Приветствую!

Нынче свой рупор левой пропаганды направлю на уже сильно заезженную тему колхозов. И не надо делать такое лицо). Про это уже писано-переписано, но я всё же добавлю. А всё дело в том, что ну очень часто приходится слышать про ненужность/вредность колхозов по сравнению с великим частником, и как же тупые совки этого не понимали. Буквально на днях вот был случай. Навеяло в общем..)Начать, наверное, следует с того в каком виде и состоянии было сельское хозяйство в начале 20-го века. А было примерно так: сельское хозяйство, не смотря на то, что было главной отраслью хозяйства в России, находилось в плачевном состоянии. Оно и неудивительно, страна наша находится в не самых благоприятных климатических условиях, это, так называемая, зона рискованного земледелия. Другими словами: хочешь жрать – сажай, обрабатывай. Паши как конь, если хочешь урожай получить. Вот только даже так не факт, что получишь. Короче – лотерея. И всё бы полегче было в неё выигрывать, будь хоть какое-то на то желание, и соответствующие возможности. Имеются ввиду хотя бы элементарные сельскохозяйственные приёмы (хотя бы удобрения что ли), или усовершенствования ведения хозяйства в виде применения последних  (или хотя бы каких-то) достижений науки и техники. Но получалось так, что про все про это большинство людей, занятых на земле, понятия не имело никакого вообще, а кто имел тот не мог себе всего этого позволить. А вот большинству тех кто об этом прекрасно знал и возможностей имел кучу – это все нахрен не нужно было. Им и так было сыто, тепло и весело. Обычный крестьянин (коих было абсолютное большинство) по прежнему пользовался дедовскими методами на своём крошечном наделе, уродуя и без того замученную землю. Об эффективности можно тут вести речь?

Естественно (я прям слышу как некоторые орут) были и большие хозяйства (они же эффективные). И принадлежали они тем самым, эффективным собственникам (кулакам). И давали они весьма большой процент продукции. Вот только эффективны они были, прежде всего, для себя. А вот страна шла вторым, или даже третьим порядком. Они прекрасно могли манипулировать властью в своих интересах, чем и занимались, собсна). А ведь кроме них в стране ой как много ещё народу живет. И им-то тоже жрать охота, ну хотя бы что-то. И они совсем не лодыри/бездельники/рукожопы/неудачники (очень модный аргумент). Просто так всё было устроено. Иными словами: не было бы этих вечно голодных, замученных людей – не было бы и эффективных собственников. А голодных и замученных (в той или иной степени), извините, было не менее 70% населения страны. Их-то куда девать? Пусть дохнут? Они и дохли, конечно, но это был не лучший выход). Нужны были реформы.

Тут за дело принялся господин Столыпин. Ставка в его реформе была сделана, на того самого эффективного. Не секрет, что одно большое хозяйство в 100 гектар, эффективнее, чем 100 мелких по гектару. И это нормально. Так было везде и всегда. Вот и тут решили идти этим путём. Вот только меры к этому могли применить только капиталистические. И так тоже было везде и всегда. А что это такое? А это то самое укрупнение хозяйств. Но не всех – так не получится. А тех, эффективных. А как это провернуть? Правильно, за счет огромной тучи неэффективных. Поглощать их - и укрупняться, укрупняться – и поглощать. А тех, кто от этого укрупнения останется (разорившихся владельцев мелких наделов) нужно куда-нибудь пристроить. Только вот куда… Ну, в первую очередь батраком к эффективному. Но тому много батраков не нужно – это не выгодно. Да большинство батраков нужны только в сезон. Так.., ещё в города можно. Но города, как мы знаем, и нынче не резиновые). А уж тогда-то, да с тем уровнем промышленности так совсем бяда.. Некоторые, конечно, подписывались на выдаваемые в Сибири земли, но там тоже не было рая на земле, и, как правило, ничего хорошего из этого не выходило. А вот социальна напряжённость росла… Ну и куды бедному крестьянину податься? Всем, опять, было плевать. А дохнуть никому не хотелось…

Но тут завертелось. Война, революция, ещё одна революция, ещё одна война… Вопрос с сельским хозяйством висел над этим всем как домоклов меч. И когда кончилась (более менее) эта свистопляска, перед молодым советским правительством он встал в полный рост. И тут было два варианта развития. Первый: социалистический – укрупнение хозяйств путем их коллективизации. Создание колхозов грубо говоря. Второй: опять капиталистический. Укрупнение хозяйств путем пауперизации. Т.е. проторенной дорожкой господина Столыпина.

Понятно, что советская власть делала ставку на колхозы. Их начали создавать чуть ли не с момента прихода к власти. Это явление, конечно, было не массовое и сугубо добровольное по началу. Но результаты давало. Не всегда необходимые, но тут уж ничего не поделаешь. Люди – тугоплавкий материал. Результатов, в общем, было недостаточно. Ситуацию ещё сильно усугубляли эффективные, которым новая власть была как шило в заднице. Своими попытками влияния на него (по привычке), они эту задницу ширили и ширили, а шило власть вынимать и не собиралась. Не та она была. В общем, становилось совсем тяжко. Нужно было решать вопрос раз и навсегда. Ситуация была нешуточная. Необходимо было реорганизовать деревню. Назревала индустриализация. Для нее требовались огромные средства. Это и продовольствие, это и кадры, это и деньги. В аграрной стране всё это было возможно взять только в деревне. И тут нужен был точный выбор пути.

Партия большевиков представляется как нечто единое целое, спаянное единой идеей и железобетонной дисциплиной, подчинённой одному лидеру. Ничего подобного, скажу я вам. Разброд и шатание было такое, что моё почтение). До запрета на фракционность невооруженным взглядом можно было выделить три главных направления: левые («тру коммунисты» как они думали – Троцкий сотоварищи), правые (коммунисты с капиталистическим уклоном – Бухарин и иже с ним) и, скажем так, центристы (умеренные, без фанатизма - Сталин). Правые сильно тяготели к пути капиталистического толка: продолжения НЭП, ставка на частника – этакого русского фермера. Совершенно не учитывая тот бесценный опыт, который новая власть уже получила от общения с этим самым частником, нашим любимым эффективным собственником. А опыт это показывал, что не интересует этих персонажей, в общем-то, ничего кроме своей задницы. И светлое будущее для всех трудящихся им но одного места. Левые и центристы тяготели, конечно, к коллективным хозяйствам. Так и пошло. Правые остались не у дел.

