Початый край (Повесть въ семи главкахъ съ эпилогомъ)⁠⁠

Представляю вашему вниманию четвёртую главу своей повести. Очень нуждаюсь в критике и обратной связи. Читателю придётся по вкусу стиль, переплетающий в себе два абсолютно разных века, что поначалу смотрится довольно необычно, идеальный баланс двух сюжетных линий, которые поочерёдно становятся фоном друг для друга, политический контекст классического образа России "между двух стульев", а также стёб в огромном количестве над культурой, нас окружающей. Впрочем, с нетерпением жду ваших отзывов!

Глава первая. Новые посевы:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава вторая. Вселенская вписка:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава третья. Зерно да полова:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава четвёртая. Назревание.

I

На следующий день жизнь наша покатилась своим чередом.Никакого освоения новых земель и в помине не было, с самого утра мы каждодневно трудились на уже разработанных пашнях, естественно, с перерывом на обед, а к вечеру уж никаких сил на развлечения не оставалось. Справедливости ради, большая часть моих сотоварищей всё же выходила в поле. Выходили, впрочем, скорее по инерции, чтобы быть на виду у всех, работали же при этом скудно.

Чего греха таить, признаюсь и я: спустя несколько дней, поддавшись всеобщему влиянию, я и сам начал нет-нет, да отлынивать на пару часов от работы. Что касается моих знакомых, Антон в поте лица выполнял дневную норму за половину дня, выходя на работы ни свет, ни заря, а на остальное время всё пропадал куда-то (в то время до меня ещё не дошли слухи о том, что он затевает). Арсений не продержался и дня. Помнится, уже в третьем часу пополудни, сетуя на своё здоровье, этот господин поспешил ретироваться, хотя все мы знали, что он люто пранчит. С того момента в поле он не объявлялся.

Никодим, глава команды нашего факультета, всё грозился проверить, как мы там работаем, и «показать, как мы в своё время жали!», но кутёж затянул его надолго, впрочем, как сказал мне Игнат: «это уже цикличное явление».

— Никогда не мог понять, за какие заслуги Никодим вообще получил свою должность, — говорил он мне во время выкапывания очередной грядки картофеля. — Этот господин уже который год напивается вдрызг, наобещав перед этим нам и нашему факультету невиданных высот. Собственной лжи он поверил, вот что, и иже с собою с толку сбивает.

К слову, за время полевых работ мы сдружились и успели поговорить о многом. Когда же речь заходила о судьбах факультета нашего, он замолкал, хмурясь и сухо отвечая, что его уже давно это не волнует. Так мы работали в тишине несколько минут, после чего он каждый раз не выдерживал и говорил нечто вроде:

— Нет, вот как хотите, а я не понимаю, не понимаю, почему? Почему решаются только ежедневные, краткосрочные вопросы, почему никто дальше собственного носа не хочет заглянуть, пускай даже сегодняшним днём пожертвовав? Сетуют, дескать, что наш брат злой сейчас, а они ведь сами его таковым сделали. Разожгли ненависть осознанно, сделали, агрессивным, а теперь мучаются, не знают, что с этим делать, потому что чуть-чуть качнуть и… — так он расходился, выплёскивая накопившуюся в нём тираду, однако, доходя до определённого градуса, вновь замолкал, отворачиваясь и продолжая копать.

Признаюсь честно, желательно мне было сблизиться и с госпожой Санлинцевой, но возможности такой у меня не было, поскольку она то и дело приносила и относила наполнявшиеся клубнями вёдра. Да и когда она подходила к нам, меня она по понятным причинам не замечала вовсе. Зато я замечал многое, как в её взгляде, так и во взгляде Игната. Казалось, это были маленькие крупицы их счастья, рассредоточенные в бесконечной земельной полосе дня. Было видно, что они беспокоились друг о друге, и хотя Игнат просил её не задерживаться рядом с нами, а продолжать работу, мрачное лицо его светлело каждый раз, когда ведро наполнялось. В тот момент я позволил себе думать, что это и было тем источником неиссякаемой энергии, что заставляла его копать вновь и вновь, ради лишь одного только повода её к себе подозвать.

По окончании работ они всегда уходили вместе. К моему великому счастью, Ульяна всё же предложила Игнату пригласить меня в один из вечеров к ним в нумер. Тот сперва нахмурился, но согласился, впрочем, без особого энтузиазма. По его интонациям я никак не мог уловить, как он ко мне относится. Но, видите ли, если в первое время (особенно в ту ночь) у меня были симпатии к этой девушке, то после вечера, проведённого с ними, у меня и помысла такого возникнуть не могло.

