Собираюсь бросить учебу и переехать в другую страну
Мне 19 лет я студент 2 курса, собираюсь бросить учебу и переехать в другую страну, так как не вижу смысла продолжать учится, уже изначально понимал, что это не мое и поступил я в университет только, что бы не пойти в армию и не разочаровывать своих родителей, изначально я был трудным ребенком и всегда попадал в неприятности, то в школе у меня были проблемы, то на тренировке происходили недопонимания и сейчас еще в универе завелись неприятности по которому я могу получить судимость в даче взятке преподавателю и вот я решил, что пока не вляпался окончательно в большие проблемы мне стоит покинуть Россию и переехать в другую страну, с деньгами у меня проблем не было с 14 лет уже с этого возврата я запустил не плохие сайты с которых получаю прибыль и смогу оплачивать себе еду, транспорт и другие жизненно важные вещи. Уже окончательно решил в какую страну я поеду и на данный момент делаю себе визу, да и продолжать жизнь в России я не вижу никакого смысла на мой взгляд у этой страны нету будущего и в дальнейшем здесь жить будут на много труднее, но как мне оставить свою семью? Как мне бы потом не пожалеть о своем решении? Какой совет вы мне дадите?
Не много грустно.
Идет посадка на междугородний автобус. Я уезжаю в другой город на заработки. Оставляя жену и двух сыновей. Без посыла,просто делюсь. Мир всем.
Мама и дочка. Глава 33 из романа "Одинокая звезда"
Всю зиму семилетки усердно занимались, чтобы осенью поступить сразу во второй класс. Дважды в неделю в садик приходила учительница Надежда Васильевна, готовившая детей к школе. Но учила она только тех, кто совсем не умел читать, писать и считать. Ребята, уже одолевшие азы грамоты и счета, учились самостоятельно, вдохновляемые неутомимыми Леной и Геной.
Ольга раздобыла в гороно программу первого класса, оказавшуюся не очень сложной. К лету все старшие ребята — Саша Оленин, Ирочка Соколова, Настенька Селезнева, Шурочка Пашкова и Шурик Дьяченко, не говоря уже о Лене с Геной и Мариной, — бегло читали, писали несложные диктанты, решали простые примеры. Надежда Васильевна, проверив их знания, заверила родителей, что дети вполне могут учиться во втором классе.
Лена с Геной буквально заразили остальных детей страстью к чтению. У Леночки была великолепная библиотека. Ольга непрерывно пополняла ее, не жалея никаких денег. Благодаря ее стараниям здесь были и "Волшебник Изумрудного города", и "Приключения Буратино", и сказки Андерсена, и множество других замечательных детских книг. Каждый день Леночка приносила в садик одну из них, и дети, усевшись в кружок, читали по очереди вслух. Прочитав, они еще долго не расставались с любимыми героями, придумывая продолжение их историй. Эти совместные чтения очень сблизили ребят. Они уже не ссорились, как раньше, дружно играли и часто мечтали, как будут все вместе учиться в одном классе.
Гена совсем перестал задираться. Он быстро рос и уже был на голову выше всех. Чтобы догнать Леночку в математике, мальчик много занимался по ее учебникам, стараясь до всего дойти самостоятельно. Ему доставляло удовольствие видеть неподдельное удивление Лены, когда она вдруг обнаруживала, что приятель кое в чем опередил ее. Если бы не необходимость помогать дома с малышами, которых ни на минуту нельзя было оставлять одних, его успехи были бы еще больше. Спасибо Алексею, приходившему почти ежедневно. При нем Гена мог хоть ненадолго закрыться у себя в комнате, чтобы не слышать вопли капризных Мишки и Гришки, требовавших, чтобы с ними сидели только Гена с Леной или их ненаглядный папочка.
Из-за нехватки времени Гена не так часто посещал шахматную секцию, как хотелось. Он играл уже в силу третьего разряда, но на участие в соревнованиях времени почти не оставалось.
Отношения между Геной и Леной внешне стали спокойнее. Гена по-прежнему не мог долго обходиться без ее общества, но изо всех сил старался не слишком докучать ей. Из-за этого мальчик замкнулся и часто предпочитал уединение с книгой шумным играм со сверстниками. Он очень подружился с Маринкой Башкатовой, передававшей ему все новости о Леночке. От нее он узнавал о своей «сестренке» все, что его интересовало.
Зная, как Лена любит шутки и остроты, Гена старался запоминать все смешное, что находил в книгах, слышал по телевизору или от взрослых. Ее ответный смех был лучшей наградой за его старания.
Леночка за эту зиму тоже очень изменилась — повзрослела, посерьезнела. В детском садике ее любили все, особенно малыши. Они буквально липли к ней. Стоило девочке появиться в их комнате, как малышня окружала ее плотным кольцом, и каждый старался прислониться или хотя бы прикоснуться к ней. Теперь она должна была погладить и приласкать всех, иначе потом обид и слез не оберешься.
Каждое появление Лены у Гнилицких близнецы встречали воплями радости. Она целовала их, тормошила и по очереди таскала на руках. И пока Лена носила одного, другой орал благим матом и тянулся к ней изо всех сил, грозя вывалиться из кроватки. Потом они менялись местами, и все повторялось. Почему-то к Маринке они таких чувств не испытывали, хотя та проводила с ними ничуть не меньше времени, чем Лена, и так же их целовала и тетешкала. Но когда обе девочки одновременно носили их на ручках, близнец, сидевший у Марины, все время тянулся к Леночке, громким ором требуя, чтобы она взяла именно его.
Даже такие крохи понимают, что она лучше всех, с грустью размышлял Гена. И от этой мысли ему почему-то становилось неуютно и тревожно.
Изменились отношения и между мамой и дочкой. Совсем недавно для Ольги Леночка была малым ребенком, − а теперь она стала скорее близкой подругой. Ольга привыкла буквально во всех жизненных ситуациях советоваться с дочерью и прислушиваться к ее мнению. Все, что касалось приготовления еды, уборки, покупок, они обсуждали и решали вместе. Даже возникавшими то и дело проблемами на работе Ольга делилась с Леной — и не раз убеждалась в здравости ее суждений и советов.
— С этими первокурсниками прямо беда! — жаловалась она дочери. — Такое впечатление, что некоторые из них в школе математику вообще не изучали. Представляешь, вызываю вчера одного к доске, и по ходу дела ему надо умножить семьдесят на восемьдесят. Стоит, думает. Я у него спрашиваю: — А сколько будет семью восемь?
— Стоит, думает, — засмеялась Лена.
— Точно! — подтвердила Ольга. — Но ведь это студент! Не второклассник, не пятиклассник — студент! Технического вуза! Таблицу умножения не знает. — А зачем? — говорит. — Есть же калькулятор.
— А ты не разрешай им пользоваться калькулятором на занятиях. Пусть считают в уме.
— Я пробовала не разрешать. Но тогда и половины намеченного не успеваем решить.
— Может, нам с Геной не во второй класс, а сразу к тебе поступить? — шутила девочка. — По крайней мере, таблицу умножения мы знаем и уравнения решать умеем. Не то, что твои двоечники.
— Ты смеешься, а я думаю — вы бы учились получше некоторых первокурсников. Куда мы катимся, не представляю?