Первые колхозы были, что называется трёх видов. Первый вид – сельскохозяйственная коммуна. Самый «коммунистический» вид. Здесь объединялись все имеющиеся средства производства (постройки, любой инвентарь, любой скот) и землепользование. Потребление и бытовое обслуживание членов коммуны полностью базировались на общественном хозяйстве; распределение было уравнительное - по едокам. Своего личного подсобного хозяйства или жилья члены коммуны иметь не могли. Всё было общим. Второй вид – ТОЗ (Товарищество по совместной обработке земли). Здесь обобществлялись землепользование и труд. Скот, машины, инвентарь, постройки по прежнему оставались в личной собственности крестьян. Доходы распределялись по количеству труда, и в зависимости от размеров паевых взносов и ценности средств производства, предоставленных товариществу для ведения работ. Это был наиболее «капиталистический» вид. Третий вид – производственная артель. Это был производственный кооператив. Здесь обобществлялись землепользование, труд и основные средства производства — рабочий скот, техника, оборудование, продуктивный скот, хозяйственные постройки и т. д. В личной собственности крестьян оставались жилой дом, подсобное хозяйство и кое-какой скот, размеры всего этого ограничивались уставом артели (устав мог быть разным). Доходы по трудодням, т.е. по количеству продуктивного труда (сложность и качество труда тоже учитывались). В процентном соотношении это примерно 6,2%/60,2%,/33,6% соответственно. Грубо говоря, в вопросах укрупнения хозяйств левые тяготели к коллективизации на основе коммун, а центристы – на основе артелей.
Артель и была самым подходящим вариантом на тот момент, щадящим. В отличии от ТОЗов, имевших в себе элементы неравенства, влекущие за собой возможные осложнения, и суперобобществлённых коммун, где вообще нет ничего своего – это было развлечение, мягко говоря, на любителя. Артель же была золотой серединой.

В 1927 году начинается постепенный переход к коллективизации. Начинается работа в деревнях, агитация. Производится постепенный нажим на кулачество (пока только экономически), создаются выгодные условия для вступивших в колхозы (льготы, снижения налогов). В результате, начинается приток людей в колхозы. Пусть и не космических размеров. После улучшения отношения крестьян к действиям власти, объявляется «Великий перелом». Коллективизация принимает всеобщий размах. На дворе 1929 год. Индустриализация набирает обороты. Колхозы призваны на помощь.

Для воплощения идеи в жизнь был предпринят ряд мер. Во первых, конечно, раскулачивание. Была дана установка на ликвидацию кулачества как класс. Сквозь дым подгарающих задниц скажу, что никто не собирался их расстреливать. Классы так не уничтожаются. Самых оголтелых, конечно да, могли и шлёпнуть. Но на-то они и оголтелые, что представляют опасность и много чем заслужили. А для ликвидации класса нужно лишить этот класс средств к его (класса) существованию. В случае с кулачеством – оторвать от кормушки, т.е. от привычных мест обитания. И поместить в непривычные, где он уже не сможет проявить себя во всей красе (кого-то просто из района, кого-то из области, кого-то из республики, а кого-то да, в лагерь – в зависимости от «заслуг» и упоротости. Данные действия не только избавили крестьян от постоянного давления на местах, но и вывели из села нешуточную силу противодействия, которая нанесла немало вреда. Полностью проблему, конечно, не решили, но полегчало знатно.

Колхозы стали всячески поддерживаться государством: выделялись кредиты, льготы, техника, направлялись толковые управленцы, профильные специалисты. Колхозы становились современным хозяйством, обеспеченным всем чем нужно для продуктивной работы. На вопли о первоначальной бедности, снижении поголовья, урожайности, голоде 32-33 годов скажу, что только придурок может такой чепухой оперировать. Это всё имело место быть, конечно. Но, блин, а как такое могло все сразу идеально получиться? В каком деле так бывает? Чтобы задумал, сделал и сразу все как по маслу и фантастические результаты… И дело тут даже не в тупых совках, тут тоже расстрою. Точно так же повсеместно происходит и при капитализме. Это трудности организационного периода. А если учесть революционность и небывалость дела, а также вынужденные темпы…то какие могут быть вопросы вообще?)
К Советскому Союзу предъявляются какие-то безумные требования, выдуманные из мутных голов антисоветчиков, подразумевается, что абсолютно во всех колхозах должен быть обеспечен просто рай вне зависимости от усилий самих работников, а все колхозники по их представлениям жить не просто лучше фермеров в самых теплых, плодородных и развитых странах, а жить лучше самых лучших фермеров. Антисоветчики всегда сравнивают некого умозрительно работника непонятных качеств из худшего колхоза с дореволюционным кулаком или, в крайнем случае, очень зажиточным крестьянином, а вовсе не с безинвентарным бедняком царской России, что было бы справедливо – сравниваются низшие по доходам страты. Или же идёт сравнение самых бедных колхозников с состоятельными потомственными фермерами из США, а не полубанкротами, ферма которых заложена за долги. Ну а голод… Голод 32-33 годов был последним голодом мирного времени, хотя до этого отмечался практически ежегодно (как в царской так и в советской России). В разных масштабах конечно.

А индустриализация была проведена в рекордно короткие сроки.

О колхозах продолжим)

Смотрю тема раскулачивания всё не даёт покоя многим нашим гражданам. Пепел горстями сыпят на голову и пугают отставанием от "цивилизованной" морали наших европейских соседей (конечно никто не вспоминает что творили англичане со своими крестьянами во времена "огораживания", как выживала американская деревня в 20-е годы XX века). Мол, ироды, всех хороших хозяев на деревне большевики сволочи изничтожили, всё у них отобрали, в тюрьмы покидали и насильно согнали крестьян в колхозы. Кто спорит? И такое тоже было. Но большую часть "кулаков" наказывали не за мнимое (а иногда и вполне себе реальное) богатство, а за то что условия существования изменились. Они уже жили в ДРУГОЙ стране, а "бизнес" свой вели по-старому. Спекулировали, утаивали, жульничали (русские мужики они запасливые) и т.д. А ещё эти "хозяева деревни" сбивались в банды и уничтожали представителей новой власти на селе (вешали комсомольцев и комсомолок почём зря, жгли сельсоветы).

