Початый край (Повесть въ семи главкахъ съ эпилогомъ)⁠⁠

Представляю вашему вниманию пятую главу своей повести. Очень нуждаюсь в критике и обратной связи. Читателю придётся по вкусу стиль, переплетающий в себе два абсолютно разных века, что поначалу смотрится довольно необычно, идеальный баланс двух сюжетных линий, которые поочерёдно становятся фоном друг для друга, политический контекст классического образа России "между двух стульев", а также стёб в огромном количестве над культурой, нас окружающей. Впрочем, с нетерпением жду ваших отзывов!

Глава первая. Новые посевы:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава вторая. Вселенская вписка:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава третья. Зерно да полова:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава четвёртая. Назревание:

https://pikabu.ru/story/pochatyiy_kray_povest_v_semi_glavkak...

Глава пятая. Орошение:

I

Не хочу вовсе, чтобы записки мои походили на дневник, но скорость перемены действий, принципов и установок в тот день была поистине чудовищна. Заранее прошу прощения за сжатость и излишнюю суматоху повествования.

Несмотря на волнения мои, проснулся я довольно поздно. Уж и не вспомню, какой был час, однако в момент моего пробуждения уже давно как рассвело. Я решил немедленно отправиться к Игнату, и вышел из нумера, даже не кушая кофею.

День был по-осеннему пасмурным. Проворные клубящиеся тучи, задорно толкая друг друга, нахально преградили путь утреннему рассвету. К своему удивлению, по пути мне почти никто не встретился, очевидно, все готовились к завтрашнему дню. Нужно было спешить.

Около парадной стояла Уля, которая отчего-то жутко сконфузилась, едва завидев меня, но ретироваться ей было уже поздно. Ускорив шаг, я направился к ней.

— Моё почтение, — сдержанно поклонился я. — Могу ли я быть принят у вас?

— Сейчас не стоит. Не нужно, — госпожа Санлинцева старалась унять дрожь в голосе. — Но, впрочем, хорошо, что вы пришли, иначе бы я не успела с вами проститься.

— Как? Неужто вы с Ингатом уезжаете? Поверить не могу, как же он на такое согласился?

— Не мы уезжаем. Я уезжаю, — отрешённо чеканила она, не переводя на меня взгляда. — И надеюсь, что не вернусь. Сами знаете, что завтра будет…

— Однако что же Игнат?

— Ах, оставьте это! Что за бестактность, задавать мне в эту минуту такие вопросы, когда вы уже обо всём догадываетесь. Мне всё равно, и давно всё равно, — распалялась Ульяна, переходя на кричащий шёпот. — Я устала вытягивать его из тоски и печали, устала вестись на его манипуляции. Да вы всего не знаете, вам всего и не понять. Если угодно, тащите его и дальше, да даром что талантливый, увязните вместе с ним, с меня же довольно, — Санлинцева выдохнула, закрыв лицо руками. Я думал, что она заплачет, но Ульяна в одночасье подняла голову, внезапно успокоившись. — Впрочем, меня ждут. А вам всего доброго. В вас я ещё верю, — она посмотрела на меня, с большим трудом перегруппировав окаменевшие мышцы лица в подобие улыбки, и пошла прочь, стараясь сделать свою по-детски беззаботную и мягкую походку более строгой.

Новость эта шокировала меня порядочно, и я простоял у парадной ещё несколько минут, вглядываясь в её уходящий шаг, уже и забыв, зачем я собственно приходил. Первой мыслью, конечно же, было подняться и поддержать Игната. Но вдруг Ульяна права, и его действительно лучше не беспокоить? Всё-таки, она столько с ним прожила, и его порядком лучше меня знает. По правде говоря, на мгновение я и впрямь задумался, стоит ли сейчас к нему идти, но я тут же отбросил эту мысль, помчавшись наверх.

И только на полпути я вспомнил, зачем я здесь, и что жду от Игната ответа,а заодно вспомнил и об угрожающей опасности, которая последует за его отказом.. Как же он теперь согласится? А что, если бы она слышала, что он согласен? Быть может, и не ушла бы вовсе. А может быть, он всё рассказал ей и уже наверно для себя решил, что не пойдёт, и это и послужило активацией сего неприятного расползающегося механизма? Однако, рассудив, я всё же решил поддержать его, и до поры, до времени не упоминать об вчерашнем нашем разговоре.

При входе, постучав не очень весело, но достаточно громко, я увидел Игната ровно таким же, ровно в такой же позе, как и вчерашней ночью, разве что он более ничего не писал.

— Привет, привет, дорогой друг, проходи! — радушно поприветствовал меня Игнат дрожащими губами. — Садись, садись же, я сейчас вернусь.