— Мамочка, я знаю, что надо делать. Надо открыть школу при институте. Чтобы ваши же преподаватели там учили детей. Тогда бы они их научили тому, что надо знать для института.
— Лена, идея прекрасная. Но кто же нам разрешит? Школу открыть не так-то просто. Можно было бы подумать о воскресной школе, хотя бы для старшеклассников. Но где взять деньги? Ведь преподавателям надо платить. И потом, у нас есть неплохие подкурсы. Правда, на них учатся всего год, а здесь годом не обойдешься. Чтобы поднять таких лежачих, надо минимум года два с ними заниматься перед поступлением.
Все твердят о гуманизации образования. Чтобы, значит, побольше гуманитарным наукам уделять внимание, поменьше точным. Мол, именно гуманитарные науки воспитывают личность. Да так, как воспитывает математика, никакая литература не воспитает! И точность воспитывает математика, и целеустремленность, и честность, терпение, выдержку, дисциплину ума, верность, порядочность, наконец. Почему Япония так далеко ушла вперед? Потому что там точные науки на первом месте. А у нас в школах, похоже, вообще перестали решать задачи и примеры. Нам, помню, задавали по десятку примеров на дом, а нынче — редко один-два. Чтобы не перегружать ребенка. Да если б он тратил время на книги! Так ведь нет — он его тратит на эти жуткие мультики да боевики. Вот уж где полная бездуховность!
— Мамочка, не расстраивайся ты так. А то у тебя голова разболится, — снова таблетки будешь глотать. Вот мы скоро вырастем и придем к тебе учиться. Все будем только хорошистами и отличниками. Подожди немного.
— Ну да, всего какой-нибудь десяток лет. Совсем немного.
— Не десять, а девять. Мы же во второй класс пойдем. Мама, а почему теперь нет четвертого класса? Нам сказали, что после третьего сразу в пятый переходят. А куда четвертый девался?
— Понятия не имею. Сама спрашивала в гороно − а там только плечами пожимают. Тайна сие великая есть. Зато вместо десятилетки одиннадцатилетку сделали. Без четвертого класса. Та же десятилетка фактически. Теперь это реформой школы называется. Но ты права: не стоит расстраиваться из-за того, что мы изменить не в силах. Как говорят японцы, будем кроткими, как голуби, и мудрыми, как змеи. Давай лучше что-нибудь поесть приготовим. Что-то вкусненького захотелось.
— Давай котлет нажарим? Мясо молотое есть, лук, молоко и яйца тоже есть. Гену позовем.
— Смотрю, ты снова с ним задружила. Ты бы не мучила его, дочка. Или дружи — или не дружи. А так нельзя: то гнать, то звать. Он прямо извелся — не узнать мальчика.
— Мамочка, никогда я его не гнала! Просто, сердилась, когда он ребят обижал. Знаешь, он таким умным стал! Задачки решает не хуже меня. И читает запоем. А анекдотов сколько знает! Все время меня смешит. А сам не смеется. От этого еще смешнее становится. А Маринка говорит, что он в меня влюблен.
— Гена ей это сам сказал?
— Нет, она догадалась. Он ей пожаловался, что ему неприятно, когда меня другие мальчики провожают. А она ему говорит: “Ты в Лену влюблен”. И он согласился. Ну и пусть влюблен, разве это плохо?
— О господи! — вздохнула Ольга. — Только этого мне не хватало.
— Конечно, ничего плохого в этом нет. Правда, рановато. Но будем надеяться, что это у него пройдет.
— Да пусть будет влюблен! Не он один такой. Мне уже столько мальчиков в любви признавались. Я на это внимания не обращаю. Мне же лучше. Они мне все так стараются угодить. Все делают, как я хочу.
Ужас! — подумала Ольга. Восемь лет, только восемь! А что будет в двенадцать, пятнадцать? Испортят мне дочку окончательно.
— Лена! — решительно сказала она. — Ты должна пресекать такие разговоры: все эти объяснения в любви и тому подобное. Вы еще очень маленькие. Скажи своим поклонникам, что до настоящей любви вам еще расти и расти.
— Мамочка! — Леночка хитро взглянула на нее. — Ты ведь сама так не думаешь. Вспомни Пушкина: любви все возрасты покорны. Вон как Ирочка Соколова влюблена в Сашу! Уже два года. И все это знают. Что, скажешь, она его любит не по-настоящему? Очень даже по-настоящему. И мне кажется: Гена в меня тоже влюблен по-настоящему. Ну и пусть. Он же ради меня готов на все! И я к нему сейчас очень хорошо отношусь — даже скучаю, когда его долго не вижу. Давай его позовем на котлетки?
— Да зови, зови, конечно, зови!
Но Лена вернулась обескураженной.
— Мама, он не идет. Говорит, не с кем Мишу и Гришу оставить. Тетя Света в магазин пошла, а бабушке нездоровится. Я ему предложила взять их с собой, а он сказал: “Они тебе на диван надуют”. Наверно, он все-таки не влюблен. Другие бы сразу прибежали.
— Давай дожарим, и сама ему отнесешь. А что ты отвечаешь мальчикам на их признания?
— Говорю: “Ну, влюблен — и дальше что?” А он говорит: “Давай дружить!” А я отвечаю: “Ну, давай. Ты в шахматы умеешь играть? Нет? А во что умеешь, кроме ловиток? Ни во что? А какие ты интересные книжки прочел? Никакие? Как же с тобой дружить? Даже поговорить не о чем. Нет, мне с тобой дружить неинтересно”.
— И он что?
— И он отстает. Знаешь, из моих знакомых мальчиков Гена умнее всех. Раньше он не был таким, а сейчас у него, о чем ни спроси, все знает. И сильнее всех. Когда мы втроем идем домой, к нам уже никто не пристает.
— А как у тебя с Ирочкой? Наладилось?
— Нет, мама, она меня не любит. Только скрывает это. Гену боится. Иногда даже улыбается мне и сама заговаривает, − а глаза все равно злые. Понимаешь, до моего прихода в нашей группе, да и во всем садике, она была лучше всех. Самая красивая, самая умная. Все с ней носились. И Саша Оленин только на нее и смотрел. А когда я пришла, все изменилось. Я слышала, как она его уговаривала не поступать с нами в один класс. Чтобы в другом каком-нибудь классе учиться. Или даже в другой школе. А он — ни в какую. — Хочу, — говорит, — со всеми нашими.
Мы считаем их маленькими. Какие у них могут быть переживания, неприятности? — думала Ольга. А у них все так же: дружба, любовь, ревность, ненависть. Они тоже живут жизнью, полной чувств и страстей. И об этом нельзя забывать.
Гена. Почему, когда я думаю об этом мальчике, мне становится не по себе? У него есть цель, и эта цель — Лена. Она для него центр всех желаний и помыслов. Ведь только ради нее он стал самым умным, самым сильным, самым интересным из ее сверстников. Как он себя ломает, переделывает под ее желания. И сметет любого, кто встанет у него на пути. О господи, хоть бы Лена со временем ответила на его чувство! Иначе беды не миновать.
