Всё началось с конца, как бы странно это ни звучало, но в этот раз моё повествование начнётся именно так. По крайней мере, я тогда вполне уверенно полагал, что на этом всё закончится. Всё ДОЛЖНО было закончиться на вскрытых венах, как бы резко и грубо это не звучало для тебя, читатель. Я знаю, что это слишком депрессивное начало, и что это неправильно звучит, но тогда я не смог поступить иначе, ибо причины не совсем те, о которых вы сразу подумали, и которые раскроются чуть позже, в процессе дальнейшего повествования, к которому уже следует вернуться.

Этим ранним утром я проснулся от того, что услышал зов, доносящийся не пойми откуда. Зов звал меня к себе, и как выяснилось позже, существовал только в моей голове. Дома никого не было. Я пытался контактировать с зовом, но всё что я получал в ответ на все мои попытки – четкое изображение красной лампочки, что с первого раза же отчетливо вбивается в кору головного мозга, словно раковая опухоль, которую уже невозможно оперировать. Я пытался оттолкнуть зов – получал красную лампу. Я следовал зову – получал красную лампу.

Я сделал себе кофе, смотря сквозь призму красной лампы. Это было очень неприятно и трудно, но я смог, но кофе всё равно получился отвратительным, так как я не смог поставить чайник, и мне пришлось пить его холодным.

А затем, я, вылив холодный кофе в зеркало, висящее на кухне, вскрыл в соседней комнате свои торчащие вены и почувствовал, как из меня, наконец-то, выливается жизнь.

Я ключ, бьющий соком жизни.

Машина смерти начала свой ход внутри меня, но я ничуть об этом не жалел. В тот момент я подумал о том, что не понимаю, почему по телевизору говорят о том, что ты будешь жалеть о совершенном, но будет уже поздно. А я не жалел. Я кружился в бредовом танце смерти, раскинув руки в стороны, разбрызгивая кровь повсюду. Я был невероятно счастлив, чувствуя, как пульсирует моё сердце, выталкивая всё больше и больше крови прямиком из моих сосудов.

По мере каждого этого толчка – я всё отчетливее и отчетливее видел красную лампу, и с каждым стуком моего черного сердца я приближался к этой красной лампе всё ближе и ближе, а свет, исходящий от неё становился с каждым разом всё ярче и ярче. И когда я приблизился к ней вплотную – выяснилось, что я уже мёртвый лежу на кухне, продолжая истекать соком жизни.

Изображение с красной лампой стало постоянным, оно больше не менялось на реальность, в которой моя кровь поливает стулья, столы, кресла, ковры. Осталась лишь только красная лампа, и я, смотрящий на неё в упор.

Чуть позже я услышал рёв сигнализации, разрывающий в клочья меня, но не свет, исходящий от красной лампы, в тревоге я обернулся, и увидел вокруг себя сплошной бетон: он был сверху, он был снизу, он был по сторонам, всё остальное покрывала тьма, не затрагиваемая светом красной лампы

Кровь, тем временем, перестала литься из моих вен и я ощущал первозданную лёгкость своего тела. Впервые, за несколько месяцев, я почувствовал, что нахожусь дома. Я сделал один непроизвольный шаг, и полностью осознал это. Лампа освещала всё пространство, при этом, делая его красным, даже не красным, а багровым.

И чутьё меня не подвело, ибо в скором времени из густой темноты начали вылезать два больших острых лезвия, словно бы их отторгала сама тьма.

- Это никогда не кончится, ты сам это отлично понимаешь. От самого себя не убежишь, - раздался бархатный голос от стороны лезвий.

А я действительно понимал, когда вскрывал свои вены – смерть это ещё никогда не конец, может быть поэтому я сделал это так легко и непринуждённо. Руки мои, к тому же, выглядели как два сдувшихся шарика с большими открытыми красными рубцами. Не самое приятное зрелище.

- Я понимаю. Суицид – не выход, - ответил я лезвиям.