Я осторожно присел. Вокруг было как-то пусто. Игнат послал за чаем и вернулся ко мне, начиная лихорадочно тараторить уже из коридора:

— Я так хорошо подумал, я, знаешь, я согласен, согласен на твоё предложение! Я даже хочу предложить, если угодно, вместе написать текст моей завтрашней речи!

— Право, как внезапно мы перешли на «ты», но это меня не так сильно беспокоит, как твоё самочувствие. Игнат, с тобой всё хорошо? Признаться, никогда не видел тебя таким воодушевлённым.

— Ой, нет-нет, вы правы-правы, я немного забылся со всем этим, — лихорадочно засмеялся он, тут же прервав самого себя, и, как мне показалось, слегка подавив в себе свои истерические движения и нервный тембр голоса, заговорив спокойнее, — но прошу вас, оставим, право, оставим весь этот треш! Мне просто необходимо сейчас во что-то погрузиться, непременно всем своим существом, с головой, просто отвлечься. К тому же, как я понимаю, у нас не очень много времени?

Мы приступили за сочинение речи. Игнат достал перо, чернильницу, бумагу из-под пресс-папье, а также показал, что он уже успел накропать. Я внимательно прочитал, сделал пером несколько исправлений, и показал Игнату. Игнат в свою очередь исправил ещё половину, включая уже исправленное мною. В итоге мы решили скомкать лист и сочинить всё наново. Мы писали про необходимость работать на общее благо, про равенство всех факультетов друг с другом и бессмысленности вести с ними вражду, что, например, напротив, обмен знаниями будет выгоден для всех, что, если каждый будет выходить в поле, работать нужно будет всего по три часа в день (впрочем, половину из этого мы в итоге вычеркнули, потому как это походило на наивные призывы к миру и анархо-коммунистические воззрения, а через это мы, поверьте мне, проходили уже много-много раз).

В итоге, после многочисленных исписанных листов, перечёрканных строк и помарок, у нас получилась вполне себе юзабельная адекватная речь с тезисами довольно банальными, но способными подействовать на студенческие умы.

— Ну, что ж, кисейных берегов я вам не обещаю, но о каком-либо перевороте они и думать забудут, — подытожил Игнат, перечитав и разобрав по частям нами написанное, укромно приютив листок с текстом под пресс-папье. — Правда что, есть одна слабая позиция. За отсутствием неприязни к другим факультетам ручаться никак нельзя, видите ли, всё-таки очень хорошо постарались наши, хкм… Напряжён народ, вот и нужно это напряжение постараться вывести в русло конкуренции. Знаете, я уже работал с этим раньше, раньше я… — он вдруг остановился, вновь задрожав и опустив свой взгляд, сжав в кулак опирающуюся на стол руку.

— Игнат, в самом деле, да расскажите же мне, что с вами?

— Лин… Уля, — задрожало вдруг по всей комнате, задев стенки серванта.

— Что такое? Она же не…? — я постарался изобразить удивление. Видите ли, я очень хотел, чтобы Игнат мне всё рассказал сам. Во-первых, спросив я прямо, он мог бы вспылить, во-вторых его взгляд на это мог быть совсем другим, как оно собственно и оказалось.

— Не оставила меня, вы хотите спросить? Нет, что вы, что вы, конечно нет, я такого и представить себе не могу, — вновь быстро и бойко заговорил он. — Да, повздорили мы немного, но она вернётся, непременно вернётся. Вернётся, когда услышит, что я сделал, как я остановил силой своего убеждения назревающее сопротивление, переключив его в нужное русло!

И теперь я понял, чем объясняется внезапное согласие Игната.Мы распрощались до завтра, окончательно убедившись во внезапной, но стойкой необходимости друг в друге.