И то, что им только по восемь, очень слабое утешение. Как разительно он изменился этот за год. Только его отношение к Лене не изменилось, − осталось таким же, как и год назад, когда он, рыдая, вцепился в ее платьице, не позволяя увести от себя. Мальчик будет расти, и его чувство к ней будет расти тоже, это очевидно. Выход один: уехать, прекратить их соседство, неизбежные встречи. Может, тогда он переболеет и забудет ее. Но как уехать, из-за чего? Из-за того, что восьмилетний мальчик любит мою дочь? Никто же не поймет.
А может, она преувеличивает? Может, все не так страшно? Они вырастут, появятся новые интересы, будут новые встречи. Во всяком случае, уезжать им c дочкой некуда, да и работу просто так не оставишь. Ладно, пусть пока растут, а там видно будет. Главное, внимательно наблюдать за ними, ждать и надеяться, что все обойдется. А что еще остается?
В самый разгар летней сессии рано утром позвонил Отар. Ольга никогда не думала, что этот мужественный, ничего на свете не боявшийся человек, может быть так растерян и испуган.
— Оля! — закричал он с ходу, — умоляю, приезжай! С Юлей очень плохо! Врач сказала:
— Раньше надо было рожать, чего, мол, под тридцать лет рожать надумала? Оля, я боюсь! Если с ней плохое случиться, я повешусь! Оля, я с ума схожу! Тамара — мать Серго — уже не встает. Вчера все тебя звала. Все просила: “Олю позовите, попрощаться хочу”. Мы ей портрет твой поднесли, а она говорит: “Оленька, дочка, скоро Серго увижу. Скажу ему, как ты любишь его. Буду прощения просить, что разлучили вас”. Оля, умоляю, приезжай!
— Отарик, у меня же сессия! — Ольга сначала даже растерялась. Но потом опомнилась: что она говорит, какая сессия?
— Отарик, я приеду, приеду! Постараюсь сегодня вечером с Леночкой выехать. Что с Юлей? Почему такая паника?
— Оля, ничего не знаю! Очень за нее боюсь, очень! Говорю врачам: делайте со мной, что хотите, только чтобы с ней ничего не случилось. А они еще издеваются: “Что с тебя толку — ты же за нее не родишь”. Постреляю всех гадов, если с ней что случится!
— Отарик, возьми себя в руки. Сходи к Тамаре, скажи, что мы приедем.
— Оля, на вокзале в милиции сошлись на меня. Они тебе билет на любой поезд достанут. А если не будет, все равно посадят. Я им сейчас позвоню.
— Хорошо, хорошо! Ты только не волнуйся так. Поцелуй Юльку за меня. Ждите нас завтра, в крайнем случае, послезавтра.
К счастью, экзамены в Ольгиных группах уже прошли. Поэтому, услышав, что при смерти ее свекровь, ректор без слов отпустил ее. Оставив на Храмова кафедру, она помчалась на вокзал. Ближайший поезд уходил через три часа. Взяв без проблем билеты, Ольга побежала за Леночкой.
Гена мужественно воспринял известие о Леночкином отъезде. Неделя срок небольшой, он потерпит. А вот при мысли об августе он впадал в тихую панику. Ведь ясно, что в этом году поездка на море ему не светила. Во-первых, мама пошла работать, а бабушка еле ходит. Значит с близнецами сидеть ему. Хотя бы до сентября — а там придется их устраивать в ясли. Во-вторых, надо и совесть иметь. Он уже понимал, что быть нахлебником стыдно, а денег, чтобы заплатить за поездку, у них с мамой нет. Поэтому он на эту тему и не заикался. Но про себя решил: если они сами предложат, то, пересилив себя, откажется.
Но при мысли о разлуке с ней на целый месяц ему становилось так плохо, что он собирал всю силу воли, чтобы не заплакать. И ведь даже поделиться этим горем не с кем. Никто же не поймет. Целый месяц она будет играть со своими братьями, бегать с ними по горам, купаться в море, а он — изводиться от тоски по ней, сидя взаперти с близнецами.
Правда, они уже стали не такими противными, как вначале — даже хорошенькими. Гена с удивлением заметил, что иногда скучает по ним. Уходя из дому, он всякий раз ощущал в душе тревогу: как там малыши, не случилось ли чего? А Лена в них просто души не чаяла. Ничего, пусть она тоже там поскучает по ним, на своем море, злорадно думал он, не все же мне одному мучиться.
К ее братьям он Леночку не ревновал. Ну, проведут они вместе один месяц — зато потом она целый год будет рядом. И дома, и в школе. А главное, они ведь ей настоящие братья. Ни у кого из них нет шансов стать ей когда-нибудь мужем. А у него такой шанс есть, и он постарается его не упустить. Ни за что не упустит!
Но для этого он должен стать самым умным, самым сильным, самым хорошим. Чтобы с ним ей было лучше, чем с другими. Ведь бабушка всегда говорит: “Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше”. Конечно, хорошо бы стать и самым красивым. Жаль, что это не в его власти. Но ведь он не урод какой-нибудь. Нос, правда, длинноват и губы какие-то тонкие. И глаза... так себе. Но зато, какой рост — выше всех в группе. И ведь она сама назвала его тогда, в первый день их знакомства, очень славным. А ее мама всегда говорит, что внешность не главное, главное — добрая душа. А он добрый. Он и маме помогает, и в садике малышей опекает. И учиться постарается лучше всех.
Так думал Гена, с грустью провожая Лену с мамой до такси. Он помог им положить вещи в багажник и долго смотрел вслед удалявшейся машине, даже когда та совсем скрылась из виду.
— Доченька, я должна тебе кое-что сказать. — Ольга с Леной стояли у окна, глядя на проплывающие мимо донские пейзажи. Они так срочно собрались, что она ничего толком объяснить дочке не успела. — Наверно, в Батуми мы станем свидетелями двух самых главных событий в жизни человека: самого печального и самого прекрасного. Начну с печального. Умирает бабушка Тамара. Похоже, ей уже ничто не поможет. Дядя Отар говорит, что она совсем не встает.
— А отчего она умирает? Чем она больна?
— Формально — у нее больное сердце. А на самом деле, ей уже не хочется жить. Она очень тоскует по твоему папе и дедушке и хочет к ним. Бабушка верит, что их души — там, по ту сторону жизни — ждут ее. Поэтому она хочет умереть, чтобы поскорее с ними соединиться.
— Мамочка, а может, мы приедем и уговорим ее не умирать? Мы ведь тоже ее любим. И тети Нино и Каринэ, и мальчики — все ее любят.
— Хотелось бы. Но, видно, она очень слаба, раз уже не встает. Леночка, смерть — естественный конец жизни. Все, что родилось, когда-нибудь умрет. Мы не в силах отменить этот закон природы, поэтому не будем роптать. Надо приготовиться к самому худшему и достойно его перенести.
Про рыбалку на море и другие события. Глава 26 из романа "Одинокая звезда"
Благодаря связям Отара их с Юлькой быстро зарегистрировали, и стали они, наконец, законными мужем и женой. По этому поводу сыграли грандиозную свадьбу.
Сразу после свадьбы молодые крупно поссорились. Приближалось первое сентября, и Юлька, не говоря Отару ни слова, пошла устраиваться на работу в школу. Там ее охотно взяли. Еще бы — выпускница ленинградского вуза да с хорошим стажем.