Нежность и уют их плавно доносились до меня, только я переступил порог. Казалось бы, обычная комнатка, от прочих ничем не отличающаяся, но здесь отчего-то сразу же забываешь, что находишься вдали от дома. Вдруг и стены покрашены светлее, и думки на кровати располагаются удобно и аккуратно, и шкап, статно упирающийся в угол, по-настоящему пахнет деревом, и закат осеннего солнца падает иначе, ярче, полнее, и чай, в который Уля внимательно добавляла дольку апельсина, совместно ими заваренный, вкуснее и ароматнее.

Посреди их комнатки стоял мольберт с недоконченной картиной закатывающегося за поля солнца (Игнат мельком говорил мне, что Уля пишет, но я не придавал этому значения). Первый холмик полей выглядел зрелым и хорошо распаханным, а второй, дальний аккуратно из-за него выглядывающий, был весь в холодных тонах. Я похвалил работу.

— Это из головы Игната, — кротко улыбнулась она, пока кун её отошёл. — Я часто рисую то, что он мне описывает.

Когда их никто не видел, они становились совсем иными, более игривыми друг с другом, но воспринимающие очень тонко, и шаловливая, озорная Санлинцева превращалась в маленькую и тихую «Лин», как называл её Игнат, когда их никто не видел, очевидно, взяв один слог из её фамилии. Не скрою, мне было приятно наблюдать за столь милым моему сердцу преображением.Бтв, Лин раскрылась для меня намного полнее и многим больше Ульяны. Очень заботливая и трепетная, внимательная к каждой мелочи, с умиротворённым восхищением оглядывала она Игната, пока он, казалось бы, занимается повседневными и безынтересными делами.

Не могу сказать, что мы много говорили, но это вовсе меня не опечалило и нимало не удивило. Между собой они почти не переговаривались, лишь перекидывали друг другу мостики взглядов, осторожно усмехаясь (верите ли, пишу сейчас и до сих пор мучаюсь, всем сердцем надеясь, что это они не мне), а когда переговаривались, было навязчивое ощущение, что это скорее оттого, что я здесь. Они были тихи, но при этом понимали друг друга прекрасно. Со мной вели диалог по очереди, будто друг с другом уже были во всём согласны. И, несмотря на некоторую неловкость проникновения в другой мир, мне было очень тепло кушать чай в компании этих людей.

— Она ведь, пожалуй, единственное, что меня ещё держит, — говорил Игнат, забивая трубку, по обыкновению своему, жижей-нулёвкой, когда мы вышли повейпить, — без неё бы я совсем пропал, понимаете?

Раскланявшись перед уходом и поблагодарив за гостеприимство, я мысленно пообещал задушить в себе все светлые чувства к этой милой девушке.

Я понимал. Как никогда лучше понимал.

II

И только несколько дней спустя я начал осознавать, что затевается что-то неладное, и затевается Антоном, которого с тех самых пор я почти не видел. Я знал наверно, что он готовил нечто наподобие переворота, но не решался на тот момент воспринять это всерьёз. Однако все перешёптывались, что планирует он всё тщательно, и что немалая часть факультета готова поддержать его. Говорили также, будто Никодим, в похмельном промежутке своего запоя, встречался с ним, сказав лишь «Будьте осторожны, юноша. Мне не нравится, что вы что-то делаете за моей спиной», на что получил в ответ «Что ж, а мне не нравится, что вы бездействуете у всех на глазах…» Впрочем, ежели вам интересно, имхо это всё было лишь очередной легендой, чтобы хайпануть по-царски.

Возвратившись к себе после очередного трудового дня, я уже начал было обдумывать, как же так сообразить, чтобы подловить Антона и побеседовать с ним наедине, но тут Арсений, редко когда выходивший из нумера в принципе, буквально посреди ночи начал собираться и как бы между делом произнёс:

— Антону было бы желательно вас сегодня видеть-с. Я вот, как видите, собираюсь к нему. Не изволите ли вы прогуляться со мной?

Как я выяснил позже, совет они держали почти всегда в разных местах, признаться, я так и не понял, для чего была введена сия конспиративная схема, когда, как кажется, никто здесь и не следит ни за чем вовсе, покамест урожай не будет собран. Собрание, на которое мне так и не довелось попасть, проводилось в нумере одного из последователей Антона. Видите ли, вопреки моим ожиданиям, до входа на само заседание я был забанен, зато Антон лично вышел ко мне, чтобы поговорить наедине.

