Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.15)
Флотский порядок
Мне всегда нравилось возить Главнокомандующего ВМФ. Может, потому, что нашему экипажу возить его приходилось чаще других.
У нас ведь как распределяются задания. Получает командир полка задачу — перевезти адмирала флота Чернавина. Почесав в затылке, он спрашивает у комэски:
— Кто у вас крайний раз Чернавина возил?
— Экипаж Бойченко, — следует чёткий ответ.
— Вот пусть он и везёт. Они наверняка уже привыкли друг к другу.
Так в очередной раз мы, привыкшие друг к другу, приземлились в столице Северного флота — городе Североморск. Надо отдать должное флотскому порядку — экипаж всегда принимают на пять с плюсом. И транспортом обеспечат, и в профилактории поселят, и баньку устроят. Одним словом — курорт. И продолжается этот курорт до ночи перед обратным вылетом.
Только легли спать, около 22:00 стучится дежурная:
— Командир, вас к телефону.
— Это оперативный дежурный КП авиации Северного флота. У вас всё нормально? К завтрашнему полёту готовы?
— Было нормально, пока вы не позвонили. Экипаж уже лёг спать.
— Извините. Флотский порядок. Мне необходимо доложить наверх. Отдыхайте.
Через тридцать минут опять командира вызывают к телефону:
— Это оперативный дежурный Северного флота. У вас всё готово?
Чертыхнувшись про себя, командир рапортует:
— Всё готово. Самолёт заправлен, стоит на стоянке. Все системы корабля подают надежды на успешный исход задания. Экипаж отдыхает.
— Ну, отдыхайте, отдыхайте. Я доложу начальству. У нас флотский порядок.
Ворча что-то под нос, командир опять укладывается в кровать.
Снова звонок:
— С вами говорит оперативный дежурный КП авиации ВМФ. У вас всё нормально? К полёту готовы?
Скрипя зубами от злости, командир выдает:
— Всё готово! Все спят, кроме меня!
— Что же вы не спите? Отдыхайте. Извините, что побеспокоил. Я должен доложить. Таков флотский порядок.
Когда около полуночи в очередной раз зазвонил телефон, командир с рёвом, как раненый тигр, вскочил с кровати и, не надевая брюк, в одних трусах помчался по коридору.
— Слушаю!!! — заорал он в трубку.
— Оперативный дежурный Главного штаба ВМФ. У вас всё нормально? Доложите о готовности к полёту?
Если бы звонивший в этот момент очутился рядом, командир сожрал бы его вместе с кортиком и якорями:
— Кому я ещё не докладывал?! Горбачёву?! Вот я завтра доложу вашему Главкому, что вы мне спать перед полётом не даете!!!
На другом конце стали извиняться, ссылаясь на флотский порядок. Командир в ярости швырнул трубку. Он ещё долго, что-то бормоча, ворочался в постели, пытаясь уснуть.
Вот такой он — флотский порядок!
Физиология
Прапорщик Миша Булычёв служил в Мелитополе воздушным стрелком…
Я в жизни не видел такого оптимиста: невысокого росточка, белокурый и звонкоголосый с постоянной улыбкой на румяном лице. А румяное оно у него было в любое время суток и года.
Как-то наш комэск в шутку спросил его:
— Миша, а у тебя лицо когда-нибудь бледнеет?
— Да, командир, когда член встаёт, вся кровь приливает к нему, и лицо бледнеет, — шутя ответил Миша.
Ничего не поделаешь — физиология…
Учения
В феврале полк готовился к учениям. Предстояло ночью перелететь в Кировабад, принять на борт десант и выбросить его на рассвете на незнакомую площадку. Для тех, кто давно служил, дело было обычное, хотя и не плёвое. Нам же, желторотикам (двум экипажам, не подготовленным к полётам в боевом порядке в составе полка по причине своей молодости-неопытности), предстояло загодя доставить туда группу обеспечения: машину-радиостанцию, машину-санитарку, руководителя на площадку десантирования, зама по тылу, наземных инженеров и поварих с официантками из лётной столовой. В общем, как в детской песенке — вот, компания какая.
Слава Богу, долетели без приключений. Приключения начались на земле. Когда мы пришли, чтобы определиться на ночлег, заведующая профилакторием транспортников нас с порога огорошила:
— Мелитопольцы? Места есть, но ваш зам по тылу приказал без его разрешения никого не селить.
На наши вопросы о причине такого решения и где его автора можно найти, предельно ясно ответила:
— А хрен его знает? Приехал он с какими-то офицерами. Поселились и куда-то уехали. Куда — не сказал, но мелитопольцев приказал не селить.
Кировабад вся военно-транспортная авиация знала как коньячный Клондайк. Ещё бы — ворованный на местном коньячном заводе коньяк там на разлив продавался по четыре рубля за литр. Видимо, пока полк не прилетел, за ним родимым наши пассажиры и уехали.
Ждать их до ночи мы не могли, пошли в профилакторий истребителей, благо он располагался напротив. Места там были только для семерых. Командиры стали тянуть спички. Удача выпала не нашему экипажу. Надо было что-то делать. Позвонили в профилакторий, откуда нас до этого вежливо отфутболили и, представившись замом по тылу, разрешили поселить только наш экипаж, что исполнительная заведующая и сделала.
Ближе к ночи на грузовике приехали наши пассажиры. Полчаса они сгружали и заносили в номера полные канистры. А зам по тылу тащил ещё новый унитаз. В те времена в Мелитополе даже обладателю столь заветной должности достать его было проблематично. В Кировабаде же был завод фаянсовых изделий.
Мы легли спать, а наши соседи уехали на аэродром встречать прилетающий полк. О том, что учения прошли удачно, мы узнали часа в три ночи, когда наши пассажиры, проводив без отказов все самолёты, вернулись и стали пробовать купленный коньяк. Дегустация дошла до песен. Угомонились они уже перед рассветом.
Утром в общем умывальнике мы встретили дико матерящегося нашего зама по тылу. Он, ещё не протрезвев, пытался помыть в раковине свою фаянсовую покупку.
— Суки! Суки! Нажрались, как свиньи! Это же надо — не дойти до туалета и нагадить в мой новый унитаз! Ну, они у меня узнают, почём фунт лиха! — это были его самые безобидные слова.
В полёте на обратном пути зам по тылу зашёл к нам в кабину со словами:
— Мужики, поймите, с кем не бывает. Я прошу забыть этот инцидент. А я уж вас отблагодарю.
Поэтому мы решили, что это он сам и обновил свою покупку, стоящую у его кровати, в коньячном угаре, не помня об этом.
Вот почему зам по тылу и не разрешал нас селить с ним вместе, чтобы никому не рассказали.
Учите матчасть
С тех пор, как самолёты оборудовали туалетами, авиация перестала быть уделом мужественных и смелых людей…
После крупных учений стран Варшавского договора везли мы из ГДР в Москву группу из двадцати пяти наших доблестных генералов. Никогда я раньше не видел такого количества лампасов, собранных в одно время в одном месте. Там, где я раньше служил, генерал был один — командир дивизии. Комдивы часто менялись. Покомандовав нами года два, они уезжали в Москву на повышение. Как только Москва их всех вмещала? Правда, сегодня в результате реформы армии генералов на улицах и в метро заметно поубавилось. Их место заняли уроженцы южных республик. Откровенно говоря, с генералами мне было как-то спокойнее.
Однако вернемся к нашим баранам — извиняюсь, к пассажирам. Как и положено победителям, все они возвращались домой с трофеями — большими одинаковыми коробками, подписанными их фамилиями, с сервизом «Мадонна» внутри. Я не видел таких в свободной продаже. Видимо, местный начальник военторга, отрабатывая своё место, по такому случаю открыл для высоких гостей «пещеры Али-Бабы» — военторговские склады. Я его не осуждаю. Гораздо почётнее и прибыльнее служить в Европе на передовых рубежах борьбы с мировым империализмом, чем где-нибудь в глубоком тылу на Дальнем Востоке.
Полёт проходил ещё до знаменитого горбачёвского указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом, поэтому пассажиры могли поднять стакан-другой за победу русского оружия, чем они с удовольствием и занимались.
В самый разгар веселья один из пассажиров — невысокий седенький генерал-лейтенант — вышел из салона на кухню. Выделывая ногами замысловатые па шотландской джиги, руками он дёргал на себя дверь туалета. На двери — табличка «Толкните» на русском и английском языках. Но пассажиру, видимо, было уже не до чтения. Пока борттехник пришёл к нему на помощь, в воздухе запахло мужеством, и у генерала спереди на брюках образовалось мокрое пятно. Безрезультатно попытавшись просушить его туалетной бумагой и произнеся сакраментальное:
— Бывает, — генерал с виноватым видом присел на откидное сидение.
Так он и просидел весь полёт на кухне, обмахивая брюки газетой.
Так вот, к чему это я пишу. Учите, ребята, матчасть, если не хотите оказаться в положении описанного генерала. Или уж, на худой конец, читайте надписи на табличках.
Француз
На четвёртом курсе в Жданове сразу после Нового года нашу роту разделили пополам. Те, кому предстояло летать в учебном полку, оставались на месте, а тех, кому повезло попасть на стажировку по всему Союзу в боевые полки ВТА, на самолётах вернули в Ворошиловград.
Командиром роты нам назначили здоровенного капитана с красным лицом и говорящей фамилией Бохун. Человек он был не злой, но ужасный тугодум, как сейчас говорят, тормоз.
Как-то раз, войдя в спальное помещение, ротный видит такую картину. На кровати в парадной форме лежит курсант и читает книгу.
— Товарищ курсант, вы почему в «парадке»? — грозно вопрошает Бохун.
Здесь надо сказать, что до самой стажировки командиры безуспешно пытались нас переодеть в повседневную форму, чему мы успешно сопротивлялись. Должны же выпускники чем-то отличаться.
— Я инструкцию экипажу самолёта Ан-12 читаю, — вскакивая с кровати, бодро отвечает ему курсант.
— А почему вы днём в одежде на постели лежите? — не унимается капитан.
— Так я же в «парадке», — огорошивает ротного курсант.
— А-а, то-то же… — многозначительно протягивает Бохун и удаляется в канцелярию. Казалось, было слышно, как мысли со скрипом ворочались в его голове.
К четвёртому курсу у нас в роте появилось немалое количество женатиков. После вечерней проверки они через аэродром дружно шли в самоволку в город к жёнам. Благо он располагался в паре километров от училища.
Перед утренним построением, вернувшись от жены, курсант Алик Перфилов сталкивается в дверях с командиром роты.
— Товарищ курсант, вы почему небриты? — спрашивает его капитан.
— Я с вечера бреюсь. Знаете, французы всегда вечером бреются, чтобы доставить удовольствие даме, — заливает ему Алик. Не рассказывать же, что он в самоволке проспал. Где там было бриться, он и так бежал, чтобы успеть на построение.
— А почему обувь не чищена? — не унимается ротный.
— Я сейчас почищу, — отвечает курсант и, наклонившись, пытается стереть носовым платком пыль с ботинок.
В конце построения Бохун с многозначительным видом изрёк:
— Товарищи курсанты, обращаю ваше внимание на внешний вид. Вы же выпускники, должны пример показывать. А то спрашиваю одного курсанта, почему ботинки не чищены, а он мне говорит, что он француз. Вот так-то!
Хороша страна Болгария
Насколько хороша страна Болгария, я понял после первого полёта в Софию.
В Болгарию мы возили почту раз в неделю, по средам. Наших регулярных войск там не было, а группе офицеров объединённого штаба и этого было достаточно. А поскольку приземлялись мы в Софии в международном аэропорту, чтобы не светиться перед иностранцами, летать положено было в форме гражданской авиации. Самолёты у нас и так были в аэрофлотовской окраске.
Эту форму нам выдавали на складе. Хитрый прапорщик-кладовщик, увидев, что я открываю дверь во вверенное ему хозяйство не ногой, держа в обеих руках по бутылке водки, нужного мне размера, конечно, не нашёл, посоветовав прийти в другой раз. Во время переучивания на новый тип самолёта я летал на задания практически через день, поэтому повторный поход на склад откладывал до лучших времен, надеясь, что аэрофлотовская форма мне не скоро понадобится.
Тут, как назло, штурман эскадрильи ставит мне задачу: готовиться лететь с ним завтра в Софию. На мой жалкий лепет, что у меня нет гражданской формы, мудро отвечает:
— Это твои проблемы. Попроси у кого-нибудь.
Я только пришёл в полк, никого ещё не знаю. У кого мне просить. На помощь пришёл замполит эскадрильи:
— Возьми у меня, слетаешь разок.
Несмотря на то, что Герасимович был на десяток с лишним сантиметров ниже меня, а в талии в два раза шире, я ему был благодарен за заботу. Облачившись в его форму, я не знал, плакать мне или смеяться. Брюки, чтобы не казались короткими, пришлось опустить на самые… (я извиняюсь). Китель я решил не застёгивать, стараясь поглубже втянуть руки. Фуражку пришлось носить под мышкой — она была на три размера меньше. Огородное пугало, да и только! Что ж, выбирать всё равно было не из чего, а лететь надо.
На контроле готовности мой инструктор строго-настрого предупредил меня:
— Повнимательнее. У нас после Болгарии не один экипаж погорел на таможне. С собой — только разрешённая тридцатка — и ни копейкой больше!
Приземлились в Софии. Второй пилот ещё в полёте, собрав у экипажа по тридцать рублей, помчался в аэропорт обменивать их на болгарские лёвы. Комэск со штурманом эскадрильи повели меня учить оформляться на вылет в международном аэропорту. Учёбу они начали с фришопа, купив за рубли по несколько бутылок «Плиски». Увидев, что я скромно разглядываю витрины, спросили:
— А ты почему ничего не берёшь? Выгодно, коньяк в два раза дешевле нашей водки.
— Вы же сами говорили, что с собой иметь только тридцать рублей, а я отдал их помощнику.
— А я, по-твоему, должен был призывать тебя к нарушению таможенных правил? — парировал инструктор.
— Не маленький, сам должен соображать. Учти на будущее.
Подав флайт-план, вернулись в самолёт. Тут и правак с деньгами прибежал. На болгарском военном рафике поехали в город. В то время у нас был книжный бум, даже на сданную макулатуру книги покупали. Поэтому решили сделать набег на книжные магазины. Экипаж, как орда, врывался внутрь и за неимением времени скупал все, что ни попадя. Наш бортинженер ухватил два комплекта трёхтомника Рашидова, ещё не распакованных от оберточной бумаги. Другим не досталось ни одного.
По пути на аэродром экипаж стал приставать к бортинженеру с просьбами.
— Николаич, зачем тебе два одинаковых трёхтомника? Продай один своим.
На что последний самодовольно отвечал:
— Мне инженер эскадрильи деньги дал, просил купить книги. Вот ему и отдам.
— Ну, дай хоть посмотреть.
Распаковав покупку, бортинженер с улыбкой открыл первый том. Внезапно на лице его отразилась целая гамма чувств.
— Кто хотел купить? — громко завопил он. — Продаю сразу оба комплекта.
Тень сомнения зародилась у экипажа. Комэск, взяв одну книгу, вслух прочитал:
— «Рашидов Шараф Рашидович. Первый секретарь ЦК компартии Узбекистана. Собрание сочинений, статей, выступлений». Сам читай эти шедевры. Вот инженер эскадрильи обрадуется твоей покупке!
— Да он меня сожрёт за это. Во всяком случае, за границу больше не пустит.
— Поделом тебе. Не надо жадничать среди своих. Читай теперь, да не забудь законспектировать. А лучше подари их секретарю парткома, он защитит тебя от мести твоего инженера.
На том и порешили.
А я по прилёту сходил на склад, как положено, и получил всё что хотел.
Человек нашёл себя
Учился со мной в штурманском училище гагауз Гриша Гайдаржи. На втором курсе понял он, что воздушная навигация — не дело всей его жизни. А уйти добровольно нельзя — в солдаты заберут. Решил Гриша «косить» на здоровье — мол, укачивает его в полёте.
Летали мы тогда на Ан-12 в грузовой кабине. Летом на малых высотах там и здорового укачает. Но, на свою беду, Гриша был крепким парнем. Выросшего на молдавском вине, его не только не рвало, даже не тошнило.
Тогда Гриша откровенно признался инструкторам, что хочет уйти из училища и попросил подтвердить медицине его непереносимость к полётам. Те вошли в положение и подтвердили. Врачи, видимо, с недоверием отнеслись к их словам, потому что приставили в очередной полёт к Грише прапорщика-фельдшера для наблюдения за его муками.
Бедолага Гриша спрашивал у всех, что ему делать. Одни советовали два пальца в рот — Гриша засовывал в рот весь кулак. Никакого результата. Тогда кто-то в шутку посоветовал съесть в самолёте живую муху. Гриша шутки не понял, наловил в туалете мух и, оборвав им крылья, посадил в спичечный коробок.
