Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.14)
Служите, служите
Министр обороны СССР маршал Советского Союза Соколов собрался куда-то лететь с аэродрома в Чкаловском…
За три часа до вылета министерский Ил-62 в полной готовности, как положено, уже стоял на литерной стоянке перрона. Дело было зимой, шёл сильный снег. Заместитель командира дивизии по ИАС приказал механикам сметать мётлами снег с плоскостей Ил-62.
Подъехал министр и, выслушав доклад командира дивизии, в окружении свиты быстро пошёл к трапу самолёта. Механик, работавший на левой плоскости, не успел спрыгнуть с неё и, увидев приближающегося министра, взял метлу к ноге, как карабин, застыв по стойке смирно.
— А вы что там делаете? — спросил Соколов, увидев его.
— Служу Советскому Союзу! — бодро ответил прапорщик.
— Ну, служите, служите… — благосклонно разрешил министр.
Соседи
Служил в нашем полку борттехником старший лейтенант Стёпа. Ну, служил и служил. Отличником не был, но и в отстающих не ходил. Дело своё знал, никому не мешал и всем был доволен.
Одно только омрачало его жизнь — отношения с соседкой. А жил он с семьёй в коммуналке на трёх соседей. Тогда так многие жили и считали это за счастье. Всё лучше, чем по частным квартирам мыкаться. Соседкой его была стервозная баба, жена прапорщика со склада. Муж её в семье права голоса не имел, а у неё был голос, как в ж…пе волос — тонок да не чист. Если в магазине или на улице возникал какой-нибудь скандал, все знали, что зачинщицей была Люся — соседка Стёпы.
Вот и в квартире она постоянно пыталась диктовать соседям свои условия. То кто-то у неё на кухне спички без спроса взял, то плохо убирают места общего пользования, то кухонный стол близко к её столу подвинули, и всякий раз она разражалась таким диким визгливым ором, хоть беги из квартиры.
Стёпа всё мечтал отомстить этой дуре, но дальше мечтаний дело не доходило. В самом деле, не писать же ей в суп. И вот однажды, когда Стёпина жена с ребёнком уехала к своим родителям, Степана озарила идея. Где-то на стройке нашел он обрезок трубы длиной сантиметров сорок и диаметром десять. Притащив находку домой, Стёпа заткнул один конец, а в другой целую неделю ходил по большому. Потом он аккуратно заворачивал трубу в целлофан и клал её в холодильник. Благо в отсутствии жены там у Степана хранилось только пиво, а питался он в лётной столовой.
Места общего пользования соседи убирали понедельно по очереди. Дождавшись, когда наступит очередь Люси, и зная, что она убирается по утрам, Стёпа встал пораньше и поршнем выдавил содержимое трубы в унитаз. Потом, чтобы никто раньше склочной соседки в туалет не зашел, Стёпа громко покашлял у её двери. Спрятавшись за своей дверью, он слушал, как Люся, гремя ведром, пошла мыть туалет.
Вдруг квартиру огласил дикий крик, на который выскочили из своих комнат все соседи. Побледневшая Люся не могла вымолвить ни слова, лишь показывала трясущимся пальцем в сторону туалета. Все туда заглянули. И тут Стёпа невинным голосом объявляет:
— Вот чёрт! Извини, Люся, забыл смыть. Без жены совсем озверел, память начала подводить.
С этими словами он попытался смыть содержимое унитаза. Не тут-то было! Пришлось слить несколько вёдер воды.
Соседку после этого случая словно подменили. Иногда она по привычке пыталась открыть на Стёпу рот, но, видимо, вспомнив продукт жизнедеятельности соседа, тут же его закрывала. Вдруг он и, правда, озверел.
Мир и согласие пришли в коммунальную квартиру.
Сосулька
Одному нашему экипажу поставили задачу: перевезти из Мелитополя в Иваново группу лётного состава для переучивания на самолёт Ил-76. Командиром экипажа был майор предпенсионного возраста, к тому же страдавший геморроем.
