И вот случилось то страшное, что не укладывается в сознании!
Нашего Учителя более нет с нами!
Ни один сочинитель историй, обладай он самым безграничным воображением, не смог бы придумать подобного сюжета!
Но сложилось именно так…
Рука сама роняет перо, но все же я обязан продолжить эти мои записки, дабы, пускай для себя самого, разобраться в хитросплетениях событий, которые с поистине дьявольской неумолимостью привели к роковой развязке…
* * *
Итак, вскоре после нашей приватной беседы во дворце я в точности исполнил все указания Мирзы.
Наш замысел удался как нельзя лучше.
Сейчас, в эту тревожную пору неопределенности, внимание горожан было совершенно отвлечено от обсерватории и медресе, поэтому наш маленький караван не привлек к себе ничьих любопытствующих взглядов.
Библиотека, как и переданные мне государем сокровища, благополучно переместились в горную “пещеру в пещере”. В одном из ее гротов я поместил сундуки с книгами, предварительно уложенными в непромокаемые мешки, в другом – кожаные мешочки с золотом и дорогими камнями. Этот, второй, грот мы дополнительно заложили обломками горной породы, в изобилии громоздившимися под ногами.
Тайник получился абсолютно надежным. Даже если в большую пещеру случайно войдет охотник либо чабан (вероятность чего сама по себе ничтожно мала), то и тогда у него практически нет шансов наткнуться на нашу сокровищницу.
Я также внес ориентиры тайника, зашифровав их по нашей с Учителем системе, в документ, якобы выданный по части налоговых льгот. Зашифровал я и маршрут, представив его в виде схемы освобождаемого от уплаты налогов земельного участка.
Если по воле случая этот документ окажется в чужих руках, то сомнительно, что он будет правильно прочитан.
Наша старая служанка подшила футляр вместе с документом к изнанке халата так ловко, что это тайное вложение не выдает себя даже на ощупь.
Подготовленный таким образом халат я поместил дома, среди своей одежды.
Если прискачет гонец от Мирзы, то на вручение ему халата потребуется какая-то минута.
Но я все-таки тешу себя надеждой, что гонца не будет.
За прошедшую зиму Мирза заметно ободрился.
Несколько раз он приходил в обсерваторию и даже участвовал вместе с нами в наблюдениях за звездами.
Мы подолгу говорили, и я почувствовал, что к нему снова вернулась вера в победу.
Настроения в городе тоже изменились в пользу государя.
Ему простили Абу Бекра, простили неудачу первого похода…
Мирза собрал большое войско, и люди верят, что теперь он положит конец зародившейся смуте.
Ранней весной Мирза отправился во главе армии, взяв младшего сына Абдуазиза, на соединение с Абдулатифом, чтобы объединенными силами покорить, наконец, Герат.
Все ждут, что этой же весной он вернется с победой.
Всех радует, что на этот раз государь настроен по-/боевому.
* * *
В четырнадцати фарсангах от Герата, при Тарибе, войска Мирзы вступили в сражение с отрядами Аллаудавли.
Государю сопутствовал полный успех! Это была полная и блистательная победа!
По слухам, решающий вклад в нее внес царевич Абдулатиф, который командовал левым крылом войск государя, и весьма своевременно ввел в битву резервы.
Даже многоопытные эмиры, служившие под началом Тимура, говорят, что из Абдулатифа вырастет крупный полководец.
Аллаудавля, сломя голову, бежал в Мешхед, оттуда еще дальше – в Кучан, где правил его брат Бабур, такой же мятежник и авантюрист.
Царица Гаухар-Шад и вся ее свита, едва получив весть о поражении, так же поспешно покинули Герат.
Город открыл свои ворота, и Улугбек вошел в него вместе с сыновьями победителем.
После короткого отдыха Мирза проследовал на запад, с ходу взял Мешхед и двинулся еще дальше.
В Радкане перед ним преклонили колени послы Бабура, почтительно сообщившие, что их господин согласен признать Его Величество Улугбека своим государем, но просит гарантий личной безопасности.
Оставив послов без ответа, Мирза приказал войскам двигаться вперед еще стремительней.
Аллаудавля и Бабур бежали в Дамган, свой последний оплот, где начали готовиться, нет, не к обороне, а к бегству еще дальше, в Ирак, откуда им уже не было бы пути назад.
