны из канатов даже у самых ответственных эскулапов.
Не хватит им своего здоровья на полноценное включение в проблемы чужого.
Или не трогать здоровье Варфоломея, а обратить свой взгляд на Наталью? Например, щедро одарить ее астмой – болезнью не смертельной, но, в любом случае, неприятной. Правда, неясно будет, как она целыми днями вдыхает ароматы красок для волос, лака и мелко нарубленных клиентских волос, как в пылесос затягиваемых легкими парикмахера.
Тоже не выход, на мой взгляд.
Ладно. Пусть они оба будут здоровы, насколько это возможно для небогатого человека в нашей стране. Просто немолоды и некрасивы, бездетны и немного бестолковы. Как создателю этого мира и этих людей, мне достаточно для старта именно таких героев. Благо типажи вполне узнаваемы и смогут послужить достойным фоном для грядущих событий.
Варфоломей дошел уже почти до подъезда, как по железной двери что-то ударило изнутри. Грохот сопровождался неясными криками. Казалось, что наружу рвется средних размеров медведь, матерно ругаясь по поводу несовершенства мира.
Пришлось остановиться и надеть зачем-то шапку.
- Здорово, Варфол! – раздалось сзади.
Как же он ненавидел эту аптечную кличку… С другой стороны, а как еще сократить его нелепое имечко, по пьяни придуманное дедом? Варик? Вообще, жуть. Приходилось откликаться на это. Или на детскую кличку, но она с годами становилась все менее подходящей.
Сосед Анатолий стоял рядом с очень похожим на Варфоломеевский пакетом. Только вместо округлых очертаний соски с пивом, смахивающей на снаряд к небольшой пушке, в его пакете просматривалась узкая рыбина водочной бутылки. Вместо чипсов там же был кусок вареной колбасы, а хлеб полностью совпадал.
По виду и предназначению.
- Кого это там ебошат? – продолжал Анатолий, задумчиво выставив ухо к подъезду. После давней аварии он был глуховат и страдал резкими переменами настроения. За десять лет жизни в одном подъезде Варфоломею пришлось четырежды с ним драться и два раза спасать от каких-то недобрых людей. В общем, почти брат, если вникнуть в суть их отношений.
- Без понятия, но орут сильно…
Дверь подъезда сотряс очередной удар. Домофон жалобно мяукнул и изнутри кубарем вылетел мужик в незастегнутых брюках, майке-алкоголичке и одном ботинке. После короткой паузы ему в спину полетел второй ботинок, а затем и плотный комок одежды, из которого торчали три рукава. Завершала все потасканная кроличья шапка, пролетевшая над головой мужика и плавно приводнившаяся в лужу посреди двора.
- Убью, сука! – довольно жалобно пробурчал мужик, сидя на асфальте и почесался.
Я снова остановился и поднял взгляд над монитором.
Этому следовало дать какое-то объяснение. Бывший муж? Или нынешний любовник? Может быть, неудачный вор или надоевший родственник? На что он мне в этой сцене, равно как и сосед Анатолий? Завязка сцены или просто антураж спального района, где давно перестали верить не то, что в любовь – вообще верить?
Стереть эти абзацы, пока не поздно, да и все.
Или продолжить, включить в ту странную и нелогичную картину жизни, которую мы каждый день видим вокруг? Только зачем тогда что-то писать – дешевле просто выйти во двор, сесть на некрашеных остатках скамейки и тупо созерцать происходящее.
Кстати, многие именно так и поступают, не марая мониторы огрызками своих мыслей, настоянных на придуманных судьбах. Они живут в настоящем мире, пропитанном реальными запахами перегара от вчерашнего. В мире передач по Первому и настойки валерианы, принимаемой родными и близкими в оздоровительных целях. В их настоящем мире не придумают даже пузыря «уйди-уйди» и пробковых подмышников, потому что все силы отданы на осознание пользы смываемой втулки для туалетной бумаги и выбору между уже выбранными партиями. Эти люди – сила и оплот нации, смело смотрящей в завтрашний день на экране купленного в кредит телевизора, который необязательно даже включать.
- Котя, ты живой? – раздался голос соседки с третьего этажа.
Как же ее зовут, попытался вспомнить Варфоломей. Раечка? Ниночка? Муж у нее еще здоровый такой, со злыми глазами. Впрочем, у кого они сейчас добрые…
- Живой, - так же жалобно, как и перед этим, пробурчал мужичок и начал распутывать узел с одеждой. – Мужик у тебя псих!
