Дружба. Урок от экипажа Пе-2 из августа 1941-го
автор: Сергей Мачинский
Тихий августовский лес. Солнце, чуть пробиваясь через развесистые лапы елей и сосен, плавной тенью стелется по ковру из сухих иголок и изумруда мха. В его острых, как мечи, лучах мелькают пчёлы и комары. Звери, пересекая его, ведут себя тихо и спокойно – здесь их дом. Человек со своим шумом и тяжёлыми запахами – далеко, ему до сюда не дойти.
Тревожный нарастающий гул, надсадно переходящий в металлический вой, заставил лес затаится . Над верхушками вековых сосен, заваливаясь на одну сторону и чадя одним двигателем, появился самолёт. Небо, замаранное тёмной копотью дыма, ещё держало его. Зелёный, с красными звёздами на крыльях и фюзеляже, он не летел – полз по родному небу. Разбитое снарядами остекление кабины, штурман – молодой парень, уткнувшись в дырявый, забрызганный кровью борт машины стеклянными глазами смотрел в пробоину борта, будто до сих пор вычисляя расстояние до цели. Стрелок-радист, повиснув на привязных ремнях безвольной куклой, рукой в летной краге, гоняя по полу своей кабины стрелянные гильзы от ШКАСа вперемешку с кровью и осколками разбитого остекления кабины, уже не видел синего неба над головой, выполнив свой долг до конца. И только пилот, стиснув до боли в скулах челюсти, побелевший от напряжения, тянул на себя штурвал, пытаясь выровнять умирающую машину. Слева умершей стрелкой застыли лопасти неработающего двигателя, серебряными каплями, как дождь брызжет на зелёную траву, снизу плавящийся алюминий капота.
Три человека – три пилота, три друга. Экипаж. Впереди, уже совсем недалеко, болото – его край уже видно. Именно там, на огромном пустом ровном пространстве можно попытаться посадить израненную машину и спасти своих товарищей. Крен сильнее, единственный работающий двигатель воет на пределе, штурвал выскальзывает из уставших рук.
Плоскость цепляет за шапку сосны. Грохот разрываемого взрывом металла. Огненный гриб вырвавшегося из баков авиационного бензина, отбирая жизнь, пожирая и разрывая тела, будто подбросил туда, к небу, отобранные им души, но, не долетев до голубой сини, опадает чёрным коптящим и смердящим облаком.
Несколько часов горели и тлели в лесной глубине обломки упавшей машины, нарушая тишину треском взрывающихся в огне не расстрелянных в последнем бою патронов. А прошедший потом летний обильный дождь вернул в лес тишину и покой.
Через несколько месяцев сюда вместе с шумом накатывающегося фронта пришли наши солдаты. Они видели погибший самолет, молча постояли у погибшей машины, помянув каждый по-своему троих неизвестных пилотов. И пошли дальше воевать. Каждый день, теряя товарищей и не зная, что будет с тобой в следующей атаке, становишься чёрствым – или, может быть, просто становишься солдатом...
Они взяли уцелевшие дюралевые части самолета и укрепили ими свои блиндажи, землянки, а потом усыпав поля и болота телами погибших в атаках товарищей, уцелевшие, ушли на Запад – мстить за свои дома и неизвестных погибших пилотов из глухого Демянского леса.
И в лесу опять наступила тишина. Но это был уже другой лес: он стал живой, его девственный ковёр был изрыт окопами и блиндажами, испятнан кляксами чёрных воронок. Рыжими кочками торчали ржавеющие солдатские каски, из которых местами в тихое небо пустыми глазницами смотрели белеющие солдатские черепа. Лес наполнился странными звуками и тенями – может, это солдатские неупокоенные души бродили, пугая своим молчанием и скорбью редких ягодников и грибников.
А потом пришли дети и внуки тех, кто лежал в лесу. Они видели и солдатские каски во мху, и обломки сгоревшего самолёта, может быть, даже останки летчиков. Они разворотили самолет, взорвали дюралевые блоки двигателя, выпилили вековые сосны, ковшом бульдозера сгребли и каски, и кости, и ненужные детали самолёта – сгребли, как ненужный мусор, как никчёмную пыль, сгребли, чтобы навсегда окунуть во тьму безвестия. Свои – не враги, не фашисты, а дети и внуки, не плохие и не хорошие, просто равнодушные, забывшие или не знавшие, кому они обязаны всем.
