Первая часть - https://pikabu.ru/story/kofeynya_neizbyivnyikh_zhelaniy_chas...
В кофейню приходили совершенно разные люди. Разных возрастов, профессий, мировоззрений, характеров. Одни опустошённо глядели в одну точку, другие с любопытством осматривали кофейню, третьи заводили с барменом долгие беседы, как истосковавшиеся по общению путники. Кто-то знал точно, чего жаждет, другие блуждали впотьмах в лабиринтах собственной души, не в состоянии дать имени снедавшим переживаниям. Разгневанные, растерянные, печальные — за взглядом каждого угадывался целый океан перемешанных чувств, наплывавших друг на друга, беснующихся, словно пламя свечи под дуновением ветерка.
Она ничем не выделялась среди десятков других посетителей. Но и не была похожа ни на одного из тех, кто переступал порог кофейни под приветственный перезвон колокольчика. Открытый взгляд её был затянут поволокой грусти, с уголков мутно-зелёных глаз тянулись “гусиные лапки”. Русые волосы с множеством серебрянных нитей были собраны в широкую французскую ракушку, но несколько непослушных прядей выбились из причёски и широкими витками вились у висков. Опущенные плечи не сумели скрыть идеальной осанки, а руки с аккуратным маникюром, сложенные перед собой, свидетельствовали о том, что женщина тщательно за собой ухаживала. Светлых оттенков одежда была неброской, но подобрана явно со вкусом и подчеркивала сохранившуюся фигуру посетительницы.
Она прохаживалась по залу, не спеша занять столик. Плавному стуку её каблучков вторило призрачное эхо, затихавшее где-то под высокими потолками. Бармен краем глаза наблюдал за ней, возясь за стойкой. Она ничего не просила, не озвучила своего заказа, но бармен почему-то точно знал, какой кофе ей бы хотелось. Женщина лёгкими шагами ступала вдоль стены, задерживаясь возле больших глиняных горшков с растениями-деревьями и поглаживая широкие листочки.
Складывалось впечатление, будто она здесь оказалась случайно. Коротает время до отправления автобуса, пережидает погоду, что угодно. Спокойный взгляд мягко скользит по интерьеру, одобрительно отмечая каждую деталь. Ей определенно здесь нравилось.
Посетительница остановилась в дальнем конце зала, где располагалась скрытая в тени алькова книжная полка. Она провела рукой по корешкам книг, скользя взглядом по различным замысловатым надписям. Некоторые книги, укрытые тонким пологом пыли, казались древними и потёртыми, будто прошли через множество рук. Несколько из них были совершенно новыми, словно только-только сошли с печати, и всё ещё источали бледный запах типографских чернил. Женщина, заинтересовавшись, остановилась и взяла одну, огладив пальчиком тиснёные позолотой буквы на обложке. Открыв книгу, она перевернула несколько безупречно ровных страниц, хрустнув новёхоньким переплётом, и вчиталась. Она напряглась, бегло пролистала до конца и, вздрогнув, резко захлопнула книгу, спугнув свернувшийся у висков посеребренный локон. Задумавшись, она медленно подняла голову и осмотрела другие книги.
— Что это за книги? Откуда они? — Её голос прозвучал несколько резко, с хрипотцой, характерной курильщикам со стажем.
Бариста долго молчал, не отводя глаз от пристального взгляда посетительницы
— От посетителей, что были здесь, — отозвался наконец он.
Женщина странным взглядом посмотрела на него, затем опустила глаза к книжке, которую сжимала в руках. Неуверенно повернувшись на каблучках, она прошла к ближайшему столику и, присев, осторожно положила книгу перед собой. Не решалась открыть книгу ещё некоторое время, изучая золоченные витиеватые буковки, оттиснутые на бордовой парче обложки. Глубоко вздохнув, она открыла книгу на первой странице и погрузилась в чтение.
Она читала внимательно, теребя странички между пальцами, и время от времени отрывалась, переводя задумчивый взгляд за окно, за которым рассветное солнце заливало золотым светом зеленеющий парк. Иногда, горько скривившись, перелистывала сразу несколько страниц, словно ей не хватало духу их прочесть.
Женщина быстрым кивком поблагодарила бармена, когда тот переложил с подноса на столик исходящую паром чашку, распространяя пряный аромат корицы, не отрываясь от чтения. Она сидела почти неподвижно, выпрямившись, как солдат на параде, лишь взгляд шустро бегал по строкам, и рука скупым резким движением переворачивала страницы. Изредка она часто-часто моргала, ещё реже — закусывала губу. За стеклом безмолвно шелестела листва изумрудных деревьев, скрывающих в своей тени от восходящего солнца выложенную брусчаткой неширокую дорожку.
Она не дочитала книгу до конца. Когда оставалось несколько страниц, посетительница закрыла книгу и положила руку сверху, подперев другой щеку. Молчала.
