[пост](Ритуал (часть первая))
По пути домой родственники усопшего делают небольшой крюк - в редакцию местной малотиражки «Светлая жизнь» и пристроенный (очень удачно!) к редакции гипермаркет «Три гуся».
За стихами и за водкой.
И там, и там их уже ждут.
В «Светлой жизни» нетерпеливый замглавреда Валентин Адамович уже накропал в порыве вдохновения несколько скорбных стихов.
Дело в том, что не разместить на последней полосе газеты фото покойного и пробивающие слезу стихи – моветон. Об этом будут помнить много-много поколений горожан, приговаривая:
- Агеевы-то! Даже в газете не напечатали… О тётке-то! А старушка их любила… Жлобы!
Фотографию покойного, по традиции, к стихам Валентина Адамовича выбирают лучшую – двадцатилетней давности.
Происходит быстрый скорбный выбор между слёпанными Валентином Адамовичем «Ушла! Безвременно… а так хотела жить!» и «Спи мой ангел – спокойно и сладко…» и, всё, вперёд – в «Три гуся».
В «Трёх гусях» закупается значительный объём водки в сочетании с незначительным количеством закуски – на помин.
Помин – это такой ритуал, но не поминальный обед. Помин происходит на смотринах.
Смотреть покойника после того как баба Луша уже совершила часть допогребальных ритуалов: обмыла, обрядила расставила свечи, хлеба, венки и даже, прочла часть книги (?) - святое дело.
Обычно на помин ходят группами по два-три человека, кооперируюсь по какому-либо признаку – родство, соседство. Причём предварительно созваниваются:
- Тань, соседушка, привет! Ты что делаешь?
- Да вот, борщ и стираю…
- Понятно … Юрца смотреть-то пойдёшь? Привезли, говорят…
- Я, Кать, уж была с Васильевной! Лежит как живой! Дети плачут, Ленка-вдова вроде не в себе…
- Ни-ни-ни, и не рассказывай! Я уж сама… Щас Женьке позвоню…
Калитка в дом покойного настежь открыта, пёс Тобик предусмотрительно привязан за сараем – всё для удобства смотрящих.
И вот, осторожной парой, созвонившиеся Маша и Женя, с максимально скорбными лицами заходят в дом.
В доме усопшего полным-полно людей, из самой большой комнаты, зала, вынесена вся выносимая мебель, осталась только чешская стенка, которую невозможно сдвинуть с места (Даже при окраске пола. Пол так и красили годами – вокруг.)
В центре комнаты, в гробе на двух табуретках, лежит покойник с горящей свечой в руках.
В самом лучшем наряде – в выпускном костюме. Костюм одевался при жизни дважды – на выпускной и на свадьбу, после покойный сильно увеличился в размерах, а костюм – нет. Моль синтетику не ест, да и повода не было.
У стен, на всех наличных стульях (свои и соседские) - люди.
У гроба ссутулилась баба Луша - у неё звёздный час: раскачиваясь и ни на кого не глядя она читает засаленную ветхую книгу (?):
- Бу-бу-бу-бу… Господи помилуй! Бу-бу-бу-бу…
Что читает баба Луша и зачем – не известно никому, но – так надо.
В зале одуряюще душно и пахнет ладаном, но вопреки здравому смыслу окна, форточки и зеркала закрыты.
Все сидящие крайне внимательны и напряжены, со стороны может показаться что происходит коллективное разгадывание невидимых кроссвордов. С призовым фондом не менее 1000000 рублей.
Единственное ничем не озабоченное существо в комнате – чёрно-белый кот. Он сидит в самом эпицентре зала, под выпускным костюмом и между двух скорбных табуреток. И - самозабвенно лижет заднюю лапу. Зовут кота странно – Рыжик.
Сесть пришедшим «смотреть» - негде. Поэтому скорбно потоптавшись у двух табуреток с содержимым и сделав вид что вот-вот зарыдают, они выходят на кухню.
(За непродолжительное время пребывания в комнате с неподъёмной чешской стенкой и чёрно-белым Рыжиком голодные до событий провинциальные глаза Маши и Жени успели заметить многое.
В смысле – всё.
Кто в чём одет, с кем рядом сидит, кто уже пьян, а кто только собирается.
И, даже, прочли надписи на венковых лентах в углу.
В общем – разведка ими бы гордилась.)
В кухне происходит самое интересное: там вдова.
Конечно, не одна, кто ж её оставит наедине с таким горем, с ближайшими из ближайших. Например, с кумой, которую она видела в последний раз на крещении своего уже женатого сына. Или с сестрой покойного – они общались ещё на свадьбе, тоже не менее двадцати лет назад.
Вдова вывязана чёрной тюлью и держит у рта плакательный платочек – вдруг не сдержит рыдания.
Эта та же самая женщина, которая ещё позавчера кричала во всеуслышание «Чтоб ты сдох, тварь!» пьяному мужу, ныне скромно лежащему на двух табуретках в выпускном костюме. Только в тюле.
- Горе то какое … - говорят Маша и Женя положенные слова, - Бедная!
Вдова в ответ начинает кивать головой (как в приступе Паркинсона) и ещё сильнее прижимать ко рту платочек.
