Буковски (выдыхает дым, складывающийся в череп):

— Вы как шлюхи на исповеди. Рвёте жопу на сцене, а потом ноете: «Не понимают!». Поэзия — когда пишешь про крысу, сдохшую в подвале, и понимаешь: это ты. Только крысе повезло — она сдохла.

Есенин вскакивает, стул грохается, как крышка гроба. Швыряет стакан в стену.Брызги летят в разные стороны,как капли сквирта.

Есенин:

— Крысы хоть в подвалах дохнут! А я — в голове. Они стихи грызут, ржут… А я их сшиваю. Из жил, из нервов. Каждый стих — петля.

Шнур (швыряет гитару в угол. Дека трещит, завывая, как побитый пёс):

— Бога искал? Он в жопе у того, кто тебе водку не налил!

Буковски поднимается, шатаясь. Вытаскивает из кармана смятые женские трусы, швыряет на стол.

Буковски:

— Вот ваше искусство. Грязь, вонь, пот. Пишите про это — не прикидывайтесь святыми.

---

Пламя от опрокинутой свечи лижет пропитанный спиртом стол. Огонь ползёт по граффити, пожирая ангелов. Шнур, вместо бегства, швыряет в огонь клочья стихов Есенина.

Шнур (хохочет):

— Гори, сука! Как мои надежды в девяностые!

Есенин подходит к окну. Сквозь дыру, заклеенную газетой с заголовком «Конец света», видна кривая берёза.

Есенин (тихо):

— Смотрите… Она всё ещё белая.

Буковски (плюёт в пламя):

— Потому что снег, идиот. Он растает — останется жижа.

---

Эпилог

На пепелище нашли гитару с обугленными струнами и смятый листок со строчкой:

«Белая берёза… прости».

На уцелевшей стене сажей вывели:

«Здесь рожали Бога. Родили пепел».

Говорят, их видели потом на свалке. Спорили, чьи стихи воняют горелым сильнее, пили из ржавой банки. А берёза у бара стояла белой — пока дождь не смыл всё до грязи.

— Ну что с вами делать, отроки грешные, — вздохнул отец, плюхнувшись на лавку. — Как говорится, спаси себя — и хватит с тебя.

Он потянулся к хлебу, но Честер резко придвинул бутылку:

— Хочешь присоединиться? Правила простые: три стакана, один патрон. Кто проиграет — тот… — он хмыкнул, — получит ответ на все вопросы.

Курт наконец поднял глаза. В них не было ни злобы, ни страха — только пустота, как в разбитом колоколе.

— Ты веришь, что Бог нас видит? — спросил он тихо, вкладывая патрон в барабан.

Отец Варфоломей перекрестился.

— Видит. Даже здесь. Особенно здесь.

Честер крутанул барабан, щёлкнул затвором и поставил наган между ними.

— Тогда пусть решит за нас.

Первый раунд.

Курт первым приложил ствол к виску. Его палец дрогнул на курке.

— Знаешь, поп, я всегда думал: смерть — это последний альбом. Тот, который ты пишешь, но никогда не выпустишь.

Щёлк. Пусто.

— А я думаю, — отец Варфоломей налил себе водки, но не пил, — что смерть — как исповедь. Не успеешь слова вымолвить — уже прощён.

Честер хрипло засмеялся:

— Твоя вера — как мой микрофон. Ты с ним на сцене исповедуешься,а прощения нет.

Он посмотрел на роспись в потолке, где угадывался лик Христа-Пантократора, и нажал курок.

Щёлк.

— Видишь? Даже Он не хочет меня забирать, — прошептал Честер.

Второй раунд.

Отец Варфоломей взял наган. Ствол холодом пронзил ладонь.

— Вы оба… как те пьяницы у храма. Кричите, что мир — дерьмо, а сами боитесь заглянуть в бездну.

— А ты не боишься? — Курт отломил хлеба, но не ел.

— Боюсь. Потому и верю.

Он выстрелил в потолок. Грохот эхом прокатился по сводам.

Клац...

— Холостой, — усмехнулся Честер. — Твой Бог экономит порох.

Финальный раунд.

Барабан остановился. Наган снова лежал между ними, уже как окончательный и последний аргумент.