Признаюсь, я не сразу понял, что это он. А как понял, так тут же вспомнил, что часто видел этот силуэт в окружении людей, но его самого в нём не узнавал. В оправдание хочу заметить, что изменения, произошедшие с ним, и впрямь почти ничего от него не оставили. Волосы стали пепельными (полагаю, от нахождения на солнцепёке без головного убора), брови вовсе потемнели до черноты, глаза… Мне было поистине жутко смотреть на него прямо. Совсем недавно, будучи ещё детскими и наивными, сейчас они наполнились усталостью и злобой. Руки были грязные, по локоть в тонком слое высохшей земли, да и само лицо его будто стало темнее. Сначала я подумал, что это освещение, или же мой разум рисует такие картины, но потом понял, что это такой же слой не до конца отмытой, а то и вовсе несмываемой пыли.

— С места в карьер, уважаемый, — начал он сухо, — поддерживаете ли вы меня али против?

— Мне бы сначала узнать, что вы затеваете, — осторожно вывернулся я, чуть отступив.

Антон слегка дрогнул уголками губ, приглашая взглядом следовать за ним. Мы пошли по коридорам, и он продолжал:

— Этому обществу нужна встряска, — отчеканивал он слово за словом сквозь зубы, соразмерно своим шагам, — бунт, восстание, как вам будет угодно, а затем несколько лет тирании, и всё встанет на свои места. И люди снова вспомнят, что есть труд.

— Так, стало быть, это и есть ваша идея? Диктатура?

— Ни на какую идею в известном смысле я не претендую, — раздражённо огрызнулся мой собеседник, нахмурившись, — но от своего решения не отступлю, просто потому что убеждён, что это всяким образом лучше, чем ничего.

— Да как же вы собираетесь это организовать? — не вытерпел я. Мы круто повернули за угол, после чего Антон остановился и чуть ли не прижал меня к стене, сам прислонившись к ней локтем, и наскоро прошептал:

— Послушайте, если вас волнует только гарантия надёжности и успеха, то мне не о чем с вами говорить. Я времени зря не терял, кое-кто меня уже поддерживает, — он оглянулся по сторонам, вновь приблизившись ко мне, — но не хочу я, чтобы вы от благонадёжности были в одном ряду со мной. Оттого вы мне надобны, что вы один из немногих, кто ясно видит всю эту фальшь! Со мной вы или нет, говорите?

— Я с вами, с вами, — поспешил пролепетать ему я, — а я ведь, сразу же с вами был согласен, я ваш настрой проверял.

Антон простоял ещё несколько секунд, тяжело уткнувшись в меня своим взглядом, а затем довольно ухмыльнулся, отстранившись.

— Что ж, занятно. А теперь слушайте. Завтра мы всё подготовим, послезавтра воплотим. Соберём толпу у входа в столовую. Ежели они как обычно задержат поставку продукции, то дело за малым, — продолжал он оживлённо, возвращаясь назад уже совсем другой, более суетливой и менее тяжёлой походкой, — Сенька хоть и дурак, но человек весьма даровитый, чужие слова повторяет превосходно, я в его способность воодушевить людей на подобное верю. Однако здесь недостаёт одного важного элемента…

Мы прошли некоторое время в тишине. Кажется, Антон надеялся, что я буду угадывать, но я молчал, раздумывая о том, что недавний тренд задержки поставки продуктов действительно играет Антону на руку. Позавчера вот мы и вовсе остались без обеда…

— Я здесь, как и вы, только в первый раз, — тяжело вздохнул мой собеседник, не выдержав, — и если новые посевы ещё могут меня понять и пойти за мной, то остальные и слушать не станут. Но я знаю того, кого они ещё помнят, к мнению которого отчасти прислушиваются. Того, кто несколько лет назад был очень неравнодушен к судьбе факультета нашего, кто горел желанием его баффнуть и был полон решимости, к сожалению,не радикальной. Люди это помнят.

— Полагаю, вы хотите, чтобы он публично вас поддержал? — уточнил я.

— Публично, непременно публично! И как можно более экспрессивно! — подхватил Антон, как мне тогда казалось, уже рисовавшей картину послезавтрашних событий. По крайней мере, глаза его вновь хищно и восторженно заблестели. — В меня он пока не верит, по моей просьбе не пойдёт, но по вашей вот…

— Вот оно что, я понимаю теперь ваш замысел! — выпалил я, глубоко восхищённый его хитроумным планом. — Мы дружны, а посему я и впрямь смогу преподнести ему это под таким углом, что он согласится наверно, и скажет то, что нам потребуется.

— Отлично. Я знал, что на вас можно рассчитывать, сударь, — на этом моменте Антон, по-видимому, попытался добродушно улыбнуться своей треснувшей губой, но получилось, что он только скорчился, — но прошу вас не медлить, милейший, завтра же посетите Игната и уговорите его прийти.

