Страфантин, укрепляющее лекарство для бабушки-сердечницы, был под рукой. Большая доза должна была мгновенно остановить сердце. Живиле набрала полный шприц – на двоих. Поцеловала сына на прощание и услышала в ответ: "Мама, как я тебя люблю!" Это были последние слова 19-летнего Шарунаса, промучившегося из-за полученных ожогов семь месяцев.
Он умер легко. Лишь вздохнул - и его не стало. А мать, обливаясь слезами, пыталась вколоть оставшуюся половину лекарства себе. После всего пережитого Живиле уже плохо соображала, что делала. Иглою исколола себе и руки, и ноги, но в вену так и не попадала. Мешала дрожь, сотрясавшая все тело. Она попробовала унять ее, встав на колени. Ничего не получалось. Тогда она взяла коробочку амитриптилина - антидепрессанта, который был выписан Шарунасу, и выпила все содержимое.
Врач-нефролог по специальности (болезни почек), она знала, что психотропные средства в больших количествах способны остановить дыхание. Чтобы никого из коллег не обвинили в случившемся, нацарапала какую-то записку. Но тут ее стало ужасно тошнить. Потом она еще раз попыталась отравиться какими-то таблетками, которые нашла в палате...
Почему Бог не остановил его руку?!
Их дома стояли рядом. 18-летнему Шарунасу казалось, что лучше его любимой нет на свете. А ей, 20-летней, он, в конце концов, видимо, надоел. Произошла размолвка. 13 декабря 1997 года Шарунас пришел к ней домой, чтобы поговорить. Но разговора не получилось. Тогда, чтобы испугать девушку, он плеснул на себя какой-то горючей жидкостью и вытянул руку с зажатой в кулаке зажигалкой:
- Поджигай! - с вызовом сказала любимая.
Шарунас чиркнул о кремень, никак не ожидая, что искра все-таки достанет до одежды. Она вспыхнула мгновенно. С криком парень выбежал на балкон, и тут пламя, подхваченное ветром, охватило его голову и руки...
Уже потом, в ожоговом центре Каунаса, Шарунас, раньше всегда посещавший церковь, сожалел, что Бог тогда не остановил его руку.
- Вначале, несмотря на страшные ожоги, руки и пальцы у Шарунаса были целы, - рассказывала мне врач-кардиолог Юрате Коялене. А Витаутас, ее муж и родной брат Живиле, лишь тяжело молчал. - Но один врач нам уже тогда сказал, что все усилия будут напрасны. Я ему на это ответила: доктор, а если бы это был ваш единственный сын, вы ничего бы не сделали?
…Живиле находилась со своим единственным и любимым сыном постоянно, специально взяла отпуск за свой счет, чтобы ухаживать за ним. А брат с женой и сестрой Дануте приезжали в Каунас из Вильнюса по нескольку раз в неделю. Так продолжалось четыре месяца. А это - 200 километров туда и обратно.
"Мама, давай умрем вместе..."
Вскоре после реанимации у Шарунаса началась гангрена. Постепенно пришлось ампутировать руки все выше и выше, пока от них не остались культяшки. Началось отторжение тканей – отпали уши, нос... Стали делать пересадку кожи, ведь у парня из-за ожогов третьей-четвертой степени пострадала вся верхняя часть тела.
Но сдаваться никто не собирался. Ни он сам, ни его родные, которые пытались сохранить Шарунасу глаза от высыхания, закапывая ему лекарства, пока врачи не сделают новые веки.
Правда, те места, откуда брали кожу, перестали заживать. Волнами поднималась температура, которую удавалось сбивать лишь большими дозами антибиотиков. Начались страшные боли. Шарунасу стали давать болеутоляющие наркотики, но их действия хватало ненадолго.
- Вся кожа гноилась, - рассказывала и плакала Юрате. – Только струп снимешь, как вскоре образовывается другой. А под ним - гной. Вся спина была в ранах. Мы делали мешочки с семенами конопли, чтобы не было пролежней. Их надо было менять трижды в сутки. Мать даже подсушивала ему спину феном.
...Это было уже в Вильнюсе. В апреле Живиле пришлось вновь выйти на работу - все сбережения семьи давно иссякли. После смены в республиканской больнице в пригороде Вильнюса Сантаришкес она мчалась в центр города в больницу, где у светила литовской микрохирургии Кестутиса Виткуса лежал ее сын. На него надеялись, как на Бога.
Чуда от Виткуса ожидал и Шарунас. Один глаз у него еще реагировал на свет. Мальчик не знал, что у него уже нет рук. Фантомные ощущения создавали полную уверенность, что он шевелит пальцами. Он все беспокоился, что пропустил много занятий в 12-м выпускном классе вечерней школы, строил планы на будущее. И после осмотра Виткуса с тревогой спрашивал у родных: "Почему врач ничего не сказал?"
А хирург молчал, пораженный увиденным. Доктор наук, профессор университета, имеющий еще массу всевозможных званий и должностей, мог, казалось, все. Его конек - реконструктивные операции всей поверхности тела. Сотворить нос или недостающее ухо, пришить палец с ноги (вместо отрезанного на руке) известному пианисту, да так, чтобы он им свободно владел, поставить звезду баскетбола Сабониса в буквальном смысле на ноги...
