Медосбор (5, последняя часть)
Ответ на этот вопрос мы оставляем тебе, читатель, нам он ясен давно. Вместо этого, нам бы хотелось рассказать о третьей стороне. Да, о третьей, поскольку если у медали есть две стороны, то должна быть и третья. И, дабы не утомлять твое внимание, мы откажемся от долгих, бесплодных, как женщины племени конд, рассуждений, и приведем здесь отрывок из древней чужой мудрости, названной нами:
Тайна народа Го
...И государь наш, Ахал ВАх, страшен был в горе и в гневе, когда, потеряв свою любимую наложницу, он узнал, что нет силы такой, чтобы возвратила ее, и, задумавшись о собственной бренности, повелел он мудрецам народа своего, славного великими свершениями народа Го, повелел он им, сказано нами, найти способ, дабы увековечить имя свое, и имя нАи, любимой наложницы своей, равно как и имена досточтимых предков своих, величию равных богами, повелел он, сказано нами, сделать так, чтобы живыми были они в камне мира нашего. И собрались мудрецы со всего мира, и думали они столько, сколько рождаются и умирают девять поколений светящегося фря. И было так, что многие из мудрецов, не вытерпев думы, падали замертво, и новые мудрецы занимали их место под сводами Хаара, великого храма Зу, но, когда погасли последние, тщательно лелеемые фря - все так же мудрецы были далеки от разгадки, как ум юноши далек от разума зрелого мужа, а разум мужа - от мудрости младенца. И пришли тогда они к АхаЛ Вах, и, сотрясаясь, сказали ему о беспомощности мудрости своей перед тленом, и разъяренный государь собственноручно разорвал каждого из них, и жен их, и детей их, не пожалев самых малых из них, а после этого сел в глубокой печали, и грустен был взор его, и не было радости в его душе. И на ту пору донесся до него слух, что есть в одном из дальних уголков его необъятного царства поэт, Ур вА, чьи песни вмещают в себе больше, чем жизнь иного подданного, и что стихи его способны запечатлеть в себе все, что случилось в мире в момент, когда поется его песня. И повелел тогда АхАл ВАх доставить этого поэта пред очи свои, и узревши его, поведал ему тоску свою. Долго думал уР Ва, задумчиво перебирая струны ги, служившей ему верой и правдой с незапамятных времен, и в конце концов встал, поклонился и изрек:
- Великий и всемогущий государь наш, аХал ваХ. То, что требуешь ты, не в силах моих.
И разгневался Ахал ВАх, и взор его стал страшен, и повелел он казнить ур ВА, но сказал тогда УР вА:
- Не по силам это мне, поскольку может моя ги запечатлеть тебя, но что будешь делать ты в пустоте, в которую обернет тебя моя песня, ибо слаб я, чтобы сотворить мир вокруг тебя, мир, подобающий величию твоему, но, возможно подданные твои, все, сколько есть их в нашем необъятном мире, смогут сотворить это чудо, если будут они не заниматься ничем более, как описывать то, что видят они и слышат, и думают и чувствуют они, и тем самым создадут мир они, достойный нашего правителя.
И повелел тогда АхаЛ вАх, дабы каждый из подданных его, не жалея живота своего чертал бы знаки, в которых был бы мир, как видят они, и ощущают они, и так началась великая Эпоха Начертания Мира.
***
Думается то, о чем мы хотели сказать, о чем собирались намекнуть, понятно без лишних слов. Но правила приличия, элементарное уважение к читателю, да, в конце-концов, наша гордость не позволяют нам укрыться за чужими изречениями.
Поэтому нам бы хотелось привести здесь некоторые разъяснения.
Итак, с одной стороны, на примере Печати и Заметивших, да что там, на примере всего нашего мира, мы сталкиваемся с феноменом заполнения пустоты. Несчастные, недокормленные лаской в детстве люди, жаждущие всемогущества до белых косточек пальцев, люди слабые, люди растерянные, неспособные найти надежду в завтрашнем утре, придумали фареха, придумали себе печать, придумали себе всеобъемлющую Пустоту, в которую кидают, как в топку, все лучшее, что в них есть, принося ей в жертву всю красоту, все великолепие нашего чудесного мира. Ради чего? Ради надежды стать той же Пустотой, лишившись даже того немногого, что у них осталось сейчас. С другой стороны - древние халы. Люди (с вашего позволения, мы будем называть их людьми, поскольку нам кажется - не суть важно, насколько сильны между нами различия в морфологии и анатомии, культуре и среде обитания, если в существах теплится тот огонек, лишаясь которого, мы становимся лишь куском плоти, а трепетание оного и дает нам возможность называться людьми), повторюсь, люди, которые пошли другим путем, придумав, создав себе мир - мир, состоящий из ничего не значащих значков на сводах пещер, мир, который оказался никому не нужным, в первую очередь им же самим, мир, который они сами не замечают, мир, существующий лишь для случайного стороннего наблюдателя.
