Между поместьями, коих округа насчитывает порядка пяти, немного немало верст пятнадцать промеж каждого, не меньше. По весне, сами ведаете по какой дороге, а уж что говорить - и осенью, когда кроме земляной каши сапоги ничего не месят, редкая телега добирается до соседнего имения без потери колеса, а то и целых двух.
Так и не видимся с родными из соседних сел по месяцу, а то и по два, пока не распогодится. Растаял снег - сиди, гадай, разродилась там Авдотья-племянница моя или нет. Прошли дожди - живи в незнании, не преставился ли еще престарелый кум.
Это только у меня, а кто-то родную дочь выдал замуж и отправил за тридевять земель от отцовского дома и ведать не ведает как она там. Но мы народ не глупый, покумекали как можно общаться друг с другом в непроходимые времена, да и придумали.
А придумывать на самом деле ничего и не пришлось. Голубиную почту еще при царе Горохе до нас придумали. Набираем гулей по две на семью и считай две голубеграммы можно отправить. Одну - Авдотье-племяннице моей, другую - тянущемуся к земле куму.
* * *
Так и общались через пернатых мирно-тихо, пока Барин наш - Захар Никифорович не увидел злой умысел в нашей переписке. Мол, не хватило нам указа Освободителя, так мы еще и их - господ - хотим последних привилегий лишить и вообще - хотим революцию устроить. Не знаю, что пришло в седую головушку нашего Барина, дай Бог ему здоровья, но в тот день он приказал голубятни все посносить. Мы бы и рады, вот только сносить то нечего. Строить что-то - не по нашему карману, да и незачем. Голубки жили прямо под крышей, а крышу нам сносить зачем?
Потом, когда стало ясно, что голубятней вовсе нет, а птица все равно возвращалась домой, как ее палкой не пугай, решился Захар Никифорович на грех - потравить всех голубей в поместьи и в окрестностях.
А нам, подневольным что делать? Как и было велено замочили хлебушек в яду, да раскидали в поле, сразу за поместьем, откуда птицы прилетали. Да только хуже стало. Соколы, которых наш Барин, дай Бог ему здоровья, любил больше нас, сами потравились и передохли один за одним. В последний раз таким поникшим я его видел еще по своей молодости, когда царь-батюшка Освободитель крепостную отменил. И как бы Захар Никифорович не хотел противиться, а все равно получалось по иному. Однако после соколиков, он совсем уж успокоился и больше гулей не трогал.