Ближайшая из ближайших родственница опоминается и начинает нести ритуальное:
- Спасибо что пришли! Спасибо за поддержку! Все там будем…
На столе за спиной вдовы стоит поднос с бутылкой, крохотными рюмками, канапешными кусочками сыра-колбасы, солёными огурчиками и щедрыми ломтями хлеба – тоже часть ритуала.
Маша и Женя, делая вид что вот-вот разревутся (одна успешнее другой), пытаются всунуть в руку кивающей вдове денежку, сложенную вчетверо – так тоже положено:
- Держись милая, у тебя дети, - говорится при этом.
- Нет-нет, этого не может быть! - гундосит вдова и как будто отбивается от денежек. В тике.
Наиближайшая родственница совершает невозможное: просачивается между безутешной вдовой и деньгодавательницами, при этом сложенные вчетверо купюры сами по себе перекочёвывают в её руки:
- Не до чего ей … Мученица! Не в себе от горя… - говорит она при этом. Параллельно она наливает крохотные рюмашки Жене и Маше, - За помин души, соседи дорогие… Так надо…
Ни Маша, ни Женя совершенно не возражают. Ритуал!
Выйдя, наконец, вместе с чёрно-белым Рыжиком, из душно-ладанного дома покойного, на свежий воздух, к Тобику, они начинают:
- Нет, ну ты посмотри какая сука Соколова! С чужим мужем на похороны пришла! И уселась…
- Ага! А ты, Маш, видела Ленку из бухгалтерии? В декольте – на похоронах…
- Кобыла!
Наступает завтра - день похорон.
Ничего интересного в доме покойного не происходит, все домочадцы привыкли к новой роли за сутки и даже пёстрый Тобик – к новому месту за сараем.
В 12.00 приезжает батюшка, отец Онуфрий – отпеть раба божия Юрия (при жизни законченного безбожника Юрца).
В 12.40, накануне выноса тела в черный бус, приходят штатные сотрудники бабы Луши - квартет плакальщиц. Их услуги не только самые короткие – всего полчаса, но и самые дорогие.
Но, весь пенсионный квартет нарасхват!
Учительница сольфеджио, скандалистка-кондукторша и две плакальщицы-самородка из сферы советской торговли под суфлерским руководством бабы Луши периодически начинают:
- На кого ж ты меня покинул!! Ааааааа… Лежишь тут – не поднимешься! Ааааааа…Оставил детей сиротами!! Аааааааааааа…
Поют они и хором, и сольно – акапельно.
Весь квартет при пении заламывает руки и раскачивается из стороны в сторону как советская игрушка-неваляшка.
Но, если доплатить, то прима квартета, Матвеевна, бывшая кондукторша-скандалистка, может рвать волосы на голове, а Вере Сергеевне, бывшему педагогу, за дополнительную плату, очень удается эпилептический припадок от постигшего горя.
Концерт заканчивается и усопшего помещают в последнее такси.
На кладбище тоже ничего интересного не происходит: покойного тривиально погребают молодцы из «Вечности» или «Грааля» (кому повезло).
Следует отметить, что на погребение пришли все, все, кто смог - пообщаться. И, понятно, в процессе погребения ведут живые разговоры, обсуждается окружающий мир и присутствующие:
- Смотри-смотри, Ленк, Верка третьим беременна, а Вовка-то на заработках …
- Видите, Валентина Михайловна, у Незамальских ограда вся облузалась, а дом дети-сволочи продали…
- Так вы Лёшу к репетитору отдали?! Молодцы…
И т.д., и т.п.
Скорбящие наблюдают за процессом и переговариваются: делятся рецептами, достижениями народной медицины, лекарствами, осматривают чужие могилы («О! Рыжиков помер, а я и не знала…»). И убеждаются, что в их семейных кладбищах полным-полно погребального пространства – внукам хватит.
Главный распорядитель похорон (тот, у кого касса а-ля «Налёт на поезд») потихоньку протискивается между горюющими – приглашает на поминальный обед. Очень избирательно, поскольку мероприятие будет в заведении, не дома.
В «Блинной»!
Если поминальный обед проводят дома, самоприготовленный – это мезальянс и позор. Об этом тоже будут помнить несколько поколений:
- Сволочи Петровы! Дед помер, дом оставил – а они дома обед… Сами!
При избрании в «Блинную» учитываются многие факторы: степень родства (совершенно не с покойным), занимаемое социальное положение и – таланты.
Учителя физкультуры Виктора Михайловича, например, зовут ко всем – он дивно исполняет «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» во второй (танцевальной) части поминального обеда. При этом сам себе аккомпанирует на баяне.
(Баян так и хранится – в «Блинной», под портьерами, до следующего раза).
Финал близится – на песочный холмик устанавливают лентастые венки, свечи, карамельки, рюмку с водкой – заботливо накрыв хлебом. Если покойный курил – кладут сигареты. Сейчас присутствующие разделятся на приглашённых и обиженных, и первые - пойдут поминать, а вторые – злословить.