Напоследок я понимающе кивнул и повернулся к выходу.

— Помните, ради чего мы это делаем и что ждёт нас! — донеслось оглушающим эхом вибраций мне вслед.

III

Несмотря на довольно позднее время, я решил не ждать утра, и отправился к Игнату тут же, примерно во втором часу ночи. Спустя какое-то время я уже осторожно приоткрывал дверцу его нумера, аккуратно заглядывая (благо, первую дверь, ведущую в кухню, они никогда не закрывали).

К моему удивлению, Игнат не спал, но сидел в неглиже на кухне и старательно что-то писал. Рядом, одиноко отражаясь в окне, теплилась мягким огоньком свеча. Увидев меня, он на секунду замялся, но тут же приложил палец к губам, показывая жестом, что Уля спит, и говорить стоит лишь шёпотом, попутно убирая со стола бумаги и чернильницу с пером.

Для незваного ночного гостя я был принят довольно радушно. Игнат тут же поставил маленький чайник на печь, жестом приглашая меня присесть напротив. Первые несколько минут мы просидели молча, при этом, справедливости ради, по терпеливому и не осуждающему его взгляду было ясно, что он готов меня выслушать. Я чуть наклонился, чтобы мой шёпот был слышен. Он сделал то же самое. Я начал говорить.

Игнат выслушал внимательно, не перебивая, казалось, даже глазами отслеживая наборы звуков, исходящие из моего рта, успевая при этом считывать и движения моих беспокойных глаз, и короткие, торопливые объяснения на руках. Только успел я кончить, он сразу же медленно отклонился назад, потерев двумя пальцами переносицу между глаз, и нахмурился, просидев так с минуту. Затем, когда я уже начал волноваться, он вымолвил:

— Уверены, что он не понял?

— Я постарался ничем себя не выдать, — отвечал я, чуть успокоившись, — правда, сначала притворился, будто боюсь его, и сделаю лишь из страха, что он просит, а потом поспешно сменил стратегию, будто в него поверил.

— Да, дела… — протянул он, довольно шумно выдохнув, — впрочем, можете не волноваться. Я ни в жизнь к нему не пойду, и уж тем более ничего не буду говорить публично,— на этих словах Игнат привстал, чтобы снять уже бурлящий чайник, но вскоре вернулся, и я продолжил. Дело в том, что подобный ответ со стороны Игната меня не совсем устраивал. Видите ли, с того самого момента, как я узнал, что Антон хочет помощи Игната, в голове моей возник план, который я до сей поры утаивал, даже от себя. Да что там от себя, утаивал даже от читателя своего.

— Антон не понимает, что творит, но он прав в одном – люди вас послушают. Я хочу попросить вас… — начал я деликатно, — придите туда, будто я и не обманывал Антона вовсе, но прочтите перед народом нечто совсем другое. То, что вы планировали когда-то давно. Погасите их пыл, направьте на верный путь! Вы же и всех их, и факультет наш от гибели страшной спасёте.

Игнат вновь призывал меня к тишине жестом плавно опускающейся руки. Я и сам не заметил, как разошёлся, а потому смутился, уткнувшись в свою чашку с чаем, чуть обжёг губу, поморщившись, подул, снова попробовал, затем оставил это, решив смотреть в окно.

Ветер покачивал голые, почти уже облетевшие ветки деревьев, отчего они едва слышно поскрипывали, попутно поглаживая против шерсти мохнатые кусты, отчего-то ещё зелёные. За ними, загибаясь в бесконечный горизонт, тянулись ровные дорожки перекопанных полей. Я попытался вглядеться ещё дальше, однако окромя блеклых очертаний гор и холмов, спрятавшихся за туманом, ничего разглядеть не сумел.

Вот уже и чай мой простыл, а Игнат, от которого я всё это время ожидал ответа, не проронил ни единого слова, потупившись в стол.

— Вы нужны факультету. Как никогда нужны, — тихо произнёс я, и собрался уходить, решив не отягощать его более своим присутствием. — Завтра я зайду к вам в надежде услышать ваше согласие. Как это ни печально, только от вашего решения зависит, чем всё это обернётся. Вы помните об этом, прошу вас.

Я вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Игнат не пошелохнулся.

Кое-как я камбекнулся к себе в эту ночь, благо, уже светало. Единственное, как мне кажется, что донесло меня до постели,баффая меня, так это мысль о том, что завтра выходной день. Но признаюсь откровенно моему читателю: если б знал я, какой белкой я буду в нём крутиться, и какими сумасшедшими событиями он будет наполнен, никуда бы более не пошёл. И шагу бы дальше не сделал.