- Котенька, я не знала, что он… - голос запнулся, из окна послышался хриплый мужской крик, что-то бьющееся смачно обрушилось на пол, звеня и погромыхивая. Раечка-Ниночка громко взвизгнула.
- Пошел на хер отсюда, мудак хренов! – заорал из того же окна мужик со злыми глазами. – Увижу, убью к ебеням!
Варфоломей вздохнул и, обойдя так и сидевшего потерянно котю, направился к подъезду. Смертоубийство не состоялось, а стоять просто так на улице было холодно. К тому же, хотелось пива. Анатолий шел сзади, аккуратно придерживая пакет. Да, водка – не пиво, любое неосторожное касание с землей фатально.
За окном, которое я никогда не закрываю шторами, засветились первые вечерние окна, превращая унылые коробки домов в некие кроссворды. Цепочки светящихся квадратов пересекались в самых непредсказуемых конфигурациях, за каждым из квадратов ели, пили, переодевались и ссорились некие условные люди. Люди, которым нет ни малейшего дела до моей книги, до моего финансового благополучия, даже до самого факта существования меня как отдельного «Я». Всего несколько лет назад они, жители кроссворда, всерьез меня интересовали, я записывал какие-то смешные или, наоборот, печальные их черты, доставал из придуманного кармана волшебную лупу, чтобы рассмотреть их пристальнее. Потом устал. Никому не нужны настоящие люди, никому не нужны придуманные люди, вообще никто никому не нужен. Задача писателя в развлечении самого себя, своего внутреннего критика и цензора, тогда есть шанс написать хоть что-то интереснее телефонной книги. Иначе все скатывается к перенесению неких типажей в картонные джунгли авторского сюжета, похищенного у других воров.
Обеспокоенный этой внезапной мыслью, я вскочил из-за рабочего стола, за которым по старинке и писал все тексты (лежа хорошо только листать дурацкие посты придуманных друзей на фейсбуке), и почти побежал на кухню, взглянув по дороге на вешалку в крохотной прихожей. К счастью, вешалка по-прежнему не вызывала у меня ни малейшей похоти, что само по себе прекрасно!
На кухне из вентиляции пахло соседским ужином из чего-то дешевого и рыбного, и остывающим кофе, но - уже моим собственным.
- Натуся, рыбка моя! Я дома! – провозгласил с порога Варфоломей. В кухне был включен свет, но это еще ни о чем не говорило – его регулярно забывали тушить утром оба супруга. Никто не отозвался. Варфоломей убрал с лица немного фальшивую улыбку, означавшую радость возвращения в родные стены. Стены, начиная с прихожей, были покрыты покрашенными в невнятно-желтоватый цвет обоями, уже ободранными на углах.
- Все равно хорошо! – бодро заявил холодильнику Варфоломей и сунул туда пиво. Конечно, оно и с улицы довольно прохладное, но чем «Прокрастинация» холоднее, тем лучше, поскольку теплое – совсем дрянь. Тем более, в пластиковой сиське.
- По лунному календарю сегодня день последней четверти диска, день, когда исполнение ваших желаний связано с вашими же усилиями, - уверенно заявил включенный на ходу телевизор. – Готовность к изменениям сегодня напрямую связана с градиентом оборотной стороны Луны по отношению к экваториальным линиям нашей планеты и положению Меркурия.
Варфоломей, уже переодевшийся в спортивный костюм и домашние тапочки, кивнул телевизору, как родному, абсолютно отключенный от произносимой вслух с экрана чепухи. Ему просто не хватало чего-то привычного, вот этого гороскопа для ущербных разумом и лунным диском, приближающихся новостей о скорой победе над трудностями бытия и неуклонном улучшении, процветании вопреки, а также снижении рисков на финансовых рынках под неусыпным руководством. Сирию давно не бомбили, а небратья вошли в очередной виток внутреннего саморазвития, поэтому включать внимание до спортивного блока было не нужно.
Здесь мне придется остановить свой взгляд на перерождении личности, на ее деградации в более просто организованную сущность.
Как вы понимаете, данный процесс начинается и протекает почти незаметно для самого человека. Отказ от навязанных обществом законов и выпадение из социума – уже финальный аккорд, исполняемый (в наших реалиях) на ксилофоне из пустой стеклотары. Начинается все гораздо менее симптоматично. В какой-то момент человек устает от того, что происходит в нем самом, вырываясь спазмами отражается от окружающего мира и вновь попадает внутрь. Частота и сила колебаний сугубо индивидуальны, но результат всегда один и тот же. От этого и происходит распространенный термин «заколебали». В нем звучит на высокой ноте именно этот, глубоко философский смысл.