— Почему вы здесь? — спросил отец, глядя на Курта.

— Чтобы найти тишину. А она только в одном месте.

— Тишина — не конец, — перебил поп. — Это… пауза. Как в твоих песнях. Ты же знаешь: после паузы всегда идёт кульминация.

Честер взял револьвер. Его голос дрогнул:

— А если кульминация уже была? Если всё, что после — фальшивые ноты?

Он прижал ствол к груди, прямо под микрофоном-кулоном.

Щёлк.

Тишина.

— Пусто, — прошептал отец Варфоломей. — Видишь?Чудо.

Честер уронил наган. Курт впервые улыбнулся — печально, как ребёнок, который понял, что монстры под кроватью были лишь тенями.

— Ладно, поп, — Честер встал, отряхивая пыль с кожанки. — Ты выиграл. Но это не конец.

— Конечно не конец, — отец перекрестил их обоих, небрежно, как бы между делом. — Конца не будет. Пока есть паузы… и те, кто их слушает.

Эпилог.

Утром сторожа нашли в храме пустую бутылку, огарок свечи и гильзу. А на стене, поверх граффити «God is on hiatus», кто-то вывел мелом:

«He is backstage».

И подпись: «Спасибо за паузу. — K. & C.»

Отец Варфоломей, слушая в своем кабинете запись «Smells Like Teen Spirit», усмехнулся. Вера, как и рок-н-ролл, начиналась с тишины перед первым аккордом.

One By One

The Blue Stones

....с музыкой веселей )

— Ну что с вами делать, отроки грешные, — вздохнул отец, плюхнувшись на лавку. — Как говорится, спаси себя — и хватит с тебя.

Он потянулся к хлебу, но Честер резко придвинул бутылку:

— Хочешь присоединиться? Правила простые: три стакана, один патрон. Кто проиграет — тот… — он хмыкнул, — получит ответ на все вопросы.

Курт наконец поднял глаза. В них не было ни злобы, ни страха — только пустота, как в разбитом колоколе.

— Ты веришь, что Бог нас видит? — спросил он тихо, вкладывая патрон в барабан.

Отец Варфоломей перекрестился.

— Видит. Даже здесь. Особенно здесь.

Честер крутанул барабан, щёлкнул затвором и поставил наган между ними.

— Тогда пусть решит за нас.

Первый раунд.

Курт первым приложил ствол к виску. Его палец дрогнул на курке.

— Знаешь, поп, я всегда думал: смерть — это последний альбом. Тот, который ты пишешь, но никогда не выпустишь.

Щёлк. Пусто.

— А я думаю, — отец Варфоломей налил себе водки, но не пил, — что смерть — как исповедь. Не успеешь слова вымолвить — уже прощён.

Честер хрипло засмеялся:

— Твоя вера — как мой микрофон. Ты с ним на сцене исповедуешься,а прощения нет.

Он посмотрел на роспись в потолке, где угадывался лик Христа-Пантократора, и нажал курок.

Щёлк.

— Видишь? Даже Он не хочет меня забирать, — прошептал Честер.

Второй раунд.

Отец Варфоломей взял наган. Ствол холодом пронзил ладонь.

— Вы оба… как те пьяницы у храма. Кричите, что мир — дерьмо, а сами боитесь заглянуть в бездну.

— А ты не боишься? — Курт отломил хлеба, но не ел.

— Боюсь. Потому и верю.

Он выстрелил в потолок. Грохот эхом прокатился по сводам.

Клац...

— Холостой, — усмехнулся Честер. — Твой Бог экономит порох.

Финальный раунд.

Барабан остановился. Наган снова лежал между ними, уже как окончательный и последний аргумент.

— Почему вы здесь? — спросил отец, глядя на Курта.

— Чтобы найти тишину. А она только в одном месте.

— Тишина — не конец, — перебил поп. — Это… пауза. Как в твоих песнях. Ты же знаешь: после паузы всегда идёт кульминация.

Честер взял револьвер. Его голос дрогнул:

— А если кульминация уже была? Если всё, что после — фальшивые ноты?

Он прижал ствол к груди, прямо под микрофоном-кулоном.

Щёлк.

Тишина.