Утром, заглотав полпачки анальгина, командир ввиду деликатности болезни на предполётном осмотре не стал жаловаться врачу на свой недуг, надеясь, что пронесёт. Не пронесло… С мученической гримасой он, громко вздыхая и охая, еле набрал заданный эшелон и героически пилотировал самолёт до самой посадки.
В Иваново майор заявил экипажу, что без ледяной сосульки в интересном месте домой лететь не сможет. Всё это происходило в августовскую пятницу. Перспектива провести выходные в Иваново остальных членов экипажа явно не прельщала. Дома звало в свои тёплые волны Азовское море.
Спешно сбегали в аптеку, купили какой-то мази и свечек для любимого командира, точнее — для командирского зада. Но майор не оценил старания экипажа. Закапризничал. Достань ему сосульку, и всё тут. Иначе не полетит.
Смекалка и тут не подвела. Помчались в лётную столовую, где всеми правдами и неправдами выпросили из холодильника приличный кусок льда.
Вернувшись в самолёт, стали ножом вытачивать ледяные сосульки, чтобы зарядить их в командирскую пятую точку. Проделав известную манипуляцию, майор облегчённо вздохнул:
— Ну вот, другое дело! Быстрее полетели домой, пока сосулька не растаяла. А вы в полёте точите ещё.
Таким образом — с Божьей помощью и обоймой сосулек — добрались до родного аэродрома. Чем занимался командир в выходные дни, история умалчивает, а в понедельник он с чувством собственного достоинства пошёл в санчасть сдаваться.
Спор
Счастье свалилось на Михалыча внезапно. Вёз он в Москву первого и последнего вице-президента России и главкома ВВС с похорон начальника Липецкого авиацентра, погибшего в авиакатастрофе. Пассажиры приехали к самолёту прямо из-за поминального стола, поэтому находились в возбуждённом состоянии. У трапа во время доклада командира вице-президент заметил на груди у Михалыча голубую колодку медали «От благодарного афганского народа»:
— Ты что же, в Афганистане был? А почему всё ещё подполковник? — спрашивает он командира экипажа, распушив свои моржовые усы.
Михалыч, быстро сообразив, что вот она — удача: либо сейчас, либо никогда, стал перечислять свои заслуги, скромно умолчав при этом, что летал в Афганистан всего лишь раз. Скромность украшает офицера. Собственно его речи никого и не интересовали.
— Дай ему полковника. Видишь, какой молодец! Что тебе, жалко? — уже к главкому обращается вице-президент.
— Да нет проблем — отвечает генерал-полковник.
— А спорим, что не дашь! Приказ должен подписывать министр обороны.
— Спорим! Не боги горшки обжигают, поживём — увидим, — говорит главком и, обращаясь уже к онемевшему Михалычу:
— Вези нас домой. Считай, что ты уже полковник.
Сам не свой Михалыч влетел в кабину. Не поделиться такой новостью с экипажем было бы просто свинством. Тут заныл борттехник по авиационному оборудованию:
— Я уже лысый, а всё капитан. Командир, можно и мне попросить майора? У меня тоже есть медаль.
И хотя нам строго-настрого было запрещено обращаться с личными просьбами к пассажирам, обалдевший от счастья Михалыч утвердительно кивнул.
Не знаю, как борттехник выпрашивал звание, но когда сели в Чкаловском и зарулили на перрон, главком сказал встречавшему командиру дивизии:
— Через неделю мы опять полетим на девять дней. Так вот, чтобы этот командир докладывал нам уже полковником.
Чтобы про него не забыли, на трап выбежал борттехник.
— А вот этот — лысый, — показал на него пальцем главком, — Подавал нам в полёте чай майором. Пишите представления.
Комдив, привыкший не задавать лишних вопросов, чётко ответил:
— Есть!
Проводив пассажиров, командир дивизии подозвал Михалыча:
— Цепляй третью звезду, карьерист.
— Как же? Приказа-то нет, — попытался сопротивляться командир корабля.
— А это не твоё дело. Слышал, что сказал главком. В крайнем случае, опять отцепишь. Выполняй!