К тому времени из темноты выглянули руки, держащие в руках большие садовые ножницами, на которых и были такие превосходные лезвия. На запястьях этих рук были идентичные раны. И я ничуть уже не удивился, когда из темноты на багровый свет лампы вышла копия меня самого. Не успел я вымолвить и слова, как второй я оскалился в дикой гримасе и с бешеным рёвом кинулся на меня. Из-за неожиданности я не успел убежать и почувствовал, как оба лезвия проткнули мои глаза. Я согнулся от невыносимой боли и закричал, держа свои руки у тех мест, где раньше находились мои глаза. Я отчётливо слышал и чувствовал, как с моих рук на бетонный пол капает кровь.

- Даже если я тебя сейчас убью – то это будет не конец, - я почувствовал как он отвёл мои руки и к моей шее, по бокам, приложилось что-то холодное и острое, - Это будет только начало твоего кошмара, дружище!

- Мы ещё увидимся.

- Конечно увидимся.

И я почувствовал, как нажим на ножницы усилился, затем резкий треск, характерный для старых ножниц, и кожа на моей шее сдирается, а затем, мячиком, отпадает сама голова.

Когда я очнулся вновь – в нос мне ударял приятный с детства запах реки, а по коже из-за холода бегали мурашки, а сам я лежал на холодном песке. Перейдя из лежачего положения – в сидячее и открыв глаза, я обнаружил что вокруг меня никого нет, а по времени я нахожусь в ночи.

- Зато не дома, - в слух проговорил я, и почувствовал в глазах резкое жжение, из-за чего мне резко вспомнилось, как вместо глаз, я, совсем недавно, ощутил два острых холодных лезвия. Я не на шутку вздрогнул, но затем неожиданно расслабился, взглянув на ночной небосвод, который был чист от облаков, и невероятно красив, так как сплошь и рядом был усеян звёздами.

Я гнался за звёздами, но потерял Луну. Неуместно вспомнил я, так как в основном Луна и освещала мои поседушки на берегу. Полная, холодная Луна.

Не знаю, может быть и правда, после этих путешествий я теряю самого себя, но результат себя оправдал. Я одновременно жив и мёртв и нахожусь я, наверняка, не в том Мире из которого прибыл.

Вскоре, за моими размышлениями меня застал теплоход, проплывающий мимо. Внезапно, на нём зажглись огни, и теплоход, вместо того чтобы плыть далее, начал подплывать к тому берегу, на котором сидел я.

- ТИМААААА! – завопил знакомый голос с судна.

Это был мой друг, который проходил практику от училяги на данном судне. Но услышав его, я почувствовал в себе смешанные чувства. Ведь, это действие повторяет себя из прошлого Мира, из которого я, как казалось, благополучно ушёл.

Не мешкая я взобрался на судно, продолжая смотреть на звёзды и думая о том, что же будет со мной дальше.

Но я и подумать не мог, что из Междумирья выйду не только я один.

Сегодня в голове возникла мысль, как проучить хозяек маленьких, наглых "крыс" на поводках, которые совершенно не следят за поведением своего питомца.

Нам понадобится:

1) Человек корейской внешности (желательно еще с корейским акцентом)

2) Ножницы (а в идеале садовый секатор)

3) Дама с "крыской" рядом с другими дамами с "крысками" (для массовости эффекта)

Что делаем:

Итак, человек корейской внешности (пусть его будут звать Виктор), положив секатор в карман, направляется к месту выпаса. Рано или поздно, одна из крайних "крыс" начинает надрывисто лаять. И тогда Виктор как можно жизнерадостней и громче кричит: "А воть эта воть плекласна подайдеть для Тилияки!", перерезает поводок (который часто скорее нитка чем поводок), хватает собаку и бежит прочь прикрикивая: "Сигодня вкууусно поем!" Через несколько метров, когда возмущенно-испуганные крики достигнут своего апогея, Виктор отпускает собаку и бежит прочь.