Узнав об этом, Отар рассвирепел.
— Кто тебе разрешил это делать? — кричал он на перепуганную Юльку. — Я тебе разрешил это делать? Ты теперь моя жена и должна со мной советоваться! Тебе надо к дому привыкать, к хозяйству. А ты будешь в школу бегать да над тетрадками сидеть? Никакой работы! Сиди дома, а семью я буду обеспечивать.
— Но, Отарик, как же я без школы? — лепетала несчастная Юлька. — Первое сентября, а я в школу не пойду — это просто невозможно представить! Я же математик, я потеряю квалификацию. И потом, я без детей не могу.
— Своих будешь воспитывать! А пока их нет, учись быть моей женой. Все, никакой школы! Я сказал!
Кажется, повторяется ленинградская история, расстроилась Ольга, узнав от плачущей Юльки о случившемся. Кто бы мог подумать, что Отар так себя поведет. Но с другой стороны — а чего Юлька ожидала? Тут тебе не Ленинград, тут свои обычаи. Хотя, ведь работают же грузинские женщины и учителями, и врачами. Надо с ним поговорить.
— Отарик, — осторожно начала она, когда они вдвоем сидели на пляже, наблюдая за плавающей наперегонки ребятней, — мне кажется, что с Юлей ты не совсем прав. Нельзя так сразу лишать ее любимого дела. Пойми, она все эти годы жила школой. Ее прежний муж попробовал ее этого лишить — и что вышло?
Отар с недовольным видом слушал ее, но не перебивал.
— Отарик, — продолжила она, вдохновленная его вниманием, — появятся дети — один, другой, — она сама бросит работу. Но пока... ну дай ей возможность хоть четыре часа в неделю иметь. Это всего один класс. Только на полгода. После новогодних праздников она сама его оставит, вот увидишь.
— Почему так думаешь?
— А ты дай мне слово, что ей не скажешь, если я выдам ее секрет. А то она потом со мной делиться не будет.
— Что еще за секреты? Детство какое-то. Ну, хорошо, даю.
— У нее задержка.
— Правда? — Он вскочил и обнял Ольгу так, что она даже вскрикнула. — Правду говоришь? И тут же нахмурился: — Но почему я об этом от тебя узнаю? Почему она сама мне не сказала?
— Она не уверена — слишком мало времени прошло. Скажет еще. Не сердись. За такую новость обещай мне разрешить ей один класс взять, а, Отарик?
— А если с ней что случится? Дети баловаться будут, а ей плохо станет? Я с ума тогда сойду!
— Да ничего с ней не случится! С какой стати ей должно стать плохо? Она совершенно здорова. Посмотри на нее — кровь с молоком. Разреши, Отарик. Она так будет рада! Ты же не хочешь, чтобы на первое сентября она проревела весь день? Вот тогда точно случится.
— Ладно, подумаю, — смягчился он. — Но только до Нового года. А потом пусть готовится матерью стать и никакой школы. Скажи ей, что один класс пусть берет.
— Сам скажи.
— Получится, что я, мужчина, женщине уступаю? У нас так не принято.
— А почему женщине нельзя уступить? Если любишь ее. Скажи: — Юлечка, из любви к тебе я согласен, чтобы ты вела один класс. Чтобы чувствовала себя как дома. — Знаешь, как она обрадуется!
— Хорошо, скажу.
И то ладно, подумала довольная Ольга. Вот и стал он свой характер показывать, как обещал. Еще тот характер! Покруче Юлькиного будет.
— Как сыночка назовете? — замирая, спросила она. — Вот если бы... — успела подумать.
— Конечно, Серго! — угадал он ее мысли. — Только так! А если будет девочка — Олей. Мы с Юлей это уже решили. Она согласна. Ведь Серго был моим лучшим другом. А ты ее любимая подруга. Ты рада?
— Ой, Отарик! — кинулась она ему на шею. — Ой, спасибо! Господи, какое это будет для меня счастье — сказать твоему сыночку: “Здравствуй, Серго!” Непременно родите сына.
— Пока не родится сын, не остановимся, клянусь. Хоть десять дочек будет, — засмеялся он. — Но я уверен: первенец будет Серго.
— Чем Юлька занимается? — спросила Ольга. — Почему на море не пошла?
— Родителей развлекает. Мама за ней хвостом ходит, все ей рассказывает да показывает. Дома прохладно, а у Юли с утра что-то голова побаливала. Вот я и решил, пусть дома посидит, а как жара спадет, сходим с ней на море. Завтра я обещал ребят на рыбалку свозить, если море будет спокойным. Сейчас самое время черноморских акул — катранов — ловить, на голые крючки бросаются. Только вот не знаю, как с Леночкой быть. Жестокое это зрелище. У них на спине острый шип — его надо еще в воде выломать, чтобы не уколоться. А они рыбины здоровенные и шершавые, как наждак. В лодке так прыгают — еще испугают девочку или поранят.
— Ничего, она со мной останется. Пойдем с ней и Юлей за ежевикой. А вернетесь, рыбы нажарим. Если поймаете. Не бойтесь, мы без вас скучать не будем.
Рыбалка удалась на славу. Гена с горящими глазами, захлебываясь словами, опережавшими его мысли, и отчаянно жестикулируя, рассказывал Леночке, как они сначала ловили на удочку с множеством голых крючков маленьких блестящих рыбок, с жадностью глотавших эти крючки. И как потом на этих рыбок набрасывались здоровенные катраны. Только опустишь удочку в воду — и уже на ней катран. Сильная рыба ходила вокруг лодки, − да так, что лодка крутилась на месте. Потом у нее, уставшей, дядя Отар выламывал из спины острый шип, а затем забрасывал ее в лодку. Они поймали восемь рыбин. Как прыгали они, как били хвостами! Как одна рыбина оцарапала своей наждачной чешуей Гене ногу — пришлось даже царапину йодом смазывать.
— Понравилось тебе рыбу ловить? — спросила Лена.
— Очень-очень! Мне дядя Отар обещал настоящую складную удочку подарить. Буду на Дону удить — там тоже много рыбы водится.
— А тебе не жалко рыбок? Я видела: тут рыбалил на волнорезе один мальчик. Пойманные рыбки так бились и ротики разевали! Мне их очень жалко стало.
— Конечно, мне тоже жалко. Но знаешь, когда держишь удочку и чувствуешь, что там, в воде, за другой конец тянет рыба, об этом не думаешь. Обо всем забываешь, только бы ее вытащить оттуда. Так здорово! И потом — это ведь еда. Ведь ешь же ты колбасу и котлетки, хотя свинок тоже жалко. И коров.
Пойманную рыбу с собранными помидорами и выкопанной на огороде картошкой, вкусно поджаренной и посыпанной своим луком и зеленью, ребята уплели с таким аппетитом, что огромная сковорода мигом опустела.
На следующий день все отправились в горы по ягоды. Собрали еще несколько ведер ежевики, из которой сестры Серго сварили изумительное варенье. На поиски кизила у них уже не хватило сил — решили отложить на потом.