Вместе с ними находилась и царица Гаухар-Шад, уже готовая признать свое поражение.
Еще день-два, и они пустились бы в бега всей компанией.
Победа лежала у ног государя.
Ему оставалось лишь нагнуться и поднять ее, после чего он становился единовластным повелителем всего Хорасана, всего наследия своего отца Шахруха.
Показательно, что в эти дни, на пике военных побед государя, исполнилось 29 лет со дня наших наблюдений.
Пошел последний, 30-й год, подводивший черту под длительной программой нашей работы.
Мы находились на пороге успеха, которого не добивалась еще ни одна обсерватория в мире!
В этот благословенный период я встречал каждый рассвет с улыбкой.
Я верил, что былые страхи были напрасными, и что отныне они рассеются, как мираж.
Я ничуть не сомневался, что вскоре Учитель вернется в Самарканд, и мы снова спокойно продолжим вместе наши изыскания, уже вступившие в завершающую фазу.
Мне было даже неловко за ту суету, которую я проявил, пряча библиотеку.
Ведь теперь придется все это везти назад, думал я!
* * *
Те из наших эмиров, кто остался в Самарканде, только руками разводили, когда пришла весть, что Мирза внезапно остановил коней и приказал отходить на Мешхед.
Как можно было упускать из рук уже добытую победу, недоумевали они!
Очевидно, государь попросту испугался своих же военных успехов, не зная, как распорядиться ими, предполагали эмиры.
Но если сторонники государя терялись в догадках относительно странности его решений, то враги расценили их как слабость и вновь воспрянули духом.
Аллаудавля и Бабур, понукаемые неугомонной бабкой, снова двинули свои потрепанные полки на восток.
Подняли головы их сторонники в Хорасане.
Без видимой причины взбунтовался гарнизон крепости, расположенной вблизи Герата.
Мирзе пришлось срочно отправляться на подавление мятежа, а Мешхед он оставил на попечение Абдулатифа.
Мятежный гарнизон капитулировал почти без боя, но Мирза решил отчего-то, что возмутителей спокойствия поддержали жители гератских предместий.
Это совершенно не соответствовало действительности, но государь, поддавшись одному из своих необъяснимых порывов, вдруг разрешил своим воинам грабить те самые предместья.
Надо заметить, что в Хорасане вообще долгие годы не было войн, и даже первая смута обошла его стороной, так что люди здесь жили в достатке.
Воины государя, грабившие дома хорасанцев, в какие-то два-три дня обросли огромными обозами.
Опасаясь лишиться своей богатой, но, вместе с тем, нежданной и как бы “незаконной” добычи, они, не видя другого выхода, дезертировали целыми отрядами, стремясь поскорее доставить награбленное к себе домой, в Междуречье.
Дисциплина резко упала, и восстановить порядок было уже невозможно никакими мерами.
Войско стало неуправляемым.
Но беда, как известно, не приходит одна.
Кочевые узбеки, узнав, что государь прочно “увяз” в Хорасане, и что Самарканд фактически остался без защиты, устроили свой грабительский поход.
И вот, пока воины Мирзы грабили предместья Герата, кочевники с севера точно в таком же духе грабили окрестности Самарканда. Взять сам город, с его укрепленными стенами, они не могли, но выжгли все селения вокруг.
Было много жертв, еще больше людей лишились своего имущества.
Недовольство действиями Мирзы приняло массовый характер.
Вновь вспомнили казнь Абу Бекра, опять начали открыто поносить государя…
* * *
Мирзе, так и не укрепившись в Герате, поневоле пришлось двигаться к Самарканду.
При этом государь будто по какому-то наущению шайтана предпринимал шаги, отнюдь не добавлявшие ему популярности.
Он вдруг решил забрать с собой тело отца для перезахоронения его в Гур-Эмире.
Но ведь все знали, что Герат всегда был и оставался любимым городом Шахруха, и что именно здесь он желал обрести последнее пристанище.
Эта акция восстановила против Мирзы почти все духовенство Герата.
Да и простые горожане, еще недавно восторженно приветствовавшие государя, теперь смотрели на него косо.
Вдобавок, Мирза увозил с собой основную часть казны Шахруха, и это тоже не нравилось ни городской элите, ни черни, привыкшей считать главной столицей державы не Самарканд, а Герат.
