Дверь в квартиру отворилась в пять утра. Человек в длинном плаще с чемоданами и узлами тихо зашёл в коридор.
- Эх… При НЭПе было лучше,- сказал он негромко и поставил в углу вещи. Слышно было как из разных комнат сквозь тонкие стены и перегородки доносились храп и сопение: из дальней – глубокий, размеренный без переливов, явно молодой человек, с чувством выполнено долга и чистой совестью, так спят чекисты и милиционеры - подумал приехавший. Из соседней – тихий и негромкий, ну, тут явно молодая мать с ребенком в постоянном беспокойстве за детёныша даже во сне. Ещё из-за одной стенки доносилось нестройное трио – человек не удивился, но понять не смог: то ли взрослый сын с отцом и матерью, то ли сестра с двумя братьями. За ближайшей дверью он услышал немолодое мужское покряхтывание. Своим четким слухом человек понял, что так пугливо может спать только какой-то гражданин, а не товарищ, и конечно этот беспокойный гражданин был Михельсон Рубен Лазаревич. За последней дверью был достаточно сочный храп со свистом и второе тихое-тихое подвывание на полувдохе. Человек прислушался:
- Таки моя Розочка еще жива и в теле? А этот плод любви Марик дышит на ля-бемоль и не понимает, что его папаша стоит от него в пяти мерах. Нет, ну надо же! Я их ещё не обнял, а уже хочется уехать!
Он окинул квартиру взглядом.
- Эх… При НЭПе было лучше…
Приехавший был дядя Зямя - Зиновий Ицхакович Шляцекофер, только что освободившийся по амнистии.
Дядя Зяма прошёл на кухню и закурил в открытое окно, Одесса ещё должна была спать целых полтора часа, но не тут то было. Он докурил папиросу, и со словами: «Шо то вы мене сегодня грустно спите, господа нэпманы», достал из своих вещей медный духовой инструмент. Выйдя на кухню, вздохнув полной грудью и закрыв глаза он заиграл «Рио-риту». Проникновенно. С душой. Громко. Первым в коридор выбежал из своей комнаты взлохмаченный оперуполномоченный Петров с наганом в руке, вторым выскочил контуженый танкист Русик в танковом шлеме и с наградным маузером. Оба в одинаковых синих трусах и белых майках, посмотрев друг на друга, молча пошли на кухню, взведя курки. Увидев двоих с оружием, дядя Зиновий Ицхакович очень удивился и прекратил играть.
- Скажите, любезные, а теперь в Одессе каждому поцу выдают шпалера возле Дюка? Или их можно за недорого купить на Привозе?
- Вы кто такой и зачем так рано играете в нашей квартире музыку…
-…на трубе, - подсказал Русик.
- …да… на трубе…
- Судя по вашей интеллигентной морде, вы родом благородных кровей - не можете отличить трубу от флюгельгорна. Но по тому, что вы грамотно ставите вопросы и не палите патронами как скаженный, да к тому же аккуратно подстрижены, скажу вам, что вы - не поц, а гражданин с органов. А судя по вашей злобной улыбке басурманина, - он обратился к Русику, - и непонятному головному убору, скажу, что вы, контуженный герой войны, и таки могёти сделать во мне дырку как за здрасьте, и хочу вам заметить, грозный воин, я сильно против.
Дядя Зяма поднял флюгельгорн и заиграл «Прощание славянки». Тут и Петров и Русик невольно вытянулись во фрунт и опустили оружие. На припеве проснулись все, на кухню пробралась Роза Самуиловна и со слезами кинулась на шею дяде Зяме, Марик в таких же трусах и майке как у старших соседей смотрел на всё с любопытством. Прибежала Сара Абрамовна с Сёмой, не было только Рубена Лазаревича и Жорика с Радой. Кухня стала мала. Женщины обнимали и целовали дядю Зяму.
- Столько лет…
- И хде ж ты был, Зяма?!
- Хде был …хде был.. Вообще-то я хотел быть в Палестинах, но был я в лагерях…
- Как в лагерях?
Зиновий Ицхакович достал из внутреннего кармана документ:
- Нет сомнений, гражданин начальник, подлинник об амнистии. Хотя между нами говоря, Рубен Лазаревич, а кстати, где этот мелкий мошенник? Так вот, Рубен Лазаревич сделал бы эту ксиву гораздо качественнее и быстрее, понимаете? Быстрее! А не четыре года, как мой начлаг Ёонас Эвович Ясс.
Все эти слова были обращены к оперуполномоченному Петрову.