Так весело и с пользой летел отпуск. На десятый день пребывания на море Ольга дозвонилась до бабушки Гены. Звонила со страхом, уговаривая себя, что о самом худшем им бы уже сообщили. Ведь плохие вести приходят быстро.
— Мальчики! У нас мальчики родились, Миша и Гриша! — радостно закричала в трубку Людмила Ивановна. — Скажите Гене, что у него теперь два братика. Света чувствует себя хорошо. Еще пока в больнице, но уже скоро выпишут, дней через десять. Их отец объявился. У него с женой детей нет. А тут, как узнал, что два сына родились, прибежал, ног под собой не чуя. Ему Светина подруга рассказала, у которой они любовь крутили. Мои, говорит, дети, хочу их воспитывать. Интересно, как он собирается это делать. Ну да ладно, поживем — увидим. Коляску приволок для двойни. Во отец выискался!
— Так ведь и вправду отец! — обрадовалась Ольга. — Пусть помогает, раз охота есть. Вы не прогоняйте его, Людмила Ивановна.
— Да кто ж его прогоняет? Пусть ходит, коли так.
Гена обрадовался, что мама жива и здорова, но известие о рождении братиков принял равнодушно.
— Если бы они были большими, — протянул он с досадой. — А так... что с ними делать? Ни поговорить, ни поиграть. Когда еще они вырастут. Но мне и тогда с ними будет неинтересно — я еще старше стану.
— Гена, нельзя быть таким прагматичным: интересно, неинтересно, — укорила его Ольга. — Это твои родные братья, поэтому ты должен их любить и заботиться о них.
Гена хмуро выслушал ее и ничего не ответил. Зато Леночка пришла в бурный восторг.
— Ой, Гена, какой ты счастливый! Ой, как я хочу их поскорее увидеть! А мне тетя Света разрешит их подержать, как думаешь?
— Не знаю, — проворчал Гена, — ты, наверно, теперь с ними больше будешь возиться, чем со мной.
— Но ты же не маленький, чтобы с тобой возиться! Будем возиться с ними вместе. Чем ты недоволен? Еще не видел их, а они тебе уже не нравятся.
— Мне не нравится, что вы все так им радуетесь, будто они это заслужили. Ну, родились, ну и что? Лучше бы ты мне радовалась, а не им.
— Да ты просто ревнуешь к ним всех! Стыдно так говорить! Если ты не будешь их любить, я не стану с тобой дружить, так и знай.
— Да буду, буду, куда я денусь.
— Вот ведь какой эгоист! — говорила Ольга Отару. — С cамого начала не хотел их рождения. Чтобы все только ему. Хотя, конечно, живут они бедно, а теперь еще труднее будет. Может, хоть отец малышей поможет. Но для Гены это новый повод для ревности: их то он будет любить, а его нет. Бедная Светлана, как у нее хватит сил на всех, не представляю.
— Помогай ей.
— Обязательно буду. И Лену приучу. У меня много детских вещей осталось и игрушек. Все для Юлькиных будущих малышей собирала. Платьица мальчикам не пригодятся, а половину костюмчиков, комбинезонов и других вещей им отдам.
— Отдай все. Я своим новое куплю.
— Хорошо. Как замечательно, что ваш малыш тоже в июне родится. Правда, жаль, что с разницей в восемь лет. Может, вместе с Леночкиным их день рождения справлять будем? Надо было вам еще тогда — в Пицунде — последовать нашему с Серго примеру.
— А ты что же думаешь, — засмеялся Отар, — мы не последовали? На следующий же день последовали. И потом еще несколько раз "Золотая рыбка" нас на тот пляж возила. Но мы были тогда такими глупыми. И Юля противилась, да и я не хотел. Столько времени потеряли. Спасибо тебе, а то вообще могли больше не встретиться. Помню, я все удивлялся: как ты решилась оставить ребенка? И родителей не побоялась, и диссертацию надо было писать. Отважная ты, Оля.
— Знаешь, чего я больше всего боялась? Что ребенка не будет. Я так его хотела! Думала: если мне с Серго быть не суждено, пусть хоть ребенок останется. Не могла с ним расстаться, чтобы ничего не осталось. И очень боялась, что он догадается, подумает, что хочу его этим привязать к себе.
— Почему не написала ему, что ждешь? Он, может, раньше бы приехал. Все надеялся, что ты сообщишь ему об этом. Это был бы такой аргумент в его споре с родителями!
— Не решалась. И Юлька не советовала. Мы думали, что у него уже другая девушка есть, что он не может так долго быть один. Вдруг бы он рассердился, подумал, что я его шантажировать буду? Конечно, если бы он приехал, обязательно сказала бы. Ошиблись мы с ней обе. Теперь что ж — прошлого не изменишь. Не будем больше говорить об этом, Отарик. А то меня что-то снова знобит и внутри все трясется.
— Не будем, дорогая, — сказал он, обнимая ее за плечи. — Пусть прошлое останется в нашей памяти. А мы будем жить будущим. Ты, главное, помни: мы с Юлей навсегда тебе родные. И Леночке тоже.
— Я знаю.
— Вот вы где! — незаметно подкралась к ним Юлька. — Обо мне говорили? Ну-ка признавайтесь. Я свое имя услышала.
— О тебе, о тебе, — засмеялась Ольга, — о ком же еще? Уговорила твоего мужа разрешить тебе один класс взять. Правда, Отарик?
— Ой, Отарчик, миленький! Это правда? Разрешаешь?
— Я теперь тебе все разрешаю, счастье мое, — ласково ответил Отар. — Ты только не переутомляйся!
— Олька проговорилась? Ты же обещала! — напустилась на подругу Юлька. — Еще точно ничего не известно.
— А как бы я его уговорила разрешить тебе работать? Только за эту новость и согласился, — оправдывалась Ольга, любуясь похорошевшей подругой. — За это ты меня благодарить должна, а не бранить.
Их пребывание на море близилось к концу, когда страшное происшествие едва не испортило им весь отдых.
За несколько дней до отъезда Ольга с Геной и Леной сидели на пляже под грибком. Отар с Юлей остались дома. Реваз с Джаватом тоже не захотели на море — у них были какие-то свои дела. Гена с Леной много плавали, ныряли и в итоге нагуляли зверский аппетит. Когда Ольга, наконец, выгнала их из воды, они стали хныкать и просить, чтобы им купили по бутерброду с сосиской.
Строго-настрого приказав не отходить ни на шаг от грибка, Ольга пошла за бутербродами. Очередь оказалась неожиданно длинной, и она простояла минут двадцать. На обратном пути она вдруг увидела бегущего к ней со всех ног Гену. Он размахивал руками и, обливаясь слезами, кричал на весь пляж:
— Лену... Лену... Лену... какой-то дядька увел! Сказал, что вы ее в автобусе ждете. Чтобы ехать в Сухуми. А мне велел домой идти. Он назвал ваше имя, и она пошла. Ой, тетя Оля, вон автобус, он уже уезжает! Бежим скорее!