Успешно вели антигосударственную пропаганду подбивая безграмотных крестьян к восстаниям и неповиновению (и ведь у них это получалось приходилось даже армию для подавления волнений использовать). И что их после этого к государственным наградам представлять? Справедливости ради надо сказать что под горячую руку попали и не "кулаки" вовсе, а просто рачительные хозяева. Как это произошло и по чей вине вы наверное понимаете. Всему виной человеческая глупость, подлость и зависть.

.Но МЫ все забываем об одной ма-а-аленькой детали. Денежки то от раскулачивания пошли не на мерседесы и золотые унитазы для вождей, а на индустриализацию страны благодаря которой мы в сороковых годах войну и выиграли.

Ну и предвосхищая истории расскажу свою. Да и у меня кулаки в роду были. Прадед озлобился за раскулачивание и заработал срок за антисоветскую деятельность. Отсидел чуть менее двух лет, вернулся. Жену с детьми в колхоз взяли не дали с голоду умереть. Он потом успокоился работал в администрации и советскую власть никогда не ругал. Говорил за дело наказали.

Как мы уже писали, «хлебные войны», ужесточаясь из года в год, каждый заготовительный сезон ставили страну на грань всеобщего голода (локальный голод и так приходил каждый год). План реформы у правительства имелся. Хороший план – помощь крепким середняцким хозяйствам и постепенное кооперирование бедноты. Но катастрофически не хватало времени. Оно бы и хорошо проводить коллективизацию добровольно и постепенно, однако десяти-пятнадцати лет, как предполагали теоретики, у страны не было. Не было даже и пяти лет. Времени вообще не оставалось. «Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых.

Что оставалось делать? Ловить частных торговцев можно до умопомрачения, но это все равно что воевать с комарами, сидя у болота. Проблему следовало решать не там, где хлеб продавался, а там, где выращивался, – в деревне. И решение ее было известно. А если такая беда со сроками – стало быть, сроки нужно сократить.

Нулевой цикл

Основные фонды деревни по-прежнему оставались чрезвычайно жалкими. Пополнить их пока что было невозможно, да и не нужно – в первой же пятилетке заложили несколько тракторных и комбайновых заводов, надо было только продержаться буквально два-три года, пока на село в массовом порядке не пойдут трактора. Сельхозтехники было очень мало, и она была слишком дорогой, чтобы ее могли покупать маломощные хозяйства, не только единоличные, но даже колхозы, даже на самых льготных условиях – все равно не могли. Да и ухаживать за ними мужики не умели – дать трактор им в руки означало угробить технику.

Выход подсказал украинский совхоз имени Шевченко, который первым организовал «машинно-тракторную колонну» – из этого почина потом выросли машинно-тракторные станции, знаменитые МТС. К осени 1928 года их число достигло поистине космического масштаба: в СССР существовало целых 13 (тринадцать) колонн, которые имели 327 тракторов и обслуживали 6138 крестьянских хозяйств общей площадью 66 тыс. га. А к весне 1929 года только в системе Хлебоцентра число МТС достигло 45 (1222 машины), и на их долю приходилось уже 322 тыс. га. Напоминаем, что всего в СССР насчитывалось около 25 млн крестьянских хозяйств, а общая площадь под зерновыми составляла около миллиона десятин.

Так же централизованно подошли и к другим крестьянским нуждам – в частности, подготовке семенного зерна и прокату сельхозинвентаря. В 1927/28 хозяйственном году в стране насчитывалось 16 097 машинопрокатных и зерноочистительных пунктов, зерна для посева было очищено 1093 тыс. тонн, из них 222 тыс. тонн составила семенная ссуда. Естественно, процент по ссуде был более выгодным, чем у кулака: даже при государственных ценах на хлеб 8-10% деньгами составит меньше, чем традиционная половина урожая. Да и получали крестьяне не просто зерно, а семена, очищенные от сорняков и грибка, что давало надежду на приличный урожай. Прокат сельхозинвентаря в кооперативном прокатном пункте тоже стоил в два, а в государственном – в три раза дешевле, чем аренда у «благодетеля».

МТС послужили мощнейшим стимулом для образования колхозов – пахать тракторами бедняцкие и середняцкие полоски смысла не имело изначально, трактору там просто нечего делать. Поэтому вокруг МТС только за год появилось 203 ТОЗа, которые объединяли 16 872 га земли.

Всего в 1929 году в РСФСР насчитывалось 38 460 колхозов, объединявших 660 тыс. хозяйств, итог – 3,7% коллективизации. На Украине эти данные: 14 306, 285 тыс. и 5,6%, в Белоруссии – 1027, 10,7 тыс. и 1,4% соответственно. А в целом по стране на 1 июля 1929 года насчитывалось 57 045 колхозов, объединявших 1007,7 тыс. хозяйств. Говорить о какой-либо реформе с такими показателями просто смешно.

Эти первые, еще добровольные колхозы были по-настоящему бедняцкими объединениями. По данным комиссии ЦК ВКП(б), производившей летом 1928 года обследование социального состава колхозов, в коммунах бедняков было 78%, середняков 21% и зажиточных 1%, в артелях – соответственно 67%, 29% и 4%. и в ТОЗах – 60%, 36% и 4%. Интересно, кто были эти зажиточные? Предусмотрительные кулаки или же самые фанатичные «культурники», дождавшиеся осуществления своей мечты?

Тем же летом 1928 года на один колхоз приходилось в среднем 12-13 хозяйств, через год – 17-18 хозяйств. Средний размер бедняцкого надела в то время составлял около 3 га, батрацкого – около 2 га. Отсюда можно очень просто оценить общую площадь колхозных угодий: 40-60 га. Воистину агрогиганты – но все же хоть какой, а прогресс…

Первый этап: полет нормальный

Носилась ли идея ускорения процесса в воздухе или кому надо ее вовремя подсказали – но в конце июля 1929 года Чапаевский район Средне-Волжского края выступил с инициативой превращения его в район сплошной коллективизации. Что интересно – руководство страны отнюдь не сочло затею левацкой, наоборот, одобрило ее. Хотя наверняка не обольщалось по поводу того, чем все обернется.