— Пусто, — прошептал отец Варфоломей. — Видишь?Чудо.

Честер уронил наган. Курт впервые улыбнулся — печально, как ребёнок, который понял, что монстры под кроватью были лишь тенями.

— Ладно, поп, — Честер встал, отряхивая пыль с кожанки. — Ты выиграл. Но это не конец.

— Конечно не конец, — отец перекрестил их обоих, небрежно, как бы между делом. — Конца не будет. Пока есть паузы… и те, кто их слушает.

Эпилог.

Утром сторожа нашли в храме пустую бутылку, огарок свечи и гильзу. А на стене, поверх граффити «God is on hiatus», кто-то вывел мелом:

«He is backstage».

И подпись: «Спасибо за паузу. — K. & C.»

Отец Варфоломей, слушая в своем кабинете запись «Smells Like Teen Spirit», усмехнулся. Вера, как и рок-н-ролл, начиналась с тишины перед первым аккордом.

Есенин ударил кулаком по столу. Селёдка в тарелке дёрнулась, как последний нерв:

— Пустота — это не конец! Это начало. Когда Хайдеггер говорил о «Бытии-к-смерти», он не звал сжечь книги. Он звал найти в страхе свободу!

— Свобода? — Шнур плюхнулся на стул, задев гитару. Струна лопнула, издав звук расстрелянного аккорда. — Вчера ко мне подошёл парень: «Ваши песни изменили мою жизнь!». А я спросил: «И что? Ты сменил работу? Вышел на митинг?». Он ответил: «Нет. Я выучил текст наизусть». — Шнур выпил рюмку. — Мы не меняем мир. Мы — пластырь на гангрене.

Буковски поднял стакан, разглядывая сквозь мутное стекло очертания Есенина:

— Ты похож на моего отца. Он верил, что если читать Пушкина детям, они вырастут добрыми. А выросли воровать деньги. Поэзия не спасает. Она — крик в вакууме. Ты кричишь «любовь», а эхо возвращается: «одиночество», «предательство», «смерть».

— Но мы продолжаем кричать! — Есенин вскочил, опрокинув стул. — Иначе зачем эти… — Он махнул рукой на граффити с цитатой Камю: «Бунт — единственное достоинство раба». — Зачем бунт, если всё бессмысленно?

— Чтобы не сойти с ума, — Буковски достал из кармана смятый листок. Там было написано: «Бог умер. Подпись: Ницше». — Мы все играем в театр абсурда. Ты — трагик, Шнур — клоун, я — зритель, который шикает на обоих.

Шнур засмеялся, наливая виски в треснувший стакан:

— Зритель? Ты — суфлёр. Шепчешь нам: «Скажите, что всё тленно!». А потом пишешь в блокнот: «Они всё ещё верят в диалог».

Разговор прервал треск. На стене, где ангел с оторванными крыльями обнимал чёрное солнце, поползла трещина. Пламя от опрокинутой свечи лизнуло пропитанный алкоголем пол. Огонь пополз к стойке, поглощая мебель,старые афиши, обрывки стихов.....

— Гори, — пробормотал Есенин, глядя, как огонь пожирает его томик. — Может, пепел удобрит почву для новых берёз.

Шнур швырнул в пламя гитару. Дека взорвалась искрами:

— Финал без аплодисментов. Как и положено.

Буковски разжал ладонь. В ней лежал берёзовый лист, принесённый ветром в дыру окна.

— Белый… — прошептал он и бросил лист в огонь.

Эпилог:

Утром бар напоминал античную руину. Среди пепла нашли три вещи:

1. Обгоревший крестик на расплавленной цепочке.

2. Медную табличку с надписью: «Здесь пытались родить смысл. Родили пепел».

3. Недопитую бутылку виски, где на этикетке кто-то вывел:

«Мы — искры в поисках костра. Даже если он сожжёт нас дотла».

Говорят, троих мужчин видели на пустынной станции. Они молча ждали поезда, а когда тот тронулся, Есенин бросил в окно горсть пепла. Ветер подхватил его, смешав с дождём, который стирал границы между прошлым и будущим.

АНАНС! Вечером или Ночью этот же текст,но в стиле :От которого вы или блеванете,либо получите подсознательное удовлетворение!