Для сохранения целостности своего рассудка человек начинает отказываться от мелких, но приветствуемых обществом привычек – выполнять обещания, приходить вовремя, здороваться с малознакомыми людьми, ежедневно бриться или посвящать все утро макияжу (в зависимости от гендерных признаков утомившегося). Все это становится ненужно самому человеку, мешает его движению по нисходящей спирали с того немыслимого зиккурата, куда его забросило воспитание.
Уже в этот момент навязанная с рождения система общественно-одобряемых ценностей в голове человека дает трещину, постепенно расширяющуюся по закону образования оврагов. Эта эрозия пока еще не затрагивает в полной мере отношения к потреблению и, в целом, сформированной любви к денежным знакам. Пока еще идет замещение собственными желаниями требований социума, но в рамках воспитания человека. Окружающих уже начинает тревожить непонятно откуда взявшееся желание вчера еще ответственного гражданина перестать отвечать их представлениям.
На этом этапе важную роль приобретает алкоголь, как символ и способ скорейшего отхода от реальности, превращения ее в удобную норку, вырытую в подсознании.
Особая четкость, которую приобретает окружающая среда после первой же рюмки, и дальнейшая пелена, окончательно скрывающая мучающий человека мир в конце приема спиртного, представляется ему наиболее удобным методом сублимации счастья. Современная медицина разработала ряд способов временного купирования тяги человека к счастью, связанных с настигающей пациента карой за употребление алкоголя. Не понимая, что рушит путь в правильном направлении, врач применяет весь арсенал имеющихся у него средств, чтобы заставить человека перестать пить. Прекрасной аналогией таких методов служит отрубание пальцев начинающему художнику, чтобы воспрепятствовать ему рисовать. При желании, он, конечно, может держать кисть во рту и с грустной собачьей улыбкой делать вид, что чистит ей обувь, когда его касается суровый взгляд хозяина положения.
Распространенное мнение, что алкоголики – пустые никчемные люди, верно, только если считать, что выполнение желаний общества важнее удовлетворения потребностей самого человека. Иначе очевидно, что социум карает за попытку бегства из него, одновременно предоставляя возможности и инструменты, продающиеся в каждом продовольственном магазине. Парадоксальность этого легко объяснима: на самом деле, всем абсолютно все равно, что именно происходит с вами и кем-либо другим, главное, умудрятся сохранять видимость подчинения.
Ни в коем случае не оправдывая алкоголизм как социальное явление и пагубную зависимость, следует все же принимать во внимание его смысл и транспортную функцию переброски личности в иную реальность.
. . .
Пиво Варфоломей предпочитал пить из граненого стакана. Тонкостенный новодел напоминал ему о счастливом советском позавчера, газировке без сиропа за одну копейку и детских впечатлениях от поездки с родителями в Алушту. Не помня подробностей, он краем памяти легко вызывал в себе ощущения моря, уходящего за горизонт и переполняющего легкие счастья существовать. Стакан служил ключом от замка зажигания этих воспоминаний. Из него можно было пить и чай, но после работы требовалось какое-то средство разрешенной релаксации, небольшой стоп-кран для приостановки бытия.
Телевидение сегодня было в ударе. Кирюша Пропахов увлеченно кричал на собравшихся в студии непонятных людей, давно слившихся для него самого в шевелящуюся биомассу. Из этого чудища по-своему несчастный ведущий вычленял то одного гуманоида, то другого, с тоской смотрел на искаженные от жары софитов физиономии, смеялся и ухал. Выдоенная жертва опускалась на место, как уроненная в воду монетка и боялась даже вытереть лоснящееся от смеси грима и пота лицо.
- Мы уходим на рекламу, не переключайтесь! – счастливым голосом провозгласил Кирюша и по экрану потекли мутные потоки говна, из которого то там, то здесь выглядывали прокладки, зубные пасты, гамбургеры и автомобили ценником в Варфоломееву квартиру.
Царил привычный вечерний шабаш пластиковой жизни, симулякра чего-то веселого и красочного, но исполненного китайскими фломастерами на боку воздушного шарика, жить которому было не больше дня.
© Юрий Жуков