Бармен не нарушал тишины. Снаружи тоже не проникало пение юрких птичек, перелетавших маленькими стайками от дерева к дереву. По дорожке, окаймлённой отцветавшими кустами сирени, неспешно прогуливались редкие прохожие.
— Вам никогда не казалось, что человеческая жизнь удивительно похожа на реку? — Бармен устремил к женщине взгляд. Она смотрела в окно и говорила тихо, словно обращалась к деревьям за окном. — Река зарождается маленьким ручейком, кристально чистым, и тоненькой ниточкой начинает свой бег. Ручеек бежит и бежит, расширяясь и становясь всё полноводнее, таща за своим течением камешки, сучки и прочий мусор. Речушке приходится преодолевать многочисленные трудности: перекатываться через крутые пороги, пробивать дорогу сквозь чащу, замерзать в мороз и мелеть в зной. Не многие ручьи справляются с препятствиями. Некоторые, не сумев найти в себе силы для бега, скапливаются в низинах, образуя запруды, застаиваются и гниют, засоряются, в их тухлых водах находят пристанище всякие паразиты, мерзкие насекомые и прочая гнусь. В конце концов они высыхают, не оставляя после себя и следа. Другие же бегут, находясь в беспрерывном движении, сливаются с другими ручьями, плодят новых ручейков, расходятся, и бегут, бегут, бегут, оставляя что-то позади, приобретая взамен что-то новое. Рано или поздно реки заканчивают свой срок, вливаясь в мировой океан. А океан этот — хранилище вековой мудрости и накопленных знаний, по крупице собранные каждой жизнью, каждым кратким мигом существования людей. И воды этого океана, величественные и грандиозные, превращаются в пар и питают ручейки, зарождающиеся снова с живописных вершин.
Посетительница неспешно достала из незаметного карманчика жилетки старенький носовой платочек с неровно вышитыми цветочками. Её глаза увлажнились, уже в который раз, но ни одна слезинка так и не решилась сорваться с трепещущих ресниц. Она подняла глаза к потолку, обеими руками сжав платочек над книгой.
— Я — та река, которая всегда куда-то бежала, — она проморгалась и опустила глаза к платочку. — Так много на себя взвалила, что позабыла — бывает и по-другому.
Когда резко тормозит поезд, мчащийся на огромной скорости — тебя по инерции бросает вперёд, в голове встряхиваются мысли и ты бешено оглядываешься в попытках понять, что произошло. Именно так чувствовала себя посетительница. Только сейчас, остановившись, она смогла оглянуться назад, увидеть те вещи, на которые не хватало времени. Конечно, с подросткового возраста работать, помогая матери содержать их обеих после смерти отца — было необходимостью. Не привыкшая полагаться на кого бы то ни было, тяжким трудом зарабатывала себе на жильё. Когда матери диагностировали рак груди — ещё больше трудилась, покрывая больничные расходы, давая на лапу докторам и медсестричкам для лучшей заботы пациентки.
Река, становясь полноводнее, часто замедляет ход. Но не в её случае. Она гнала себя вперёд, пробивая дорогу для тех, кого любила. Не сломалась и тогда, когда ушёл муж, ссылаясь на недостаток уделяемого внимания. Долго ещё она ночами плакала в подушку — тихонько, чтобы не разбудить дочь, — но истинное значения тех слов поняла только сейчас.
Женщина устало прислонилась к спинке диванчика и закинула ногу на ногу. Бармен молчал, и она за это была благодарна ему. Слов не требовалось — бармен словно незримо присутствовал там, у неё в мыслях, когда она наконец решилась разложить на составляющие прожитую жизнь. Но кое-что она посчитала нужным озвучить. То, что было ей самым важным и самим дорогим сердцу.
— Моя дочь, — голос на секунду дрогнул. Она откашлялась и продолжила, — оказалось, не только переняла у меня моё ослиное упрямство и самостоятельность, но и дополнила их приобретёнными другими сильными качествами. Она никогда ни на что не жаловалась. С малых лет, как и я, взвалила на себя кое-какие обязанности по дому, самостоятельно ходила за продуктами. Спокойно восприняла уход отца, сама справилась с трудностями подросткового периода, с первой менструацией. А всё потому, что матери никогда не было рядом, — она закинула локоть на спинку дивана и склонила голову. — Я дала своей дочери жизнь, смогла обеспечить её материально. Но отобрала право на счастливое детство и юность. Она меня ни в чём не обвиняла, принимая необходимость моей работы как должное. И она никогда не доверяла мне своих тайн и переживаний. Я неоднократно пыталась наладить связь, мне хотелось, чтобы она доверяла мне всё, что её волнует, но из раза в раз она только мягко улыбалась и говорила, что мне не стоит ни о чём переживать. У неё все хорошо, и её маленькие заботы совсем пустяковые, чтобы я забивала себе этим голову.
Посетительница плавными взмахами болтала ногой в кремовых туфельках на невысоком каблучке и мяла в руке платочек. Бармен молча слушал. Он не задавал вопросов, чтобы не сбить её с мысли. То, как она с трудом подбирала нужные слово, было очевидным — женщина никому и слова никогда не проронила о том, что рассказывала сейчас. И именно сейчас самое подходящее время для того, чтобы выпустить накопившуюся боль из тайников своей души.