Не прошло и пары месяцев, приказы о присвоении званий пришли. Главком спор выиграл.
На этом можно было и закончить мой рассказ. Но попрошу ещё пару минут вашего внимания.
Пошёл наш молодой полковник на склад — получать заветную папаху. Там он встретил ещё одного полковника из первого полка.
— Товарищи офицеры! — скомандовал тот. — Разрешите вам уступить свою очередь. Новоиспечённые полковники обслуживаются вне очереди.
В дивизии уже все знали историю Михалыча и беззлобно подкалывали его. Кладовщица вынесла папаху. Михалыч долго её рассматривал, мял, тёр, разве что на зуб не пробовал.
— Нет. Каракуль темноват. Принесите другую, — просит он кладовщицу.
— Маша, далеко не уноси, я её возьму, — говорит уступивший очередь полковник.
— А больше папах нет, их отменили. Эта последняя, — отвечает кладовщица.
Лицо у Михалыча стало как у ребёнка, у которого отняли любимую игрушку:
— Алесандрыч, у тебя этих папах уже, наверное, девать некуда. А для меня это первая, а теперь и последняя. Пожалуйста, отдай её мне, — дрожащим голосом просит новоиспечённый полковник.
— Да бери, ради Бога, только не плачь. Она же тебе по цвету не подходила.
Тут же, прикрепив кокарду, Михалыч водрузил вожделенный головной убор на голову. Не поверите, стал он как будто и ростом выше и в плечах шире. Вот что обыкновенная папаха с людьми делает!
Срочный груз
Поставили нашему экипажу задачу — доставить с аэродрома Чкаловский какой-то срочный груз для роты связи. Вылет назначили на девять часов. С утра нас не принимали, мотивируя отказ отсутствием свободной стоянки, а с полудня до восемнадцати на Чкаловском полоса закрывалась на ремонт. В общем, как в поговорке: то кнут сломался, то кучер обосрался. В результате приземлились мы уже около девятнадцати. Пока разыскали отправителя груза, пока привезли какие-то металлические шкафы, пока загрузились, уже и солнышко село.
Поднимаемся с командиром на вышку к диспетчеру. У того под самым потолком красным цветом написано: «Экипажам военно-транспортных самолётов, выполняющим перевозку пассажиров и грузов, разрешается иметь общий налёт не более 12 часов в сутки при рабочем времени экипажа не более 14 часов. Статья 121 НПП-78». НПП — это Наставление по производству полётов в редакции 1978 года. Нас ещё в училище учили, что обложка у НПП красная, потому что каждая статья в нём написана кровью.
Встречает нас исхудалый капитан по фамилии Стативка словами с певучим украинским выговором:
— Разрешение вам есть. Давайте полётный лист — подпишу.
Мой командир тоже не лыком шит, недаром родом из Закарпатья, говорит:
— А что это у тебя под потолком написано? Ставлю в известность, что стартовое время у экипажа заканчивается через сорок минут, а лететь нам домой ещё два часа.
— И что? — вопросом на вопрос отвечает капитан. — Вы не хотите лететь? У меня свободных мест в гостинице нет.
— Отчего же? Лететь я не отказываюсь. Только прошу в полётном листе записать «В нарушение статьи 121 НПП-78 я приказываю экипажу Стойко вылететь в Мелитополь» и расписаться.
Капитана будто холодной водой окатили:
— Я в тюрьму не хочу, — жалобным голосом произнёс он. — Не дай Бог, случись что, вам будет уже всё равно, а меня посадят, — уныло продолжал «добрый» капитан.
— Да за такие слова тебя придушить надо. Руки марать неохота. Что же ты меня на нарушение толкаешь, человеколюбивый ты наш? — с тихой яростью спрашивает мой командир.
Я стою молчаливым свидетелем. Со стороны было занятно наблюдать за боданием двух хохлов. Вдруг в голову капитана пришла спасительная идея:
— Я сейчас на ЦКП позвоню, пусть они принимают решение.