- Я увидел тело, стянутое в эмбрионной позе, с застывшими суставами, с обгоревшими до костей культями вместо рук, - рассказывал мне Кестутис Виткус. - Вся его поверхность была единой раной. Шарунас стал не только больным физически, но и психически из-за всех этих перевязок, ведь самые болезненные раны - поверхностные. А самым страшным было лицо, вернее то, что от него осталось...
Он не мог пошевелиться, это причиняло ему страшную боль, - вновь переживал ситуацию Виткус. - Перевязывать его можно было только под наркозом. Но я согласился его оперировать и предположил, что можно было сделать. Во время одной из операций мой коллега из Голландии увидел Шарунаса и спросил, в чем смысл наших действий, почему его не усыпить... (В Голландии эвтаназия разрешена. - К.М.). Как-то поговорил с Живиле, чтобы понять, о чем она думает.
Она посмотрела на меня огромными глазами и сказала: "Мне ничего не надо, мне надо только, чтобы он был живой. Мы имеем отдельную комнату в центре города, где будем жить". Я сразу представил своего сына на месте ее мальчика... Поэтому сделал все, что мог.
Шарунас был у нас с марта. Я ему сделал семь операций. Даже в наших стесненных условиях ему с матерью выделили отдельную палату.
- Шарунас становился все слабее, - вспоминала Юрате Коялене. - Посадишь его на 10 - 15 минут на постели, как лопается кожа и течет кровь или лимфа. И лица нет, а он бледнеет... В конце июня начался криз. Это было на второй день после очередной операции. Муж был в командировке. Живиле звонит ночью (она постоянно ночевала в больнице с сыном): "Умоляю, приезжай, что-то с мальчиком плохо совершенно!" Приехала, а он кричит: "Мне так плохо, так больно!" Приподняли его и видим, что вся кожа на спине, которая начала было заживать, опять слезла...
Каждый день становилось все хуже. Кроме мамы, Шарунас никого к себе не допускал. Последний месяц Живиле все время была в слезах. В конце июля Живиле, немного придя в себя, рассказывала родственникам, что все последнее время Шарунас умолял ее о смерти. Говорил, что разбил бы о стену голову, если сумел бы ее поднять, что выбросился бы из окна, если сумел бы встать.
Депрессия усилилась после того, как отец Шарунаса, который не жил с семьей лет десять, не сумел однажды в больнице сдержать своих эмоций. В одно из его посещений молодой врач стал делать перевязку прямо в палате. При этом он попросил отца поддержать голову сына. Тут и открылось то, что скрывали бинты. Отца это так потрясло, что он, не сдержавшись, принялся восклицать: "Что ж ты наделал! У тебя мозг виден, у тебя шеи нет! Кому же ты теперь такой будешь нужен!"
Словно почувствовав недоброе, Живиле примчалась с работы в больницу. А мальчик - ей: "Мама, спаси меня от папы!" Живиле попросила отца уйти и больше не возвращаться.
Когда в очередной раз Шарунас принялся убеждать мать, что на том свете ему будет хорошо, что там он будет, как все, зрячий и здоровый, Живиле не выдержала: "Как же я буду без тебя жить, сыночек, я ведь не смогу!" Тут он и предложил: "Мама, тогда давай умрем оба!" Живиле говорит, что он словно внушил ей эту мысль...
Когда шансов нет…
... Уважаемый в Литве священнослужитель монсеньор Василяускас, много лет возглавлявший главную литовскую святыню - архикафедральный собор в Вильнюсе, после случившейся трагедии сам отыскал Живиле. Он провел в ее палате больше часа, а когда вышел, сказал родственникам, что она - святая и ее может осудить лишь тот, кто никогда не мучился сам…
Поначалу Живиле Славинскене обвиняли в умышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами, которыми, по мнению юристов, являлось беспомощное состояние ее жертвы. Наказание убийце в таком случае может быть назначено до 20 лет тюрьмы, а то и пожизненное заключение.
Уголовная статья была изменена на более "мягкую" благодаря Лайме Вильчинскене - заместителю главного прокурора отдела преступлений против личности Вильнюсской окружной прокуратуры:
- Ее сын не был в беспомощном состоянии. Он слышал, говорил, мог позвать на помощь. Мать лишь исполнила его волю. И наказания страшнее, чем она сама для себя придумала и несет, представить невозможно. В Литве, как и в России, эвтаназия (умерщвление безнадежно больных по их просьбе и согласию) запрещена. Общество еще не достигло той нравственности и правовой культуры, когда этим "правом человека на смерть" никто не сможет злоупотребить. Перед законом Живиле Славинскене должна была бы нести наказание. Но уголовное дело ее на днях закрыто. Судебно-психиатрическая экспертиза доказала, что она находилась в момент совершения убийства в тяжелейшем, болезненном психическом состоянии. Отбросив в сторону юридические нормы, я ее, как мать, понимаю. У меня тоже единственный сын. И выход - уйти вместе в такой безнадежной ситуации - единственный. На ее месте я поступила бы так же.
По материалам
http://tiina.livejournal.com/1459861.html
http://www.aif.ru/archive/1635613