В день полётов с коробком в кармане и с лицом героя, идущего на подвиг, Гриша занял своё рабочее место рядом с фельдшером. На Гришино счастье молодой прапорщик-фельдшер сам летел впервые и вместо медицинских наблюдений больше глазел в иллюминатор. Тогда Гриша достал муху и отправил её в рот, смачно зажевав. Первым стошнило курсанта, который всё это видел. И тут началась цепная реакция. Один за другим будущие штурманы обильно поливали рвотными массами приборные доски своих учебных мест. Фельдшер, не долго думая, тоже примкнул к ним. По кабине лихорадочно носились штурманы-инструкторы, уворачиваясь от брызг, и страшно матерящийся бортовой техник, обещавший всех поубивать или сбросить с самолёта.
Запросили аварийную посадку и сели. Вся лётная группа с зелёными лицами еле выползла из самолёта. Прапорщика-фельдшера выносили на руках — думали, что он помер. Один Гриша не проронил ни капли — видимо, мухи несвежие были. Этот случай медицина признала пищевым отравлением. Всей лётной группе промыли желудки. И ещё три дня лётная группа отмывала самолёт.
А Гришу всё-таки списали по состоянию здоровья. Он поступил в пищевой институт на факультет виноделия. Нашёл человек себя.
Язык мой - враг мой
Кто помнит, в Советской Армии всем офицерам политрабочие настоятельно рекомендовали выписывать газету «Красная звезда», а если ты коммунист, то ещё газету «Правда» и журнал «Коммунист Вооружённых Сил». Да так настоятельно, что если ты подписался на почте, а не у замполита в эскадрилье, то должен принести и показать ему квитанции о подписке на эти издания.
Служил у нас в авиационном полку один борттехник предпенсионного возраста. Как-то раз, сидя в курилке, он пошутил, заметив, что журнал «Коммунист вооруженных сил» неплохо бы издавать на туалетной бумаге — чтобы хоть какая-то польза от него была. Кто-то добавил, что можно и без текста — для экономии краски. Это услышал замполит эскадрильи.
Услышал или кто-то ему в уши надул — не суть важно, но результат один. Рассмотрели персональное дело этого капитана на партсобрании и вкатили партийный выговор за политическую близорукость. А вы как думали? Повезло ещё, что только этим ограничились — хотели совсем с борта снять.
Пришло время борттехнику увольняться из армии по возрасту. Пришёл на него из Москвы приказ, выдали ему обходной лист. С этим листом в одной руке и кобурой, чтобы её сдать, в другой входит капитан в штаб эскадрильи со словами:
— Вот и пришла пора рассчитаться.
В мгновение ока замполит, стол которого находился у открытого окна, как заяц сиганул через подоконник на улицу и побежал прочь зигзагами. Сначала никто ничего не понял, потом, вспомнив про выговор, сообразили — увидев кобуру, замполит слова борттехника принял в свой адрес. Хорошо ещё, что не обделался.
Элеутерококк
Было это давно. Я только пришёл служить в Чкаловский, и штурман эскадрильи стал записывать мои данные в свой кондуит. Когда дело дошло до жены, он с гордостью воскликнул:
— Смотри-ка, я на десять лет тебя старше, а жёны у нас с одного года!
На что мне оставалось ответить только:
— Бывает.
Позднее я узнал, что у него уже вторая жена, но к делу это не относится…
Прошло несколько лет. Весь полк загнали в солдатский клуб — на лекцию начмеда о профилактике зимних обморожений, которую, как обычно, никто не слушал и после которой, как обычно, оставили время для вопросов. Поскольку аудитория там была сугубо мужская, то и вопросы пошли на животрепещущую тему:
— Скажите, это, правда, что женьшень помогает при мужском бессилии?
Повторяю, аудитория была исключительно мужская, поэтому доктор доходчиво ответил. Тут поднимается мой штурман эскадрильи и спрашивает:
— А элеутерококк тоже помогает?
— Да. Он оказывает такое же действие.
— Вот, я его ежедневно и принимаю, — громогласно на весь полк заявил штурман эскадрильи. Никто его за язык не тянул.
Объявили перерыв до следующей лекции. Все вышли на улицу и стояли группками, покуривая и беседуя о своём. Я спросил у штурмана эскадрильи, помнит ли он, что наши жёны одного года рождения.
— Конечно, помню, их и зовут одинаково — Иринами.
— Разница лишь в том, что мне элеутерококк не нужен, — ответил я.
Под дружный хохот окружающих бедолага штурман покраснел, открыл, было, рот, но так ничего и не сказав, опять закрыл. А я понял, что нажил себе врага на всю оставшуюся жизнь. К счастью, его вскоре перевели в другой полк.
Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.14)
Служите, служите
Министр обороны СССР маршал Советского Союза Соколов собрался куда-то лететь с аэродрома в Чкаловском…
За три часа до вылета министерский Ил-62 в полной готовности, как положено, уже стоял на литерной стоянке перрона. Дело было зимой, шёл сильный снег. Заместитель командира дивизии по ИАС приказал механикам сметать мётлами снег с плоскостей Ил-62.
Подъехал министр и, выслушав доклад командира дивизии, в окружении свиты быстро пошёл к трапу самолёта. Механик, работавший на левой плоскости, не успел спрыгнуть с неё и, увидев приближающегося министра, взял метлу к ноге, как карабин, застыв по стойке смирно.
— А вы что там делаете? — спросил Соколов, увидев его.
— Служу Советскому Союзу! — бодро ответил прапорщик.
— Ну, служите, служите… — благосклонно разрешил министр.
Соседи
Служил в нашем полку борттехником старший лейтенант Стёпа. Ну, служил и служил. Отличником не был, но и в отстающих не ходил. Дело своё знал, никому не мешал и всем был доволен.
Одно только омрачало его жизнь — отношения с соседкой. А жил он с семьёй в коммуналке на трёх соседей. Тогда так многие жили и считали это за счастье. Всё лучше, чем по частным квартирам мыкаться. Соседкой его была стервозная баба, жена прапорщика со склада. Муж её в семье права голоса не имел, а у неё был голос, как в ж…пе волос — тонок да не чист. Если в магазине или на улице возникал какой-нибудь скандал, все знали, что зачинщицей была Люся — соседка Стёпы.
Вот и в квартире она постоянно пыталась диктовать соседям свои условия. То кто-то у неё на кухне спички без спроса взял, то плохо убирают места общего пользования, то кухонный стол близко к её столу подвинули, и всякий раз она разражалась таким диким визгливым ором, хоть беги из квартиры.
Стёпа всё мечтал отомстить этой дуре, но дальше мечтаний дело не доходило. В самом деле, не писать же ей в суп. И вот однажды, когда Стёпина жена с ребёнком уехала к своим родителям, Степана озарила идея. Где-то на стройке нашел он обрезок трубы длиной сантиметров сорок и диаметром десять. Притащив находку домой, Стёпа заткнул один конец, а в другой целую неделю ходил по большому. Потом он аккуратно заворачивал трубу в целлофан и клал её в холодильник. Благо в отсутствии жены там у Степана хранилось только пиво, а питался он в лётной столовой.
Места общего пользования соседи убирали понедельно по очереди. Дождавшись, когда наступит очередь Люси, и зная, что она убирается по утрам, Стёпа встал пораньше и поршнем выдавил содержимое трубы в унитаз. Потом, чтобы никто раньше склочной соседки в туалет не зашел, Стёпа громко покашлял у её двери. Спрятавшись за своей дверью, он слушал, как Люся, гремя ведром, пошла мыть туалет.
Вдруг квартиру огласил дикий крик, на который выскочили из своих комнат все соседи. Побледневшая Люся не могла вымолвить ни слова, лишь показывала трясущимся пальцем в сторону туалета. Все туда заглянули. И тут Стёпа невинным голосом объявляет:
— Вот чёрт! Извини, Люся, забыл смыть. Без жены совсем озверел, память начала подводить.
С этими словами он попытался смыть содержимое унитаза. Не тут-то было! Пришлось слить несколько вёдер воды.
Соседку после этого случая словно подменили. Иногда она по привычке пыталась открыть на Стёпу рот, но, видимо, вспомнив продукт жизнедеятельности соседа, тут же его закрывала. Вдруг он и, правда, озверел.
Мир и согласие пришли в коммунальную квартиру.
Сосулька
Одному нашему экипажу поставили задачу: перевезти из Мелитополя в Иваново группу лётного состава для переучивания на самолёт Ил-76. Командиром экипажа был майор предпенсионного возраста, к тому же страдавший геморроем.
Утром, заглотав полпачки анальгина, командир ввиду деликатности болезни на предполётном осмотре не стал жаловаться врачу на свой недуг, надеясь, что пронесёт. Не пронесло… С мученической гримасой он, громко вздыхая и охая, еле набрал заданный эшелон и героически пилотировал самолёт до самой посадки.
В Иваново майор заявил экипажу, что без ледяной сосульки в интересном месте домой лететь не сможет. Всё это происходило в августовскую пятницу. Перспектива провести выходные в Иваново остальных членов экипажа явно не прельщала. Дома звало в свои тёплые волны Азовское море.
Спешно сбегали в аптеку, купили какой-то мази и свечек для любимого командира, точнее — для командирского зада. Но майор не оценил старания экипажа. Закапризничал. Достань ему сосульку, и всё тут. Иначе не полетит.
Смекалка и тут не подвела. Помчались в лётную столовую, где всеми правдами и неправдами выпросили из холодильника приличный кусок льда.
Вернувшись в самолёт, стали ножом вытачивать ледяные сосульки, чтобы зарядить их в командирскую пятую точку. Проделав известную манипуляцию, майор облегчённо вздохнул:
— Ну вот, другое дело! Быстрее полетели домой, пока сосулька не растаяла. А вы в полёте точите ещё.
Таким образом — с Божьей помощью и обоймой сосулек — добрались до родного аэродрома. Чем занимался командир в выходные дни, история умалчивает, а в понедельник он с чувством собственного достоинства пошёл в санчасть сдаваться.
Спор
Счастье свалилось на Михалыча внезапно. Вёз он в Москву первого и последнего вице-президента России и главкома ВВС с похорон начальника Липецкого авиацентра, погибшего в авиакатастрофе. Пассажиры приехали к самолёту прямо из-за поминального стола, поэтому находились в возбуждённом состоянии. У трапа во время доклада командира вице-президент заметил на груди у Михалыча голубую колодку медали «От благодарного афганского народа»:
— Ты что же, в Афганистане был? А почему всё ещё подполковник? — спрашивает он командира экипажа, распушив свои моржовые усы.
Михалыч, быстро сообразив, что вот она — удача: либо сейчас, либо никогда, стал перечислять свои заслуги, скромно умолчав при этом, что летал в Афганистан всего лишь раз. Скромность украшает офицера. Собственно его речи никого и не интересовали.
— Дай ему полковника. Видишь, какой молодец! Что тебе, жалко? — уже к главкому обращается вице-президент.
— Да нет проблем — отвечает генерал-полковник.
— А спорим, что не дашь! Приказ должен подписывать министр обороны.
— Спорим! Не боги горшки обжигают, поживём — увидим, — говорит главком и, обращаясь уже к онемевшему Михалычу:
— Вези нас домой. Считай, что ты уже полковник.
Сам не свой Михалыч влетел в кабину. Не поделиться такой новостью с экипажем было бы просто свинством. Тут заныл борттехник по авиационному оборудованию:
— Я уже лысый, а всё капитан. Командир, можно и мне попросить майора? У меня тоже есть медаль.
И хотя нам строго-настрого было запрещено обращаться с личными просьбами к пассажирам, обалдевший от счастья Михалыч утвердительно кивнул.
Не знаю, как борттехник выпрашивал звание, но когда сели в Чкаловском и зарулили на перрон, главком сказал встречавшему командиру дивизии:
— Через неделю мы опять полетим на девять дней. Так вот, чтобы этот командир докладывал нам уже полковником.
Чтобы про него не забыли, на трап выбежал борттехник.
— А вот этот — лысый, — показал на него пальцем главком, — Подавал нам в полёте чай майором. Пишите представления.
Комдив, привыкший не задавать лишних вопросов, чётко ответил:
— Есть!
Проводив пассажиров, командир дивизии подозвал Михалыча:
— Цепляй третью звезду, карьерист.
— Как же? Приказа-то нет, — попытался сопротивляться командир корабля.
— А это не твоё дело. Слышал, что сказал главком. В крайнем случае, опять отцепишь. Выполняй!
Не прошло и пары месяцев, приказы о присвоении званий пришли. Главком спор выиграл.
На этом можно было и закончить мой рассказ. Но попрошу ещё пару минут вашего внимания.
Пошёл наш молодой полковник на склад — получать заветную папаху. Там он встретил ещё одного полковника из первого полка.
— Товарищи офицеры! — скомандовал тот. — Разрешите вам уступить свою очередь. Новоиспечённые полковники обслуживаются вне очереди.
В дивизии уже все знали историю Михалыча и беззлобно подкалывали его. Кладовщица вынесла папаху. Михалыч долго её рассматривал, мял, тёр, разве что на зуб не пробовал.
— Нет. Каракуль темноват. Принесите другую, — просит он кладовщицу.
— Маша, далеко не уноси, я её возьму, — говорит уступивший очередь полковник.
— А больше папах нет, их отменили. Эта последняя, — отвечает кладовщица.
Лицо у Михалыча стало как у ребёнка, у которого отняли любимую игрушку:
— Алесандрыч, у тебя этих папах уже, наверное, девать некуда. А для меня это первая, а теперь и последняя. Пожалуйста, отдай её мне, — дрожащим голосом просит новоиспечённый полковник.
— Да бери, ради Бога, только не плачь. Она же тебе по цвету не подходила.
Тут же, прикрепив кокарду, Михалыч водрузил вожделенный головной убор на голову. Не поверите, стал он как будто и ростом выше и в плечах шире. Вот что обыкновенная папаха с людьми делает!
Срочный груз
Поставили нашему экипажу задачу — доставить с аэродрома Чкаловский какой-то срочный груз для роты связи. Вылет назначили на девять часов. С утра нас не принимали, мотивируя отказ отсутствием свободной стоянки, а с полудня до восемнадцати на Чкаловском полоса закрывалась на ремонт. В общем, как в поговорке: то кнут сломался, то кучер обосрался. В результате приземлились мы уже около девятнадцати. Пока разыскали отправителя груза, пока привезли какие-то металлические шкафы, пока загрузились, уже и солнышко село.
Поднимаемся с командиром на вышку к диспетчеру. У того под самым потолком красным цветом написано: «Экипажам военно-транспортных самолётов, выполняющим перевозку пассажиров и грузов, разрешается иметь общий налёт не более 12 часов в сутки при рабочем времени экипажа не более 14 часов. Статья 121 НПП-78». НПП — это Наставление по производству полётов в редакции 1978 года. Нас ещё в училище учили, что обложка у НПП красная, потому что каждая статья в нём написана кровью.
Встречает нас исхудалый капитан по фамилии Стативка словами с певучим украинским выговором:
— Разрешение вам есть. Давайте полётный лист — подпишу.
Мой командир тоже не лыком шит, недаром родом из Закарпатья, говорит:
— А что это у тебя под потолком написано? Ставлю в известность, что стартовое время у экипажа заканчивается через сорок минут, а лететь нам домой ещё два часа.
— И что? — вопросом на вопрос отвечает капитан. — Вы не хотите лететь? У меня свободных мест в гостинице нет.
— Отчего же? Лететь я не отказываюсь. Только прошу в полётном листе записать «В нарушение статьи 121 НПП-78 я приказываю экипажу Стойко вылететь в Мелитополь» и расписаться.
Капитана будто холодной водой окатили:
— Я в тюрьму не хочу, — жалобным голосом произнёс он. — Не дай Бог, случись что, вам будет уже всё равно, а меня посадят, — уныло продолжал «добрый» капитан.
— Да за такие слова тебя придушить надо. Руки марать неохота. Что же ты меня на нарушение толкаешь, человеколюбивый ты наш? — с тихой яростью спрашивает мой командир.
Я стою молчаливым свидетелем. Со стороны было занятно наблюдать за боданием двух хохлов. Вдруг в голову капитана пришла спасительная идея:
— Я сейчас на ЦКП позвоню, пусть они принимают решение.
Сняв трубку, он вложил нас по полной, ни словом не обмолвившись о превышении стартового времени. Дежурный генерал на другом конце провода, видимо, в ярости затопал ногами.
— Что за новости? Какой-то оборзевший капитан отказывается лететь! Сейчас я его приведу в чувство.