Выронив бутерброды, Ольга бросилась за отъезжавшим автобусом. Но он уже выехал на проспект и стал быстро удаляться. Изо всех сил стараясь держать себя в руках, едва не теряя от ужаса сознание, она кинулась к дежурившему на пляже милиционеру. Услышав, что дочь Серго Джанелия похитили, тот остановил проезжавшее мимо такси. Усадив в него Ольгу с мальчиком, милиционер приказал водителю гнать за автобусом. С удивлением они увидели, что автобус не вывернул на трассу, ведущую из города, а направился к ближайшему отделению милиции, где и остановился, отчаянно сигналя. Из отделения выскочили два милиционера и подбежали к дверям автобуса − только тогда они открылись, и Ольга увидела, как из автобуса буквально выволокли черноволосого парня и потащили в отделение. Следом выскочила Леночка и с криком: “Ма-ама! Ма-ама!” бросилась к ней. Неведомо откуда появился Отар. Велев им никуда не отлучаться, он тоже скрылся в отделении.
Пока он отсутствовал, Лена рассказала, что произошло. Чужой дядя подошел к ним, взял ее за руку, сказал, что мама Оля ждет в автобусе и потащил ее туда. А потом заявил, что мама отлучилась, и он сам повезет Лену смотреть обезьянок. Когда она стала просить выпустить ее, он грубо толкнул девочку на сиденье и приказал молчать. Но тут на шум обернулся водитель и, услышав плач Лены, погнал автобус к милиции, невзирая на уверения парня, что девочка его родственница. Когда тот понял, что его хитрость раскрыта, было уже поздно. Парень попытался выломать дверь, чтобы выскочить на ходу, но пассажиры ему этого не позволили.
Через некоторое время вышел хмурый Отар и отвез всех домой.
— Клялся мерзавец, что девочку только покатать хотел, — рассказывал он потрясенной Ольге. — Теперь он вообще не будет хотеть девочек. Ни катать, ничего другого делать.
От выражения его рысьих глаз, ставших при этих словах ледяными, у Ольги пошел мороз по коже.
Больше она не отпускала детей от себя ни на шаг, доверяя их только Отару и Юле. Но напуганная Леночка и сама не отходила от нее. А Гена, потрясенный тем, что чужой дядька чуть не украл его сестричку, все ходил за ней и твердил: — Я же говорил тебе: не ходи, не ходи! Почему ты меня не послушалась?
— Но ведь он назвал мамино имя, — оправдывалась Леночка, — и так быстро меня повел! Я думала, там мама в автобусе. А когда увидела, что ее нет, стала кричать, чтобы меня выпустили. А водитель захотел сдать дядьку в милицию. Чтобы больше детей не крал.
— Больше не украдет, — уверенно сказал Гена. — Я видел, какое у дяди Отара было лицо. Ох, и досталось, наверно, тому дядьке! Но так ему и надо. Знаешь, мне что-то уже домой захотелось.
— Мне тоже, — понизив голос, призналась Леночка, — только ты этого никому не говори. А то еще подумают, что нам здесь плохо. Еще обидятся. Мы и так уже скоро уезжаем. Через два дня. Надо побольше накупаться напоследок, чтобы потом долго не хотелось.
Как и все на свете, эти два дня прошли. Провожавшая их мать Серго, едва держась на ногах, все целовала и целовала свою внучку, словно прощалась с ней навсегда. Обнимая на вокзале своих грустных братиков, Лена сама чуть не расплакалась. С Геной мальчики тоже обнялись и крепко, по-мужски пожали друг другу руки. Горячо заверив друг друга, что будущим летом они непременно снова встретятся, друзья расстались.
Отар поехал с ними, чтобы помочь довезти до дому огромное количество узлов и корзинок, которыми их снабдили заботливые родственники. Юльке он велел никуда из дому не отлучаться, а родителям наказал не давать ей скучать.
Когда поезд тронулся и любимые лица поплыли мимо окон вагона, у Ольги сжалось сердце. Что ждет их всех? Увидятся ли они еще когда-нибудь? Как сложится у Юльки с Отаром жизнь? Какое будущее уготовано ей самой и ее девочке?
Ответы на все эти вопросы знала только судьба.
Леночка. Глава 11 из романа "Одинокая звезда"
Все сущее в мире стремится к равновесию − и иногда это ему удается. За великим счастьем часто следует большая печаль. Но случается и наоборот — на смену огромному горю приходит безмерная радость.
Юлька была права: новые чувства могут налагаться на старые, притупляя их. Чувство безбрежного счастья, испытанное Олей, когда она впервые взяла на руки крошечную девочку с лицом Серго, сгладило, притупило остроту потери, истерзавшую ее сердце. Боль осталась, но стала иной — не такой режущей.
В день рождения Леночки пришел подарок от ВАКа — извещение о присвоении Оле ученого звания доктора физико-математических наук. С утра в роддом звонили с поздравлениями. Доктора и медсестры устали поднимать трубку. Приехал Борис Матвеевич с огромным букетом цветов. Правда, букет у него не взяли: в воде, где стоят цветы, быстро заводятся всякие микробы, поэтому цветы в роддом приносить не разрешалось.
Малышка оказалась на редкость спокойной. Другие новорожденные, когда их привозили кормить, часто орали, как оглашенные, − а Леночка только вертела головкой да причмокивала. Ее так и прозвали: "самый спокойный сверток".
Когда Оля впервые приложила дочку к груди, та сначала тихонько почмокала крошечными губками, потом у нее внутри включился невидимый моторчик и она деловито принялась перекачивать в себя молоко. Наевшись, девочка оторвалась от груди и уставилась на Олю большими темно-синими глазами − казалось, она старается получше запомнить лицо своей мамы. Ее взгляд был вполне осмысленным, в нем таилась улыбка. Этот взгляд растопил ледяную глыбу горя, лежавшую на сердце Оли. Впервые за последние месяцы она почувствовала, что жизнь ее обрела смысл.
— Смотрите, доктор, — сказала она на третий день пожилой врачихе, — малышка уже улыбается мне. — Скоро тебе зарабатывать начнет, — ответила та, — они теперь такие. Атомные.
Но как перепугалась Оля, когда однажды, взглянув на сверток, положенный медсестрой рядом с ней, не увидела знакомого маленького ротика и родных синих глаз. На нее смотрели круглые глаза чужого младенца. — Это не мой, не мой ребенок! — в ужасе закричала она. — Где моя дочь? Куда вы дели ее?
Страх потерять свою доченьку буквально парализовал Олю.
Прибежавшая медсестра принялась уверять ее, что никакой ошибки быть не может, что все новорожденные на одно лицо, − но ее слова еще больше напугали молодую мать. — Отдайте моего ребенка! — рыдала она. — Где моя девочка?
— Ну чего ты орешь? — послышалось с кровати у двери. — Она так хорошо сосет — не хотелось ее отрывать. Ладно, несите сюда мою привереду.
Оказалось, у малышек перепутали номерки.
Как сестра могла утверждать, думала Оля, что все они на одно лицо? Да я Леночку узнала бы среди тысяч младенцев.
Вновь обретя свое сокровище, Оля стала умолять о выписке − еще одного такого случая она бы не вынесла. Ее не удерживали.
Такой толпы встречающих персонал роддома не помнил. Все роженицы прилипли к окнам поглазеть на небывалое зрелище. Первым к Оле бросился Отар с огромным букетом роз. Передав букет Юльке со словами "не уколись, там шипы", он взял у Оли розовый конверт и, приоткрыв уголок, долго смотрел на малышку, щурившуюся на солнышке. Лицо его на глазах светлело.