Впрочем, почин шел благополучно – уж слишком он был на виду. Уже к сентябрю в Чапаевском районе было организовано 500 колхозов, по преимуществу ТОЗов, коих из общего числа насчитывалась 461 штука, а кроме того, 34 артели и всего пять коммун. Они объединяли 6441 хозяйство из 10 275 (63%) и обобществили 131 тыс. га из 220 тыс., в том числе 82 тыс. га пашни (почти 50% из того, что имелось в районе). Простым подсчетом мы получим, что средний размер пашни на одно хозяйство – 1,3 га. То есть объединялись действительно бедные из бедных, что и требовалось получить.

Районы сплошной коллективизации стали появляться и в других местах. В августе 1929 года о ней объявил уже целый округ – Хоперский в Нижне-Волжском крае. 27 августа вопрос был рассмотрен окружным комитетом ВКП(б), 4 сентября – Колхозцентром. Однако срок ставился вполне разумный – коллективизацию округа предполагалось закончить в течение пятилетки, и только четырех передовых районов – в ближайший год.

С 15 сентября в округе был объявлен месячник по проведению коллективизации – и работа началась. В станицы и села округа выехали 11 бригад организаторов из числа партийных и профсоюзных работников общей численностью 216 человек, то есть по 20 человек на бригаду, и почти столько же партийных работников из районов. Они созывали собрания бедняков и батраков, бывших красногвардейцев и партизан, комсомольцев и женщин – всех, на кого могла хоть как-то опереться власть. В августе колхозы объединяли около 12 тыс. хозяйств, в октябре уже втрое больше, а процент коллективизации поднялся до 38%. Что еще более важно, примерно в шесть раз выросли размеры колхозов. Контингент они охватывали тот, который нужно: 56% колхозников составляли бедняки и батраки, 42% – середняки. Среди мелких хозяйств преобладали ТОЗы, среди крупных почти все были артелями и коммунами, где почти полностью обобществлен рабочий скот и наполовину – коровы и овцы.

Потихоньку процесс начали раскручивать по всем сельскохозяйственным регионам. Впереди шли зерновые районы, ради которых все и начиналось.

Естественными центрами коллективизации служили МТС. Вот лишь один пример: в Сибири, в Мамлютском районе до организации МТС в колхозах состояло 26% крестьянских хозяйств, а после одного сезона работы станции этот процент подскочил до 88% – понравилось! То же происходило и вокруг других МТС и колонн – где-то процент коллективизации был выше, где-то ниже, но всегда больше, чем в удаленных от МТС районах.

Группировались коллективные хозяйства и возле успешных совхозов. Что тоже неудивительно – оказывал свое действие пример крупного интенсивного хозяйства. Так, вокруг 14 совхозов Северного Кавказа в 1929 году появилось 125 колхозов, в Пугачевском округе Нижне-Волжского края, где было создано восемь крупных зерновых хозяйств, в конце 1929 года уровень коллективизации был 42,6%, а в соседних районах – от 9% до 16%.

В целом же по СССР осенью 1929 года процент коллективизации был 7,6%. По РСФСР – 7,4%, по Украине – 10,4%. Уже лучше, хотя все равно еще очень немного.

Резко вырос, кстати, и объем капиталовложений в сельское хозяйство. Сейчас говорят, что правительство вкладывало основные деньги в промышленность, оставляя аграрный сектор в небрежении. Ну так вот вполне официальные цифры, озвученные на Ноябрьском пленуме ВКП(б) 1929 года. Согласно пятилетнему плану, в 1929/30 годах капиталовложения в промышленность должны были составить 2,8 млрд рублей, в транспорт – 1,9 млрд и в сельское хозяйство – 3,5 млрд рублей. Как видим, приоритет отдается как раз аграрному сектору. Но практически сразу цифры были скорректированы: теперь капиталовложения в промышленность, транспорт и аграрный сектор должны были составить соответственно 4 млрд, 1,9 млрд и 4,3 млрд рублей.

Поэтому говорить, что страна выкачивала средства из деревни – по меньшей мере недобросовестно. Наоборот, деньги в аграрный сектор закачивались в большем объеме, чем в промышленность, притом что товарной продукции в 1928/1929 году он поставил государству всего на 1,3 млрд рублей. Даже если мы примем поправку на то, что заготовительные цены на сельхозпродукцию занижены вдвое (на самом деле цены вольного рынка в отсутствие ажиотажа выше самое большее на 50% – больше поднимать просто нет смысла), – сельское хозяйство все равно недотягивает до окупаемости. Все ближайшие годы в полуфеодальную деревню будут вкладываться колоссальные средства, только пойдут они не на займы единоличникам, а на механизацию, создание МТС, строительство электростанций, снабжение села сортовыми семенами и породистым скотом и многое другое, необходимое для создания современного высокотоварного производства.

Левый крен

А потом народ на местах, как водится, вошел во вкус. С одной стороны, сельскому активу понравился «рывок в социализм», с другой – не стоит недооценивать противников как аграрной реформы, так и советской власти в целом. Они тоже отлично знали или понимали нутром, что лучший способ противодействовать какому-нибудь делу – это довести его до абсурда.

Решения Ноябрьского пленума ЦК и постановление Политбюро «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» определяли сплошную коллективизацию как главную задачу всех партийных, советских и колхозно-кооперативных организаций. Именно так те ее и восприняли. Вместо того чтобы сделать передышку, коллективизацию продолжали. К середине декабря в Нижне-Волжском районе вступили в колхозы более 60% крестьянских хозяйств, в Крыму – 41%, на Средней Волге и Северном Кавказе – 35%, в Сибири – 28%, на Урале – 25% и т.д.

Видя такие дивные показатели, на местах еще более радостно сорвались в чрезвычайщину – ура, мы вводим коммунизм! В январе-феврале в деревне творилось черт знает что – местные леваки дождались наконец именин сердца!

Вот только одна сценка из документов ОГПУ – но весьма показательная. 