На нечленораздельные звуки в телефонной трубке мой командир спокойным голосом уточняет:
— Как вы говорите, ваша фамилия? Я записал. Вас ввели в заблуждение. Я не отказываюсь лететь. Как только диспетчер запишет в полётный лист, что вы приказываете мне в нарушение статьи 121 НПП-78 вылетать, я с удовольствием выполню ваш приказ.
Наступила долгая пауза. Наконец, дежурный генерал мудро догадался огородить свой зад от ответственности, передав принятие решение на КП ВТА. Картина повторилась с той лишь разницей, что там обещали позвонить нашему комдиву. Да хоть Господу Богу! Если мой командир вошёл в раж, его уже не остановишь.
Время неумолимо приближалось к полуночи. Наконец, раздался звонок. Оперативный дежурный КП ВТА радостным голосом сообщил, что командир дивизии приказал нам вылетать, чтобы срочно доставить груз. Все облегчённо вздохнули.
Капитан Стативка с чувством исполненного долга вписал нам в полётный лист приведённую выше формулировку, не забыв указать, кто передал приказ комдива, и пожелал счастливого полёта.
Дома, в эскадрилье, посмеялись над этим случаем и забыли, а полётный лист командир, как положено, подшил в свою папку. Только друг командира, служивший на КП дивизии, при встрече поинтересовался:
— Ты что, Иван, на Чкаловском в бутылку полез? Хорошо, я в эту ночь дежурил. Комдива будить не стал, сам от его имени принял решение на твой перелёт.
Осенью прилетела из Москвы комиссия по безопасности полётов. С усердием, достойным лучшего применения, стали они рыться в лётных документах. И вдруг находят наш полётный лист с компрометирующей записью. У бедняг аж руки затряслись от волнения, и волосы встали во всех местах . Не было ни гроша, вдруг алтын. Первым заставили написать объяснительную моего командира, потом — комэска, затем — командира полка. Что касается комдива, не знаю, простым смертным знать об этом не полагалось. Кое-как разобрались. С командира обвинение в нарушении законов лётной службы сняли. Другу командира с КП, который разрешил нам лететь, впаяли служебное несоответствие.
А срочный груз, за которым никто так и не приехал, ещё месяца два ржавел на нашей стоянке за хвостом самолёта.
Странный способ
Под вечер приземлились в Кневичах. Кневичи — это аэродром в сорока километрах от Владивостока. В то время там ещё базировалась морская авиация. В предлагаемой местными ночлежке с удобствами на улице селиться не стали, поехали в близлежащий Артём, в гостиницу «Светлана».
Мне с командиром достался двухместный номер с телефоном. Только мы успели бросить вещи и умыться с дороги, раздался телефонный звонок. Командир взял трубку первым.
— Мальчики, не хотите сказочно отдохнуть, сбросить напряжение? — раздался томный женский голос.
— Это как? В баньку, что ли? — невпопад ответил Василич, судорожно соображая.
— Шалунишка, можно и в баньку, но это будет дороже, — продолжала незнакомка.
Тут, наконец, до командира доходит, на что его раскручивают:
— А расценки какие?
Услышав ответ, Василич округлил глаза:
— Однако! — только и смог он выдавить из себя.
— Оно того стоит. Оторвётесь с друзьями в приятной женской компании по полной. Не пожалеете!
— Ладно. Только хочу вас предупредить, я предпочитаю один странный способ. Вы наверняка его не знаете.
— Да я знаю столько способов, сколько ты огурцов в своей жизни не видел. Какой-то новый, что ли?
— Способ старый, только вам он не понравится.
— Извращенец! За ваши деньги любой каприз. Говори, что за способ, скидку тебе сделаю.
— Даром, — сказал, как отрезал, командир.
— Халявщики! Даром — только за амбаром! — после продолжительной паузы яростно раздалось в трубке. На этом связь прервалась.
Больше нам в номер никто не звонил…
Суровая правда жизни
Это только в кино экипажи самолётов в белоснежных рубашках совершают в полёте подвиги один за другим. В жизни всё гораздо прозаичнее, но не менее интересно.
Так, в первые дни командировки экипажи, принадлежащие к славному племени военно-транспортной авиации, руководствуются негласным девизом: «Иван! Где ресторан?» Возвращаются они уставшими, поиздержавшимися с менее пафосным лозунгом: «Браток, где кипяток?»
Мы встретились в Новосибирске. Экипаж соседнего братского полка возвращался с Камчатки, а мы только летели туда. Естественно, начались расспросы: как там дома и что нового на полуострове? К тому же командиры кораблей были однокашниками и тёзками. Звали их обоих Иванами.
Ожидая разрешения на вылет, командиры присели в курилке на улице. У Ивана Рылика из-под поднявшейся штанины брюк взору открылась огромная дырка на носке. Мой командир, увидев её, проинформировал друга:
— Вань, у тебя правый носок на подъёме дырявый.
— Да я знаю. Это не подъём, это пятка. Я носок перевернул, чтобы ногу не натереть. Ты не поверишь, в кармане нет ни копейки. Пришлось за гостиницу в Иркутске расплачиваться красной рыбой. Скорее бы домой.
— Давай, я займу тебе на новые носки, потом отдашь, — говорит мой Иван.
— Спасибо, Ваня, не надо. До дома один перелёт остался. Как-нибудь и в рваных долечу.
Вот она какая — суровая правда жизни.
Суслонгер
Глубокая ночь. Возвращаемся с Дальнего Востока домой. До посадки еще около часа полёта. Под монотонный гул двигателей экипаж тихо подрёмывает в полутьме кабины. Только штурман пашет, как раб на галерах. Взяв на себя управление автопилотом и одновременно ведя связь с землёй, потихоньку рулю самолётом. После десяти часов в воздухе с двумя промежуточными посадками для дозаправки как-то скучновато, я вам доложу…
— Экипажу циркулярно! Кто знает, что такое суслонгер? — решив взбодрить народ, спрашиваю я по переговорному устройству.
Встрепенулись. Зашевелились. Посыпались предположения, подкупающие своей новизной.
Бортинженер сразу про своё, про техническое:
— Точно не помню, кажется, это заслонка на вспомогательной силовой установке.
— Нет, это какое-то национальное блюдо у северных народов наподобие строганины, — внёс свою лепту помощник командира.
Демонстрируя эрудицию, ему вторит бортрадист:
— Вроде это что-то из области компьютерной техники.
— Господа, как говорят в Одессе, мне с вас смешно. Другие варианты будут?
— А с чего ты вдруг этим заинтересовался? — вопрошает командир.
— Да вот, смотрю на полётной карте кружочек, а рядом напечатано — Суслонгер. Думаю, что это название населённого пункта. Решил с вами посоветоваться — отвечаю невинным голосом.
— Слушай, флагман, я давно подозревал, что ты еврей, но не до такой же степени, — подкалывает командир.
— Таки да. Причём — бухарский. Бегин — Рабин — Жилин. Улавливаете связь? Жаль только, в Израиле об этом не знают. Может, пожил бы, как белый человек. А то болтаюсь с вами в ночном небе, как последний поц.
Кабина взорвалась от хохота. Мне только этого и надо:
— Между прочим, джентльмены, через пять минут рубеж начала снижения. Хватит болтать ерундой, продолжаем творить невиданный полёт.
Унылое зрелище
Это сейчас фасад нашей лётной столовой украшают два симметричных газона, обрамлённых чахлыми низенькими кустиками. А в былое время вход предваряли высокие старые тополя. Как они исчезли? Очень просто.
Высокий авиационный начальник — аж целый генерал-полковник — должен был с утра куда-то вылетать с нашего аэродрома. На его беду в пункте назначения стоял туман. Промаявшись до полудня в «подхалимке», он был приглашён нашим комдивом отобедать, чем Бог послал.
Обед вернул генералу хорошее настроение. Щёки порозовели, улыбка заиграла на лице. И вдруг на выходе из столовой — бац! Что-то упало на шитую генеральскую фуражку. Ворона, выросшая на аэродроме, не промахнулась. Генерал снял головной убор, обнажив свою бледную лысину, чтобы осмотреть результат калометания. Вид был печальный. Настроение мгновенно испортилось:
— Твою мать!.. Новая фуражка, первый раз надел!
Широким жестом генерал забросил фуражку в кусты.
— Это к деньгам. Мы вам новую закажем, — подобострастно пролепетал комдив.
— Шутник хренов! Развёл тут заросли. Вороны срут куда попало! Чтобы к моему прилёту ни одного дерева здесь не было! А фуражку новую себе закажи. Мне лететь в чём прикажешь?
С этими словами он снял с головы комдива его форменный головной убор, водрузив его на свою лысину.
— Есть! — не очень бодро отрапортовал комдив, поднося ладонь к голове для отдания чести. Но, вспомнив, что по уставу руку к пустой голове не прикладывают, быстро отдёрнул ладошку.
Наутро тополей перед столовой уже не было. Зрелище открывалось унылое, как лысина генерал-полковника.
Уставник
Помню, поставили нам задачу: забрать на аэродроме Вазиани — это под Тбилиси — и перевезти в Москву какую-то комиссию во главе с целым генерал-майором.
Дело было перед выводом российских войск из Грузии. Прилетели мы туда вечером, чтобы в девять утра вылететь домой. Поселили нас в заброшенной казарме. Только мы расположились, как во всём гарнизоне отключили свет. Темно, как у негра — ну, сами знаете где. За окном собаки воют. Жуть.
Пошёл наш бортинженер в туалет, вытянув перед собой обе руки, чтобы в темноте на что-нибудь не наткнуться, и тут же поймал приоткрытую в коридор дверь. Руки прошли мимо, а торец как раз пришёлся по центру лба. Когда утром во время предполётного медосмотра рассказали врачу, откуда у Виктора на лбу такая шишка, тот от смеха чуть со стула не упал.
Стоим, ждём пассажиров. Хотели выпустить самолётный раскладной трап, но местное начальство, решив показать, что оно не лыком шито, заверило нас:
— У нас есть свой — настоящий. Вот он стоит. Сейчас солдаты придут с завтрака и подгонят его к самолёту.
Лучше бы они этого не делали. Я ещё подумал, зачем нужны солдаты, когда достаточно одного водителя-траповщика.
Вскоре всё прояснилось. Солдаты в составе не меньше отделения подошли одновременно с подъехавшей комиссией. Облепив со всех сторон трап, они стали толкать его в направлении самолёта, рискуя пробить нам обшивку.
Увидев эту картину, генерал-майор завопил:
— Идиоты! Отставить! Что вы делаете? Вы вообще кто такие?
— Мы кымуляторы, — белозубо улыбаясь, отвечают нерусские бойцы.
Кто-то из провожавших объясняет, что аккумуляторы с трапа спёрли, и приходится таким дедовским способом выходить из положения.
Безобразие! — продолжает генерал. — Где комбат?
Послали за комбатом. Пока он ехал, мы выпустили свой трап. Подъезжает на газике комбат кавказской внешности и не спеша идёт к генералу.
— Бегом! Бегом! — вопит распалённый генерал.
Не ускоряясь, комбат подходит и докладывает о прибытии.
— Майор, вы что, устав забыли? Почему не выполняете мою команду?
— Никак нет, товарищ генерал-майор, не забыл! Вы дали предварительную команду «Бегом», я, как положено по уставу, согнул руки в локтях. А исполнительной команды «Марш» вы не давали, — невозмутимо отвечает комбат.
Генерал от гнева аж побелел. Думали, что его кодратий хватит. А комбату терять, видимо, было уже нечего — всё равно из Грузии выведут.
Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.13)
Разбор полётов
После обеда вылетаем из Чкаловского на Львов. Обычное рядовое задание. В полёте на эшелоне в кабине вдруг резко завоняло дерьмом. Да так, что радист аж выскочил из кабины на кухню. Все сидят молча, крутят носами, показывая, что это не они. Я тоже, не нарушая тишины, достал кислородную маску и стал дышать чистым кислородом, направив вентилятор себе в лицо. Через какое-то время запах улетучился.
При подлёте к Львову на снижении ситуация повторяется. Радист опять выбегает из кабины. Тут уже не выдерживает командир корабля:
— Сволочи! Кто срёт?! Я стрелки не могу свести, глаза слезятся!
И опять все скромно промолчали, подозревая кого-то другого.
Благополучно приземлились в Львове. По дороге в гостиницу купили водки, хлеба и домашней колбасы на закуску, поскольку сидеть нам здесь предстояло три дня. Собрались на товарищеский ужин в одном из номеров. Только радиста не было. Семеро одного не ждут, время было указано. Выпили по одной, по второй. И тут командир решил провести разбор полётов.
— Признавайтесь, кто превратил кабину в газовую камеру? У меня аж стёкла приборов запотели.
Все наперебой громко стали доказывать свою невиновность. Сошлись на том, что виноват во всём правый летчик — Костя. Он в нашем экипаже летел впервые вместо заболевшего Серёги. Костя чуть не плача убеждал нас, что это не он.
— Пока Серёга летал, такого никогда не было, — подвёл итог бортинженер.
Постучав в дверь, в номер вошёл радист.
— Где тебя носит? Мы тут разбор полётов устроили.
— Да я в аптеку сбегал. А что вы так горячо обсуждаете?
Рассказали ему, что к чему. Покраснев и опустив глаза, радист скромно признался:
— Я на обеде съел какую-то подозрительную котлету. Весь полёт живот пучило, два раза в туалет выбегал. Купил здесь в аптеке закрепляющего, должно помочь.
— Тебе надо выпить водки с солью, точно поможет, — моментально простив, стали давать ему советы.
А реабилитированный Костя от радости сам вызвался сгонять в магазин за солью. И чтобы два раза ему не бегать, сбросились ещё на пару пузырей.
Прощание славянки
Погожим субботним утром капитан Вова Ефименко — бортовой техник по авиационному и десантному оборудованию самолёта Ан-12 — с нехорошими предчувствиями возвращался в гостиницу в Фергане. Накануне, приняв после ремонта и облетав свой воздушный корабль, командир экипажа назначил вылет домой на восемь утра.
Вова чуть не слёзно упрашивал командира отпустить его на ночь попрощаться с любимой женщиной, давая клятвенные обещания, что как штык в пять утра будет в гостинице.
— Что ты в этих узбечках находишь? По мне — так все они на одно лицо, — тщетно увещевал его командир.
— Она русская, настоящая славянка, — доказывал Вова.
— Ну, иди, если не терпится. Только не забывай, завтра перед вылетом врача проходить. Не переусердствуй там с прощанием.
Прощание затянулось до рассвета. Под утро обессиленный Вова забылся в тревожном сне и проспал. Судорожно одевшись и чертыхаясь про себя, он выскочил на улицу. Около восьми, подходя к гостинице, Вова услышал знакомый звук двигателей на взлётном режиме и увидел между деревьями взлетающий Ан-12 в белой окраске. Ошибиться он не мог — такой самолёт на заводе был один.
Зайдя в гостиницу за вещами, Вова попросил у дежурной ключ от комнаты.
— Милок, а твои-то в пять утра ушли. Вот тебе записку оставили, — протянула она листок бумаги.
Развернув его, Вова прочитал: «Построение в понедельник у штаба в девять сорок пять».
Пулей метнулся Вова в кассу аэропорта. Благо, что Фергана была аэродромом совместного базирования. Взяв билет до Москвы, Вова в тот же день благополучно прилетел в Домодедово. Больше, чем стоит авиабилет, Вова отдал частнику за проезд от аэропорта до Чкаловского. Как настоящий офицер, он позвонил командиру экипажа, чтобы доложить о благополучном прибытии.
— Что ты мне звонишь среди ночи? В понедельник будем разбираться, — и после паузы, — А как, прощание славянки стоило того? — не без иронии поинтересовался командир.
В понедельник утром, по-хозяйски оглядев экипаж, командир доложил, что все в сборе. И только иногда в подпитии командир спрашивал Вову:
— Ну как тебе прощание славянки?
Размер имеет значение
Сидим за длинным столом в кабинете командира полка перед утренней планёркой, ждём, когда он придёт с планёрки дивизионной. Слева от меня расположился начальник штаба нашей эскадрильи, известный в полку юморист.
Я машинально почесал коленку под столом. На что мой сосед моментально отреагировал:
— Что, конец чешешь? — ехидненько так спрашивает он.
— Да нет, только середину, — с лицом невинного ребёнка отвечаю я.
Все присутствующие дружно заржали и захлопали в ладоши.
Не знаю почему, но с тех пор все женщины штаба при встрече со мной внимательно оглядывали меня с головы до ног. Точнее с ног до головы…
Редкая фамилия
Тёплым августовским днём сидим в курилке, травим анекдоты. Подходит наш командир эскадрильи:
— Всё зубоскалите? Вам что, больше заняться нечем? — недовольно спрашивает он. Видно, не с той ноги встал.