— Спасибо, родная! — сказал он Оле. — Я твой брат. Навсегда твой.
Передав конверт бабушке, Отар обнял Олю и крепко поцеловал в губы.
Вся квартира Фаины Степановны была завалена подарками. Отар привез роскошную коляску, кроватку, массу пеленок, распашонок, костюмчиков и прочей детской мелочевки. Уже в Ленинграде, узнав, что родилась девочка, он накупил ей нарядов едва ли не до свадьбы. Зная об этом, Юлька попросила Бориса Матвеевича не дарить от института никаких вещей, а просто отдать молодой маме собранные коллегами и выделенные профкомом деньги.
— Ничего не покупай дочке сама, — убеждал Олю ее названый брат, — мы все будем присылать. Ты только говори, что надо. Все достанем на складе. Такие вещи, что тебе и не снились. У нас все есть − как в Греции, даже лучше.
— Спасибо, Отарик, ты и так привез столько всего. Надолго хватит.
Они стояли у кроватки Леночки и смотрели на портрет Серго, висевший напротив.
— Она его копия, — восхищенно заметил Отар. — Как тебе это удалось?
— Старалась очень, — засмеялась Оля. — А вы с Юлькой что же? Никак не решитесь?
— Юля очень хорошая девушка, — погрустнел он, — но не хочет она в Батуми. Она − не ты. А я не могу сюда переехать — надо отцу с матерью помогать. Нас у них семеро, я старший. Как их оставишь?
— А ты ее силой увези. Или сделай ей малыша. Сама прибежит.
— Ей сделаешь! Я же говорю: она — не ты. Очень рациональная!
Перехватив ее взгляд, Отар посерьезнел:
— Как жить думаешь, Оля? Нельзя всю жизнь прожить с портретом. Боюсь, к этому себя готовишь. Ты красивая, молодая − тебе мужчина нужен. А Леночке — живой отец, а не портрет на стене.
— Конечно, ты прав, — вздохнула Оля, — все правильно говоришь. Да я и не собираюсь делаться затворницей. Чтобы девочка моя выросла счастливой, надо самой счастливой быть. Если смогу полюбить кого-нибудь — выйду замуж. Если полюблю.
— А если не полюбишь?
— А если не полюблю, тогда как? Сам подумай.
— Конечно, — грустно согласился он, — тогда никак.
А сам подумал: — Не полюбишь ты никого, дорогая. Разве сможет тебе кто-нибудь его заменить, если будешь каждый день видеть эти два портрета? Эх, Серго, Серго!
Через две недели Отар уехал. Обещал звонить. Просил сообщать новости о малышке. И правда, звонил каждый месяц, а иногда и чаще.
Девочка расцветала, как бутон. Она была неизменно весела, хорошо кушала и прибавляла в весе. При взгляде на ее приветливое личико у Оли всегда теплело на душе.
— Я перехитрила тебя, Серго, — как-то подумала она, глядя на его портрет, — я унесла с собой твою частичку. Смотри, какая красавица из нее получилась.
И услышала: — Так уж и перехитрила! Думаешь, я не знал? Все твои планы у тебя на личике читались, дорогая.
Отец ни разу не навестил ее. Он разменял их старую двухкомнатную квартиру на две коммунальные: двухкомнатную для него с матерью и однокомнатную для Оли.
Через два месяца после размена отец умер. От инфаркта. Прямо на работе. Умер, так и не повидав свою внучку.
После его смерти мать отдала Оле двухкомнатную квартиру, а сама перебралась в однокомнатную. Она очень подружилась со своей новой соседкой одного с ней возраста. К ним часто приходила Фаина Степановна, и они втроем гоняли чаи допоздна.
И Оле попались хорошие соседи — молодая пара и тоже с малышом. Их дом находился в самом центре города, недалеко от института, где она теперь преподавала. До работы можно было добраться пешком за пять минут.
В три месяца Леночка научилась сама переворачиваться со спинки на животик, в четыре села. В семь стала пытаться вставать в кроватке, цепляясь крошечными пальчиками за перекладину. В десять пошла.
Бабушка и Фаина Степановна в ней души не чаяли. Такого количества игрушек, наверно, больше не было ни у кого. Одних кукол имелось полтора десятка. Оля постоянно раздаривала их знакомым, но они все прибавлялись и прибавлялись.
Однажды хмурым ноябрьским вечером в ее квартиру позвонили. Она открыла. На пороге стояли три женские фигуры в черном. Оля сразу догадалась, кто они − это были мать и сестры Серго. От Отара она знала, что отец Серго умер от горя, не пережив гибели единственного сына.
Молча прошли они в комнату, подошли к кроватке и долго глядели на малышку. Широко раскрыв синие глазенки, Леночка без страха смотрела на незнакомых теть.
— Это он, — наконец глухо сказала мать − и упала перед Олей на колени. — Прости нас, дочка!
— Прости нас! — эхом повторили его сестры, опускаясь на колени рядом с матерью.
— Ну что вы, встаньте, не надо! — Оля бросилась к ним, пытаясь поднять. Но они только качали головами.
— Скажи, что прощаешь. Иначе не встанем.
— Прощаю, прощаю, конечно, прощаю! — торопливо заговорила Оля, — Встаньте, пожалуйста! Вы с дороги, раздевайтесь. Я сейчас ужин разогрею — покушаете.
Во все глаза глядела она на его мать и сестер, пытаясь найти в них черты Серго − но ничего общего не находила. Все трое были настоящие грузинки: носатые и черные, как галки.
— Послушай, дочка, что скажу. — Мать неотрывно глядела на портрет сына. — Мы теперь твоя семья. У него в комнате висит точно такой же твой портрет, такого же размера. Как он любил тебя! − сказать нельзя. Все твердил: почему его предку можно было взять русскую невесту, а ему нет. Я волосы на себе рвать готова. Согласись мы тогда, может, живой бы остался. Все к тебе рвался, да отец не пускал.
А родителям того малыша стали бы присылать его пальчики, − подумала Оля. Нет, не мог Серго остаться в живых. Слишком сильно он любил людей, слишком был хорош для этого жестокого мира. Такие долго не живут — они Богу нужнее.
Ах, если бы она могла оказаться с ним рядом. В тот момент. Она бы оттолкнула его. Не дала бы убить. Собой бы закрыла, наконец. Отдала бы за него жизнь, не раздумывая.
А Леночка? Она ведь тогда умерла бы тоже. Бог не дал ей выбора.
— Я часто слышу его голос, — вдруг сказала Оля то, что не говорила никому, кроме Юльки. — Он разговаривает со мной. Это правда — я не придумываю.
— Как разговаривает?!
— Ой, только вы не подумайте, что я ненормальная! — спохватилась она, памятуя Юлькины наставления. — Я доктор наук — у меня с головой все в порядке.
— Да мы знаем, знаем!
— Понимаете, я иногда мысленно спрашиваю Серго о чем-нибудь, а он отвечает. Я слышу его голос где-то внутри себя. Часто с ним разговариваю. Подруга говорит, что это я сама за него ответы придумываю. Потому что мы очень близки были, понимали друг друга с полуслова. А я все думаю: может, это его душа со мной говорит? Он верил, что после смерти душа стремится к тем, кого любила при жизни. Я знаю: когда умру, наши души соединятся.
