Иноку Александру - участнику "побоища иже на Дону" - особенно "повезло" с художественными воплощениями его образа всякими разными потомками. Как уже не раз писалось, Куликово поле - это единственное из трех знаменитых полей русской славы, где наши предки бескомпромиссно навтыкали недругам - не по очкам и в перспективе, а прямо по конкретному результату: в подсчитанных фрагах, скальпах, луте и политических результатах. Однако именно про это сражение нам известно меньше всего: даже махачи с половцами 12-го века освещены гораздо лучше, чем эта битва.
Собственно, есть три русских источника об этом событии: летописный рассказ - краткий и пространный, "Задонщина" и "Сказание о Мамаевом побоище". "Сказание" и "Задонщина", как известно, представляют собой художественные произведения, уснащенные массой удивительных подробностей, чем дальше от битвы, тем более многочисленных. Краткая редакция летописного рассказа, зафиксированная в старейшем виде в Рогожском летописце, Симеоновской летописи и Новгородской Первой летописи младшего извода, записана в тетрадях 40-х годов 15-го века. Именно в Рогожском летописце и Симеоновской летописи упоминается среди убитых Александр Пересвет (последним из поименованных павших, после него идет "и иные мнози"). В пространной редакции рассказа, в Софийской Первой летописи старшего извода (70-80 гг 15 века, судя по бумаге), повествование уже расширено неимоверно и благочестиво. Пересвет также упомянут последним из именованных павших, причем сделано добавление, что прежде был боярином добрянским. Т. е. в момент смерти он боярином уже не являлся.
В "Задонщине", представляющей собой своеобразный памятник дружинной поэзии, восходящий родственный знаменитому СПИ, существует 4 законченных варианта в двух редакциях: краткой и пространной. И краткая и пространная редакция восходят к общему, не дошедшему до нас источнику, имевшему вид пространной редакции. Однако из сохранившихся древнейшим является краткий вариант - КБМ - который, собственно, и имеет единственный в своем названии слово "Задонщина". В ней Пересвет назван Хоробрым. Он занимается тем, что поскакивает на своем вещем сивце, перегораживает поля свистом, а также, как и положено политработнику, воодушевляет личный состав: "Лучше бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели намъ от поганыхъ положеным пасть". Родион Ослябя, видя тяжелые раны Пересвета, предупреждает брата (родного, или в иночестве - неизвестно), что "Уже, брате, вижю раны на сердци твоемь тяжки. Уже твоеи главе пасти на сырую землю на белую ковылу моему чаду Иякову..." И действительно, буквально через несколько строчек среди павших перечисляются "Иаковъ Ослебятинъ, Пересвет чернець и иная многая дружина". В пространной редакции, по Синодальному списку, Пересвет призывает, если что, погибнуть, но не сдаться, уже не кого-нибудь, а лично Дмитрия Ивановича: "государь князь Дмитреи Иванович, лучше ш бы нам, господине, посеченым быти, нижли полоненым быти от паганых татар". В этой редакции у Пересвета доспех уже золоченый и он им посвечивает, конь не вещий, а просто бордзый. В списке Ундольского суть совета князю примерно такая же, конь борзый. В обоих случая Пересвет назван и чернецом и брянским боярином, его приводят на судное место. Что конкретно означает этот момент - непонятно. Это может быть и Божий суд, и человеческий суд поединком и просто поэтический оборот, смысл которого утерян при переписке. Первый вариант "Задонщины" относится к списку 70-80 гг 15 века, пространные - к 16-17 вв., время составления протографа неизвестно. Есть мнения, что он сочинен едва ли не в конце 14-го века (датировка по упоминанию населенных пунктов, разрушенных Тимуром), но, вполне возможно, и позднее. Как видим, в этом источнике Пересвет ведет себя, как нормальный знатный воин, богатырь, тяжеловооруженный всадник и ратоборец. Он скачет, свистит, раздает по щам, получает раны и дает духоподъемные наставления православному воинству, в стиле вархаммеровского комиссара. Это вполне естественно, ведь если он пришел на Русь вместе с Дмитрием Ольгердовичем, то его монашеский стаж до битвы мог составлять от силы несколько месяцев. Впрочем, даже если он появился на Руси в 1375 году (еще одно упоминание участия брянских князей в боях на стороне Московского князя), он также бОльшую часть своей жизни был знатным воином. Кстати, про пережившего битву Иродиона Ослябю известно несколько больше. Он был любутьским боярином, и в 1398 году ходил с посольством в Царьград.