Повторяем несколько раз и кто знает, может быть хозяйки начнут более внимательно смотреть за своими "крысами" (а может быть даже начнут убирать за ними!), а "крысы", в свою очередь, станут более ласковыми. Главное, чтобы маленькое существо не получило внезапный разрыв сердца. А то я уже видел такое : /

P.S. Предложил провернуть это дело одному моему другу с подходящей внешностью. Он назвал меня дебилом. Но я не обиделся. Ведь на правду не обижаются : )

– Вася! – говорю я. – Где секатор?

Накануне мы сражались с терновником. Куст этот озверевший прёт на Васин огород. У куста щупальца, как у ктулху, у него в подбрюшье сухие кишки крепко сросшихся веток. По ночам из его зарослей раздается странный хруст, вызывающий в воображении неприятный образ сработавшей мышеловки. Птица падает замертво, пролетая над ним, и ни костей потом не найти, ни перьев.

А мы были воины света. Поющие в терновнике, вот кто были мы с Василием, и орали боевую песню "Мы лёд под ногами майора".

Но нынче второй день битвы. А секатора с ручками, обмотанными изолентой, нигде нет.

– Вася! – говорю я. – Где секатор?

– За погребицей посмотри, – пыхтит Вася, оттаскивая в сторону кучу веток.

Я иду за погребицу и там на широком березовом кругляше, который иногда служит обеденным столом, вижу секатор с изолентовыми ручками, а рядом с ним два желтых, цвета воска, человеческих пальца.

Некоторое время я просто стою и смотрю на них.

А затем с шелестом веера картина произошедшего раскрывается в моей голове. Я вспоминаю, что вчера на пути от васиного дома мне встретился Николай, а если заходил Николай, они, естественно, выпили, и в процессе совместного употребления, очевидно, случилось что-то, что позволило Васе потом беспрепятственно отрезать у гостя два пальца секатором. Очевидно также, что Василий о вчерашнем ничего не помнит, иначе вряд ли таскал бы сейчас ветки терновника вместо того, чтоб забрасывать собутыльника землёй или каким-то иным образом реагировать на случившееся (скажем, деятельным раскаянием).

Ещё в моей голове всплывают экзаменационный билет о совокупности триста шестнадцатой и сто пятой статей уголовного кодекса, а также разнообразные вопросы, которые я предпочла бы никогда не задавать ни себе, ни кому-либо другому.

Размышляя обо всем этом, я делаю два шага к березовому кругляшу и внезапно осознаю, что это не пальцы. Это две усохших сливы.

...Возле терновника Василий уже ждет, примеряясь к веткам.

– Ну, – говорит, – взялись! Над чем задумалась?

Не объяснять же человеку, что за последние три минуты я помогла ему избавиться от трупа, была задержана, меня судили, впаяли двушечку и выпустили по удо через десять месяцев. И что Николай-то, оказывается, жив, а не лежит в погребе, отражаясь в банках с огурцами или, допустим, вишневым компотом.

– Да ничего, – говорю. – Профдеформация. Потом как-нибудь расскажу.

– Ты про сливы, которые типа обрубышей? – ухмыляется Вася. – Знал, что тебе понравится!

Веер с щелчком захлопывается.

То есть вот взрослый человек. Взрослый человек нашел сморщенные желтые сливы. И обдуманно разложил их рядом с секатором, отдавая себе полный отчет в том, как это будет выглядеть. Я бы даже сказала, целенаправленно разложил. И пока я пыталась сообразить, в огурцах отражается усопший или в вишневом компоте, тихо радовался своей затее.

– Знаешь что, – говорю, слегка придя в себя. – Знаешь что! А свались я там с сердечным приступом? Сидел бы ты сейчас над моим трупом, рыдая и запоздало раскаиваясь.

– Я бы? Сидел? – удивляется Вася. – Христос с тобой, голубка. Я бы тебя в погреб спустил, к огурчикам.

(с) http://eilin-o-connor.livejournal.com/139774.html