II

Решётчатая просторная беседка с рыжеватой осьмиугольной крышей, увитая чем-то ярко-зелёным по бокам, располагавшаяся довольно далеко от поля, в которой Антон ждал от меня ответа, имела очень богатую историю. Сначала здесь располагался вольнодумный кружок Игната, название которого до сих пор красовалось над входом пятью прописными буквами «о Поле». Когда же Игнат отчаялся и непростительно забил на всё это дело, глава факультета не растерялся и устроил на останках кружка свой, новый, сохранив прежнее название, но устроив нечто вроде свободного дискуссионного клуба с другими факультетами. Дело это было крайне выгодное для той политики, по уже проторенной дорожке которой он решил держать курс, ибо из технического факультета он звал всяких, что именно есть отбитых личностей, и когда люди слышали, их размышления, мнение обо всём факультете ихнем складывалось прескверное. Так бы оно продолжалось и по сей день, кабы одна замечательная тян однажды не вымолвила «Как говорит Сергей Сергеевич Уключин, у гуманитарного факультета только две проблемы: локус контроля и локус самооценки». Естественно, изречения этого никто и не осмыслил толком, но звучало оно умно, а потому многие присутствующие пожелали этого господина Уключина увидать и послушать, что же он скажет. Сергей Сергеевич, тот, что ещё не успел скупить все близлежащие участки, а работал только на своём, маленьком, очень долго и упорно от этого предложения отказывался, но всё же объявился, высказав, что все эти межфакультетские отношения ему глубоко равнодушны, что люди зря забивают себе этим свои головы, и что он лично над этими абсолютно лишними проблемами страдать не желает, а предпочитает этому веселье после успешной работы, «стаканчик пивчанского и хороший кальян». Естественно, Никодиму это причинило немалый ущерб, но спохватился он поздно, так как все студенты_тки, посещавшие доселе беседку, с тех самых пор просто курили калик с господином Уключиным, небрежно скинув с себя бремя тех забот, которыми они были окружены раньше.

Вот и сейчас, подходя по узкой, устеленной листьями тропке к бризовому островку безмятежности, омываемому аккуратным шуршащим леском, я уже ощутил всеобщее веселье и смех. Затем вдруг все притихли, и стало слышно, как Арсений стройно раскладывая движениями языка рифмы по полочкам ритма, декламировал новую поэму Оксимирона. Я вошёл ровно в тот момент, как он кончил, и все начали аплодировать, посему мне удалось войти, не привлекая особо внимания. В беседке было тенисто и прохладно, однако солнечный свет всё же проникал в неё ровно настолько, чтобы присутствующие здесь могли лишь наблюдать ярко-оранжевые блики. Половицы чуть поскрипывали под моими шагами. Я уселся с краю, осторожно выискивая глазами Антона, но его здесь, по-видимому, не было. Достав карманные часы и обнаружив, что пришёл чуть раньше, я снова расслабился и огляделся. Окружало меня человек семь. Присутствовали, впрочем, в основном дамы. Был только какой-то юноша с естественнонаучного факультета, сидевший рядом с неизвестной мне особой с красными дредами. Кажется, Игнат как-то упоминал их добрым словом.

— Сергей Сергеевич, а вы нечто подобное знаете? — лукаво осведомилась Уля Санлинцева, суча ножками по прибитой к стенке лавочке, взявшись за её край руками.

«Как же, и Уля тоже здесь?» — пронеслось в моей голове, и вдруг всё то напряжённое опасение, что было с утра, ко мне вернулось. Я чуть приподнялся с места и увидел краешек её сарафана – остальное было скрыто от моего взора широкими плечами Уключина.

— Нет, что вы, что вы, и в мыслях не было что-то специально выучивать, — добродушно усмехнулся Сергей, повернувшись, — пусть другие учат, докапываются до бесполезных и чуждых этому миру смыслов, а мне и просто послушать достаточно.

— Ах, до чего же я лолирую с вас, любезнейший, — воскликнул Арсений Уключину, между тем подсев ко мне рядом. Но мне было не до него.

Лучше бы этот достопочтенный господин не поворачивался вовсе. Я увидел её радостной и сияющей, не понимая, как она такой может быть спустя лишь несколько часов после того, что было утром. Довольная, щурящаяся от стекающих с крыши солнечных лучей, сжимающая своей маленькой ладошке трубку кальяна, казалось, будто она была даже радостнее обычного, будто даже я воспринял утренние события больнее, чем она. И тут я ощутил подленькие щупальца одной догадки, которая уже пыталась пробраться в сознание моё. Я не желал более здесь задерживаться.

— Где Антон? — нервно шепнул я Арсению на ухо, дёрнув его за рукав.

— Не беспокойтесь, уважаемый, я всё ему передам, — ответил он недостаточно тихо, заговорщически ко мне нагнувшись, ровно так, чтобы на нас непременно обратили внимание. Я брезгливо вырвал из прилипающего к ладони кармана заранее заготовленную записку и сунул ему, и, отчего-то ужасно на него рассердившись, поспешил покинуть это место.

III

Не замечая времени, я спохватился и ускорил шаг, боясь не успеть совершить ещё одно очень важное дело. На пути мне попадались разные личности, собирающиеся в пятёрки и серьёзно что-то обсуждающие. Также мне внезапно встретился Михаил Иванович, тот самый, заговоривший с нами в поезде, ныне направляющийся в сторону Игната. Завидев меня, он широко улыбнулся одними губами, поклонившись мне, сложа ладони вместе. Я попытался сделать то же самое ему в ответ, однако на ходу это вышло не столь складно. У меня мелькнула мысль остановиться и спросить, что он здесь делает, но я порешил, что успеть туда, куда я направлялся, было важнее.