Сняв трубку, он вложил нас по полной, ни словом не обмолвившись о превышении стартового времени. Дежурный генерал на другом конце провода, видимо, в ярости затопал ногами.
— Что за новости? Какой-то оборзевший капитан отказывается лететь! Сейчас я его приведу в чувство.
На нечленораздельные звуки в телефонной трубке мой командир спокойным голосом уточняет:
— Как вы говорите, ваша фамилия? Я записал. Вас ввели в заблуждение. Я не отказываюсь лететь. Как только диспетчер запишет в полётный лист, что вы приказываете мне в нарушение статьи 121 НПП-78 вылетать, я с удовольствием выполню ваш приказ.
Наступила долгая пауза. Наконец, дежурный генерал мудро догадался огородить свой зад от ответственности, передав принятие решение на КП ВТА. Картина повторилась с той лишь разницей, что там обещали позвонить нашему комдиву. Да хоть Господу Богу! Если мой командир вошёл в раж, его уже не остановишь.
Время неумолимо приближалось к полуночи. Наконец, раздался звонок. Оперативный дежурный КП ВТА радостным голосом сообщил, что командир дивизии приказал нам вылетать, чтобы срочно доставить груз. Все облегчённо вздохнули.
Капитан Стативка с чувством исполненного долга вписал нам в полётный лист приведённую выше формулировку, не забыв указать, кто передал приказ комдива, и пожелал счастливого полёта.
Дома, в эскадрилье, посмеялись над этим случаем и забыли, а полётный лист командир, как положено, подшил в свою папку. Только друг командира, служивший на КП дивизии, при встрече поинтересовался:
— Ты что, Иван, на Чкаловском в бутылку полез? Хорошо, я в эту ночь дежурил. Комдива будить не стал, сам от его имени принял решение на твой перелёт.
Осенью прилетела из Москвы комиссия по безопасности полётов. С усердием, достойным лучшего применения, стали они рыться в лётных документах. И вдруг находят наш полётный лист с компрометирующей записью. У бедняг аж руки затряслись от волнения, и волосы встали во всех местах . Не было ни гроша, вдруг алтын. Первым заставили написать объяснительную моего командира, потом — комэска, затем — командира полка. Что касается комдива, не знаю, простым смертным знать об этом не полагалось. Кое-как разобрались. С командира обвинение в нарушении законов лётной службы сняли. Другу командира с КП, который разрешил нам лететь, впаяли служебное несоответствие.
А срочный груз, за которым никто так и не приехал, ещё месяца два ржавел на нашей стоянке за хвостом самолёта.
Странный способ
Под вечер приземлились в Кневичах. Кневичи — это аэродром в сорока километрах от Владивостока. В то время там ещё базировалась морская авиация. В предлагаемой местными ночлежке с удобствами на улице селиться не стали, поехали в близлежащий Артём, в гостиницу «Светлана».
Мне с командиром достался двухместный номер с телефоном. Только мы успели бросить вещи и умыться с дороги, раздался телефонный звонок. Командир взял трубку первым.
— Мальчики, не хотите сказочно отдохнуть, сбросить напряжение? — раздался томный женский голос.
— Это как? В баньку, что ли? — невпопад ответил Василич, судорожно соображая.
— Шалунишка, можно и в баньку, но это будет дороже, — продолжала незнакомка.
Тут, наконец, до командира доходит, на что его раскручивают:
— А расценки какие?
Услышав ответ, Василич округлил глаза:
— Однако! — только и смог он выдавить из себя.
— Оно того стоит. Оторвётесь с друзьями в приятной женской компании по полной. Не пожалеете!
— Ладно. Только хочу вас предупредить, я предпочитаю один странный способ. Вы наверняка его не знаете.
— Да я знаю столько способов, сколько ты огурцов в своей жизни не видел. Какой-то новый, что ли?
— Способ старый, только вам он не понравится.
— Извращенец! За ваши деньги любой каприз. Говори, что за способ, скидку тебе сделаю.
— Даром, — сказал, как отрезал, командир.