«Тов. Муратов заявил: если не идете в колхоз, нам ничего не стоит расстрелять 10 человек из сотни или поджечь вас с четырех сторон, чтобы никто из вас не выбежал завтра, вам принесем жертву, – стукнул кулаком по столу и закрыл собрание. На второй день после собрания пришли т.т. Преображенский, Дьяконов и Ямилин к крестьянину Михаилу Молофееву этой же деревни, который имеет сельское хозяйство, одну лошадь и одну корову, заявили: "Идем, старик, на гумно". Старик оделся и ушел с ними. Семья, зная из разговоров вчерашнего собрания, решила, что старика повели расстреливать. Старуха, т. е. его жена, с испугу бросилась бежать в другую деревню Булгаково, расположенную в 6 верстах, где была приведена в сознание, после чего осталась полуглухой, а Екатерина Алексеевна той же семьи впала в бессознательное состояние и пролежала весь день, после чего была осмотрена врачом, который установил: если произойдет повторный случай такого испуга, то неизбежно умопомешательство»[1].

Неудивительно, что с такими методами показатели получались просто изумительными. Число районов сплошной коллективизации за два месяца почти удвоилось. Достигнув 1928 (около 2/3 всех районов страны), они сливались в округа, области. Уже в 1929 году Нижне-Волжский край был объявлен краем сплошной коллективизации. К тому времени в колхозах там состояло около половины хозяйств, а в некоторых округах – до 70-80%.

Естественно, ни к чему хорошему все это привести не могло. С одной стороны, новые колхозники были обозлены насилием, с другой – в раздутых, не готовых организационно к резкому росту колхозах царил та-акой бардак! А уж что творилось в новых, насильственно сколоченных хозяйствах – и вовсе не описать. Этим тут же радостно воспользовались все противники коллективизации, от кулаков до засевших по деревням и волостям царских чиновников и белых офицеров.

Первый сеанс «вправления мозгов»

Впрочем, правительство отреагировало практически сразу. Первый бой административному восторгу был дан в постановлении ЦК от 20 февраля 1930 года «О коллективизации и борьбе с кулачеством в национальных экономически отсталых районах». В самом деле, коллективизация вообще проводилась не ради незерновых регионов, так зачем бежать впереди паровоза?

Ну, а затем последовал основной удар. 2 марта, предварив оргвыводы, вышла знаменитая сталинская статья «Головокружение от успехов», а 14 марта – постановление «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении», где всем местным коммунистам предельно четко объяснили, что именно они сделали не так.

«...Прежде всего нарушается принцип добровольности в колхозном строительстве. В ряде районов добровольность заменяется принуждением к вступлению в колхозы под угрозой раскулачивания, под угрозой лишения избирательных прав и т.п. В результате в число "раскулаченных" попадает иногда часть середняков и даже бедняков, причем в некоторых районах процент "раскулаченных" доходит до 15, а процент лишенных избирательных прав – до 15-20. Наблюдаются факты исключительно грубого, безобразного, преступного обращения с населением со стороны некоторых низовых работников, являющихся иногда жертвой провокации со стороны примазавшихся контрреволюционных элементов (мародерство, дележка имущества, арест середняков и даже бедняков и т.п.).

…При этом в ряде районов подготовительная работа по коллективизации и терпеливое разъяснение основ партийной политики как бедноте, так и середнякам подменяются бюрократическим, чиновничьим декретированием сверху раздутых цифровых данных и искусственным выдуванием процента коллективизации (в некоторых районах коллективизация за несколько дней "доходит" с 10% до 90%)...

...Наряду с этими искривлениями наблюдаются в некоторых местах недопустимые и вредные для дела факты принудительного обобществления жилых построек, мелкого скота, птицы, нетоварного молочного скота и в связи с этим – попытки к головотяпскому перескакиванию с артельной формы колхозов, являющейся основным звеном колхозного движения, к коммуне. Забывают, что основной проблемой сельского хозяйства является у нас не "птичья" или "огуречная" проблема, а проблема зерновая. Забывают, что основным звеном колхозного движения является в данный момент не коммуна, а сельскохозяйственная артель. Забывают, что именно поэтому партия сочла нужным дать примерный устав не сельскохозяйственной коммуны, а сельскохозяйственной артели. В результате этих головотяпских искривлений мы имеем в ряде районов дискредитирование колхозного движения и отлив крестьян из ряда наскоро испеченных и потому совершенно неустойчивых коммун и артелей...»

Дальше идут конкретные указания партработникам, как надлежит проводить коллективизацию. Там много пунктов, но интересны для нас два, потому что резко расходятся с общепринятыми представлениями о том времени.

«…Воспретить закрытие рынков, восстановить базары и не стеснять продажу крестьянами, в том числе колхозниками, своих продуктов на рынке.

Решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемую общественно-добровольным желанием населения. Допускать закрытие церквей лишь в случае действительного желания подавляющего большинства крестьян и не иначе, как с утверждения постановлений сходов областными исполкомами. За издевательские выходки в отношении религиозных чувств крестьян и крестьянок привлекать виновных к строжайшей ответственности...»

Редко когда ЦК принимал столь жесткие по языку и по духу документы. Тысячи коммунистов были исключены из партии, немало народу пошло под суд, а некоторые и стрелялись...

Естественно, после постановления народ в массе своей рванул из колхозов. На Средней Волге в марте вышли 280 тыс. хозяйств, в ЦЧО – 131 тыс., в Грузии, где колхозы и вовсе не были нужны, – 131 тыс., в Ленинградской области, которая тоже мало интересовала в смысле коллективизации, – 28 тыс., в Нижегородском крае – 117,7 тыс., при этом 23 села целиком.

На местах боролись как могли. Москва была буквально завалена жалобами на то, что вышедшим из колхоза не отдают скот и инвентарь, не выделяют землю. 

За три месяца процент коллективизированных хозяйств упал более чем вдвое (с 56% до 23,6%), примерно до уровня января 1930 года. Но все же, даже с учетом этих грустных обстоятельств, за год он вырос с 4% до почти 24% – в шесть раз. Еще один такой рывок – и можно расслабиться…

«Качели»

…Когда нужно сделать что-либо быстро и с негодными исполнителями, «принцип качелей» – оптимальный вариант. Знали ли власти, что коллективизация пойдет с перехлестом? А то! Тут главное – вовремя толкнуть доску обратно.

В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 года говорилось:

«Поступившие в феврале месяце в Центральный комитет сведения о массовых выступлениях крестьян в ЦЧО, на Украине, в Казахстане, Сибири, Московской области вскрыли положение, которое нельзя назвать иначе, как угрожающим. Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших низовых работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение».