Они пошли другим путем, чтобы прийти к тому же, к чему пришли наши "мудрецы" - к великому Ничто, перед которым одни теряют разум, другие гордость и честь, в которое уходит, не родившись, все то, что могло бы дать замечательные плоды...
Итак, вот вам две стороны медали. Но, как вы помните, у медали должна быть и третья сторона, или же первая, поскольку она является единственной, той единственной стороной, что есть у всего сущего. И, с этой стороны, нам видится то, что Пустота (как бы ее не называли, какими бы путями не старались расширить ее до всеобъемлющей идеи божественного произвола), Пустота эта, говорим мы, есть ничто. А ничто - оно на то и ничто, чтобы не содержать в себе ничего. И всем фарехам, всем этим монстрам, созданным в этом ничте, всем мирам, грезившимся нам в бесконечности этой прорвы - грош цена.
Ибо нет их, и не было никогда, а есть лишь то, что есть. И это лучшее, что мы могли бы сказать вам, это те слова, от которых нам становиться хорошо и спокойно, и с тихой гордостью мы говорим вам - радуйтесь, как радуемся мы, ибо величием своим вы поражаете богов, кои лишь крупица воображения вашего. Ибо все великолепие Вселенной - сила разума вашего.
Ибо вы здесь.
Ибо вы - сейчас.
Ибо вы = ЕСТЬ.
День 5.
Написать то, что понравится многим -
легко.
Написать то, что смогут читать лишь некоторые -
значительно тяжелее.
Написать то, что войдет в душу каждого -
почти невозможно.
Но как написать то, что не сможет читать никто?
Слезы Делиоза, Чаша первая.
-Я собрал вас здесь и вот по какому делу...
Едва Александр произнёс эти слова, как двери в комнату на Красной половине таверны со страшным грохотом распахнулись. И в ту же секунду все присутствующие, не успев ещё понять, в чём дело и кто это так бесцеремонно вторгается сюда, почувствовали, что ситуация изменилась. Почувствовал это и Александр, а растерянное выражение его лица, на котором мгновенье назад царила самоуверенная издевательская усмешка, было лучшим тому свидетельством. Даже бедняги-свонги, привстав, повернулись к дверям, как будто могли увидеть вошедшего.
А вошедший, не спеша, продвинулся с порога вглубь комнаты. Одет он был в поношенную меховую куртку, подпоясанную узким гуанским ремнём с платиновой пряжкой; крепкие штаны из оленьей кожи, испачканные в дорожной пыли и засохшей крови свидетельстовали о долгом и полном опасностей пути, который пришлось преодолеть путнику. Широкополая тростниковая шляпа, какие часто носят альмейские крестьяне и горцы с Серых Хребтов, не могла удержать бури буйных чёрных с проседью волос, что, казалось бы, помимо воли их обладателя струились по плечам и спине, путаясь в застёжках куртки и даже сплетённые кое-где в косички, они все равно вели себя своевольно и капризно. Лицо вошедшего, окаймлённое окладистой бородой, однако никак не соответствовало ни грязному и странному наряду, ни тому способу, к которому прибег пришелец, дабы так беспардонно вторгнутся в комнату. Лицо это, верхняя часть которого была несколько скрыта тенью, падавшей от полей шляпы, выдавало в пришедшем человека недюжинного ума, решительный тонкий рот и впалые щёки придавали ему несколько трагическое выражение, однако, сияющие из-под полей шляпы глаза были полны жизненной силы и энергии, взгляд этих глаз пронзал своей глубиной и проницательностью.