Надо сказать, что "Житие Преподобного Сергия" Епифания Премудрого эпизод с иноками не упоминает, так что вполне возможно, что они были и не из Троице-Сергиева, а из одного из Московских монастырей. Или были послушниками, а иноческий чин им дали непосредственно перед походом.
Третий источник о битве - это "Сказание о Мамаевом побоище". Оно составлено в начале 16-го века, разделяется на несколько редакций: Основную, Летописную, Распространенную, т. н. Киприановскую, Летописца Хворостина, редакцию Синопсиса, редакцию Пантелеймона Кохановского. Всего до нас дошли десятки списков этих основных редакций. Чем дальше эти повествования остоят от события, тем большим количеством подробностей они обрастают. в Списке Ундольского - 16-го века - Дмитрий, посетив перед битвой Сергия, просит его: "Даи ми отче, два воина от полка своего, Пересвета и брата его Осляба, то ты и самъ с нами пособьствуеши". Интересно, что в основной редакции такая просьба и согласие Сергия объясняются тем, что братья - "доведомыи суть ратницы" (известные воины). Т. е. Дмитрий просит не абы кого, а известных богатырей - вполне логичный шаг перед генеральным сражением, в котором должна решиться судьба земли. Старец согласился и велел воинам готовиться. Он дал братьям "орудие нетленное - крест Христовъ, нашит на скимах, и повеле има вместо шоломовъ възлагати на собя". Здесь уже начинается замена воинского снаряжения православными артефактами, так называемый "магизм православия". Однако изначально все-таки предполагается заменить только шелом. Интересно, однако, что на бой Пересвет выходит "бе на нем шолом вооруженъ арханьгильскаго образа и схим под шоломомъ". В списке пантелеймона Кохановского просто сказано, что скима была на прилбице, т. е. шлеме.
Дальше, как мы помним, из вражеских полков выезжает Челубей (Телебей и т. д.), и наш инок говорит не вполне смиренные слова: "Сой человек противника собе хощет, аз хощу с ним видетися!" и выезжает на поединок. Чем дальше, тем больше подробностей, так в одной из редакций зловредный Челубей, углядев в русской рати Пересвета и Ослябю требует у Мамая, чтобы ему дали сразиться именно с этими русскими. В этом варианте Пересвет не говорит про равного себе противника, а просто кротко просит прощения.
Известно, однако, что вся история с поединком (как и переодеванием Дмитрия перед боем), перекочевали в "Сказание" из другого произведения, очень распространенного на Руси в 15-16 вв
Итак, от воина и богатыря, с некоторым отношением к иноческому званию, литературная традиция постепенно пришла к воину, чья принадлежность к монашескому сословию проступает более ярко. "То, как надо" постепенно стало заменять "то, как было". В "Сказании" уже нет места трагической беседе братьев-воинов на поле боя - ведь по новому сценарию ее просто не могло быть! Равным образом, не находится места в нем и Якову Ослябятину - потому что как-то неудобно получается: святой инок, а у него вдруг родной сын! Это же выходит, что инок жил мирской жизнью и рожал детей! До пострига, конечно, но все равно нехорошо. Трагедия воина, который в одном бою теряет родного сына и лучшего друга, которого он называл братом, оказалась стерта, потому что она не соответствовала идеологии произведения. Интересно, что в поздних редакциях "Жития Преподобного Сергия", написанных в 17 и 19 вв, Пересвет и Ослабя уже присутствуют вовсю. Потому что так надо. Как любят говорить всякого рода мединские: "А как было на самом деле все равно никто не знает".