Однако меры были приняты вовремя, и всенародной «крестьянской войны» не состоялось. А процент коллективизации вырос в шесть раз – и как иначе можно было этого добиться?

Уже осенью ЦК ВКП(б) в другом закрытом письме потребовал «добиться нового мощного подъема колхозного движения». Вскоре была поставлена задача – коллективизировать в течение года не менее половины всех крестьянских хозяйств, а в главных зерновых районах – не менее 80%. Все началось снова.

Появились и первые хозяйственные результаты, о которых можно говорить. На Северном Кавказе, в одном из основных зерновых районов страны, урожай в колхозах был в среднем на 20-25% выше, чем в единоличных хозяйствах, средний доход колхозника составлял 810 рублей, а единоличника – 508 рублей. Это в среднем, а с учетом того, что многие колхозы мало отличались от единоличных хозяйств, показатели удачных колхозов вызывают уважение.

Существовали и выдающиеся хозяйства. Так, доход на один двор в «Красном Тереке» (Северный Кавказ) составил 1120 рублей – в четыре раза больше, чем в среднем у единоличников, в «Первой пятилетке» (Средняя Волга) – более 1000 рублей на хозяйство против 275 у единоличников и т.п.

Сколько их было, таких хозяйств? Да мало, конечно. Слишком много факторов должно было сойтись: и нужное настроение крестьян, и грамотное управление, и умение оградить хозяйство от диверсий, да и элементарное хлеборобское везение. Мало их было.

А вокруг этих вершин, спускаясь все ниже и ниже, до низинных болот, располагались самые разные хозяйства. Более или менее успешные, средние, слабые, совсем разваливающиеся. Хозяйства – как люди, у каждого свое лицо и своя судьба.

…Вслед за новым рывком последовал новый удар по «перегибщикам», и некоторая часть крестьян снова рванула из колхозов. Но тем не менее результаты радовали – после каждого «отката» в них оставалось все больше и больше хозяйств. В общем-то, и продержаться надо было всего лишь два-три года – до тех пор пока строящиеся заводы сельскохозяйственной техники не начнут давать продукцию. После этого вопрос можно будет считать окончательно решенным.

На 1 июля 1933 года, к окончанию коллективизации, в СССР было образовано 224,6 тыс. колхозов, в которые вошли 15,3 млн крестьянских хозяйств, или 65,6% от общего их числа по стране. Можно сказать, что реформа состоялась: колхозы и совхозы стали основными производителями хлеба в стране. Дальнейшая работа в аграрном секторе пойдет в рамках уже совершенно другой экономической системы.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Взято отсюда: http://expert.ru/2012/05/23/ryivok-na-vyizhivanie/

«Обеспечьте капиталу 10 процентов прибыли, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы».

Томас Даннинг

Редко какой историк упоминает нынче о «хлебной стачке» 1927 года. Непопулярная это тема. Ведь нэп, как считается, был идеальным будущим России, альтернативой зловещей коллективизации. Может быть, он и не вывел бы страну в число авангарда цивилизованного мира, но зато и не привел бы к таким жертвам, как аграрная политика Сталина. Ну, так давайте посмотрим, как нэп на самом деле кормил страну.

Смотрите, кто пришел!

У нас почему-то бытует мнение, что нэпман — это мелкий лавочник. Давайте немного подумаем, может ли это быть. Ведь во время Гражданской войны власти так и не удалось обуздать спекуляцию. За это время торговцы, очень хорошо нажившиеся еще во время Первой мировой, еще больше разбогатели, приспособились к новому государственному строю. ВЧК их немножко пощипала, но не более того — и силы у чекистов были не те, и другой работы хватало.

И, едва после окончания войны была снова разрешена частная торговля, на рынок хлынули огромные капиталы, накопленные во время обеих войн. Рулили ими отнюдь не мелкие лавочники, а крупные оптовики, имевшие собственные склады, мельницы, агентов-заготовителей, агентов по сбыту. Ни царское правительство, ни Временное их практически не преследовало, большевистское преследовало, но не сумело. И эти оптовики, оборзевшие за время полной безнаказанности, бесстрашно кинулись играть в азартные игры с государством.

Государство обязано заботиться о выживании населения — этого требует национальная безопасность. Советское правительство с самого начала взяло на себя обязательства снабжать города и отчасти крестьянскую бедноту недорогим хлебом (на самом деле не только хлебом, но и вообще дешевым продовольствием, но мы для наглядности станем говорить только о хлебе). И сразу же схлестнулось на хлебном рынке с частным торговцем. Во время войны с ним разговаривали конфискацией, а то и пулей — но война закончилась.

Как функционировал рынок Советской России? Государство покупало зерно у крестьян по среднерыночным ценам, и дешево продавало его населению. А государственные закупки оседлал частник. Он всегда мог установить закупочные цены чуть выше государственных, перехватить основную часть товарного хлеба и, воспользовавшись образовавшейся нехваткой, продать его на черном рынке. Без прибыли он не оставался в любом случае — и чем больше нехватка, тем больше прибыль. Частный рынок был объективно заинтересован в организации голода. Могло ли правительство позволить ему такие фокусы? Смешной вопрос.

Есть, правда, для таких случаев наработанный механизм — выбросить на рынок большую массу зерна, сбить цены и потом скупить его обратно. Так государство окажется еще и в выигрыше, продавая хлеб дорого и получая его обратно дешево. Но для этого оно должно иметь резервы зерна. А резервов у Советской России не было. Все излишки шли на экспорт — чтобы купить хотя бы самые необходимые промышленные товары, поскольку в разоренной стране не производилось практически ничего.

Государство не могло и повышать заготовительные цены. Частная хлебная торговля состояла из двух звеньев: городского и сельского, нэпмана и кулака. При повышении заготовительных цен получалась перекачка госбюджета в карман деревенского спекулянта, если же цены не повышались, уже городской частник-нэпман снимал с рынка зерно, вызывал искусственный голод и получал огромные прибыли. Мощность частного рынка была настолько велика, что этот нехитрый механизм из года в год приводил к голоду — при любом урожае, хорошем, плохом, небывалом — любом!

И начались «хлебный войны».