— Халявщики! Даром — только за амбаром! — после продолжительной паузы яростно раздалось в трубке. На этом связь прервалась.
Больше нам в номер никто не звонил…
Суровая правда жизни
Это только в кино экипажи самолётов в белоснежных рубашках совершают в полёте подвиги один за другим. В жизни всё гораздо прозаичнее, но не менее интересно.
Так, в первые дни командировки экипажи, принадлежащие к славному племени военно-транспортной авиации, руководствуются негласным девизом: «Иван! Где ресторан?» Возвращаются они уставшими, поиздержавшимися с менее пафосным лозунгом: «Браток, где кипяток?»
Мы встретились в Новосибирске. Экипаж соседнего братского полка возвращался с Камчатки, а мы только летели туда. Естественно, начались расспросы: как там дома и что нового на полуострове? К тому же командиры кораблей были однокашниками и тёзками. Звали их обоих Иванами.
Ожидая разрешения на вылет, командиры присели в курилке на улице. У Ивана Рылика из-под поднявшейся штанины брюк взору открылась огромная дырка на носке. Мой командир, увидев её, проинформировал друга:
— Вань, у тебя правый носок на подъёме дырявый.
— Да я знаю. Это не подъём, это пятка. Я носок перевернул, чтобы ногу не натереть. Ты не поверишь, в кармане нет ни копейки. Пришлось за гостиницу в Иркутске расплачиваться красной рыбой. Скорее бы домой.
— Давай, я займу тебе на новые носки, потом отдашь, — говорит мой Иван.
— Спасибо, Ваня, не надо. До дома один перелёт остался. Как-нибудь и в рваных долечу.
Вот она какая — суровая правда жизни.
Суслонгер
Глубокая ночь. Возвращаемся с Дальнего Востока домой. До посадки еще около часа полёта. Под монотонный гул двигателей экипаж тихо подрёмывает в полутьме кабины. Только штурман пашет, как раб на галерах. Взяв на себя управление автопилотом и одновременно ведя связь с землёй, потихоньку рулю самолётом. После десяти часов в воздухе с двумя промежуточными посадками для дозаправки как-то скучновато, я вам доложу…
— Экипажу циркулярно! Кто знает, что такое суслонгер? — решив взбодрить народ, спрашиваю я по переговорному устройству.
Встрепенулись. Зашевелились. Посыпались предположения, подкупающие своей новизной.
Бортинженер сразу про своё, про техническое:
— Точно не помню, кажется, это заслонка на вспомогательной силовой установке.
— Нет, это какое-то национальное блюдо у северных народов наподобие строганины, — внёс свою лепту помощник командира.
Демонстрируя эрудицию, ему вторит бортрадист:
— Вроде это что-то из области компьютерной техники.
— Господа, как говорят в Одессе, мне с вас смешно. Другие варианты будут?
— А с чего ты вдруг этим заинтересовался? — вопрошает командир.
— Да вот, смотрю на полётной карте кружочек, а рядом напечатано — Суслонгер. Думаю, что это название населённого пункта. Решил с вами посоветоваться — отвечаю невинным голосом.
— Слушай, флагман, я давно подозревал, что ты еврей, но не до такой же степени, — подкалывает командир.
— Таки да. Причём — бухарский. Бегин — Рабин — Жилин. Улавливаете связь? Жаль только, в Израиле об этом не знают. Может, пожил бы, как белый человек. А то болтаюсь с вами в ночном небе, как последний поц.
Кабина взорвалась от хохота. Мне только этого и надо:
— Между прочим, джентльмены, через пять минут рубеж начала снижения. Хватит болтать ерундой, продолжаем творить невиданный полёт.
Унылое зрелище
Это сейчас фасад нашей лётной столовой украшают два симметричных газона, обрамлённых чахлыми низенькими кустиками. А в былое время вход предваряли высокие старые тополя. Как они исчезли? Очень просто.
Высокий авиационный начальник — аж целый генерал-полковник — должен был с утра куда-то вылетать с нашего аэродрома. На его беду в пункте назначения стоял туман. Промаявшись до полудня в «подхалимке», он был приглашён нашим комдивом отобедать, чем Бог послал.