Отвечаю за всех:
— Никак нет. Согласно распорядку дня десятиминутный перерыв в конце каждого часа самоподготовки.
— Кстати, Жилин, а ты все зачёты на второй класс в дивизии сдал? — строго вопрошает комэск.
«Его бы в Америку, — думаю я про себя. — Безработицы там бы точно не было, всем бы работу нашёл».
— Остался один — по авиационному вооружению и десантному оборудованию.
— И чего ты тут сидишь, чего ждёшь? Езжай в штаб дивизии и пока не победишь задницу, не возвращайся. Выполняй! — приказывает мне командир.
Под словом «задница» он имел в виду инженера дивизии по АВ и ДО, который носил редкую фамилию — Зайденс. Все называли его Задниц. Вот и я, прослужив всего восемь месяцев в полку, думал, что это фамилия такая странная. Недаром же говорят, что нет такого слова, которое не было бы китайцу пищей, а еврею фамилией.
Штаб дивизии находился в центре города, и я, добравшись общественным транспортом, уже через час постучал в дверь инженерного отдела. Войдя, я, как положено, представился.
— Вы к кому, молодой человек? — спрашивают меня участливо.
— Мне нужен подполковник Задниц, — чётко отвечаю я.
От смеха присутствующие чуть со стульев не упали. Я понял, что ляпнул что-то не то.
— Он вышел. Присаживайтесь, подождите, — сквозь смех отвечают мне.
Входит невысокий румяный подполковник.
— Товарищ подполковник, лейтенант Жилин прибыл для сдачи зачёта на второй класс, — вскакиваю я со стула.
— Нет, ты скажи, как ты нам сказал, — ехидно улыбаясь, говорят его коллеги.
— Да знаю я, как он сказал, — беззлобно отвечает подполковник. — Совсем засмущали парня.
Видимо, я не первый так его обозвал.
— Садитесь, побеседуем, — это уже мне.
Беседовали мы минут сорок.
— И последний вопрос, — говорит инженер. — Обязанности штурмана при погрузке больших грузов.
Напрягая память, не могу найти ответа, о чём и говорю принимающему.
— Большие грузы бросал? — спрашивает он меня. — Нет? А Каменштейн с вами тренажи проводил? Что он говорил?
— Говорил, что во время погрузки штурман стоит по правому борту и посылает всех любопытных и корреспондентов на…
— Молодец, правильно, — не дав мне закончить, обрывает меня подполковник. — В инструкции этого нет, но знать надо. Оценка — хорошо.
И, что-то написав на листке, протягивает его мне. — Когда будете заносить в лётную книжку результаты зачётов, пишите, пожалуйста, мою фамилию правильно, как здесь написано.
Листок я потерял. А недавно, листая свою старую лётную книжку, наткнулся на запись «Старший инженер в/ч 51077 по АВ и ДО подполковник ЗайденЦ». И мне стало стыдно…
Родственные души
Прибыл к нам в полк после академии новый командир эскадрильи — подполковник Степенский Эдуард Иосифович. Пока народ приглядывался к нему, на одном из вечерних построений новый комэск скомандовал:
— Капитан Каменштейн, выйти из строя!
Вадим Каменштейн служил у нас инженером по десантному оборудованию и вооружению. Добрейшей души человек и хороший специалист. Было ему лет сорок. Небольшого роста, полноватой комплекции, с покрытой кудрявыми волосами большой головой он напоминал смешного бегемотика из детских мультфильмов.
— Вы провели запланированные на сегодня занятия с лётным составом? — сдвинув брови, спрашивает Степенский у капитана.
— Никак нет. Класс был занят, — невозмутимо говорит инженер.
— Кем же, позвольте полюбопытствовать?
— А сегодня какой день? — вопросом на вопрос отвечает Вадим.
— Пятница, тринадцатое, и что?
— Вот что, — многозначительно произносит капитан, подняв вверх указательный палец. — Люди зарплату получали.
Надо сказать, раньше каждый месяц тринадцатого числа в авиаполках наступал «День авиации» — так в народе прозвали день выдачи денежного довольствия. Чтобы ускорить этот процесс, деньги и ведомости получали в финчасти специально назначенные от каждой эскадрильи раздатчики. Они выдавали деньги в классах, а потом отчитывались за них. И никакие занятия, стихийные бедствия и другие катаклизмы не в силах были выдернуть личный состав из очереди за зарплатой, а тем более в пятницу. Вот и Камештейн не смог покуситься на святое.
— Товарищ капитан, я вас накажу за неисполнительность, — сурово продолжает комэск.
— Конечно, конечно, — речитативом заводит инженер. — Каменштейн во всем виноват. Люди получили деньги — виноват Каменштейн. Не получили бы, кто был бы виноват? Опять Каменштейн! Валите всё на меня, ведь я единственный еврей в полку — меня можно наказывать.
— Капитан, не смешите людей и не позорьте нацию. А я, по-вашему, кто? Бурят, что ли? — восклицает Степенский.
— Товарищ подполковник, неужели? Это же замечательно! Теперь нас двое. Мы сможем делать маленький гешефт — показать этим гоям, как Родину любить, — протянул руку Каменштейн в направлении падающего от смеха строя.
— Становитесь в строй! — не смог сдержать улыбки командир эскадрильи.
— Переходим к следующему вопросу…
Рэкс
Подполковник Пономаренко Василий Антонович — среди курсантов просто Рэкс — в училище был комбатом профиля военно-транспортной авиации. За какие заслуги его так прозвали, история умалчивает — это прозвище вместе с его носителем досталось нам по наследству от старших курсов. Обладатель необъятной талии и громоподобного хриплого голоса наизусть знал все общевоинские уставы. Других книг Рэкс не читал, чем очень гордился.
— Учитесь, учитесь, будущие штурманы минус инженеры, — пребывая в хорошем настроении, с добродушной улыбкой крокодила говорил он курсантам, по-своему трактуя дефис в указании нашей специальности в дипломах.
— Я вот училищ не заканчивал, всего четыре книги прочитал, да и те — уставы, а дослужился до подполковника. А вы с вашим «верхним» образованием, дай Бог, майорами на пенсию пойдёте.
Пономаренко знал, как его между собой называют курсанты. Рассказывают, что, когда комбата пригласили на свадьбу к четверокурснику, мама жениха радостно встречала почётного гостя на пороге словами.
— Здравствуйте, товарищ Рэкс. Проходите, товарищ Рэкс, — наивно думая, что это фамилия такая.
К его чести, Пономаренко и виду не подал. Только перебрал на свадьбе спиртного — от душевной обиды видимо — и, возвращаясь глубокой ночью, промахнулся мимо своего дома и завернул к нам в казарму первого курса. Послав дежурного по роте за свежей газетой и водой для мытья ног, Рэкс в одежде устроился на свободной кровати. Когда сержант с тазиком в руках и газетой под мышкой выполнил его приказание, комбат уже храпел, сотрясая воздух во всю мощь своих лёгких.
В половине пятого утра нас разбудила команда.
— Рота, подъём! Тревога!
Кое-как одевшись за отведённые на это сорок пять секунд, мы построились в проходе между двухъярусными кроватями. Перед строем хмуро ходил помятый и небритый комбат.
— Вы меня здесь не видели! — категорично объявил он нам, сотрясая своды казармы своим мощным голосом.
— Старшина, рота в вашем распоряжении! — закончил Рэкс и вышел, громко хлопнув дверью.
А мы еще с полчаса стояли, медленно соображая, к чему было это появление «невидимки» и не зная, что делать дальше. Наш ступор прервала команда старшины, пребывавшего в таком же недоумении:
— Рота, разойдись!
Вот так прошла моя первая в жизни тревога…
В конце первого курса в училище решили сделать перестройку — комплектовать батальоны ротами не по профилям военно-транспортной, морской ракетоносной, морской противолодочной авиации и штурманов боевого управления, а по курсам — первый, второй и так далее. Наша рота переселилась в новую казарму и переходила под командование подполковника Френкеля. Во время этого переходного периода два комбата — новый и старый — каждое утро после выходных под окнами казармы изучали баллистику пустых бутылок, вычисляя, с какого этажа они по ночам вылетали. Френкель безнадежно пытался доказать Пономаренко, что до нашего вселения в казарму его батальона таких безобразий не было. Как-то поднимаясь вдвоём по лестнице в казарму, они намётанным взглядом обнаружили между этажами недопитую бутылку водки, спрятанную за батареей.
— Вот видите, Василий Антонович, — торжествующе воскликнул Френкель, указывая на бутылку. — Это не мои. Мои не пьют.
На что Рэкс, толкнув Френкеля своим солидным животом, невозмутимо ответил:
— Хренкель, не надо! Мои никогда не оставют. Уж я-то их знаю!
В это время вышли новые уставы Вооружённых сил. Видимо, решив больше не напрягать свой мозг запоминанием новых статей, комбат Василий Антонович Пономаренко — наш легендарный Рэкс тихо уволился в запас. Говорят, после этого он ещё много лет работал в Киеве начальником ЗАГСа…
Рост
Ранней весной в понедельник лейтенант Ростислав Никитин — головная боль командиров, лётчик в третьем поколении и внештатный клоун в первом — после утреннего построения полка стоял на плацу в окружении своих товарищей. С мрачным выражением лица он внимательно разглядывал грязную лужу с остатками не растаявшего снега. Внезапно лицо его осветилось мыслью.
— Спорю с каждым из присутствующих на червонец, что я сейчас прыгну задницей в центр этой лужи, — облёк он свою мысль в слова. Присутствующие дружно заржали, но согласились.
Отойдя для разбега и издав что-то похожее на индейский боевой клич, Рост со всей дури, поднимая тучи водных брызг и грязи, плюхнулся своей пятой точкой точно в центр лужи. Но и этого ему показалось мало. Для большего эффекта он ещё и лёг на спину. Публика рукоплескала.
Поднявшись и деловито собрав в шапку с каждого из зрителей по червонцу, Рост, роняя грязные капли с мокрой шинели, направился в кабинет командира эскадрильи.
— Товарищ командир, вот шёл, поскользнулся и упал в лужу. Разрешите пойти домой, обсушиться.
— Головой не ударился? Руки-ноги целы? — участливо спросил комэск.
— Да что со мной будет? Шинель только придётся отдать в химчистку.
— Ну, иди, только аккуратно, больше не поскользнись.
И под завистливые взгляды сослуживцев Рост не спеша побрёл домой похмеляться.
Сергеич
Вылетаем из Ростова-на-Дону в Германию. Всё готово, пассажиры уже в самолёте. Не проходит план полёта — так называемый флайт-план. Точнее, его не хотят брать. Раньше, вылетая с военного аэродрома, мы передавали этот план в гражданский аэропорт по телефону, где диспетчер его записывал и запускал, а тут упёрлись, как бараны. Ни в какую! Перед этим у них произошёл какой-то конфликт с военными, и с первого числа «граждане» отказываются по телефону принимать флайт-планы.
— Приезжайте сюда и подавайте, как положено.
Тут в диспетчерскую стремительно влетает какой-то невысокий мужичок за пятьдесят — без фуражки, в пятнистом комбинезоне и старенькой, совсем облезшей шевретовой куртке. На первый взгляд — прапорщик, может быть, старший.
— Ну что? Как дела? — тирадой сходу выдаёт он, не здороваясь.
Ещё один любознательный нарисовался, думаю про себя. Хотел его сразу послать куда следует, но что-то, к счастью, удержало.
— Тебя как зовут? — продолжает незнакомец.
— Игорь, — буркнул я в ответ. В тот момент мне было совсем не до знакомств.
— А меня — Владимир Сергеич. Сейчас мы, Игорёк, этих гражданских козлов дожмём.
— Да уж, дожиматель из тебя, как из дерьма пуля, — скептически размышляю я не вслух.
Схватив телефонную трубку, мужичок долго и напористо с кем-то говорит, пересыпая свою речь матерком.
— Уф!.. Всё! — выдыхает он облегчённо. — На, Игорёк, передавай! — протягивает трубку мне и так же стремительно исчезает.
Продиктовав план полёта, спрашиваю у диспетчера:
— Этот Сергеич у вас кто? Старший диспетчер, что ли?
Округлив глаза, прапорщик отвечает:
— Вообще-то это был командующий воздушной армией генерал-лейтенант Михайлов.
Вот тебе и Сергеич. Да и я хорош, чуть будущего главкома ВВС куда подальше не послал.
Сила слова
В училище наряд по роте с пятницы на субботу у курсантов считался удачным. Ещё бы — в субботу до обеда все командиры были в доме офицеров на читке приказов. Никто не стоял над душой, пока курсанты на занятиях…
На третьем курсе, будучи дежурным по роте, солнечным весенним утром сижу в спальном помещении, читая книгу. Вдруг, как гром среди ясного неба, вопит дневальный:
— Рота, смирно!
Вскакиваю и пулей вылетаю на крик с мыслью — кого там чёрт принёс?
Принёс он замполита батальона, чей кабинет находился на нашем этаже. За невысокий рост и оттопыренные уши курсанты между собой называли его Чебурашкой. Доложил ему, как положено по уставу. Почему он не в доме офицеров? Проспал, наверное, сердешный, изучая за полночь первоисточники.
— А вы чем занимаетесь? — спрашивает Чебурашка меня, увидев в руках раскрытую книгу.
— Да вот Экзюпери читаю — откровенно отвечаю я.
— А это кто такой?
Пришлось ему объяснять.
— Вы бы лучше наших классиков читали, — многозначительно изрекает замполит.
Зашёл он в туалет и, выйдя из оного, загундосил:
— Вы тут книжки читаете, а у вас писсуары не работают.
— Да они уже месяца два не функционируют. Там и объявление висит.
— Так примите же меры! Отремонтируйте! — приказывает подполковник. — А то читает он тут всякую западную хрень.
— Есть! — рапортую я, браво отдавая честь.
Легко сказать, трудно сделать. Открутили мы со свободными дневальными лючок на трубе, в которую должно было сливаться содержимое писсуаров, и обомлели. От отложения солей отверстие в трубе — иголка не пролезет. Чем его расширить? Мои орлы, недолго думая, сняли с пожарного щита лом и стали им пробивать дыру. Да так увлеклись, что лом-то и уронили в трубу. Судя по гулкому звуку, летел он долго, а жили мы на третьем этаже. Пошли по этажам…
Нашли лом в подвале. Пробив чугунное колено, он воткнулся в землю, наполовину застряв в трубе. Можно было бы докладывать замполиту о выполнении приказа. Так ведь затопит подвал, начнут искать виновных. Чебурашка сразу вспомнит, кому он поручал отремонтировать писсуары. Да и лом освобождать как-то надо. Пошарили по грязному подвалу. Испачкавшись в паутине и пыли, нашли старое ржавое колено. Отломав пробитое колено и вытащив лом, кое-как приладили найденное на место. Проверили — подтекает. Да и чёрт с ним! Пусть потом комбат — а его кабинет был на первом этаже в роте будущих штурманов боевого управления — приказывает устранить течь их дежурному по роте.
Доложили замполиту, что его приказание выполнено. Не поверив нам на слово, он лично пошёл проверять. Ещё бы, два месяца не работали, а тут за два часа починили. Заправляя своё хозяйство в брюки, Чебурашка коротко похвалил:
— Молодцы! Вот всё, оказывается, можете, когда захотите. Всему наряду по внеочередному увольнению.
В тот же вечер, как писали в школьных сочинениях, уставшие, но довольные, мы всем составом наряда пошли в увольнение. Отмечая такое событие крымским портвейном в небольшой кафешке, после третьей или четвертой бутылки поняли, сколь велики руководящая и направляющая роль партии и сила слова её проводников — замполитов.
Слово - не воробей
Подполковник Саня Закатов — командир третьей эскадрильи — стоял у трапа своего Ту-134 в ожидании главного пассажира. Выглядел он, как на обложке журнала: пострижен, наглажен, в начищенных туфлях отражалось солнце. Одно портило картину — прилично выпирающий животик.
Этот животик был больным местом командира в прямом и переносном смыслах. И чего только Саша не делал, чтобы от него избавиться. Бегал трусцой по утрам, но силы воли хватало максимум на пару недель. Пытался сидеть на диете, но по той же причине, что и с бегом, наедался так, что пуговицы трещали. Наконец, он махнул рукой — что выросло, то выросло. Однако шуток по этому поводу в свой адрес сильно не любил.
Вот и пассажир походит к самолёту в сопровождении командира дивизии. Выслушав Санин доклад, сухопарый генерал-лейтенант, хлопнув Закатова по животу, спрашивает:
— А вам не мешает такой арбуз на взлёте штурвал на себя брать?
Напрасно он это сделал. Ой, напрасно. Саша, не моргнув глазом, выпалил:
— А вы, товарищ генерал-лейтенант, глистов у себя выведите, и у вас такой же будет.