В Герате Мирза оставил править Абдулатифа, которого пришлось срочно отозвать из Мешхеда.
При переправе через Амударью обоз Мирзы сильно растянулся.
Внезапно колонна подверглась стремительному нападению.
Атаковавшие (полагают, что были союзники Аллаудавли и Бабура) действовали со знанием обстановки. Они завладели почти всеми ценностями, многих убили, а многих увели в плен.
По сути, Мирза остался без боеспособного войска, и это нанесло еще один чувствительный удар по его авторитету.
Очевидно, понимая это, государь не захотел идти в Самарканд, а предпочел остаться на зиму в Бухаре.
Однако же тело отца он велел везти в Самарканд и похоронить без его, Мирзы, участия.
Похороны были пышными, но люди только и шептались, что это перезахоронение не к добру, что напрасно забрали праведного Шахруха из его могилы, и что теперь уж точно быть большой беде.
* * *
Итак, шла последняя зима в цикле наших 30-летних наблюдений.
Заполнялись последние графы в наших таблицах.
Было уже ясно, что наша работа заставит всю астрономическую науку по-новому взглянуть на те законы, что управляют движением звезд.
Тут бы только порадоваться, но, к сожалению, поводов для тревоги было куда больше.
Этой зимой весь Самарканд наполнился слухами о ссоре между государем и его старшим сыном.
Я и сам до сих пор задаюсь вопросом, как же могло случиться, что родной сын, благодаря которому Улугбек выиграл главные свои сражения за гератский престол, превратился для него всего лишь за какой-то год в смертельного врага?
Существует легенда, согласно которой, каждый из них, якобы знал гороскоп, согласно которому главная опасность отцу угрожала от сына, а сыну – от отца.
Но это объяснение было бы слишком простым.
Притом, что оно, несомненно, имеет более позднее происхождение.
Процесс трансформации теплых и трепетных родственных чувств в непримиримую вражду лежит, увы, в человеческой природе, возвыситься над “темной материей” которой не удается даже государям.
Молва утверждает, что всё началось с удачной для Мирзы битвы при Тарибе.
Ее несомненным героем был Абдулатиф, который, командуя левым крылом, не только своевременно провел решающий маневр, но и воодушевлял своих воинов личной храбростью.
Однако Мирза велел составить обычную в таких случаях победную реляцию для ее рассылки по всем областям от имени Абдуазиза, которому и досталась вся слава, хотя все знали, что его любимчик, номинально числившийся командиром другого крыла, просидел всё сражение в штабной палатке.
Положа руку на сердце, я понимаю логику Мирзы.
Его младший, в отличие от старшего, не имел никакого авторитета в войсках, и государь решил оказать ему некоторую поддержку.
Так или иначе, но Абдулатифу пришлось проглотить довольно горькую пилюлю.
Буквально следом Мирза причинил старшему сыну другую обиду.
Еще при Шахрухе Абдулатиф поместил в принадлежащую ему лично горную цитадель Ихтияр всё свое имущество, в том числе золотых и серебряных изделий общим весом в несколько тысяч золотников, а также 200 туманов деньгами.
(Замечу, что на эти средства можно было построить еще одну обсерваторию, подобную нашей.)
После той битвы под Гератом, где его обошли славой, Абдулатиф сам, с одним из своих отрядов, освободил цитадель Ихтияр, убедившись к своему удовольствию, что всё его имущество сохранилось здесь полностью.
Неожиданно Мирза запретил старшему сыну распоряжаться его же имуществом.
И снова я готов понять мотивы Мирзы.
Ведь шла война, и это золото могло потребоваться на нужды армии.
Однако надо ли было облекать это решение в столь унизительную для сына форму?
Вообще, как рассказывали, в Герате государь то и дело публично унижал Абдулатифа, которого сам же хотел видеть здесь правителем.
Возможно, Мирза хотел показать тем самым, что именно он является настоящим правителем державы, а его сын – всего лишь вассал.
Точно такие же методы, как мне помнится, охотно практиковал Шахрух в отношении самого Мирзы.
И все же Абдулатифа ставить в такое положение было нельзя, этот молодой царевич обладал совсем другим характером.
Наконец, рассказывали, что перед тем, как покинуть Мешхед, Мирза срочно вызвал старшего сына по какому-то вопросу.
Абдулатиф сообщил через гонца, что прибыть не сможет, поскольку его сразила лихорадка.