Судя по надписям на траурных веночных лентах покойный был практически космонавтом: о нем скорбят как о «лучшем супруге в мире», «бесценном сотруднике вырванном смертью из рядов», самоотверженном родителе и великолепном друге.
«Блинная» притаилась у кладбищенских ворот со дня основания города. Никаких блинов тут нет и в помине, и никогда не было.
Как только она не называлась за последние сто лет!
И «Ивушка», и «Терем», и «Пельменная», и «Бистро», и «Weinglas» (при немцах).
Но все горожане знают истинное имя заведения – «Свинное рыло», которое прилипло к нему на века благодаря купцу Тузикову, основателю бизнеса.
Тузиков собственноручно намалевал на вывеске рюмочной «Версаль» розовую морду счастливой свиньи. Так и повелось.
Шеф-повар «Блинной» Мария Ивановна унаследовала свой пост от матери, а та от своей матери - и так до человекообразных обезьян. Все женщины в её роду были (и будут) поварами заведения у кладбища. В поварской кладбищенской династии – чистый матриархат: мужья не заводятся, мальчики не рождаются, откуда берутся девочки – неизвестно. Мысль о партеногенезе исключать не стоит.
Мария Ивановна знает многое. Она аксакал погребальной кулинарии.
За годы работы в «Блинной», «Ивушке» и «Бистро» Мария Ивановна пережила многое: народный контроль, ОБХСС, сухой закон – не говоря уже о прямом попадании молнии в заведение и ежедневных визитах скорой помощи и полиции.
С закрытыми глазами она сотворит канун и поминальный борщ, если напряжётся – «Оливье», с открытыми же - по лицу заказчика угадает бюджет банкета и количество горюющих.
В бумажном полуметровом колпаке (вместе с туфлями на многосантиметровых каблуках (ей кажется – это стройнит)) с поджатыми в нитку губами шеф Мария Ивановна встречает голодных до борща и событий избранных скорбящих.
Полуметровый колпак и каблуки действительно стройнят шефа – в натянутом на тушу белом халате она очень напоминает белотелый дайкон. Стройный.
Банкет готов.
Борщ, с позавчерашних поминок по Лене-закройщице, трижды прокипячён, «Оливье» безвредный – все положенные технологической картой 20 гр. варёной колбасы на порцию ещё вчера скушала внучка Марии Ивановны, Владочка. Водка, первые две рюмки, магазинная. Торт с хлебозавода привезли: вишенки и розочки – не помялись, надпись - «Вернуть нельзя, забыть невозможно!!!» - не расплылась.
Всё, как всегда.
- Ждём вас, дорогие. Горе-то какое, горе, - говорит Мария Ивановна губами-нитками входящим, - Рассаживаемся, рассаживаемся.
Избранные к поминанию, в режиме посадки в скорый поезд (время стоянки 1 минута), рассаживаются.
Как всегда, выясняется, что приглашено больше чем проплачено. Расщедрившийся обладатель кассы (см. «Налёт на поезд») смущенно суёт в руку заму (и дочери) Марии Ивановны Кате (полная копия шефа-дайкона, но на двадцать лет младше) денежку.
Приносят приборы и порционное. Всё утрясается.
За столом, ещё до первой скорбной рюмки, происходит небольшая рокировка с заделом на будущее. К безутешной вдове, самого ягодного возраста, подсаживают невесть откуда взявшегося Славу.
Слава явно перспективный вариант: он не только только «откинулся», но и лирически ухаживал за вдовой в ещё в девичестве. Даже со стихами.
(В смысле: носил портфель в третьем классе и писал на доске «Ленка-дура хвост надула».)
От рокировки безутешная вдова - расцветает.
Как есть: прямо в чёрной тюли.
И, с лицом выигравшего в лотерею, предлагает незамедлительно помянуть усопшего. Стоя.
- Пусть земля ему будет пухом! – говорит она выдыхая.
Вставшие гости отвечают на выдохе положенное ритуалом:
- Все там будем, - и пьют.
За упокой принято пить всем – не то что на свадьбе!
Причём не менее трёх стопок.
Отказ не принимается от больных (со справками или удостоверением инвалида), от беременных (любой степени), от кормящих («лучше спать дитё будет»), от несовершеннолетних («Как это?! Деда не помянет?!») и т.д. и т.п. Отказ по идейным соображениям принимается окружающими за временное, но полное безумие, но и тут пить – обязательно.
Сразу после первой рюмки (всемирный закон старых дрожжей) часть присутствующих забывает о поводе и цели сбора.
После второй скорбной рюмки поминающие разбиваются по интересам:
- По телевизору сказали…
- А у нас на работе …
- Так вы гараж продаёте?! Я бы …
Виктор Михайлович, улыбаясь в усы, уже рассматривает баян под портьерой и разминает пальцы. Сейчас, сейчас он споёт «Как здорово, что все мы здесь»!
Но тут в верхнем кармане спортивного костюма, рядом со свистком, пиликает мобильный Виктора Михайловича:
- Да … Да ну!! Не может быть! Отчего? Ааа… Только что?
Скорбящие на мгновение затихают.
- Евграфов помер! – голосом Левитана объявляет Виктор Михайлович.