Стремительно забежав по лестнице, даже не спросив, смогут ли меня принять, я ворвался в нумер к Никодиму (где, по всей видимости, уже зарождался новый кутёж), и, не замечая никого вокруг, с размаху выбил у него из рук бутылку, с треском распенившуюся на грязном паркете, на радость разинутым ртам всех присутствующих.

Никодим насупился, замычал, приложив свою здоровенную ладонь к подбородку, затем встал, зашипел одними ноздрями, членораздельно вербализируя свои эмоции.

— Это была вторая бутылка. Последняя бутылка. Следующие будут только завтра вечером. Как вы понимаете, первую я уже выпил.

— Гм, и что же из этого следует? — невозмутимо поинтересовался я.

— А следует из этого, молодой человек, что от одной бутылки я стану только злее! — зарычал он, схватив, сильно схватив меня за плечи.

— Что, быть может, выйдем, ссударь? Не хотелось бы разбираться при посторонних людях.

— О, я охотно выйду с вами поговорить! — и Никодим потащил меня к выходу, засучивая рукава. К ужасу моему, никто не попытался нас остановить.

— Ух, ну вы даёте! А глаза-то, глаза вы их видели? — добродушно рассмеялся Никодим, когда мы вышли. Признаться, будучи готов успокаивать и умерять гнев главы нашего факультета, я немного смутился такой его реакции. — Впрочем, если вам угодно было говорить наедине, бутылку и впрямь разбивать не стоило. Так чего же вы хотели?

— Вы безусловно знаете о том, что завтра произойдёт, — осторожно начал я, — и всякий человек в здравом рассудке на вашем месте бы сообщил об этом, куда следует, чтобы это всеми силами подавить. Но я прошу вас этого не делать. Нет-нет, подождите, послушайте, — поспешил я, увидев хмурящиеся складки на его лице, — мы вместе сможем это остановить, остановить не грубой силой, но переубеждением. У Антона ничего не выйдет, если и вы, и Игнат выскажетесь против него, понимаете? Неужели вам не хочется собственноручно, не прибегая ни к чьей помощи, это предотвратить?

— Видите ли, юноша, это всё не ново, — вздохнул Никодим, отмахиваясь рукой, — я не могу так рисковать, а эта проторенная схема всегда работала. Ведь вы сами же знаете, «Сначала успокоение…»

— О да, наслышан, наслышан! — огрызнулся я с жаром. — И как вы думаете, сильно ли подобный произвол их успокоит? Люди уже и так на взводе, посмотрите на них, побеседуйте с ними. Они уже готовы забивать палками и камнями любого инакомыслящего. Вам желательно подлить ещё масла в огонь?

— Нет, это никак невозможно. Я уже отослал Пахома телеграфировать, — дежурно отчеканил Никодим, уже успев вылепить себе руками стандартно-официальное лицо.

Как ни странно, тот же час за его спиной с комичной точностью возник запыхавшийся Пахом.

— Господа, пройдёмте на балкон. Вы должны это видеть, — еле выдавил он из себя, шумно вдохнув. Мы проследовали за ним.

Вдалеке виднелась фигура какого-то умника, который залез на телеграфный столб и старательно перекусывал провода.

— Дожили! — отчаянно воскликнул Никодим, сплюнув через зубы. — Я так понимаю, ты не успел ничего отправить?

— Помилуйте, кое-как живым до вас добрался-с, — обречённо пожал плечами Пахом, нервно шевельнув губой.

— Что ж, тогда пиши письмо и готовь лошадь. Да смотри, в красках опиши, со всеми вытекающими последствиями! Хоть капсом их обозначай, как угодно. А вам, дорогой мой, — обращался он уже ко мне, — я советую не высовываться из своего нумера вплоть до конца нашего здесь пребывания.

Быть может, у меня был шанс окончательно переубедить его, но на тот момент мне всё настолько осточертело, что я, каюсь, сдался, и решил камбекнуться к себе, пока Никодим отпускал меня. Я мог бы сказать моему читателю, что рассудил так логически: завтра на свободе я буду нужнее, чем взаперти, но это были бы лишь отговорки и оправдания, вовсе здесь неуместные.

По возвращении к себе, весь сжавшись, не снимая даже одежды, так и соснул я на нерасстеленной кровати с большой тревогой на душе, качаясь на тяжёлых, переполняющих грудь вдохах и выдохах.