Кто-то нашептал государю, что болезнь сына называется “притворство”.
Мирза распорядился, чтобы сына, если тот действительно болен, доставили к нему на носилках.
Наконец, увидев перед собой страдающего лихорадкой Абдулатифа, Мирза велел отнести его обратно.
Свидетелями этой сценки были многие военачальники и воины, что еще сильнее ударило по самолюбию царевича.
Его гордость была возмущена, он считал, что отец опозорил его своим недоверием перед воинами, которых, быть может, уже завтра придется вести в бой.
Эту обиду он переживал тем более болезненно, что она была незаслуженной.
Теперь достаточно было одной искорки, чтобы мощный заряд невесть как скопившейся вражды взорвалась, подобно китайскому пороху.
И эта искорка не заставила себя ждать.
Но до взрыва произошли еще некоторые важные события.
Осмелевшие Аллаудавля и Бабур вместе с союзниками, где главную роль снова играла царица Гаухар-Шад, двинулись на Герат.
Абдулатиф, у которого было недостаточно сил, обратился за поддержкой к отцу.
Мирза приказал ему оставить Герат и идти в Балх, где начать подготовку к весенней кампании.
Еще одна весенняя кампания…
Абдулатиф подчинился, и это доказывает, что еще в ту пору, то есть, на рубеже 1448-49 годов, он все еще оставался в лагере государя и готов был забыть все свои обиды, подай ему отец какой-либо знак внимания.
Между тем, мятежники спокойно, без боя, вошли в Герат, где жители приветствовали их, как победителей.
* * *
Ранней весной 1449 года, стало известно, что один из местных князьков, чей удел входил в область Балха, вдруг восстал против Абдулатифа.
Абдулатиф без труда усмирил выступление и неожиданно нашел в вещах убитого вожака письмо за подписью своего отца, которым тот тайно подстрекал князька на бунт, обещая свою поддержку.
(Знакомый прием, не правда ли? Сразу вспоминаются удивительные странности из времен первой смуты.)
Увы, Абдулатиф не стал терзаться сомнениями.
Царевич сразу и бесповоротно поверил найденному письму.
Быть может, ему вспомнилась судьба несчастного Абу-Бекра!
Ведь если отец посчитал возможным коварно обмануть родного племянника, то с какой стати он будет делать исключение для нелюбимого сына?
И вот произошло то, чему отказывается верить разум.
Сын во всеуслышание объявил отца своим врагом и заявил о своих притязаниях на самаркандский трон.
Отныне все пути к примирению были отрезаны.
Мне уже приходилось отмечать, что Абдулатиф был правителем практического склада ума.
Он тут же объявил, что отменяет тамгу в своей области, и что в последующем отменит этот налог на всех землях, которые перейдут под его руку.
Тем самым он сразу же получил массу сторонников, в том числе в Самарканде.
Затем он захватил все суда на Амударье, отняв у отца возможность переправы, но обеспечив ее для своих войск.
И вот, вместо того, чтобы сообща положить конец смуте, отец и сын, к радости их врагов, и особенно царицы Гаухар-Шад, двинулись навстречу друг другу.
В войсках Мирзы находился 16-летний царевич Абдулла, на долю которого в этой истории выпадет особая роль.
Два войска сошлись у Амударьи и встали лагерями друг против друга на разных берегах.
Неделя проходила за неделей, но никто не решался нападать первым.
Впрочем, у Мирзы из-за отсутствия судов не было такой возможности.
Однако же, каждая из сторон посылала на другой берег разведчиков, которые нередко вступали в стычки между собой.
В ходе одной из таких вылазок царевич Абдулла попал в плен к Абдулатифу.
Три месяца длилось это стояние.
Возможно, оно продолжалось бы и дольше, но тут начали приходить тревожные известия из Самарканда.
Абдулазиз, которого Улугбек оставил временным правителем столицы, вдруг принялся куролесить и бесчинствовать, притесняя семьи тех самых эмиров-военачальников, которые сейчас находились при штабе государя, готовя войска к решающей битве.
Эти эмиры и без того вот уже два года не вылезали из седла, терпя походные лишения.
Однако подобной “черной неблагодарности” они терпеть не желали.