Так бы и осталась эта история только в памяти невырубленной опушки некогда большого леса. Но есть неравнодушные люди – и они пришли. Пусть через 75 лет, но пришли.
А ночью тени – тени от костра, тени, бродящие у засыпанных, заваленных буреломом окопов, затопленных блиндажей и воронок. Тени или люди? Души или послания нам, живым?
Я часто думаю, а что они хотят от нас? Чтобы похоронили? Чтобы знали и помнили? А, может, они хотят напомнить нам что-то, что было у них, а потеряли мы? Например, дружбу. Ведь могли бы эти трое выпрыгнуть из самолёта! Ведь необязательно было всем гибнуть. Ведь лётчик, ведший двадцать километров от места последнего боя машину, – он то точно был бы жив, ведь мог бы спастись. Но честь и дружба не позволили. Пока есть хоть один призрачный шанс – не для себя, а ради друга.
Вот и говорится в молитве: «За Родину и други своя живот положившие», – это точно про них.
А про нас что? У кого из вас есть хотя бы один друг, который ради вас жизнь отдаст? Который не раздумывая поставит свою жизнь на кон, если будет хоть один шанс спасти вас? Думаю, не у многих. У нас сейчас близкие родственники готовы друг друга порвать за наследство. Что с нами стало? Ведь прошло меньше сотни лет – в многовековой истории России это минута! А мы уже совсем другие...
А тогда? Тогда дружба стояла выше личного, даже выше жизни своей, потому что бросив друга она была не нужна. Ни один из них не смог бы жить с клеймом предателя, с клеймом человека бросившего друга, уж лучше смерть.
Я смотрю на три замка – три символа дружбы, дружбы, скреплённой подвигом, смертью и теперь памятью и знаю: у меня такие друзья есть. Они тут, рядом со мной. Стоят у обгоревших стоек шасси погибшего в августе далекого 1941 года самолёта Пе-2. Стоят и думают каждый о своём – и в то же время об одном и том же, о погибших геройски друзьях.
Три дня шёл снег, он рвал палатки, засыпал раскопы, превращал в раскисшую жижу опушку леса. А когда мы уезжали, неожиданно вышло солнце. Да, так бывает, такова природа. Но мне верится , что так захотели они. В салоне тягача, балагуря о том и о сём, ехали журналисты – Саша Селезёнева со «Звезды», Лёша Корепанов с Первого канала, Коля Васильев с «России», их помощники и операторы. А среди них сидели три молодых парня в лётных комбезах и шлемах с очками-консервами. Они щурились от солнца, пробивавшегося через дыры в тенте и снисходительно улыбались, глядя на молодой задор журналистской братии. Иногда они смотрели друг на друга, думая о чём-то, только им одним понятном, а потом стали смотреть на убегающую назад дорогу.
Я посмотрел туда с крыши тягача и увидел как там, в закатном осеннем солнце, из изрытого воронками леса к этой старой фронтовой дороге проститься со своими товарищами выходят солдаты. По одному, группами по несколько человек, целыми отделениями, в серых пехотных шинелях, ватниках, гимнастерках, чёрных танкистских и синих лётных комбезах. Шапках , шлемах, пилотках и касках. Они стояли у дороги и, тихо переговариваясь шепотом ветра, смотрели нам вслед. Нет, это были не зомби или монстры из фильмов ужасов. Это были обычные люди – мужчины, солдаты. И я чувствовал, что многие из них знали, что они никогда не вернутся, потому что это их тела в клочья разорваны прямым попаданием снаряда, это они дотла сгорели в самолётах и танках, оставив после себя лишь горстку пепла. Но они рады ,что мы помним, что приходим сюда, что говорим с ними, что ищем и находим, что мы неравнодушные, что стараемся быть лучше, что пытаемся походить на них, что рассказываем о них нашим детям. Значит их жертва не зря. Проводив нас прощальным взглядом, они молча поворачивались и тихо уходили в тьму глухого осеннего леса скрываясь в наступающей мгле.
А с нами домой ехали лётчик Николай Ахалашвили, штурман Тихон Троценко, стрелок Степан Божко. Трое парней, которые своей смертью преподали нам урок дружбы, настоящей, святой, мужской, солдатской дружбы и чести. И мы постараемся его усвоить – ведь именно тогда всё не зря.