- Рад за вас, дядя Зяма…
- Зяма! Как? За что? – Роза Самуиловна держала его двумя руками за щёки и тресла.
- Ну за что…. за что… если бы один шлемазл не выменял флюгельгорн на патроны от немецкого вальтера, а товарищ старший майор случайно их не нашёл, а если бы это всё было дома, а не за границей на гастролях в Болгарии – ничего бы и не было! Ни лагерей, ни Интернационала на морозе. Вот скажите, зачем нашему скрипачу патроны от немецкого вальтера? Он что, чемпион Мордовии по стрельбе? Нет. А если бы нашли патроны от Папанинского маузера? Что, дали бы орден? Нет. Хотя, возможно. А так дали срок и по морде. Дикая случайность, которая мне вышла крайним боком. Хотя, как посмотреть…
- Какие патроны, Зяма? Ты бандит?
- Розочка, не тряси мне мой мозг в голове. Я не бандит, я жертва обстоятельств и случайностей.
- Хорошие случайности – присесть на пятилетку!
- Марик, - он повернулся к мальчику и подозрительно спросил, - шо то ты сильно стал похож на мою фотокарточку в детстве.
- Зяма, я шо то опять плохо не поняла, - у Розы Самуиловны в голосе появилось напряжение, - тебе снова таки кажется, шо Марик не твой сын? Или ты что-то как обычно имеешь ввиду?
- Ой, Розочка, да разве я тебе ни разу не говорил, шо такое чудо сотворить мог только я и ещё несколько красивых людей? – он погладил Марика по курчавой голове.
- Вот только не надо за несколько людей! Я их не знаю! Может они и красивые. Но я знаю только тебя! Хотя твоя морда и похожа на жамкнутый сапог - мальчик удался!
- Ой, Розочка, ну Розочка! Ну вспомни за свою молодость! У тебя было страсть как много людей! И все на подбор брюнеты как Аполлон!
- Зяма! Побойся Бога! Хде моя молодость и сколько лет Марику! Если ещё раз скажешь, шо ты не папа, или за то, что я могу подумать, я сделаю плохое сотрясение с твоим мозгом! Будешь контуженный и ходить в шлеме от танка как Русик, причем круглый год!
- Не при детях будет сказано, но Розочка в молодости была шипкой красавицей! Эх… при НЭПе было лучше…
- Да, Зяма… а какой ты был кавалер, аж Вася Гущинский завидовал красоте твоего голоса и кудрям… да…прав ты Зяма, хоть и поц - при НЭПе было лучше…
- Марик, - дядя Зяма повернулся к мальчику. - Сделай себе специальность зуботехника. С такой профессиональностью можешь работать хоть где. Даже в тюрьме не пропадёшь, хоть завтра садись, будешь там уважаемым человеком. Уж поверь, я знаю.
- Зяма, ты наполовину дурак стал? Или с рождения на четыре третьих, как твой папаша-биндюжник? Такое ребенку советовать?
- Сесть в тюрьму?
- Нет! Пойти в зуботехники! Мальчик хочет стать кандидатом наук за медицину!
- Розочка, дорогая, ещё нет название болезней, которыми ты придумаешь себе заболеть, чтобы Марик тебя лечил на старости лет.
- А давайте за встречу, - на пороге кухни появился уже одетый Петров с бутылкой вина.
Тут все зашумели, захохотали, начали собирать на стол, доставать рюмки и тарелки.
- А не рано пить ли? - спросил Русик в трусах, шлеме и с наганом.
- Русик, дорогой, сегодня суббота, можно начинать с самого утра, - и Сара Абрамовна обняла и поцеловала Русика. Тут в коридоре появилась беременная Рада с Жориком.
- Ой, Русик! Целую тебя прямо на глазах твоей жены с отцом твоего ребенка! Ну, это я от радости, Рада! – Сара Абрамовна задорно рассмеялась и продолжала хлопотать у стола.
Через час, когда уже на столе дымилась вареная картошка в кастрюле, была нехитрая закуска из огурцов и синеньких, солённой рыбы и зелени, все сели за стол и налили вина. Первым сказал тост Зиновий Ицхакович, он уже успел принять ванну и сидел мокрыми кудрями в мятой но чистой рубахе.
- Дорогие мои родные и незнакомые мне люди! Я счастливый человек! Я очень счастлив, что попал в лагерь…
- Как?
- Ты что?
- Ну, Зяма…, - раздалось из-за стола.
- …пааапрашу! …не перебивайть!... Я счастлив, - продолжал он, – что мне пришлось играть Интернационал зимой в лесах под Омском, а не дойчетмарши в летних лугах под Краковом. Поэтому я хочу выпить за сто семьдесят шестую, которая мне жизнь спасла!