Некоторые из них начали шептаться между собой:
- У Абдулатифа служат такие же эмиры, как мы. Они пользуются уважением у молодого правителя, их никто не обижает без причины. Зачем вообще нужна эта бессмысленная война? Давайте сами положим ей конец! Всё, что нужно для этого, это выдать Улугбека его старшему сыну. Что же касается Абдулазиза, этого придурка, любимчика отца, то Абдулатиф сам его презирает и быстро призовет к ответу!
(Не правда ли, эти разговоры напоминают кое-что из времен первой смуты, когда в тылу принца Халиля происходили события, в конце концов, погубившие его?)
По счастью, Мирза своевременно уловил эти настроения среди своей военной верхушки.
Он успокоил эмиров, заявив, что отменит все распоряжения своего младшего сына и накажет его самого за самоуправство.
Между тем, под Самаркандом вновь появились кочевники, на этот раз туркменские, провозгласившие своим вождем 25-летнего молодого человека, который утверждал, что является мирзой Абу Саидом, сыном Султан-Мухаммеда и внуком Мираншаха, и что он, дескать, имеет законное право на самаркандский престол.
Всё происходило точно так, как и во времена первой смуты: число претендентов множилось!
Мирза Улугбек был вынужден сняться с лагеря и быстрым маршем двинуться на Самарканд.
* * *
Удивительное совпадение: именно в эти дни исполнилось 30 лет с начала наших наблюдений!
Представляю, какой бы это был праздник, живи мы в мирное время!
Тем не менее, вопреки всем тяготам и напастям, работа была закончена, и сделали мы ее честно!
Не вина Мирзы, что его не было в последний период с нами.
Все равно, по совокупности вклада в большое общее дело, пальма первенства должна быть отдана Мирзе.
Без него не было бы ни этой замечательной обсерватории, ни этих таблиц, последние клеточки в которых мы заполнили буквально минувшей ночью.
Итак, наблюдения завершены, впереди огромная работа по обработке полученных сведений.
Но когда и где придется заниматься этой обработкой, я ответить бы не смог.
Вернувшись в Самарканд, Мирза, прежде всего, отогнал Абу Саида в степь, затем демонстративно отстранил от дел своего любимчика Абдулазиза и поспешил успокоить эмиров.
Не поздно ли?
Тем не менее, государь снова собрал войско, намереваясь возвратиться к Амударье.
Вечером, накануне выступления, в мой дом постучал человек.
Это был молодой нукер, которого я не раз видел в окружении Учителя.
Должен сказать, что, несмотря на наши с Учителем доверительные отношения, он делился со мной далеко не всеми своими заботами.
У него были тайны, которые он решал и через других доверенных лиц, никак не сводя этих людей между собой.
Молодой нукер, как я успел приметить, входил в узкий круг тех, кто готов был без колебаний отдать за государя жизнь.
Что ж, на этот счет у меня не было, да и быть не могло никаких претензий.
Слишком многообразен был круг тех вопросов, которые приходилось решать Мирзе.
Гонец передал мне письмо от государя и сказал, что подождет ответа.
Мирза поздравлял меня и всех сотрудников обсерватории с завершением цикла наблюдений. Он писал, что всё помнит, и мысленно вместе с нами. Он писал, что обязательно пришел бы сам в обсерваторию, несмотря даже на свою занятость, но сейчас ситуация такова, что все его преданные друзья вскоре могут стать объектом травли и даже расправы. По этой причине он решил лишний раз не подчеркивать наши дружеские отношения.
Тон письма был спокойный, но между строк чувствовалось, что Учителю снова изменила воля к борьбе, и теперь уже окончательно.
Письмо заканчивалось просьбой передать гонцу тот самый халат, а также сберечь все наши записи.
Читая эти строки, я чувствовал, что по моим щекам льются слезы.
Мой разум рисовал обнадеживающие картины будущего, но сердце подсказывало, что никогда более я не увижу моего дорогого Учителя.
* * *
Самарканд наполнен самыми противоречивыми слухами.
Для своих записей я отобрал лишь те из них, что кажутся мне наиболее достоверными.
Итак, пока Мирза отгонял Абу Саида, а затем готовился к выступлению, Абдулатиф переправился через Амударью и ускоренным маршем, вполне в темпе Тимура, двигался на Самарканд, причем его армия пополнялась отрядами местных правителей.
Решающая битва между отцом и сыном произошла близ селения Димишка.
Впрочем, какая там битва!