На плече у вошедшего висела видавшая виды холщовая дорожная сумка, в которой находилось что-то круглое и непрерывно хихикающее. Раскрыв сумку, пришелец запустил туда руку и извлёк, одну за другой, две отрубленные человеческие головы с замусоленными чёрными повязками на глазах. Обе эти головы, помещённые загадочным гостем на столе, и мужская и женская продолжали хихикать и даже похрюкивать со смеху - так им было смешно. Похоже, путник не разделял их веселья, потому что он вдруг нахмурился и отвесил разошедшимся головам по увесистой оплеухе. Обе головы тут же замолчали и обиженно поджали губы, но в знак протеста против такого жестокого обращения, принялись яростно шевелить ушами.
Откашлявшись, незнакомец посмотрел на Александра, сжавшегося и погрустневшего, и сказал:
- Здравствуй, Александр. Рад, наконец, познакомиться с тобой. Честно говоря, думал, что ты выглядишь иначе. А ты, значит, вот какой...
Александр встал из-за стола и почтительно поклонился, в этом жесте не было и тени иронии, это было приветствие равного равному. Никто из присутствовавших, за исключением, может быть, безымянного и молчаливого слуги, меланхолично жующего что-то с отсутствующим видом, не видел прежде такого Александра. Странным, сдавленным голосом, не выражающим ничего, кроме огромного напряжения, Александр произнёс:
- Здравствуй, каллиграф. Признаюсь, удивлён видеть тебя здесь и сейчас. Ну что же.... Зачем ты пришёл? И к чему эти головы, ты украл их с Площади?
- Мёд уже поспел, Александр, мёд поспел...
- О чём ты, каллиграф, что ещё за мёд?
- О, ты чувствуешь это, Александр, я вижу, что ты чувствуешь, но не знаешь. И ты боишься, ты сильно испуган, но будь спокоен, я хочу того же, что и ты. И хотя я здесь не для того, чтобы помогать тебе, но помогу и тебе.
- Да, каллиграф, я чувствую. И я боюсь.
- Тебе нечего бояться. Мёд поспел. Отныне всё будет иначе.
- Я... я хочу знать, скажи мне, каллиграф! Я должен знать - почему!
-- В этом мире всё уже сказано и среди этого сказанного ты найдёшь ответы.... Сначала ты всё делал правильно, Александр, но потом ты ошибся, твоя ошибка в том, что ты не ушёл со сцены тогда, когда было нужно. Ты заставил зрителей остаться в зале после представления и аплодировать... Тебе кричали из зала, что твоё время истекло, что теперь они и сами могут то, что можешь ты. Но ты не хотел слушать, ты затыкал рот тем, кто мог и должен был заменить тебя. Ты делал из них свонгов, ты желал их смерти, ты хотел навсегда избавиться от них.... Пойми, Александр, ты засиделся, этот мир давно не нуждается в тебе. Пора, мёд созрел! Пришло время распечатать соты, пришло время, чтобы лился славный мёд Фареха, но тебе не отведать его, трутень! Ты уйдёшь, потому что ты сделал то, что от тебя требовалось.
-- Но... Я же не так всё...
-- Не так и что с того, где-то, в глубине души ты знал, что творишь зло, Александр, не отрицай этого. Но тебе ничего не угрожает, просто ты исчезнешь из нашего мира - навсегда.
-- Прости меня, но... Я не хотел, чтобы это было ТАК, каллиграф, я... я не знаю, так страшно теперь...
- И, прошу, не называй меня каллиграфом.
- Но кто же ты, кто ты тогда? Как мне тебя называть?
Селивизар вдруг широко улыбнулся и внимательно посмотрел на Александра, и тогда комната наполнилась ярким светом, от которого показалось, что все присутствующие, кроме Александра и Селивизара растворились в белом огне. Всё так же улыбаясь и не отрывая глаз от испуганного Александра, он взял обе головы за волосы и развел руки в разные стороны, стряхнув повязки с их глаз.
-- Назови меня Делиозом-, сказал Селивизар и свёл руки перед собой.
И головы посмотрели друг другу в глаза. И...
День 6.
Хрясь!!!
Бабах!!!
Хлоп!!!
Распердыдымс!!!!!!! БАЦ!!!!!!!
БУМ!!!!!!!!!! БИГБУМС!!!!!!
Приложения
Объяснительная
Я, ежели мне будет позволено, Цыбульский Александр Будулаевич, научный сотрудник и исполнительный работник отдела координации проекта "Медосбор-5", среди всего прочего - чепечечного, липкого и лопкого, коего умопомрачительно вдосталь, спрошенный вами, втянутый вами в громоздкую машину объяснений, поясняю тут, честно и откровенно, в связи с вашим запросом о инциденте на моём рабочем, теперь уже можно смело сказать, месте, кто бы сомневался уже, мдя, то есть секторе HHHH-113, что допустил халатность и безобразную безалаберность, из-за которой судьба сектора оказалась под угрозой - зячной и хищной.