- Хулиганство… – прокомментировал оперуполномоченный. Выпили.
- Первый раз пью за уголовный кодекс, - проворчал Рубен Лазаревич, его кое-как вытащили из комнаты. Он не любил компании, боялся всегда сказать лишнего. Тем более, здесь был Петров, а это всегда для него было тяжело и подозрительно.
- Зяма, ты там пилил дрова? – спросила Роза Самуиловна.
- Дрова… скажешь… там валили лес, а я был дирижером оркестра лагеря! И каждое утро глядя на восход Солнца, я вскидывал свой флюгельгорн и играл подъём. Благо наш начлаг Ёонас Эвович Ясс любил это дело.
- Восход Солнца?
-Музыку! Розочка! Музыку!
- Ты голодал?
- Нет, иногда я ел даже колбасу за виртуозное выступление.
Дядя Зяма предложил тост за восход Солнца.
Хмыкнули, но выпили.
- Я вспоминаю, как мы вкусно жили при НЭПе,- сказала Роза Самуиловна,- я всегда приносила с работы разные деликатесы и подкармливала свою соседку с завода.
- И где же вы работали? – поинтересовался Петров.
- Дети! Закройте уши! Мама скажет одну вещь! Вы знаете… ну, не то что бы это было богоугодное заведение, но я была там нарасхват… вина, триппера и денег нам хватало всегда. А некоторые комиссары были таки гораздо симпатичней белогвардейской контры. Ой! Что-то я разболталась за повспоминать…
- Рубинчик, дорогой, скажи мне как родному, почему ты до сих пор не в кутузке? С твоими способностями к мелким пакостям в виде поддельных дензнаков.
Рубен Лазаревич густо покраснел и посмотрел вначале на Петрова потом на дядю Зяму и сердито сказал:
- Зяма, скажи, а почему тебя там случайно не расстреляли? Не пришлось бы говорить на приличного человека.
- Рубинчик, дорогой, я тебя знал до НЭПа, при НЭПе, и после НЭПа, и твои дензнаки получались только всё лучше и лучше. Неужели ли ты живёшь на адвокатские гонорары с разводов бедных колхозниц и их забулдыг-мужей?
- А чего-то это они так терпеть друг друга не могут? – шепотом спросил Петров у Розы Самуиловны.
- Таки я вам расскажу эту историю, которая длится уже сорок лет…
- А вот не надо шептаться! Я сам расскажу эту историю, которая длится уже… сорок один год. Только надо вначале хорошенько выпить! Предлагаю тост за Рубинчика –изрядного мастера своего дела и такого же подлеца! –сказал дядя Зяма. Пока все выпивали-закусывали Зиновий Ицхакович достал пачку папирос «Казбек». Побросав вилки-ложки, все оживлённо потянулись к пачке:
- Ого!
- Ну, дядя Зяма!
- Однако!
- Сёма возьми маме папироску!
- И я не откажусь!
- Одну и про запас две!
- Русик, вы не татарин - вы еврей!
- Я тоже возьму!
- А ты куда? Беременным нельзя!
Даже Рубен Лазаревич взял две.
Пачка опустела. Дядя Зяма смял пустую пачку и как фокусник вытащил вторую, но это была уже «Герцеговина Флор». Под общее изумление он ловким щелчком кинул папиросу в рот закурил и пустил кольца. Марик и Сёма засмеялись захлопали в ладоши.
- Ты где такие дорогие папиросы достал, дядя Зяма?
- В лагере. Я там мог достать почти всё, кроме свободы и газет… это ж вам не сельпо…
Все рассмеялись.
- Ну, рассказывай, как ты поссорился с бедным Рубинчиком, - дыхнула дымом в лицо дяде Зяме Роза Самуиловна,
- Отличный табак! Крепкий, как броня Т-34! - просипел Русик и закашлялся.
- Русик, ты бы шлем снял, а спинджак надел, сидишь, как биндюжник на Привозе, - Роза Самуиловна докурила своё и бесцеремонно забрала дымящуюся папиросу у Русика, - тебе вредно, ты контуженный.
- Ох, Роза, сделать бы с тобой вот так, и так, и вот так, чтоб ты злой не была.
И Русик показал всякие неприличные движения, избавляющие Розу Самуиловну от злобы. Она только покачала головой.
- Некому, Русик, я злой останусь.
Зиновий Ицхакович глубоко затянулся и начал рассказывать как он поссорился с Рубеном Лазаревичем сорок лет назад.
….продолжение следует