Большинство эмиров предали своего государя, перейдя на сторону Абдулатифа.
Мирзе пришлось спасаться бегством.
Рядом с ним находились лишь насмерть перепуганный Абдулазиз и десяток верных нукеров, в том числе тот, кому я передал халат.
Мирза пытался найти убежище в одной из приграничных цитаделей, но нигде не открывали ему ворота.
Он мог бы уйти к кочевникам, своим давним врагам, но все же принял решение вернуться в Самарканд и предстать перед победителем, заявив тому, что готов добровольно отречься от престола.
Отец и сын долго беседовали один на один за закрытой дверью.
Ходили упорные слухи, что Абдулатиф согласился отпустить отца, по его просьбе, в Мекку.
Не было тайной, что со стороны опального государя эта просьба является лишь предлогом, чтобы поселиться в одной из сопредельных стран и посвятить себя служению науке.
При этом Мирза поклялся никогда не участвовать в междоусобицах между тимуридами и не поддерживать противников Абдулатифа.
Абдулатиф, со своей стороны, обещал отцу отпустить к нему, после того, как он обустроится на новом месте, находящегося в заточении Абдулазиза.
Это был честный договор, и я несколько успокоился, узнав о нем, ибо появлялась надежда, что все самое опасное для Мирзы осталось позади.
Но тут что-то случилось, и события потекли совсем по иному руслу.
Во дворце, откуда ни возьмись, вдруг появился уже подзабытый всеми Аббас Саид, тот самый дезертир, чьего отца повесили по распоряжению Улугбека.
Этот человек начал требовать, чтобы ему предоставили право на кровную месть.
По слухам, Абдулатиф отнесся к этой просьбе сочувственно и готов был ее удовлетворить, нарушив тем самым свое слово, что было совсем не в его характере.
Но самолично выносить решение Абдулатиф не стал, а передал ходатайство кровника на рассмотрение совета религиозных авторитетов города, которые собрались по этому поводу без малейшей задержки!
Авторитеты тут же составили фетву, к которой приложили свои печати все городские имамы, кроме казия Мискина, того самого, который в свое время отказался поддержать иск Мирзы.
Но сейчас Мискин оказался единственным, кто взял опального государя под защиту, заявив: “Государь имеет право выносить смертные приговоры, и это его право не может быть поводом для кровной мести со стороны родственников осужденного”.
Мискин оказался не только честным, но и мужественным судьей, однако все уже было решено, похоже, заранее.
Разумеется, мой Учитель не знал, что приговорен, и отправился в путь в веселом расположении духа.
Его сопровождали несколько нукеров (в их числе, полагаю, был и тот самый гонец), а также некий паломник - ходжа Мухаммед Хусров, уже бывавший в Мекке и снова направлявшийся туда.
Именно с его слов стали известны подробности расправы.
Не сомневаюсь, что на Учителе был тот самый халат.
Уже стояла глубокая осень, по вечерам было холодно, и Мирза накинул поверх халата алтайскую шубу.
Учитель что-то оживленно рассказывал своим спутникам, когда их нагнал всадник, передавший от имени номинального хана наказ остановиться на ночлег в соседнем кишлаке. Дескать, во дворце решили, что бывшему правителю следует оказать больше почета в этом путешествии, а потому надо подождать до завтра, когда к их маленькой группе присоединится внушительный конвой.
Было заметно, что Улугбек встревожен этим поворотом событий, но ему не оставалось ничего другого, как подчиниться.
Впереди, по правую руку от путников, лежал небольшой кишлак, уже подернутый вечерними сумерками.
Там и решили остановиться.
В пустом доме было зябко.
Улугбек велел развести огонь и приготовить ужин.
Когда один из нукеров разжег очаг, то искра от пламени попала на плащ Улугбека и прожгла в нем дыру.
Мысли свергнутого правителя приняли мрачное направление.
Он посмотрел на огонь и произнес по-турецки: “Ты тоже узнал”…
Вдруг распахнулась дверь, в комнату с улицы вошли два человека, в одном из которых Улугбек узнал Аббаса.
В порыве отчаяния Улугбек бросился на Аббаса, ударив его кулаком в грудь.
Но тут спутник Аббаса сорвал с плеч мирзы “алтайскую шубу” и крепко схватил его сзади за руки, после чего оттеснил его в угол.
Тем временем Аббас вышел наружу, пробурчав, что ему нужна крепкая веревка.