— Чёрт возьми, для того, чтобы пользоваться доверием даже собственной дочери, нужно доверять и ей свои тайны и переживания. А я ограждала её от своих проблем точно так же, как это делала она. Как же я была слепа… — она сгорбилась и накрыла глаза ладонью. Она едва слышно всхлипнула. — Как бы там ни было, я рада видеть её такой, какая она есть. Она выросла в прекрасную, сильную и уверенную в себе молодую женщину. Её выдержанность и почти хладнокровное спокойствие вызывает у меня уважение и бесконечную гордость за свою дочь. Знаете, — она, смущённо улыбаясь, вытерла щеку под глазом и повернула голову к бармену, — меня нельзя назвать образцовой матерью. Или даже посредственной. Но лучшего воспитания я, пожалуй, ей дать не смогла бы. Всё же самая большая заслуга в воспитании принадлежит таки ей самой.
На широкую, могучую листву ближайшего к окну дерева густо падал солнечный свет. Скатываясь с гладких поверхностей листьев, свет ярким узким потоком лился на малахитовую траву, между звенящих в зелени нахальных насекомых. К основанию дерева прижимались несколько канареечного цвета одуванчиков, притянувших к себе взгляд туманных зелёных глаз посетительницы.
— Моя девочка и без меня справится со всем, что ей встретится на жизненном пути. Только…
— Только..? — нарушив повисшую паузу, подтолкнул её бармен к ответу.
Женщина ответила не сразу. Она долго наблюдала за маленьким чижиком, важно прыгавшим по веткам прильнувших друг к другу деревьев.
— Моя дочь беременна. Должна родить через месяц, — она прикрыла глаза, безотчётно теребя платочек. — А мне так хотелось подержать на руках своего внука...
Бармен печально вздохнул. Посетительница сгорбилась, сжалась, словно интуитивно догадывалась, что услышит нечто невообразимо горькое и безутешное.
— Если это и есть ваше желание, — он медлил, пытаясь подобрать правильные слова, — то оно невыполнимо. Вы ведь знаете об этом?
— Знаю, — коротко бросила женщина, словно всхлипнула. — Мёртвым нет места среди живых.
— Так и есть.
Рука, лежащая на столе и сжимавшая кусочек мягкой ткани, медленно расжалась. Она всё так же сидела вполоборота к бармену, повернув голову к окну. Раскидистые каштаны кивали ветками, словно бесжалостно поддакивая словам бармена, а маленький чижик, распушившись, принялся чистить пёрышки на жёлтеньком брюшке. Он весело чирикнул и встрепенулся, укладывая взъерошенные перья, а затем улетел, испугавшись людей, шедших по дорожке.
— Но есть кое-что, что вам понравится, — тепло сообщил бармен, но женщина к нему не повернулась. Она уже видела.
Людьми, вышедшими на дорожку, была высокая молодая женщина в радужном лёгком сарафане с ребёнком. Мальчику было годика два.
Посетительница что-то прошептала, а рука снова сжалась, до боли впиваясь ноготками в ладонь, даже сквозь платочек. Другую руку она медленно подняла к лицу, по которому уже бежали безмолвные слёзы.
Мальчик неуклюже топал маленькими ножками, слишком высоко поднимая коленки, а мама медленно шла за ним, подстраиваясь под его шаг, и едва уловимо улыбалась. Малыш увидел чижика, вернувшегося на любимый каштан, потянулся к нему ручками, и вдруг остановился, повернувшись. Взгляд маленьких мутно-зелёных глазок, стрелой промчавшись сквозь зелень, сквозь стекло, достигло лица посетительницы кофейни. Он похлопал ресницами, удивительно пушистыми, протянул к ней руку. Мама подошла к мальчику, опустилась рядом с ним.
“Что там, малыш?”.
Их не было слышно, но почему-то отчётливо было понятно, что именно она говорит.
“Ба!”
Женщина подняла голову, посмотрела туда, куда указывал ребёнок.
“Ба!” — повторил он, топнув ножкой.
“Нет там ничего, сыночек”.
Она поднялась, ещё раз посмотрела в ту сторону. Затем взяла малыша за ручку и мягко увела его, упирающегося, дальше, обещая какие-то вкусности по дороге домой.
Дорожка снова опустела. Женщина долго ещё глядела в окно, поглаживая большим пальцем по-детски смешные вышитые цветы на платке.
Когда она ушла, бармен подошёл к столику, за которым сидела женщина, и открыл книгу на последней странице. Она уже не была пустой. Мужчина заложил форзац оставленным посетительницей платочком и аккуратно закрыл книгу. Пора было вернуть её на место. Бросив беглый взгляд за окно, он повернулся и пошел к книжной полке, сопровождаемый рассеянным эхом его шагов.