Как это ни печально, но в изобразительной традиции утвердилась как раз поздняя традиция. Пересвета рисуют эдаким умильным мнихом, который выезжает на бой иногда даже без доспехов (искушая Бога, что, вообще говоря, в христианстве считается в некотором роде грехом) и всем своим обликом прощая врага. Ну, с Глазуновым все понятно, он просто хреновый художник, было бы странно ожидать от него хорошей картины:
Золоченый доспех? Забудьте! Схима, надетая на шлем или под него? Вместо! Доспехи? Они просто не нужны, вместо них красивая белая рубашка, расшитая тесьмой - самый монашеский наряд! Он даже повод коня не держит! Нет, конечно, бывает, что коня ведут под уздцы, но повод-то всадник при это не бросает! Интесно, что второй инок, под которым, видимо, подразумевается Ослябя, все-таки надел кольчугу. Видно, не верил в 4+ Ward Save, потому и жив остался.
Про креатив Рыженко все уже не раз говорили:
Завалив самурая на глазах у генуэзских арбалетчиков, дед выдернул копье и отбросил его таким образом, чтобы насадиться на него на скаку второй раз (Рыженко славился некоторыми косяками в выстраивании композиции). Интересно, что фентезийному наряду русского клерика соответствует не менее фентезийная и, судя по виду, очень дорогая сбруя его коня. Ясное дело - не может же скромный воин Христов ехать на чем-то кроме мерседеса. Пацаны не поймут.
Не менее жестоко припечатал немолодого воина художник Сергей Ерошкин. Не удовлетворившись умильно-няшным обликом богатыря (его взгляд напоен такой любовью к ближнему, что на месте Челубея я бы к нему спиной не поворачивался), не зная, как еще унизить бедного боярина, он обрядил его в ЛАПТИ! Вот да, боярин добрянский идет на битву в лаптях! Художник, конечно, не знает, что нога в лапте тупо не встанет нормально в стремя, заточенное под сапог, ну да чего там:
На ней мы видим, как доктор Айболит, укравший у грузинской княжны ее покрывало, неустрашимо идет наказывать, видимо, Бармалея, чтобы тот не хватал бы, не глотал бы, этих маленьких детей.
Однако не все так плохо. Мощный образ нашего героя создал художник А. В. Городничев:
В полном соответствии со "Сказанием", Александр носит на голове схиму, платок с крестом также лежит у него на груди. Но на этом все - Пересвет одет в кольчугу, на нем сапоги и тяжелый воинский пояс. Он умело сидит на боевом коня и смотрит на своего противника, которого собирается поражать копьем, а не гневом Господним.
Старина Корин очень любил рыцарские доспехи и хотел бы нарядить в них всех героев русской истории, чтобы они построились патриотическим русским клином и закатали всех недругов под асфальт. на его эскизе старый Пересвет одет в схиму поверх фуллплейта и готов накидать любому Челубею, будь он хоть сколько раз исполином:
Однако, поскольку картины мастера полны всякого символизма, мы не можем точно сказать, какую фигу в кармане он держал в данный конкретный момент. Так что не исключено, что это никакой не "Пересвет и не Челубей", а, скажем, "Западный Мир из последних сил противостоит хамскому натиску красно-монгольской азиатчины".
Однако есть и работа, которая, отражая литературный эпизод сказания, в полной мере передает дух воина Пересвета из "Задонщины". Разумеется, это полотно Авилова. Картина, написанная в грозном 1943 году в полном смысле слова обессмертила имя автора. И вот здесь мы действительно видим богатыря, воина, сражающегося с врагом вполне земным оружием, потому что как еще можно сражаться на поле боя? На Пересвете - колонтарь, которые как раз начнут появляться на рубеже 14-15 вв. Его миндалевидный щит сравнительно невелик. Конечно, такие уже выходят из употребления, но еще вполне могут встречаться в западно-русских землях, откуда он и происходит. Шлем с подвижным наносьем, конечно, появится только лет через сто, но его общая форма - традиционно-русская, так что такую вольность можно простить. На груди воина - огромный крест энколпион, ковчежец с какой-нибудь святыней. Его наличие говорит о том, что художник тщательно готовился к работе, ведь именно такой крест должен был висеть на груди у знатного воина, боярина. Кстати, находки энколпионов на Куликовом поле известны. Убранство коня - небогатое, что более приличествует призванному из запаса воину, чем золотые тарелки. Картина отображает трагический исход поединка, но в то же время - отчаянное мужество и целеустремленность богатыря, стремящегося поразить опасного и сильного врага, чтобы тот не смог больше навредить ни одному из его братьев. В конце концов это и означает: "положить живот за други своя".