Как координатор развития на вверенном мне участке, т.е. в секторе HHHH-113, я, человек ровный и бодрый на то время, успешно справился с поставленной передо мной задачей по устранению гнусных и вероломных сепаратистских элементов (см. мой отчёт по т.н. "Династии Цитадели"). Уничтожив этот отъявленный рассадник межлокального сепаратизма и восстановив в секторе баланс, я должен был лязко оставить внутренние территории HHHH-113 и производить наблюдение за пренатальным и всяческим другим этапом формирования мира, так сказать, извне.
Однако, к вящему моему теперешнему сожалению, беспредельному и эхальному, к хляющему на мои редкие лаковые седины, я оказался податлив на, как говорил один мой знакомый, "головокружение от успехов" и в силу такого карусельного мряжества и просто эгоизма, банального, как макрофаг, я, аки мздинский вол упрямый, не оставил вовремя вверенный мне участок. Я ведь как мама ему был, как гладкая Мама всего - был я для своего сектора, мне хотелось убедиться, что ничто моему выхоленному, персяжно, почти что, дитяти не угрожает, так я оправдывался перед самим собой, раз за разом посещая свой пригублённый участок, хотя и понимал глубинно что и как, понимал, что координатор из "своего" имеет только пару ушей и клюв, да ещё несколько нехитрых плотских вызухов, но так хотелось, знаете же.
И память моя померкла - "любоф-любоф" - к себе и к миру она затемняет памяти и сгущает непамяти, потому я забыл, что секторы класса HHHH - самоорганизующиеся, жучелогие структуры, должные быть абсолютно закрытыми на этапе становления для посторонних.
Вверенный мне сектор явно протестовал против моего присутствия, да, но я не понимал, что это оно, что это выброшество, я это выброшество воспринимал, как очередное проявление происков сепаратистов, невдомёк мне было, что сработал хрестоматийный, известный каждому координатору эффект "трио Брясина" - все эти перевоплощения и незатейливые, положа руку на сердце, ребусы с именами (Вир-Зорен-Лакхан- АхАл ВАх ; Селивизар- Птар; Аян - Яан -Ная и т.д.). Мне стыдно и зябко так слевежаться и перносить голочёвку, но я ведь не распознал, а более того, я ведь начал с ними бороться, с этими, как мне тогда казалось, неблагоприятными пароксизмами сепаратизма. Сего я себе никогда не прощу! Засвонговал, прел, стрезялил мир на корню! И вы мне не простите, знаю...
Ведь насколько очевидна была правда, а я, ослеплённый собственным эгоизмом не замечал её. Ведь досконально мне было известна механика становления и развития секторов, известно мне и о уровне допустимой энтропии и о том, что когда мир готов к выклёвыванию, внутри мира рождается тот, что способен сломать изнутри скорлупу, открыть замок! А я?
Не пинайте меня, не комбуряйте и не звольчите, я заслужил худшего и не отрицаю, пускай же куждяц, страшный непокорный куждяц, елозивый, покрый куждяц послужит мне мравием ляйны...
Но всё же, по случаю выскрескока, постигшего сектор НННН-113, я хотел бы, пользуясь этой не очень-то подходящей возможностью, предложить вот что - свою посильную помощь. Вы, конечно, можете меня заслуженно раскуждятить, я понимаю и даже, можно сказать этого смиренно жду, но подумайте сами, разве есть координатор, лучше меня знающий, как теперь вытянуть ННН-113 на общую Ось Медосбора.
Надеюсь, хоть лекс и дура, но Вы примите правильное решение, я же от Вас иных и не жду решений, только такие решения Вы и принимаете, что ни решение, то кусок халвы в моих устах, так сладко всё, так всё как-то нетеряемо, что мне уже видится, а может, мне всё только всего лищь карабкается, а вовсе не видится, но я могу всё исправить, только дайте мне зонд, дайте мне зонд, дайте мне попасть туда, я всё исправлю, я же не первый сон в Медосборе работаю!
За сим, извиняйте,
Прощайте, Александр Будулаевич Цыбульский