Обед вернул генералу хорошее настроение. Щёки порозовели, улыбка заиграла на лице. И вдруг на выходе из столовой — бац! Что-то упало на шитую генеральскую фуражку. Ворона, выросшая на аэродроме, не промахнулась. Генерал снял головной убор, обнажив свою бледную лысину, чтобы осмотреть результат калометания. Вид был печальный. Настроение мгновенно испортилось:
— Твою мать!.. Новая фуражка, первый раз надел!
Широким жестом генерал забросил фуражку в кусты.
— Это к деньгам. Мы вам новую закажем, — подобострастно пролепетал комдив.
— Шутник хренов! Развёл тут заросли. Вороны срут куда попало! Чтобы к моему прилёту ни одного дерева здесь не было! А фуражку новую себе закажи. Мне лететь в чём прикажешь?
С этими словами он снял с головы комдива его форменный головной убор, водрузив его на свою лысину.
— Есть! — не очень бодро отрапортовал комдив, поднося ладонь к голове для отдания чести. Но, вспомнив, что по уставу руку к пустой голове не прикладывают, быстро отдёрнул ладошку.
Наутро тополей перед столовой уже не было. Зрелище открывалось унылое, как лысина генерал-полковника.
Уставник
Помню, поставили нам задачу: забрать на аэродроме Вазиани — это под Тбилиси — и перевезти в Москву какую-то комиссию во главе с целым генерал-майором.
Дело было перед выводом российских войск из Грузии. Прилетели мы туда вечером, чтобы в девять утра вылететь домой. Поселили нас в заброшенной казарме. Только мы расположились, как во всём гарнизоне отключили свет. Темно, как у негра — ну, сами знаете где. За окном собаки воют. Жуть.
Пошёл наш бортинженер в туалет, вытянув перед собой обе руки, чтобы в темноте на что-нибудь не наткнуться, и тут же поймал приоткрытую в коридор дверь. Руки прошли мимо, а торец как раз пришёлся по центру лба. Когда утром во время предполётного медосмотра рассказали врачу, откуда у Виктора на лбу такая шишка, тот от смеха чуть со стула не упал.
Стоим, ждём пассажиров. Хотели выпустить самолётный раскладной трап, но местное начальство, решив показать, что оно не лыком шито, заверило нас:
— У нас есть свой — настоящий. Вот он стоит. Сейчас солдаты придут с завтрака и подгонят его к самолёту.
Лучше бы они этого не делали. Я ещё подумал, зачем нужны солдаты, когда достаточно одного водителя-траповщика.
Вскоре всё прояснилось. Солдаты в составе не меньше отделения подошли одновременно с подъехавшей комиссией. Облепив со всех сторон трап, они стали толкать его в направлении самолёта, рискуя пробить нам обшивку.
Увидев эту картину, генерал-майор завопил:
— Идиоты! Отставить! Что вы делаете? Вы вообще кто такие?
— Мы кымуляторы, — белозубо улыбаясь, отвечают нерусские бойцы.
Кто-то из провожавших объясняет, что аккумуляторы с трапа спёрли, и приходится таким дедовским способом выходить из положения.
Безобразие! — продолжает генерал. — Где комбат?
Послали за комбатом. Пока он ехал, мы выпустили свой трап. Подъезжает на газике комбат кавказской внешности и не спеша идёт к генералу.
— Бегом! Бегом! — вопит распалённый генерал.
Не ускоряясь, комбат подходит и докладывает о прибытии.
— Майор, вы что, устав забыли? Почему не выполняете мою команду?
— Никак нет, товарищ генерал-майор, не забыл! Вы дали предварительную команду «Бегом», я, как положено по уставу, согнул руки в локтях. А исполнительной команды «Марш» вы не давали, — невозмутимо отвечает комбат.
Генерал от гнева аж побелел. Думали, что его кодратий хватит. А комбату терять, видимо, было уже нечего — всё равно из Грузии выведут.