Лицо у генерала стало такое, как будто ему срочно захотелось в туалет. Комдив из-за его спины показывает кулак. Но слово — не воробей…
Дорого Закатову обошлось это слово. Но это уже совсем другая история…
Самодур
С заместителем главкома ВВС по ВУЗам я познакомился ещё курсантом. На базе нашей альма-матер он проводил сборы начальников всех авиационных училищ.
После занятий идём строем в казарму. Навстречу нам с обеда важно шествует упомянутый товарищ в окружении свиты. Сержант вовремя подал команду, мы перешли на строевой шаг, равняясь на генералов. Что не понравилось генералу, до сих пор неизвестно. Возможно, у него было несварение желудка.
— Остановите этот сброд! — сердито командует он сержанту. — Что за стадо вы ведёте? Где командир роты?
Тут от УЛО на полусогнутых подлетает и представляется наш комбат.
— Это кто у тебя? — вопрошает высокий начальник, тыча в нас пальцем и грозно тряся щёками.
— Это наша гордость — четвёртый курс, — отвечает комбат, ещё не догадываясь, зачем его позвали.
— Я тебе покажу гордость, распротак твою протак! Я научу вас ходить и Родину любить! — ещё больше распаляется генерал-лейтенант.
До комбата доходит, что позвали его не для награждения, а совсем наоборот.
— Два часа строевой под твоим командованием! — сказал, как отрезал, зам главкома и проследовал дальше…
Не думал я, что знакомство продолжится. Уже с Чкаловского аэродрома наш экипаж повёз этого генерала по авиационным ВУЗам. На первом аэродроме, как положено, выстроилось для встречи всё командование училища во главе с начальником.
Первыми словами высокого гостя были:
— Бездельники! Вам что, делать нечего? Что вы мне здесь парад устроили? Начальник училища мне доложит все интересующие меня вопросы. Остальные, по рабочим местам! Бездельники!
Слухи разлетаются быстрее самолёта. В следующем ВУЗе на бетонке для встречи одиноко стоял начальник училища.
Пуще прежнего завёлся зам главкома:
— Мать твою так! Где остальные? К вам что, генерал-полковники каждый день пачками прилетают? Встретить по-человечески не можете! Значит, и во всём училище бардак! Бездельники!
Вот такой он был — зам главкома ВВС по ВУЗам.
Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.12)
По лезвию ножа
Главком ВВС со своим заместителем возвращались откуда-то в одном самолёте на аэродром в Чкаловский. В полёте стюардесса поинтересовалась, не желают ли пассажиры попить чаю. Главком согласился, а его заместитель попросил холодной воды. Их желания были немедленно исполнены.
Хлебнув из поданного стакана, заместитель главкома от неожиданности поперхнулся, лицо его покраснело, а глаза округлились.
— Дочка, ты что мне принесла? — прокашлявшись, выдавил он, вытирая выступившие слёзы.
Девушка не знала, что на аэродроме вылета борттехник выпросил у местных спирта и залил его в термос электрокипятильника, забыв предупредить её об этом. Она из этого термоса и наливала в стакан, думая, что это вода. Хорошо, что ещё не вскипятила его.
— Видишь, Пал Степаныч, меня экипаж всё-таки больше уважает — тебе чай, а мне спирт. Только солёный огурчик забыли предложить. Хочешь, поделюсь? — протягивая свой стакан главкому, со смехом сказал его заместитель.
— Это что за фокусы?! — грозно сдвинул брови главком.
Бедняжка стюардесса от неожиданности и смущения готова была выпить содержимое стакана без воды и закуски, а затем выпрыгнуть из самолёта. К счастью, фронтовые друзья, разобравшись, в чём дело, обратили случившееся в шутку.
Однако пары спирта видимо всё же подействовали на голову зама. Сразу после посадки он прибежал в задний салон и приказал механику после остановки самолёта на перроне открыть люк заднего багажника.
— Я повисну на руках и спрыгну. Вот Паша удивится!
— Товарищ генерал-полковник, не надо, — попытался его отговорить прапорщик. — Высоко. Вы убьётесь, а мне — взыскание.
— Я приказываю! — был неумолим генерал.
Приказы не обсуждаются. Генерал-полковник под изумлённые взгляды встречающих ловко спрыгнул на бетон и встал в их шеренгу.
Первым, как и положено, из самолёта вышел главный маршал авиации. Здороваясь за руку с каждым из встречающих, главком увидел своего зама, с которым вместе летел.
— Иван Дмитриевич, как ты тут раньше меня оказался? — удивлённо спросил маршал.
— А вот так! — довольный произведённым впечатлением, с лукавой улыбкой ответил генерал-полковник. У начальства свои причуды…
Не завидуйте тем, кто служит в Чкаловском. Высокое начальство возить, что с медведем целоваться — удовольствия на грош, а страху натерпишься.
Поговорили
Весной в пятницу после вечернего построения управление первой эскадрильи решило немного расслабиться. Пока в кабинете комэска резали на закуску колбасу, он сам решил позвонить жене, предупредить, что задержится на службе по неотложным делам.
Услышав в трубке её нежное «Да», Игорь Иваныч резко бросил: «Хрен на! Представляться надо! В армии служишь, не в деревне!» А жена у комэска была в звании капитана медицинской службы.
Застолье было в самом разгаре, когда в штабе зазвонил телефон. Трубку снял замполит и, бросив небрежно «Да!», вдруг стал покрываться красными пятнами. Потом выдавив из себя: «А с кем я говорю?», он аккуратно положил трубку. На удивлённые взгляды своих сослуживцев смущенно ответил: «Игорь Иванович, звонила ваша жена, просила долго не задерживаться»…
Поза Ромберга
При прохождении предполётного медицинского осмотра в кемеровском аэропорту дежурная медсестра зацепила нашего механика.
Мы все, конечно, были не ангелы. Вечером по прилёту поужинали в аэропортовом ресторане сибирскими пельменями, скромно запив их двумя бутылками коньяка. Полёт был коммерческий, и за всё платил флайт-менеджер зафрахтовавшей нас компании. Наутро все были молодцами, а механик подвёл. Видимо, добавил ещё в гостиничном буфете. Как говорит наш замполит, самоунизился. Командир экипажа попытался уговорить медицину, однако никакие комплименты и жалобы на несчастную судьбу не помогли.
— Да вы сами посмотрите на него — глаза покрасневшие, пульс частит. Сейчас поставлю его в позу Ромберга, — безапелляционно восклицает медсестра.
Из-за незнания тонкостей медицинской терминологии выражение «поза Ромберга» у меня ассоциировалось с чем-то неприличным. Каково же было моё удивление, когда этим оказалось совсем не то, о чём я подумал. Надо просто встать ровно, ступни вместе, руки вперёд, а голову, закрыв глаза, отклонить назад. Естественно, механик и пяти секунд в таком положении не простоял — закачался и чуть не упал.
— Видите? — торжествующе говорит отличница здравоохранения и начинает кому-то звонить по телефону. Из медсанчасти приходит врач — женщина постарше. Дело принимает серьёзный оборот.
Намекаем флай-менеджеру, что неплохо было бы поделиться деньгами с медициной, чтобы прийти к согласию сторон. Но он, подлец, заявляет:
— Это ваши проблемы. Если вы сорвёте вылет, то за всё и будете отвечать.
Врач собирается делать пробу Раппопорта. В обиходе я об этой процедуре слышал, но как она проводится, ни разу не видел. Представился случай расширить свои медицинские познания. Механик подул в стеклянную трубочку, розовая жидкость в пробирке обесцветилась. Как говорится, что и требовалось доказать.
Командир уже мысленно распрощался с Подмосковьем, представляя себе новое место службы где-нибудь за Байкалом.
Стали составлять протокол аж в трёх экземплярах. Виновник сего действа, командир и врач расписались в каждом. Один протокол отдали командиру, два оставили себе. На вопрос, зачем им два экземпляра, бесхитростно ответили:
— Если в полёте у вас что-нибудь случится, один экземпляр мы отправим вашему руководству.
— А если нет? — робко спросил командир.
— На нет — и суда нет. Год будут храниться у нас, а потом уничтожим.
Искра надежды сверкнула в командирских глазах. Придя в самолёт, он достал полученный протокол и начал вслух его читать. На полуслове прервавшись, командир отдал бумагу механику со словами:
— На! Выучишь это наизусть и перед каждым полётом будешь мне рассказывать. Я тебя поставлю в позу, но не в ту, что врачи, Ромберг ты наш. А экипажу на эту тему запрещаю болтать.
Прозвище так и закрепилось за механиком. На вопросы любопытных, почему мы его так называем, участники этого события всегда умело уходили от ответа.
Помощники
В то далекое время в авиационных полках при округах ещё трудились работяги-спиртоносцы Ан-8.
Экипажу такого самолёта была поставлена задача — перевезти с одного из аэродромов Забайкалья в Читу группу старших офицеров сухопутных войск. Пока командир со штурманом находились на КДП, подъехали пассажиры. Загрузив свои вещи, они с интересом рассматривали самолёт. Сопровождал их помощник командира корабля. После вопроса о том, при помощи какой передачи крутящий момент от винтов поступает на шасси, правый лётчик понял, что у сухопутчиков понятие об авиации ещё меньше, чем у него о танках, и решил подшутить над пехотой:
— Видели, какой у нас командир? Маленький, тщедушный. Да и возраст уже на пределе. Полный кавалер медали «За безупречную службу». Ему на посадке штурвал добирать тяжело. Если хотите благополучно приземлиться, то когда я в полёте оглянусь, вы тяните за эти тросы, — и показывает на тросы рулевого управления под потолком кабины расчета. — А уж если командир обернётся, то хватайтесь за эти тросы и тяните, что есть сил — помогайте командиру экипажа.
В полёте перед посадкой второй пилот, оглянувшись, подмигнул пассажирам. Те, вскочив с мест, повисли на тросах.
— Командир, по-моему, что-то с пассажирами неладно — может, перепились со страху. Не запросить ли нам к посадке скорую помощь? Посмотри сам.
Командир обернулся и увидел красные от натуги лица офицеров, висящих на тросах управления и извивающихся в конвульсиях.
— Мама дорогая! Что вы делаете?
— Вам помогаем!!!
Насилу их рассадили и успокоили. Пехота шутки не поняла — нажаловалась. Командира проводили на пенсию, а помощник командира корабля стал командиром.
Понять и простить
В конце учебного года штурман полка сообщил, что ко мне в эскадрилью придёт новый штурман из третьего полка — капитан Ахметов. Особой радости у меня это известие не вызвало. Раньше он на Ту-134 не летал, предстояло с нуля переучивать его на новый тип. Записал фамилию в боевой расчёт в «безлошадный» экипаж без самолёта и забыл — и без него забот полный рот. В эскадрилье тогда числились пятнадцать самолётов при восемнадцати экипажах.
Недели через три прибегает ко мне старший штурман третьего полка, штаб которого располагался над нами на третьем этаже, с вопросом:
— Игорь, где у тебя Ахметов?
— Валера, не у меня, а у тебя. Я его в глаза не видел, есть только фамилия в боевом расчёте, да и та без инициалов. Кстати, когда ты его отпустишь?
От удивления у гостя глаза округлились:
— Да я же его ещё месяц назад направил в твоё распоряжение!
— Значит, заблудился по дороге. Ты когда ко мне на второй этаж спускался, на лестничной площадке его не встретил? — отвечаю ему спокойно.
— Всё шутишь? А мне не до шуток. Человек пропал. Где его теперь искать?
— К сожалению, ничем помочь не могу. Спроси у штурмана эскадрильи, в которой этот Ахметов ранее служил, его данные: домашний адрес или телефон, если есть. Ищите.
На этом и разошлись. На следующий день старший штурман приглашает меня подняться к нему в кабинет. Захожу и вижу: стоит какой-то капитан с покрасневшими ушами. Видать, ему уже досталось на орехи.
— Познакомься: пропавший капитан Ахметов собственной персоной, — представляет Валерий мне моего нового подчинённого. — Я тебя к себе позвал, чтобы без лишних ушей решить, что с ним делать.
— Понять и простить, — невольно вырвалось у меня.
Все улыбнулись. Обстановка потихоньку начала разряжаться.
— Хорошо ты начинаешь службу на новом месте. Где же тебя носило, сердешный, что ты три недели спускался с третьего этажа на второй? — спрашиваю капитана.
— Не три недели, а шестнадцать суток, — отвечает за него бывший начальник.
— Ну, это сильно меняет дело. Всё равно под статью попадает.
— Я уже ему устроил допрос с пристрастием. Говорит, что с частной квартиры выгнали. Пока искал новую, жена в больницу попала, сидел с маленьким ребёнком, — словно оправдывая Ахметова, говорит Валерий.
Замечаю у него на столе Уголовный кодекс с заложенной страницей.
— Смотрю, вы тут книжки интересные читаете. Что там по этому поводу написано?
— «Военнослужащий, впервые совершивший деяния, предусмотренные настоящей статьей, может быть освобожден от уголовной ответственности, если самовольное оставление части явилось следствием стечения тяжёлых обстоятельств», — открыв нужную страницу, цитирует Уголовный кодекс штурман полка. — Как считаешь, тянут его оправдания на тяжёлые обстоятельства?
Вижу, что ему не хочется раздувать это дело. Я тоже не кровожадный. Зачем парню на взлёте крылья подрезать? Решили, что пока наши командиры ничего не знают, не будем выносить сор из избы.
— Ты хоть понял, от чего мы тебя спасли? — обращается подполковник к виновному.
— Так точно, запомню на всю жизнь. Спасибо вам большое, — с такими словами Ахметов достаёт из портфеля бутылку коньяка.
Видно, готовился, стервец. Не пощади мы его — сам бы с горя выпил.
— А вот это лишнее. Если это взятка, то много. А если подарок — мало. Нас ведь двое.
— Да я сейчас сбегаю, ещё принесу — лопочет счастливый виновник.
— Решим так, — подводит итог штурман полка. — После рабочего дня собираемся тем же составом в моём кабинете, чтобы скрепить нашу тайну и штурманскую солидарность. И больше об этом никому ни слова!
Про глобус
Эту историю мне рассказал коллега, который летал в гражданской авиации.
В начале шестидесятых годов довелось ему везти на Ил-14 из Баку в Москву какого-то местного партийного секретаря. Ветер на маршруте был встречный, поэтому весь полёт с промежуточной посадкой для дозаправки в Волгограде занял около девяти часов.
Всю дорогу национальный кадр, не снимая шляпы, молча просидел в кресле, размышляя о светлом будущем всего человечества. Лишь однажды спросил проходящего по салону штурмана:
— Э, лётчик, да? Почему так долго лэтым?
— Вообще-то я штурман. А летим долго, потому что путевая скорость маленькая.
— Штурман? А что ты здэсь дэлаишь? Это же нэ штурмовык. Учышься, да? Пэрэдай лётчику, что я разрэшаю увэлычить путэвую скорость.
Почему-то руководящая и направляющая роль партии не распространялась на небесную стихию, и самолёт, как положено по законам природы, благополучно приземлился в Москве.
На следующий день этого же пассажира нужно было доставить домой в Баку. Ветер почти не изменился, и обратный путь преодолели за семь с небольшим часов. Выходя из самолёта, секретарь деловито поинтересовался:
— Э, назад другой дорога лэтэли, да?
— Нет. Маршрут был тот же, — ответил командир экипажа.
— А почему в Москву за дэвять, а из Москвы за сэмь?
Лётчик не стал нагружать пассажира, голова которого постоянно занята мыслями о светлом будущем, уж если не всего человечества, то своего — это точно, основами самолётовождения и доходчиво объяснил:
— Вы глобус видели? Баку на юге — внизу, Москва не севере — вверху. Снизу вверх карабкаться тяжело. А обратно, как с горки, раз — и всё.
— А-а-а… Раз — и все. Маладэц, слюшай, да? — удовлетворённо произнёс слуга народа и, натянув поглубже шляпу, опять погрузился в мысли о светлом будущем.
Профессионал
На аэродроме Стрый, что в Львовской области, ранним утром долго пытаемся достучаться в дверь санчасти, чтобы пройти предполётный медосмотр. На дворе ещё не рассветало, и дежурный врач сладко спит, наверное, без задних ног, видя сладкие сны.
Напрасно мы о нём так хорошо думали. Дверь открылась, и на пороге появилось какое-то лохматое существо в белом халате с помятым лицом, от которого сильно разило перегаром.
— Чего тарабаните?! Что надо?! — хриплым басом рявкнуло оно на нас недовольно.
— Нам нужен дежурный врач, предполётный осмотр пройти, — неуверенно говорит командир.
— Ну, я врач. Заходите, — произносит существо, зачем-то приглашая нас в стоматологический кабинет.