Мать Серго перекрестилась. Потом заплакала: — Что мы наделали, дочка! Зачем вас разлучили? Почему Господь не вразумил нас? Горе мне, горе!
Тут Оля, не выдержав заплакала тоже. И сейчас же заплакала в своей кроватке Леночка. Тогда Оля взяла себя в руки: — Не плачьте, мама! Теперь у вас есть внучка. Я научу ее любить и почитать вас. Приезжайте к нам и живите, сколько хотите.
— Ты тоже приезжай к нам, дочка. А хочешь, насовсем приезжай. У нас дом большой — всем места хватит. Сад есть, в нем мандаринов много, виноград. Горы кругом, воздух, лето круглый год. Леночке раздолье будет. Море рядом. Приедешь?
— Вот дочка подрастет — непременно приеду.
— С матерью твоей хотим повидаться.
— Завтра и повидаетесь. Мама у меня хорошая, добрая, рада вам будет. А сейчас ложитесь, отдыхайте. Она завтра придет перед моим уходом на работу – с Леночкой посидеть. Тогда и познакомитесь.
И побежали месяц за месяцем, год за годом.
Леночка подрастала, умнела. В три года она уже знала все буквы и научилась читать. Оля очень хотела отдать дочку в садик, чтобы девочка привыкала к обществу других детей, не росла одиночкой. Но бабушка с Фаиной Степановной так восстали против этого, что она сдалась.
Леночке разрешалось почти все. Но при этом она с удивительным для такой крохи чутьем понимала, что можно делать, а чего нельзя. Юлька, бывая у них в гостях, с замиранием сердца наблюдала, как малышка пытается вдеть нитку в иголку, ножом отрезает хлеб, наливает горячий чай в чашку. — Оля, она порежется! Или обварится! — возмущалась Юлька. — Ну как ты не боишься?
— Я не обварюсь, — уверенно отвечала за маму Леночка. — Я осторожненько. Давайте, тетечка Юлечка, я вам еще чайку налью. С сахарком.
Когда однажды заболели сразу и бабушка, и Фаина Степановна, Оле пришлось взять дочку на работу. На лекции та сидела тихо-тихо, словно мышка, и во все глаза глядела, как ее мама учит чему-то много-много больших дядей и тетей. И как они слушают ее маму. А на перемене эти дяди, и особенно тети, буквально затискали ее − пришлось от них спасаться у мамы под столом. После этого Леночка стала часто просить маму взять ее с собой. В институте ей было интереснее, чем дома с бабушками. К четырем годам она освоила четыре действия арифметики и начала задавать такие вопросы, что Ольге пришлось купить для нее учебник математики. Получив желаемое, девочка стала брать с собой эти книжки на лекции, чем очень веселила студентов. Было забавно наблюдать, как четырехлетняя кроха с деловитым видом листает учебник, поглядывая на доску, исписанную мамиными формулами.
В пять лет она сразила студентов громким замечанием с места: — Мамочка, ты интеграл забыла нарисовать. Вот же тут у тебя он есть, а здесь нет.
Самое смешное, что она оказалась права. Увлекшись, Ольга действительно пропустила этот интеграл.
Пока Леночка была совсем маленькой, она почти не болела − сказывались заботы бабушки. Та внимательно следила, чтобы внучка тепло одевалась, вовремя кушала и соблюдала режим дня. Когда же бабушка слегла — сердце забарахлило и замучило давление — и девочка целыми днями стала пропадать у мамы на работе, общение с вечно чихающими и кашляющими студентами не пошло на пользу ее здоровью.
Однажды Леночка сильно простудилась. Кашель перешел в бронхит, бронхит — в тяжелое воспаление легких. После этого девочка стала болеть все чаще и чаще. Врачи посоветовали свозить дочку на море. Ольга с Леночкой провели два месяца в Батуми. Там их буквально носили на руках. Катали по морю, возили в горы и кормили, кормили, кормили. Где бы они ни появлялись, их сейчас же усаживали за стол — и начиналась пытка под названием "угощение дорогих гостей". Друзья Серго и родители спасенного малыша завалили их подарками.
Леночкины двоюродные братья — сыновья сестер Серго — ни на шаг не отходили от красивой сестрички. Они ревниво следили, чтобы к ней не приближались чужие люди − будь то ребенок или взрослый. Было забавно наблюдать, как мальчики, взявшись за руки, усаживали на них, как на скамеечку, Леночку и так часами носили ее, словно слуги свою королевну. Девочка быстро научилась их языку и вскоре весело болтала со своими братиками по-грузински.
За эти два месяца Леночка поздоровела, окрепла. Но стоило им вернуться в Ленинград, как все началось сначала. В конце концов, врачи сошлись на том, что девочке нужен юг.
Ольге очень не хотелось оставлять маму, бросать кафедру, налаженный быт. Но выхода не было. В сыром и холодном Ленинграде ее дочь больше жить не могла. Наверно, сказалось и то, что отец Леночки был коренным южанином.
С работой, как всегда, помог Борис Матвеевич. В одном из вузов крупного донского города объявили конкурс на замещение должности профессора кафедры высшей математики. К тому времени Ольга уже имела это звание. Она послала документы на конкурс. И хотя никто из других докторов наук больше документов не подал, эта должность ей досталась с большим трудом.
Вся кафедра дружно проголосовала против ее избрания. Будущих коллег не интересовали ни ее научные заслуги, ни ее педагогический опыт — ничего. Ну не хотели они доктора наук — и все. Их вполне устраивало его отсутствие.
В Ленинграде такое в принципе было бы невозможно. Там любой вуз гордился бы таким приобретением. Имя Ольги Туржанской было известно не только в стране, но и за ее пределами − а статус вуза напрямую зависел от количества в нем докторов наук и академиков.
Но и на ее известность в научном мире будущим коллегам Ольги было глубоко наплевать.
Тогда БМВ запустил в бой “тяжелую артиллерию”. Ректору вуза позвонил знакомый из ВАКа и предупредил, что если его подчиненные не примут "правильное решение", то вузу могут и категорию понизить. Поскольку там докторов наук — раз два и обчелся. А категория вуза — это ставки, должности и прочие блага. Тут уже и ректор забеспокоился. Он вызвал к себе заведующего кафедрой математики и устроил ему выволочку. Тот сначала разводил руками и пожимал плечами: мол, а что я могу поделать, у нас демократия. Тогда ректор пригрозил досрочно объявить конкурс уже на его должность − по причине полного отсутствия достижений на поприще науки. И заведующий сдался.
О чем он говорил с подчиненными, что обещал, чем угрожал — об этом история умалчивает. Но в конце концов, с перевесом в три голоса кафедра, обливаясь слезами, проголосовала положительно. А уж ученый совет утвердил Ольгу единогласно. Так она стала профессором вуза в далеком южном городе, где никогда не бывала. Она не потребовала у института квартиру, хотя по должности имела на это право. Удачно поменяла ленинградскую коммуналку на хорошую изолированную и уехала из своего любимого Ленинграда, оставив там дорогих ей людей, навсегда.