1925 год: перемудрили

Образцовыми можно считать события 1925/1926 заготовительного сезона. В этом году государство твердо решило следовать рыночным правилам, соблюдая при этом интересы маломощных крестьянских хозяйств. Оно собиралось форсировать заготовки, закупив до 1 января 70% хлеба по госплану вместо обычных 60–65%. Причин было несколько:

— поставить товар на европейские рынки до того, как там появится дешевый американский хлеб и начнется падение цен;

— увеличить осенний спрос, повысив тем самым цены в интересах маломощных хозяйств, продававших зерно осенью для уплаты налогов;

— уменьшить осеннее предложение хлеба, снизив налог и перенеся срок уплаты на зиму, чтобы не допустить сильного падения цен, опять же в интересах маломощных хозяйств;

— уменьшить весенний спрос и, соответственно, цены — снова в интересах маломощных хозяйств и в пику частным торговцам.

Для обеспечения заготовок приготовили товарный фонд, а главное — решено было приложить все усилия, чтобы удержаться от административных методов. В этом году всем был обещан рынок.

И рынок пришел — но совсем не так, как ожидалось. С самого начала все пошло наперекосяк. В стране существовало четыре категории заготовителей: государственные плановые, кооперативные, внеплановые (т.е. нецентрализованные государственные и кооперативные организации потребляющих районов) и частники.

Еще летом государство-заготовитель совершило ошибку, чем сразу искорежило весь процесс. Чтобы русское зерно первым успело на европейские рынки, решено было в августе, когда хлеб еще не до конца убран и не обмолочен, повысить закупочные цены. Это сыграло на руку не беднякам, а, наоборот, самым зажиточным крестьянам, имевшим уборочные машины и батраков. Они успели продать свой хлеб дорого, а поскольку уплата налога для них не представляла проблем, заодно подмели и промышленные товары, которые доставили на рынок в количестве, рассчитанном совсем на другого покупателя и на другой объем денег у потребителей. После чего, удовлетворенные, вышли из игры.

Небогатые же крестьяне, получившие отсрочку по налогам, не торопились везти хлеб, поскольку традиционно полагали осенние цены низкими, спешить им было некуда, промышленных товаров в продаже не наблюдалось, а дел в хозяйстве в сентябре хватает. В результате подвоз резко упал, а цены, соответственно, взлетели намного выше задуманного. Экспортная программа срывалась, предложение хлеба на мировом рынке увеличивалось, высокие заготовительные цены грозили сделать экспорт и вовсе нерентабельным, и правительство, не выдержав, снова занялось механическим регулированием, чем радостно воспользовались внеплановые заготовители, не имевшее таких ограничений. В некоторых губерниях им доставалось более 40% хлеба.

Однако административный ресурс еще далеко не иссяк. В ноябре в ряде хлебопроизводящих районов началась «транспортная война» с внеплановыми заготовителями — велено было отправлять их грузы по железной дороге в последнюю очередь. А поскольку вагонов традиционно не хватало, то очередь отодвигалась на конец заготовительной кампании. Кое-где получилось: заготовители из отдаленных губерний прекратили работу, но те, кому добираться было недалеко, стали вывозить зерно гужевым транспортом — пока власти не перекрыли и этот канал. Поскольку плановые заготовители все еще обслуживали в основном экспорт, то в стране, при вполне нормальном урожае, стало не хватать хлеба. Частник, естественно, просочился сквозь все ограничения и стал грести прибыли лопатой.

Кончилось все тем, что в январе были установлены единые закупочные цены для плановых и внеплановых заготовителей, а кое-где их распространили и на частников.

Результаты рыночного опыта оказались поистине сокрушительными. Если план первого квартала заготовок (июль–сентябрь) был практически выполнен, то во втором квартале вместо 376 млн пудов удалось заготовить только 176 млн, а экспортного зерна было доставлено в порты едва ли четверть от потребного количества. Годовой план пришлось снизить с 780 до 600 млн пудов, а хлебный экспорт — с 350 до 143 млн пудов. По причине проваленной экспортной программы уменьшилось количество импортных товаров. Все это вызвало очередной скачок цен на промтовары и увеличение «ножниц» цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, что ударило в первую очередь по маломощным хозяйствам.

Единственный плюс заключался в том, что в деревне осталось много хлеба, и следующий заготовительный сезон прошел спокойно.

1927 год: «хлебная стачка»

Еще более сокрушительное поражение потерпело государство осенью 1927 года — и, что самое обидное, из-за политики. Весной английские власти предприняли серию беспрецедентных выпадов против СССР, включая разгромы посольств в Китае и торгового представительства в Лондоне. Советское правительство заявило о том, что англичане намерены напасть на СССР, заставив Лондон объясняться со всем миром по поводу своих намерений. Воевать, в общем-то, никто не собирался, но… но народ-то об этом не знал!

Рынок отреагировал на «военную тревогу» так, как и должен был: с прилавков смели практически все продовольствие, и, что хуже, продажа хлеба государству практически прекратилась, а цены на черном рынке взлетели до небес. Уже в октябре в городах начался голод.

В нормальных государствах в такой ситуации начинают действовать специальные законы, направленные против спекуляции. В СССР для подобных случаев существовала 107-я статья УК. Сроки по ней давали смехотворные: до года при отсутствии сговора торговцев, до трех при его присутствии, зато она предполагала конфискацию товара. Ее и стали применять в массовом порядке, находя при этом колоссальные запасы продовольствия. В январе 1927 года Экономическое управление ОГПУ докладывало в очередной сводке:

«Украинская ССР. При арестах частников в Черкассах, Мариуполе, Первомайске, Харькове и в других районах Украины выявлен целый ряд тайных складов хлебопродуктов, припрятанных в спекулятивных целях. В Черкассах, например, было обнаружено припрятанными 20 650 пуд. ячменя, в Мариуполе — 10 000 пуд. подсолнуха, Первомайске — 10 700 пуд. пшеницы и 3000 пуд. подсолнуха, Харькове — 1500 пуд. пшеницы, в Прилуках — 3500 пуд. и в Одессе — 1500 пуд. пшеничной муки...

Самарская губ. Всего по губернии арестовано 44 частных хлебозаготовителя... Репрессии немедленно оказали самое благотворное влияние на губернский хлебный рынок... Особо значительное снижение цен на пшеницу имеет место на рынке г. Самары: здесь цена с 2 руб. 10 коп. упала до 1 руб. 50 коп...