— Может, ограничимся визуальным осмотром? — видя его состояние, предлагает командир.
— Ишь, какие хитрые. Нет уж! — заплетающимся языком отвечает врач. — Буду осматривать как положено!
Приняв меня за командира корабля, поскольку полётный лист был у меня в руках, медик решительно приказывает мне сесть в стоматологическое кресло. На мою попытку снять верхнюю одежду эскулап, взмахнув рукой, рычит:
— Не надо!
С трудом закрепив манжету тонометра прямо на рукаве демисезонной куртки, он засовывает мне под рукав пластмассовую линейку, к которой прикручена головка стетофонендоскопа, и с умным видом начинает накачивать резиновую грушу. Удовлетворенно хмыкнув, врач пытается измерить мне пульс, но никак не может поймать мою руку. Я сам беру его за запястье со словами:
— Всё нормально?
Медик лишь кивает в ответ. Видя, что эта трагикомедия может продолжаться довольно долго, говорю:
— У остальных — всё так же. Пиши в полётный лист, что медосмотр пройден.
Это задание стало врачу непосильным. Трясущейся рукой он не смог написать ни слова. Пришлось мне самому делать нужную запись, оставив место для подписи врача. Тот, держа ручку двумя руками, поставил какую-то закорючку.
— А ты уверен, что диспетчер твоей подписи поверит? — спрашиваю я с сомнением.
Хлопнув себя по лбу, медик достал из кармана коробочку с личной печатью и поставил оттиск в полётном листе.
Я боялся, что остальные члены экипажа, вслух рассмеявшись, всё испортят, но те, глядя на это представление, только тихо прыскали себе в кулаки.
Когда по прилёту на наш аэродром я рассказал о таком курьёзе полковому врачу, тот многозначительно произнёс:
— Сразу видно профессионала. А вообще-то военные медики и через валенок давление могут померить.
Прививка
Прилетев в пятницу вечером из Ташкента, мы с удовлетворением узнали на КП, что в предстоящие выходные не попали ни на очередное задание, ни на дежурство.
В Москве уже была глубокая осень. А ещё позавчера мы купались в озере, наслаждаясь теплом и сочными шашлыками, запивая их беленькой. Только помощник командира корабля ел шашлыки всухую. Молодой лейтенант, спортсмен — он спиртное вообще не употреблял.
В понедельник по распорядку в полку был парковый день, что предусматривало построение на аэродроме. Стоянки самолётов располагались за ВПП — если по дороге, то километра три будет. Автобус для перевозки личного состава был один на весь полк, поэтому, во избежание опоздания на построение и выслушивания от командира полка, что поезда из Владивостока за семь суток выходят, чтобы вовремя в Москву прийти, вышли из дома пораньше.
Построились, проверились. Как всегда, не было Серёги, помощника командира корабля. Он снимал частную квартиру в Москве и частенько опаздывал. В экипаже к этому привыкли, а мобильники тогда были большой редкостью. Пока думали, как об отсутствии доложить командиру эскадрильи, он сам на нас вышел:
— Рожин (это фамилия командира), ты почему здесь? Звонили из санитарно-карантинного пункта, твоему экипажу надо срочно явиться к ним на прививку. Давайте, дуйте скорее, пока автобус не ушёл!
Автобус, конечно, уже ушёл, и мы ускоренным шагом двинулись в направлении санчасти, на ходу гадая, что бы всё это значило.
— Наверное, в Африку пошлют, раз всему экипажу прививки делают — задумчиво произнёс командир.
— А может, в Лаос. Я там был два года, тоже прививки от чёрной оспы и жёлтой лихорадки делал, — вторит ему бортинженер.
В наших ушах уже слышались шум морского прибоя и шелест пальмовых листьев… Но всё оказалось гораздо прозаичнее.
— Божков ваш? — первое, что мы услышали, придя в санчасть.
— Наш, но его сейчас нет. Он подойдёт позже.
— Никуда он не подойдёт. Его положили в госпиталь с гепатитом. А вы снимайте штаны, сейчас вколем вам гаммоглобулин для профилактики.
От такой суровой действительности все наши грёзы о жарких странах развеялись как дым. Когда мы стали вспоминать, где Серёга мог подцепить желтуху, припомнили и купание в озере.
— Вот если бы он тогда выпил с вами, возможно бы не заболел. А теперь, если и захочет, долго пить не будет, — резюмировал доктор.
Мораль — не отрывайся от коллектива.
Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.11)
Первый звоночек
Возвращаясь с Дальнего Востока, самолёт Ан-12 командира третьей эскадрильи приземлился для дозаправки в Новосибирске. Поскольку экипаж ночевать здесь не собирался, поставили борт на военную стоянку напротив «подхалимки». Рядом стоял Ту-134, вокруг которого толпились старшие офицеры и несколько генералов, собираясь куда-то лететь.
Быстро заправившись и получив разрешение на перелёт в Свердловск, экипаж стал готовиться к запуску двигателей.
— Николай, — обратился комэск к своему воздушному стрелку. — Изобрази на запуске связного. А то рядом какое-то начальство крутится — как бы не докопались.
Прапорщик без шлемофона и связного шнура послушно встал перед носом самолёта, руками изображая результаты запуска двигателей и выпуска закрылков. Когда все четыре двигателя были запущены, стрелок совершил непростительную оплошность. Вместо того чтобы дать сигнал об открытии аварийного люка, он отошёл к левому борту и, отдавая честь, шутя вытянул левую руку в направлении руления. Самолёт послушно порулил к ВПП. Николай какое-то время бежал за ним, думая, что экипаж шутит, и сейчас его впустят через грузовой люк. Напрасно. Ан-12 вырулил на полосу и взлетел, оставив своего стрелка на земле.
Это видел экипаж стоящей рядом «Тушки». Вдоволь посмеявшись, они спросили незадачливого прапорщика, куда ему надо попасть. Узнав, что его самолёт улетел в Свердловск, они ещё громче рассмеялись и стали хлопать Николая по плечу.
— Считай, что тебе повезло! Мы тоже летим туда. Сейчас подойдёт командующий и минут через двадцать колёса в воздухе. Обгонишь своё чудо техники и будешь встречать его в Свердловске.
Так и вышло. Пока Ан-12, борясь со встречным ветром, три часа пилил до Свердловска, Ту-134 преодолел это же расстояние за два с небольшим часа. Довольный Николай, приземлившись на полчаса раньше своего самолёта, встречал его и заводил на стоянку.
— Вот засранец! — чертыхнулся комэск.
— Винты ещё не встали, а он уже в грузолюк выскочил. Придётся наказать.
Никто из экипажа во время полёта Николая не хватился и в рассказ его не поверил. Пришлось звать на помощь командира Ту-134. Лишь после его подтверждения комэск, задумчиво почесав затылок, произнёс:
— Всё! Долетался! Пора на дембель. Вот и первый звоночек. Сегодня я стрелка забыл, а завтра, войдя в туалет, штаны забуду снять.
И правда, по прилёту домой комэск лёг в госпиталь и списался…
Парадоксы
Волею случая и по приказу начальства во время учений занесло три наших экипажа на один военный аэродром под Будапештом. Мы все служили в одной эскадрилье, хорошо знали друг друга, и большой разницы, как нам казалось, между нами не было.
Первым приземлился наш самолёт с оравой штабных офицеров на борту. Затем сел борт главкома ВВС. И в завершение прибыл маршал Советского Союза Куликов.
Все экипажи поселили в одной гостинице — в соседних номерах. Питались мы в одной лётной столовой. Условия у всех были одинаковыми.
А на утро оказалось, что ничего подобного. Когда мы пришли в финчасть получать командировочные, экипажу Куликова выдали по сто процентов суточных, экипажу главкома — по тридцать, мотивируя тем, что они жили и питались бесплатно, а нашему экипажу вообще какие-то смешные полевые. Причём старшим офицерам полагалось по двенадцать форинтов, младшим — по десять, а прапорщикам — по восемь (бутылку пива не купишь). На наше возмущение мордастый начфин ответил, что по документам всё правильно.
— Я не учу вас летать, не учите меня считать, — резюмировал он.
Успокаивая нашего прапорщика-механика, мой командир сказал:
— Видишь, Вася, начальство считает, что прапорщики более приспособлены для жизни в поле. Может, вы сусликов ловите или птичьи гнёзда разоряете. Не расстраивайся, пива я тебе куплю.
Улетали в обратном порядке. Сначала Куликов, за ним главком и, наконец, мы, так и не поймав ни одного суслика.
Педагог
В училище во время курса молодого бойца командир роты, отобрав пять человек с хорошим почерком, в число которых попал и я, приказал заполнить на всю роту военные билеты. Меня назначили старшим.
Рота была не маленькая. На каждого писаря приходилось по пятьдесят чистых бланков. По-любому лучше писать в ленкомнате, чем заниматься на плацу строевой подготовкой под палящим августовским солнцем.
Данные мы списывали с листков, написанных самими курсантами. В роте оказались несколько однофамильцев, и как-то так получилось, что на одного из них оформили сразу два документа.
Делать нечего, как старший иду с повинной головой в кабинет командира роты.
— Тебе чего? — недовольным голосом спрашивает меня майор.
Молча показываю ему оба экземпляра военного билета.
Тут офицера словно прорвало. Никогда в жизни я ещё не слышал такого потока одних ругательств. За короткое время я узнал, кто я, что у меня вместо головы, каким местом я думаю, откуда у меня руки растут и ещё много чего про себя и всех моих родственников. Мысленно я уже прощался с училищем — куда мне такому на штурмана учиться.
Вдруг словесный фонтан иссяк. Командир роты, забрав у меня один военный билет, достал из стола пузырёк с раствором хлорки и, обмакнув в нём спичку, вытравил ненужные записи.
— На, портачь дальше! — швырнул он мне обновлённый бланк. — Иди отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели!
Не веря своему счастью, я как на крыльях летел обратно в ленкомнату. Умел майор найти подход к человеку, недаром он заочно окончил педагогический институт. Вот что значит педагог-воспитатель!
Пентагон струсил
В экипажах нашего военно-транспортного полка боевые листки рисовались только на учениях. Когда весь полк, перелетев на аэродром загрузки десанта, выстраивался «ёлочкой» в одну линию, замполиты строго следили за тем, чтобы на нижнем стекле кабины штурмана красовался боевой листок. Что в нём было написано, никто не читал. Главное — чтобы был.
В нашем экипаже бессменным редактором боевых листков был я.
— Раз витрина в твоей кабине, тебе и флаг в руки, — мудро решил командир корабля.
Надо сказать, что художественными способностями я не был обделён — самолёт от вороны на моих рисунках можно было отличить. А вот с текстами была просто беда. Устав постоянно вызывать на соцсоревнование братский экипаж по авиационному отряду, я стал откровенно хулиганить. Один раз написал, что наш экипаж берёт обязательство выбросить десант досрочно. Тогда это слово было в моде. Из всех телевизоров неслось: «Пятилетку за три года!» Пронесло — никто не заметил. Даже хвалили за впечатлительность рисунка.
От безнаказанности во второй раз я замахнулся ещё выше — вызвал на соцсоревнование ни много ни мало, а сразу американский Пентагон. И надо же мне было так хорошо нарисовать наш Ан-12, чтобы привлечь внимание замполита. Остановившись перед самолётом, он уже собрался было по привычке похвалить командира. Да видно не судьба. Пробежав глазами текст, замполит побагровел щёками:
— Вы что, совсем охренели? — завопил он, выпучив глаза. — Устроили тут цирк, понимаешь! Передайте мне это художество в кавычках! Я с вами по прилёту домой разберусь!
На наше счастье в воздух взлетела зелёная ракета, обозначая команду на запуск двигателей. Замполит побежал к своему самолёту, а мы заняли места в кабине нашего Ан-12.
Успешно выбросив десант, взяли курс домой. По указанию командира я весь полёт рисовал новый боевой листок с невинным вызовом на соревнование соседнего экипажа, чтобы по прилёту отдать его замполиту. Это был мой крайний боевой листок — от греха подальше командир перепоручил их выпуск правому лётчику.
В этот раз обошлось. А Пентагон мой вызов так и не принял. Я думаю, струсил.
Переполох
Маршал Советского Союза Д.Ф. Устинов, только что назначенный на высокую должность министра обороны, впервые в новом качестве вылетал с аэродрома в Чкаловском. Всё руководство дивизии, стараясь произвести благоприятное впечатление, с ног сбилось, приводя территорию в образцовый вид. Точнее - это личный состав белил, красил, подметал, постригал кусты, а начальство пыталось всеми этими процессами руководить, как обычно внося сумятицу своими взаимоисключающими указаниями.
И вот свершилось! Устинов прибыл на аэродром. Провожать его кроме руководства нашей дивизии приехала, казалось, добрая половина Министерства обороны. От генеральских звезд и лампасов рябило в глазах. Недолго поговорив с провожающими, маршал направился к самолёту. У трапа его поджидал командир экипажа — бравый полковник гвардейского роста. Он, представившись, громко и чётко отрапортовал.
На секунду, блеснув очками, новый министр обороны остановился и задумчиво произнёс:
— Полковник — командир корабля? У меня полковники полками командуют, а не самолётами.
Затем быстро поднялся по трапу, вошёл в самолёт и улетел.
Не успел он приземлиться на аэродроме посадки, как среди личного состава, словно круги на воде, побежали панические слухи.
— Всё пропало! Обрежет нам новый министр звания. За что боролись?
Те, кто постарше и успели уже получить высокие звания, снисходительно похлопывали по плечу приунывшую молодёжь:
— Ну, ничего, ничего! Не вешайте носы! Не за звёзды служим. Если повезёт, будете и вы майорами и подполковниками, как в строевых полках.
Устинов прилетел обратно и, ничего не сказав, уехал в Москву.
А в дивизии ещё месяца два питались различными слухами, ожидая приказа об отмене повышенных званий. Приказ так и не пришёл. То ли забыл Устинов, то ли так тонко пошутил. А теперь и спросить не у кого.
Плавали, знаем
С лёгкой грустью вспоминаю времена советского тотального дефицита…
Лето. Одесса. Полдень. Переодевшись в гостинице в цивильное и хлебнув на Привозе пива, экипажем в полном составе неспешно идём от вокзала по Пушкинской в сторону Дерибасовской.
Вдруг из подворотни нас призывно манит рукой какая-то женщина, издавая странные звуки, не то «псс», не то «ксс». В ночные бабочки она явно не годилась: лет под сорок, толстая, с чёрными усиками над верхней губой. Да и время для промысла было неподходящее.
Ради спортивного интереса подошли. Рядом с ней стояла ещё одна незнакомка постарше — с большой хозяйственной сумкой.
— За английские батники интересуетесь? — скороговоркой начала первая. — Софа, покажи!
На что её товарка, раскрыв свою сумку, со словами «шикарный подарок» извлекла на свет несколько блестящих пакетов явно импортного происхождения.
Батники, как и джинсы, нас особо не интересовали. Летая за границу, мы могли пополнять свой гардероб продукцией отнюдь не фабрики «Большевичка». Лишь наш второй пилот, поскольку был холостяком, решил познакомиться с содержимым пакетов поближе.
— Та шо тут смотреть? Я вас умоляю! Знакомые моряки из загранки привезли.
Нашего Олега на мякине не проведёшь. Безжалостно разорвав фирменный пакет, он вывернул наизнанку аккуратно упакованную рубаху, изучая простроченные швы.
— Самострок! — категорично изрёк второй пилот.
— Та вы шо? Чистая Англия, вот и надпись есть — «маде ин енгланд». Шикарный подарок! — запричитала первая торговка. Вторая, видимо поопытнее, внимательно окинув наш прикид, сказала:
— Дина, ша! Не видишь, ребята плавают. Учиться тебе ещё надо.
Мы не стали её разубеждать.
Пластилин
Поздним осенним вечером наш Ту-134 приземлился на родной аэродром в Чкаловском. Поскольку пассажиров на борту не было, а у бортинженера была бутылка спирта, полученная им для предотвращения замерзания водопроводных кранов в туалетах, мы, не заруливая на перрон, сразу порулили на свою дальнюю стоянку — дабы употребить указанную техническую жидкость, на наш общий взгляд, по её прямому назначению.
Топливозаправщик пришёл быстро, а машина для слива содержимого туалетов, единственная на весь аэродром, сломалась. Решили слить всё на бетон стоянки. Быстренько заправили самолёт и себя. А тут и автобус для перевозки личного состава подошёл. Бортинженер, стоя на стремянке, стал опечатывать самолёт и второпях уронил пластилин.
— Серёга! — попросил он радиста. — Подай пластилин.
Серёга Секрет (это фамилия такая) пошарил в темноте руками по бетону и что-то подал инженеру. Тот стал рукой разминать это для лучшего оттиска печати. Вдруг ночную тишину огласил дикий крик раненого бизона.