Ходжа, который тоже уже всё понял, тотчас закрыл за ним дверь на щеколду, чтобы дать возможность Улугбеку совершить последнее омовение.
Аббас вернулся, сорвав щеколду мощным ударом ноги.
Вдвоем со спутником они связали Улугбека и вытащили во двор.
Дверь осталась распахнутой, и ходжа, а вместе с ним и нукеры, попрятавшиеся по углам, могли видеть то, что происходило во дворе.
Аббас усадил связанного Улугбека у горевшего светильника, рядом с арыком, что-то прокричал, затем выхватил меч и одним ударом снес несчастному голову.
Затем убийца и его подручный вскочили на своих коней и вскоре исчезли в темноте.
Ходжа и нукеры вернулись в Самарканд.
Ходжа ничего не говорил о том, взяли ли они с собой тело Улугбека и был ли совершен обряд погребения.
Таково изложение событий паломником Мухаммедом Хусровом.
Лично для меня в его рассказе содержится много такого, во что я не могу поверить.
Ходжа утверждает, что убийц было всего двое, при этом оружие имелось только у Аббаса.
Почему же нукеры, сопровождавшие падшего государя, не оказали сопротивления? Ведь это их святая обязанность! Я уж не говорю о том, что их было больше, и что вооружены они были лучше.
Я снова припоминаю образ гонца, чья верность повелителю была очевидна.
Он, скорее бы, погиб, но отвел бы опасность от своего господина.
Да и сам Улугбек мог постоять за себя, мне ли не знать этого!
Он воспитывался как воин и отлично владел всеми видами холодного оружия, а в чрезвычайной ситуации мог с успехом воспользоваться для защиты первым подвернувшимся под руку предметом.
Конечно же, он был уже немолод, но рука у него еще была тверда.
Отчего же он так безропотно позволил себя казнить?!
Действительно ли гонца, по сути, заманившего путников в ловушку, послал Абдулатиф?
Какова в этой истории истинная роль самого Хусрова?
Зачем он вообще вернулся в Самарканд, почему не продолжил свой путь?
Не с чужого ли голоса он поет?
Когда я думаю о том, кому была выгодна вражда, вспыхнувшая между отцом и сыном, то мне приходит на память лишь одно имя.
Да-да, это она, царица Гаухар-Шад.
Дай-то Аллах, чтобы я ошибался!
Но вот какие соображения склоняют меня к этому чудовищному выводу.
Союз отца и сына означал для нее, царицы, опалу и ссылку.
Чтобы удержаться у трона, ей требовалось развести их.
И ей это вполне удалось с помощью письма, которое, не сомневаюсь, было подброшено убитому царевичу.
Победителем из схватки вышел Абдулатиф.
Но и он, честолюбивый и энергичный, был слишком опасен для царицы, поскольку собирался объединить Самарканд и Герат под своей рукой.
Надо было отвлечь его от этих планов, нанести удар по его популярности в армии и в народе.
Вот тут-то и появилась идея сделать из него отцеубийцу.
События могли развиваться следующим образом.
Абдулатиф, уже согласившийся отпустить отца, получил некое письмо, в котором излагалась очередная клевета. Например, что отец готовит на него покушение и мечтает вернуть себе престол.
Абдулатиф снова поверил, как поверил тогда, в Балхе.
Снова вспыхнула острая обида, заставившая его резко переменить свое решение.
А тут еще очень кстати ему доложили о ходатайстве Аббаса Саида.
Полагаю, этого разбойника люди царицы давно уже держали на примете.
И вот он пригодился.
А дальше все завертелось именно так, как и предполагала царица.
Не исключаю, что и ходжа выучил свою роль.
Он поведал об акте кровной мести, но в действительности Улугбек и его нукеры угодили в западню и погибли мгновенно, даже не успев выхватить сабли.
Ведь не случайно же этот ходжа ничего не рассказал о том, куда подевалось тело Мирзы…
Через несколько дней после убийства Учителя в подземелье дворца был задушен царевич Абдулазиз.
Скорее всего, избалованный младший брат тоже пал жертвой клеветы.
Таковы мои выводы, быть может, и ошибочные, которые, тем не менее, я все же решил доверить бумаге.
Говорят также, что Абдулатиф велел схватить Аббаса Саида и его напарника и казнить обоих.