— Гад! Ты что мне дал? Это же говно!!!
Оказалось, подвыпивший Секрет в темноте перепутал пластилин со слитым содержимым туалета. И такое в жизни бывает…
Перед прочтением сжечь
В училище перед разлётом на стажировку курсантам дали задание составить краткий отчёт о проведённых в боевых полках трёх месяцах, делая упор на основные предметы различных кафедр: самолётовождение, боевое применение, тактику и другие. Марксизм-ленинизм и физическая подготовка в этот список, к счастью, не попали.
Лето пролетело незаметно. Уже и госполёты отлетали, но тут вспомнили об училищном задании. В полку нам пошли навстречу и дали неделю на написание отчётов. Если с самолётовождением и боевым применением трудностей не возникло — просто берёшь и добросовестно переписываешь полковые методички, то с тактикой заминка вышла. Что писать? У нас в училище по тактике даже конспекты были секретные.
Почесав в затылке, иду в секретную библиотеку. Секретчица была знакомой — женой одного из штурманов полка. Объяснил ей ситуацию.
— Люда, что ты можешь посоветовать, чтобы вроде и не особо секретно было и чтобы поменьше писать?
Перелопатили кучу различных документов и, наконец, нашли план приведения полка в полную боевую готовность всего на двух листах. Я тут же добросовестно переписал его в обычную школьную тетрадь в клеточку. Ещё подумал, что здесь секретить? Обыкновенный учебный план действий по тревоге. Но на всякий случай, ради смеха, написал на обложке «Совершенно секретно, после прочтения сжечь».
Вернувшись в училище, с чувством исполненного долга несу эту тетрадь на кафедру тактики. Преподавал нам этот предмет полковник Меламед. Умный человек и настоящий офицер. Если бы не пятая графа, я думаю, он бы взлетел гораздо выше должности командира полка и преподавателя.
Быстро пробежав глазами мой труд, полковник как-то подозрительно спросил:
— Стесняюсь спросить, ты где это взял, и кто тебе это дал?
Пришлось ему рассказать правду, как я старался получить пятерку.
— Считай, лет по пять ты и секретчица за разглашение военной тайны уже заработали. Ты хоть соображаешь, что это реальный план? Он выдаётся только командиру и начальнику штаба полка, а ты его в обычную не секретную тетрадь перекатал. Кто-нибудь, кроме секретчицы, видел, как ты это писал?
— Нет, никто не видел, — робко отвечаю я. — Но здесь же написано — «Совершенно секретно».
— Не смеши мои тапочки. На заборе знаешь, что написано? Хочешь и меня за компанию посадить? Будем считать, что ты ничего мне не показывал, а я ничего не читал. А сейчас пойди в курилку и сожги тетрадку, чтобы я из окна видел, и никому не болтай об этом.
— А как же оценка, — спрашиваю я робко.
— Ладно, раз сумел такие сведения добыть, поставлю тебе пятёрку, Штирлиц ты наш недоделанный, — смиловистился преподаватель. — Выполняй!..
«Надо было написать «Перед прочтением сжечь», — думал я, грустно сжигая плоды своего труда.
Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.10)
О культуре
Вадик Усов — вечный майор и вечный холостяк, зайдя в штабной туалет, с силой дёрнул дверь кабинки — закрыто.
— Что притих? Дрочишь там, что ли? — спросил Вадик невидимого оппонента.
— Да вроде нет, — раздалось из-за двери.
— Не пи…ди, здесь все дрочат, — философски произнес Вадик и отвернулся к писсуару по своим делам.
Сзади послышался шум смываемой воды, кабинка открылась, из неё вышел командир полка.
— Усов, потом зайдите ко мне в кабинет, побеседуем о культуре, — сказал он, тронув сзади Вадика за плечо.
Бедняга Вадик дёрнулся всем телом и, издав ртом какой-то непередаваемый булькающий звук, выпустил из рук свое хозяйство… Казалось, что он собирается нырнуть головой в писсуар…
Вот такими нелёгкими путями культура проникала в мозги личного состава.
Обида
Во Владивостоке, выходя из центрального универмага, наш радист замешкался и не отдал честь проходившему мимо капитану второго ранга.
— Товарищ прапорщик, вы почему не приветствуете старшего по званию? — строго спрашивает он Евгения.
— Извините, товарищ подполковник, отвлёкся, не заметил. Больше такого не повторится.
Тут моряка словно прорвало. Уже забыв о не отдании чести, он стал дёргаться и кричать, брызгая слюной:
— Это у вас подполковники, а я капитан второго ранга, плавсостав! К-а-п-и-т-а-н в-т-о-р-о-г-о р-а-н-г-а! Запомните! Смотрите сюда! — тычет он пальцем в свои золотые нарукавные нашивки. Видно, здорово его задело то, как жестоко плюнули в его широкую военно-морскую душу.
Мы подтянулись поближе. Командир экипажа видит, что надо выручать радиста:
— Товарищ капитан второго ранга, я командир этого шалопая. Вы уж его извините, я проведу с ним воспитательную работу и приму соответствующие меры.
При виде равного по званию капитан понемногу стал успокаиваться:
— Ладно, чего уж там. Бывает.
Решив ещё больше умаслить моряка, командир приложил руку к козырьку фуражки, отдавая честь, и отчеканил:
— Разрешите идти, товарищ подполковник? — и какой чёрт его за язык дёрнул?
Лицо капитана превратилось в гримасу. Казалось, что он прямо сейчас расплачется. Выдавив из себя уничижительное:
— Пехота! — капитан второго ранга обречённо махнул рукой и, повернувшись спиной, стал удаляться по тротуару.
— Командир, зачем же ты его опять подполковником обозвал? Видно, капдва сильно обиделся.
— Честное слово, я не хотел. Само как-то вырвалось. А мореман пусть обижается. Я же не обиделся, когда он меня пехотой обозвал.
Облучённый
Вася прибыл к нам в полк летом — после окончания Иркутского авиационно-технического училища. Лейтенант как лейтенант, не хуже и не лучше других. Но вскоре он стал привлекать внимание окружающих своим неординарным внешним видом. Купив с первой офицерской получки на рынке в сельпо ядовито розовую синтетическую рубаху, джинсы местной фабрики «Червона швачка» и украинский соломенный бриль, принятый им за сомбреро, новоявленный мачо нарядился в обновки и, довершив всё это безобразие дешёвенькими пластмассовыми тёмными очками, вышел покорять свет.
Вороны при виде такой неотразимости испуганно разлетались в разные стороны, а гарные мелитопольские дивчины снисходительно хмыкали и крутили вслед пальцем у виска. Васю всё это мало задевало. Парнем он был работящим, звёзд с неба не хватал, пил умеренно, ни в чем предосудительном замечен не был и конспект по марксистско-ленинской подготовке имел. Что ещё надо советскому офицеру?
Однажды после построения полка замполит перед строем объявил:
— Облучённый, выходи! К тебе будущие родственники пришли, — показал он рукой на двух женщин, стоящих под деревьями.
Все в недоумении переглянулись. Человека с такой фамилией в полку не было. Никто из строя не вышел.
Замполит повторил:
— Облучённый, выходи! Что, фамилию назвать?
Смотрим, Вася тайком позади строя вышел и направился к незнакомым женщинам. Точнее, для нас они были незнакомками, а Вася их, оказывается, знал. Пришли они к замполиту — мать с беременной дочкой — жаловаться на Васю. Дескать, соблазнил он бедное дитя двадцати пяти лет отроду, а жениться не хочет. Просят повлиять на Васю, чтобы всё разрешилось к взаимному согласию. Офицеры-женихи тогда ещё были в цене.
— Что же ты не предохранялась, чать, уже не шестнадцать лет? — спрашивает у дочки замполит.
— А Вася сказал, что он облучённый, и детей не будет, — в слезах отвечает молодка.
— Это кто же и где его облучил? — продолжает беседу подполковник.
— Вася говорил, что штурманы на земле локаторы включают, и его облучили.
Бедный замполит чуть не задохнулся, пытаясь сдержать непроизвольный смех.
— Ладно. Договаривайтесь сами. Аморалки в полку я не допущу.
И договорились, и женился Вася, и прожили они в браке долго и счастливо пять месяцев: медовый месяц — счастливо, остальные четыре — долго.
Когда через пять месяцев родился ребёнок, Вася, хоть и был недалёким малым, но до девяти считать умел, и ума у него хватило понять, что ребёнок не его. Закатил он молодой жене скандал, в ходе которого она призналась, что её мама научила, как облапошить Васю.
В результате Вася развёлся с обманщицей и зажил своей привычной жизнью. До конца службы его все называли не иначе как «облучённый».
Обознались
На время ремонта взлётно-посадочной полосы, практически на всё лето, наш гвардейский военно-транспортный авиационный полк перебазировался на аэродром Сеща. Тот самый, про который и на котором снимался многосерийный фильм «Вызываем огонь на себя» с Людмилой Касаткиной в главной роли. И это было единственной достопримечательностью этого места. А в остальном — дыра дырой. Как поётся в русской народной песне:
Мужики там все злые,
Как собаки цепные.
Как напьются, дерутся.
Топорами секутся.
И по будням там дождь,
И по праздникам дождь.
Примерно такими же словами напутствовал нас по прилёту полковой замполит. Запугивал, сгущая краски, и ясно почему. Командованию хотелось, чтобы личный состав не разбредался по окрестностям, ища на пятую точку приключения, а сидел под присмотром в казарме и палатках. Да и ходить в Сеще было особо некуда. Одним словом — деревня.
Холостяки местного полка хвалились своими походами в ресторан. Выглядело это так. В выходные дни они садились на железнодорожной станции в вагон-ресторан проходящего поезда дальнего следования и гуляли там пару часов до Брянска. В Брянске выходили, ходили по городу, выветривая хмель. А потом повторяли всё в обратном направлении.
Мы таких вылазок не делали, предпочитая проводить свободное время компанией на природе — без лишнего шума попивать водку у костерка на берегу пруда. Чтобы мы совсем не одичали и не спились, в выходные дни женатых возили самолётом домой на побывку. Холостякам же приходилось на месте обзаводиться знакомствами.
В один из вечеров молодой лейтенант, дождавшись окончания вечерней проверки и переодевшись в спортивный костюм, спешил на свидание к местной подруге. Приняв во внимание страшилки замполита, он для своей безопасности прихватил с собой велосипедную цепь. В темноте его окликнул чей-то мужской голос: «Мужик, прикурить не найдётся?»
«Вот оно», — молнией промелькнуло в голове лейтенанта. Недолго думая, он со всей силы перетянул цепью неясный силуэт и бросился наутёк.
Наутро после завтрака он услышал в курилке разговор двух лейтенантов местного полка: «Представляешь, деревенские совсем оборзели. Вчера попросил у одного прикурить, так он как рубанёт меня чем-то по спине. Саблей, наверное. Я в темноте не разглядел. Куртку и рубашку прорезал, хорошо, что до тела не добрался, но синячище такой — мама, не горюй. Пора проучить этих придурков».
Тут наш лейтенант понял свою ошибку — они просто обознались, приняв в темноте друг друга за местного злодея. Но признаваться предусмотрительно не стал.
Один за всех
Случилось это в эпоху бурных социалистических соревнований, повышенных социалистических обязательств, личных комплексных планов офицеров… Когда все — как один, вдохновленные решениями очередного пленума партии, идя навстречу, собирая по пути… Аж дух захватывало!
Неожиданно к нам из Москвы нагрянула комиссия в лице одного полковника инженерно-авиационной службы — для проверки знания материально-технической части лётным составом. Лётчиков и штурманов загнали в полковой класс, раздали билеты — по три вопроса в каждом — и дали сорок пять минут для письменного ответа. Полковник ни разу не присел — как злобный карлик, он ходил между столами и выгонял пытавшихся списать. С ним присутствовал ещё подполковник из ИАС нашей дивизии — тот был более демократичен. Не знаю, как другие, а я писал всякую ахинею — не пустой же листок сдавать. Через сорок пять минут, собрав наши опусы, комиссия удалилась…
Утром следующего дня в штабном коридоре меня остановил наш комэск:
— Жилин, что так рано? У меня к тебе дело. Дуй сейчас в штаб дивизии — найдёшь подполковника, который принимал вчера у вас зачёты. Я с ним договорился — отдашь ему этот список. Кто отмечен галочкой, тому должна быть оценка пять — они взяли на себя обязательства стать отличниками, остальным четвёрки. Выполняй!
— Есть!
Подполковника ещё нет, жду в коридоре. Появляется он вместе с московским полковником. Приходится спрашивать у того разрешения обратиться по личному вопросу. Слава Богу, полковник проходит в кабинет. Отдаю подполковнику список — не берёт, делает круглые глаза и пытается меня пристыдить:
— Вы что, капитан, предлагаете мне, члену комиссии, какую-то сделку?
Чувствую, что-то идёт не по плану. Комэск ни с кем не договорился, а меня бросил на амбразуру. Экспромтом начинаю плести про нашу литерную эскадрилью, которая не один год завоёвывает в социалистическом соревновании переходящий приз дивизии, про то, что Александр Палыч (это наш комэск) очень просил…
— Но если вы не хотите, то, — и поворачиваюсь, делая вид, что ухожу.
— Ладно. Давай свой список.
Подходим к окну, объясняю ему про отличников.
— Ну, вы совсем охамели! Там и на четыре тройки не наберётся!
Тут, словно чёртик из табакерки, из кабинета выскакивает полковник и к нам.
— А что это у вас за список?
Молодец подполковник, не растерялся.
— Это мы отмечаем, кто вчера отсутствовал.
— Да, да, должен быть стопроцентный охват. Вы за этим проследите, — и убежал в сторону туалета.
— Иди, скажи Палычу — будут ему пятёрки.
Сделав пару шагов, я обернулся:
— Да, чуть не забыл. Остальным по списку четвёрки, — лицо подполковника превратилось в один огромный рот, и я поспешно ретировался.
В штабе эскадрильи докладываю комэске о выполнении задания.
— Молодец! Видишь, когда захочешь, можешь проявить инициативу. Один за всех сдал зачёты. Мы теперь опять в победителях! Себе-то хоть пятерку поставил?
— Нет. Я не брал в этом году обязательства стать отличником — у меня срок на майора в следующем году.
Орнитолог
Весенним солнечным днём работаем на закреплённой территории перед домом офицеров: сгребаем окурки, стрижём кусты. Откуда-то появляется начальник политотдела училища. С хмурым лицом походив туда и обратно перед фасадом, он посылает курсанта за начальником дома офицеров.
— Самохвалов, ты видишь это безобразие? — обращаясь к нему, начпо грозно тычет пальцем в большой плакат с изображением вождя мирового пролетариата.
— Так точно, вижу, товарищ полковник!
— Ну и что, интересно, ты видишь?
— Ленина ласточки обгадили…
Над плакатом находились несколько ласточкиных гнёзд.
— Ни хрена ты не видишь, Самохвалов! Не ласточки это, а стрижи! Всё я должен тебе указывать. Прикажи курсантам сбить гнёзда и отмыть Ильича!
С чувством исполненного долга «орнитолог» удалился, а мы стали исполнять его приказание.
Отстой
Привезли мы как-то на один из аэродромов заместителя министра обороны. Полёт проходил под литером, то есть под усиленным контролем. Время обратного вылета несколько раз переносили и, наконец, назначили на шесть утра. Генерал армии должен был успеть в Москву на доклад к министру.
В три часа ночи начали подготовку самолёта. Пассажир подъехал вовремя. Запустили двигатели и собрались выруливать.
Вдруг в свете фар перед самолётом из темноты возникла фигура майора с пустыми бутылками в руках. Видимо, местному инженеру не сообщили, что вылет перенесли на более раннее время, и он проспал предполётную подготовку.
При полёте по литеру нам положено оставлять на аэродроме вылета образец отстоя топлива, чтобы, если с нами в полёте, не дай Бог, что-нибудь случится, то для расследующей комиссии был материал для анализа. Проспал — сам виноват. Не выключаться же нам из-за него.
Поморгали фарами. Не уходит. Стоим, гудим.
В кабину заглянул пассажир:
— Я тороплюсь. Почему не взлетаем?
— Да, вот… — показывает командир на стоящего перед носом самолёта инженера с пустыми бутылками в скрещённых над головой руках.
— Что этому придурку надо?
— Я думаю, керосина, — как ни в чём не бывало, отвечает командир.
— Он что, обкурился? Ну ка бибикни ему.
— Не могу, бибикалка не работает, — развитие ситуации командиру начинает всё больше нравиться.
— У вас в авиации всё не слава Богу! Откройте мне дверь.
Увидев в дверном проёме золотые погоны с почти маршальскими звёздами по пояс высунувшегося генерала армии, майор на полусогнутых ногах подбежал к двери. На что он рассчитывал? Что ему объявят благодарность за бдительность? Возможно, переведут в Москву? Бедный майор, он сильно ошибался.
Генерал что-то кричал, но из-за шума двигателей ничего не было слышно. Тогда генерал жестами доходчиво показал, куда майору следует идти. Колени майора подкосились, бутылки выпали из ослабевших рук. Одной рукой отдавая честь, вторую он вытянул в направлении руления. Мы вырулили и взлетели. А майор остался без отстоя и благодарности — так ему и надо.
Опыт
В училище на втором курсе наша лётная группа занималась предполётной подготовкой. Дело было зимой. Расчехлили самолёт, расчистили от снега стоянку. Тут и командир экипажа со штурманами-инструкторами вернулись с предполётных указаний:
— Сегодня вы не летаете. Надо срочно доставить начальника политотдела в Багерово, — это филиал училища, который располагался в Крыму — недалеко от Керчи. — Там курсанты подрались с местными. Стройтесь и шагом марш в казарму.
В это время подъезжает газик с начпо. Полковник Пивоваров, которого курсанты именовали Пифом, в расстёгнутой шинели и лихо, как у Чапаева, заломленной папахе выскакивает из машины. Командир докладывает ему о готовности к полёту. Увидев наши унылые лица, Пивоваров даёт нам добро на полёт:
— Пусть курсанты посмотрят на настоящую работу, по одному и тому же маршруту летать ума много не надо. А тут опыта наберутся.
Реальный полёт с посадкой на другом аэродроме — мы об этом и мечтать не могли.
Прилетели в Багерово. Руководство филиала встречает нас на стоянке.
— Докладывайте, как вы докатились до такой жизни? — сурово вопрошает их начпо.
Зная, что лучшая оборона — это нападение, местные начальники обрушивают на Пивоварова град претензий по поводу того, что командование училища мало уделяет внимания нуждам и запросам филиала.
Сдвинув брови, начальник политотдела обрывает их вопросом:
— А вы передовицу в «Красной звезде» от 5 июня этого года читали?
— Читали, — робко раздаётся в ответ.
— Ни хрена вы не читали! Если бы читали, вы бы мне сейчас таких идиотских вопросов не задавали.
Молча рассевшись по машинам, встречавшие вместе с Пивоваровым уехали.
Часа через полтора они вернулись с унылыми лицами.
— Запускай, полетели домой! — бодро командует Пивоваров командиру.
— Так быстро управились?
— А что сопли жевать. Вставил им фитиля, чтобы не расслаблялись. Надолго запомнят.
— Товарищ полковник, простите, а о чём в этой передовице, которую вы упомянули, говорится?
— Да хрен его знает! Мне же надо было их как-то заткнуть. Видел, как хвосты поджали? Пусть теперь подшивки листают, пока мы домой летим.
Да. Опыт, как говорится, не пропьёшь.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.9)
Не плюй в колодец
Случилось это в те времена, когда Звёздным городком заправляли военные. Как положено, на КПП солдаты проверяли пропуска, а за порядок отвечал военный комендант. Руководил всем этим безобразием аж целый генерал-полковник.
Как-то раз звонит он по телефону коменданту и давай его разносить:
— Безобразие! Что у тебя делается? Почему солдаты на КПП останавливают мою машину? Объясни своим придуркам, что раз номер не могут запомнить, то пусть зарубят себе на носу — такой Гелендваген с затемнёнными стёклами в Звёздном только у меня. Научи их беспрепятственно открывать мне шлагбаум да при проезде пусть честь не забывают отдавать.
— Есть! Это бойцы последнего призыва, неопытные ещё, — в своё оправдание лепечет в трубку комендант. — Проведу с ними воспитательную работу. Всё будет в лучшем виде.
Прошло дня два. Опять звонит начальник центра:
— Моя машина проезжала через КПП?!
— Так точно! — комендант встал по стойке смирно.
— Почему не остановили?!
— Так вы же сами приказали пропускать беспрепятственно и честь отдавать, что и было сделано, — довольный оперативно проведённым внушением своим подчинённым отвечает комендант.
— Идиоты! Это у меня машину угнали! Я вас подвешу за причинное место!
Ещё долго кричал разъярённый генерал, да что толку. Гелендвагена и след простыл…
Закончилась эта история, можно сказать, счастливо. Злополучный чёрный Гелендваген в тот же день нашёлся в лесу менее чем в километре от КПП — целым и невредимым. Были подозрения, что это комендант организовал как бы угон. Но не пойман — не вор. А в колодец всё равно плевать не рекомендуется.
Не добдел - перебдел
Южная Украина. Ранняя весна. Погода миллион на миллион. Дневные полёты. Нам с командиром эскадрильи запланирован двойной проход по маршруту на десантирование. Самолёт летит как по маслу — никакой болтанки. Душа поёт, предвещая две пятёрки за этот полёт.
Выходим на боевой путь. Люки открыты. Все в перекрестии. Даю команду:
— Пошёл!
И слышу в наушниках голос командира:
— Штурман, что, «Зенит», что ли? «Зенит»!
Слова, что у меня вырвались, сейчас запрещены в СМИ. Зенит — это условное слово. В момент его произнесения командиром в эфире на площадке десантирования теодолитом засекают отклонение самолёта от заданной точки выброски.
— Командир! — выл я белугой по СПУ. — Мы так никогда отличниками не станем!
В ответ слышу, что он отвлёкся на пруды для рыбалки. В общем, не добдел… Но теперь всё, во втором проходе мы попадём руководителю выброски прямо по лысине.
— Экипажу не болтать, всем слушать штурмана, — сидят, молчат, как суслики в норках.
Хотя настроение испорчено, картина повторяется. Выходим на боевой путь. Люки открыты. Всё в перекрестии. Не долетая полутора километров то точки выброски, случайно задеваю ногой тангенту СПУ. В наушниках раздается треск, а в эфир летит торжественное командирское:
— «Зенит»!
И всё… Перебдел.
Когда шли с полётов, казалось, даже вороны над нами смеялись.
Не умничайте
За годы службы в армии офицер сдаёт такое количество зачётов, какое ни одному студенту, да что там студенту, академику и в кошмарном сне не снилось. А вводные иногда появляются такие, что голова идёт кругом. Порой мы должны быть в трёх разных местах одновременно, хоть разорвись. Главное — не паниковать и помнить, что танки клопов не давят. Недаром говорят, что в армии только первые двадцать пять лет тяжело.
С годами появляется опыт. Скажем, если на зачёте по общевоинским уставам строевым шагом подойти к столу проверяющих и браво доложить, что полный кавалер медали за выслугу лет подполковник Жилин для сдачи зачёта по уставам Вооружённых Сил прибыл, как минимум четвёрка уже обеспечена.
Вот и сегодня в очередной раз проверяет нас комиссия Главной инспекции Министерства обороны. Толстый полковник с красным лицом под цвет околыша его фуражки терзает нас на строевом смотре. Пехоте что главное? Чтобы все были подстрижены под бокс, дружно ходили строем, да громко вопили строевую песню. На подведении итогов смотра он так и сказал:
— Запомните! Вы прежде всего офицеры, а потом уже авиационные специалисты!
А если бы мы сдавали физподготовку, то были бы прежде всего спортсменами, а потом уже офицерами, — подумал я и невольно улыбнулся.
— Товарищ подполковник, я что-то смешное сказал? — обратился ко мне проверяющий.
— Никак нет! — сделав дурацкое лицо, отвечаю я. — Два часа назад на итоговом занятии по марксистско-ленинской подготовке ваш коллега из комиссии довёл до нас, что мы прежде всего коммунисты, а потом уже офицеры.
Лицо полковника побагровело ещё больше, он грозно надул щёки:
— Вы там не умничайте! Как фамилия?
— Подполковник Жилин! — отвечаю бодро. — Я завтра везу начальника ГлавПУРа. Разрешите спросить у него, кто же мы на самом деле?
Полковник с шумом выпустил воздух и, как мне показалось, не только ртом. Недобро сверкнув глазами, он скомандовал:
— Вольно! Разойдись!..
Непростое решение
В одном военно-транспортном авиационном полку в строевом отделе служила ефрейтор Воробьёва. Насколько красивая, настолько же распутная. Крутила романы и с холостяками, и с женатыми — ей это очень нравилось, чего не скажешь о её начальстве. Обманутые жёны ловеласов поодиночке и группами осаждали кабинеты командира полка и замполита, жалуясь на своих неверных мужей и вертихвостку Воробьёву.
Наконец, это всем надоело. Вызывают командир с замполитом ефрейтора в кабинет и открытым текстом говорят:
— Воробьева, когда закончится твоё бл…во? Ты у нас уже в печёнках сидишь. В общем, выбирай — или ты живёшь по-человечески с кем-то одним, или мы тебя уволим к чёртовой матери. Пойми, Воробьёва, мы же тебе добра желаем. Иди, подумай, а завтра нам сообщишь о своём решении.
На следующий день ефрейтор Воробьёва робко вошла в кабинет командира полка. Её уже поджидали.
— Ну, что ты решила, Воробьёва?
— Я всю ночь думала и решила — буду жить по-человечески с одним.
Начальство облегчённо вздохнуло.
— И с кем же, если не секрет?
С дежурным по полку! — гордо ответила ефрейтор.
Командир с замполитом чуть под стол не рухнули.
Новая старая шинель
В канун 7 ноября попали мы с другом в наряд — в патруль по училищу. К назначенному времени прибыли с ним на КПП для развода и комендантского инструктажа. Начальниками патрулей заступали офицеры учебного авиаполка. В ожидании коменданта стоим, травим анекдоты. Накануне к празднику присвоили нашему коменданту звание майор. Мы ещё его в новом качестве не видели.
И тут, как явление Христа народу, в дверях возникает фигура коменданта в новенькой парадной шинели с майорскими погонами и с яснейшей улыбкой на довольном лице. Все стали его поздравлять.
— Спасибо, спасибо, друзья мои, — отвечает новоиспечённый майор.
— Ну, и как я вам? — кокетливо спрашивает комендант.
— Товарищ майор, извините, но ваша шинель, мне кажется, несколько длинновата. Вы в ней выглядите просто как Феликс Дзержинский на Лубянской площади. Или теперь так положено? — говорит один из офицеров.
— Есть немного, — шутя соглашается комендант. — Думал, получу майора, малость подросту. Да, видно, не судьба. Кстати, контрольный вопрос: какое расстояние от полы шинели до пола должно быть у офицеров по приказу?
Вспомнили — тридцать восемь сантиметров. Комендант принёс из кабинета длинную линейку и кусочек мела, чтобы отметить положенную длину. Оказалось, что полы надо было обрезать на ширину комендантской ладони. Довольный майор скрылся в своём кабинете, чтобы исполнить это действо. Его ещё успели предупредить, что измерять надо по кругу, чтобы по бокам не получилось короче.
Отрезав левую полу шинели, комендант вышел на всеобщее обозрение.
— Ну, как теперь?
— Совсем другое дело, — подали голоса офицеры.
Майор опять вошёл в кабинет, чтобы завершить дело. Быстро справившись, он во второй раз вышел похвалиться результатом своего труда.
Все присутствующие чуть не попадали со смеху. Вместо правой полы шинели комендант ещё раз отрезал левую. То, что сорвалось с губ майора, никакими уставами не предписывалось. Настроение было безнадёжно испорчено.
Надо ли говорить, что на инструктаже он сумел испортить настроение нам, причём сразу всем. Зато мы, заступив в наряд, с нескрываемым удовлетворением периодически подходили к окну его кабинета, посмотреть как он, укалывая иголкой пальцы и чертыхаясь, перешивал новые погоны к старой шинели.
Новый год
Свой первый офицерский Новый год я опять встречал в казарме. Накануне партийный и комсомольский секретари эскадрильи собрали вчерашних выпускников училищ и «обрадовали» нас известием, что молодые лейтенанты, по сложившейся в полку традиции, в новогоднюю ночь должны поприсутствовать в казарме для помощи старшинам и знакомства с личным составом.
— С восьми вечера до часу ночи всего лишь по часу, сменяя друг друга по очереди, — успокаивали нас.
Свернув бумажки с написанным временем и бросив их в шапку, мы стали тянуть своё «счастье». Мне достался последний час уходящего года. Чтобы не портить праздник сразу двоим, потянули спички с тем, кому выпала доля дежурить с полуночи до часа. И опять фортуна улыбнулась не мне. Видимо, в уходящем году я много грешил. Успокаивала мысль, что два часа в казарме лучше, чем сутки в наряде.
К назначенному времени иду в казарму. Вместе со мной на улице идёт лёгкий снежок. Старшина-прапорщик бурно приветствует меня, предлагая выпить по соточке за уходящий год. Я отказываюсь от такого предложения. Судя по его покрасневшему носу, прапорщик уже успел пропустить соточку в каптёрке с моим предшественником.
В казарме царит предпраздничное оживление. На сдвинутых столах стоят бутылки с лимонадом, тарелки с яблоками, печеньем и конфетами. Солдаты ходят вокруг столов, как коты перед сметаной. Ближе к полуночи казарма наполняется офицерами. У меня мелькнула мысль, что ответственных здесь больше, чем солдат. Тут засветились и командир полка с замполитом, и замполиты эскадрилий, и сами комэски. В половине двенадцатого сели за столы. Командир полка поздравил всех с наступающим Новым годом и ушёл домой. Так же быстро ретировались и остальные офицеры. Я ещё обратил внимание, что если лейтенантам надо было дежурить по часу, то офицерам с большими звёздами хватало и десяти минут.
Посмотрев по телевизору обращение Л. И. Брежнева, троекратным ура встретили Новый год. Солдаты стали играть в шашки. Проигравший должен был лезть под ёлку и сделать три глотка из стоявшего там чайника под бурные приветствия остальных. Идиллия. Однако мой внутренний голос и училищный опыт подсказывали, что что-то здесь не так. Предчувствие меня не обмануло. Когда очередной проигравший не смог вылезти из-под ёлки, старшина догадался заглянуть в чайник. Там вместо воды была налита водка, и, судя по её остатку, бойцы почти час, водя нас за нос, успели изрядно набраться.
— Вот сволочи! — возмущался прапорщик. — Куда ни целуй — везде жопа! И кого — меня, хохла, так провести! Это им так не пройдёт!
Конечно, он говорил это другими, непечатными словами, но я здесь не могу их привести, хотя смысл понятен.
— Сынок, — обращаясь уже ко мне. — Не докладывай об этом начальству. Я сам с ними разберусь. Они у меня запомнят, как хохла дурить!
— Я что, похож на самоубийцу? — отвечаю ему с улыбкой. — Разбирайтесь, только без излишнего озверения.
Поприсутствовав на вечерней проверке и в очередной раз отказавшись выпить со старшиной, иду в свою тёплую компанию, чтобы как следует отметить Новый год.
А на улице снег перешёл в проливной дождь…
Ночной звонок
Капитан Есин заступил в наряд дежурным по полку. В помощники ему назначили только что окончившего училище и впервые заступающего в наряд лейтенанта.
Около полуночи, как положено по инструкции, Есин поднялся и, сказав своему помощнику: «Я пойду, посплю к командиру полка. В четыре позвонишь мне, я тебя подменю», скрылся во тьме штабного коридора…
Наш командир полка кабинет свой не опечатывал, просто закрывал на ключ и сдавал его дежурному. Все об этом знали и бессовестно пользовались. Лучше спать на мягком диване с одеялом и подушкой, чем на жёстком топчане. Только молодой лейтенант не знал…
В четыре утра в квартире командира полка зазвонил телефон. Стоя в одних трусах, внутренне напрягшись, поскольку такие ранние звонки ничего хорошего не сулят, командир произнес в трубку: «Полковник Казачок». То, что он услышал, привело его в легкую оторопь.
— Товарищ полковник, это помощник дежурного по полку лейтенант Чернов. Разбудите, пожалуйста, капитана Есина.
— Какого Есина? Вы там совсем охренели?
Душевная тоска овладела командиром. Своих дел невпроворот, а тут ещё рехнувшийся лейтенант с оружием. Захотелось бросить авиацию и заняться чем-то приятным — разведением кроликов, например.
— Никак нет. Дежурный по полку капитан Есин сказал, что пошёл к вам спать, и просил в четыре его разбудить.
Командир всё понял и расслабился. Умиротворенность вернулась в душу, больше не хотелось кроликов разводить.
— Посмотри в моем кабинете, голубь ты мой.
Тишина и покой вновь овладели квартирой и штабом…
Самое интересное, что Есину за это объявили лишь замечание. Командир полка не лишен был чувства юмора. А кабинет свой стал всегда опечатывать.