...Уральская область. В связи с крайне развившейся спекуляцией по мануфактурным товарам по Уральской области было арестовано до 70 частных мануфактуристов. У некоторых из них обнаружили припрятанные запасы мануфактуры до 8000 метров, а готового платья — до 1000 изделий».

Только Тамбовский губотдел докладывал: «Приблизительный размер оборота в текущую кампанию арестованных хлебозаготовителей нами определяется до 15 000 000 рублей». Даже при ценах в полтора рубля за пуд зерна это означает 10 млн пудов, при валовом сборе по всему центрально-черноземному округу в 450 млн пудов и товарности, в лучшем случае, не более 20%. И это только арестованные спекулянты, а сколько было не арестованных? 

Результаты поначалу получились вполне приличные — цены упали, крестьяне повезли на заготовительные пункты зерно. Но потом дело застопорилось. Дело в том, что хлебные запасы накапливались на двух уровнях: в городах на тайных складах и по деревням, у кулаков. В городах тайные склады чекисты хорошо погромили. Но это не значит, что крупный деревенский поставщик вот так просто возьмет и отдаст товар государству. Зерно на ссыпные пункты везли середняки, а кулак, владелец основных запасов хлеба, ждал благоприятной погоды.

Тут надо пояснить, откуда кулаки брали хлеб. Какую-то часть они выращивали в своих хозяйствах, но куда больше получали за счет скупки хлеба у мелких хозяев и деревенских гешефтов. Что любопытно: бедняки, вывозившие по паре десятков пудов зерна, находили государственные цены вполне для себя приемлемыми, в то время как кулаков они не устраивали. В 1927 году в Сибири, например, кулачество требовало повышения заготовительных цен в три раза! Понимаете, что это значит? Это значит, что деревенские скупщики тоже не давали за пуд больше рубля. И вот, скупив у односельчан зерно по дешевке, они хотели втридорога продавать его государству, ограбив как маломощных крестьян, так и госбюджет. При уходе с рынка городского торговца кулаки все равно не везли зерно на государственные ссыпные пункты, а придерживали его с тем же расчетом — дождаться голода и высоких цен, а уж там найдется, кому продать. Одновременно тихо умерла внутридеревенская торговля — беднота не имела возможности платить кулаку столько, сколько он запрашивал.

Могло ли государство это допустить? В 90-е годы — нет проблем: хоть в три, хоть в десять раз! Но не в 20-е…

Советское правительство имело богатый опыт хлебозаготовок. Еще в гражданскую, во время запрета свободной торговли, к держателем излишков зерна применялся простой механизм: не хочешь поставлять зерно по государственным ценам, отдашь даром, в порядке конфискации. Советский Уголовный Кодекс тоже предусматривал эту меру. Еще и дешевле выйдет… 

В начале 1928 года 107-я статья УК начала массово применяться к кулакам. Сперва им предлагали добровольно сдать хлеб по госценам. Если они отказывались, шли по дворам, и тогда уже брали все, кроме нормы на прокорм, и даром. В Сибири, например, средний размер конфискованных излишков одного хозяйства составлял 886 пудов (около 14,5 тонн). Что показательно, 25% конфискованного хлеба тут же выделялась бедноте по льготным ценам или в кредит.

В этом году голод удалось кое-как преодолеть, но не было никакого сомнения в том, что ситуация повторится и на следующий год. Она повторилась — и на следующий год, и потом.

Что делать?

Некоторый толк от применения 107-й статьи, конечно, существовал, однако ясно было, что «хлебные войны» станут повторяться каждый заготовительный сезон. ОГПУ слой за слоем снимала городских частников, но они, отсидев свой смешной срок и достав припрятанные деньги, снова брались за старое. У кулаков конфисковывали припрятанный хлеб, но с каждым годом они прятали его все изощреннее — зарывали в ямы, размещали по бедняцким амбарам, вывозили прямо из-под молотилки. И каждый год, снова и снова частная торговля ставила страну на грань голода. ОГПУ не могло решить проблему — надо было менять саму экономику деревни.

От «хлебных войн» в первую очередь страдали даже не горожане — правительство все же находило хлеб на то, чтобы прокормить 20% городского населения СССР. Страдала от голода крестьянская беднота, которой тоже приходилось покупать зерно втридорога. Они пытались добыть хлеб в городе — результатом стала карточная система, которую вводили местные власти, чтобы защитить своего покупателя от наплыва голодных селян. Карточная система — не следствие коллективизации, как принято думать, ее вызвали к жизни рыночные забавы нэпа.

«Хлебные войны» поставили и без того не евших досыта крестьян на грань вымирания. Еще и поэтому нельзя было тянуть с коллективизацией — до изменения структуры производства путем «постепенного и добровольного» объединения эти люди попросту не доживут.

Коллективизация изменила бы ситуацию на селе через несколько лет, превратив кулака из крупного в мелкого хозяина и лишив его возможности спекулировать хлебом. С повышением валового сбора (даже маленькие, бедные и неорганизованные колхозы, как правило, давали лучший урожай и большую прибыль на двор, чем единоличные хозяйства) тема черного рынка была бы закрыта, и городская спекуляция умерла сама собой, а кулаку пришлось бы на общих основаниях сдавать зерно государству. Все это случилось бы, если бы удалось провести коллективизацию мирным путем, но события пошли иначе. Об этом — в следующем материале.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Взято отсюда: http://expert.ru/2012/05/2/hlebnyie-vojnyi-v-sovestskoj-ross...

Специально для  @Garbageman, @shimanovsky1985

Что не снилось Столыпину

В материале «Вожди голода» Сергей Тихонов убедительно показал, что, исходя из экономических показателей, голода 1933 года не должно было быть. Тем не менее голод был — и это есть объективная реальность, подтверждающаяся множеством документов. Реальность странная и загадочная.

Другая не менее загадочная объективная реальность — то, что это был последний голод в русской истории (не считая 1946 года — но, согласитесь, там имелись особые причины).

Россия голодала всегда. Голодала при киевских князьях, при московских царях, при императорах. Голодала раз в три-четыре года сильно, раз в 10–15 лет очень сильно, и время от времени катастрофически. А сотни тысяч крестьянских детей пухли от голода каждую весну независимо от урожая. Так было всегда.

Более того, в отличие от западных стран, где с развитием технологий земледелия и путей сообщения голодовки становились более редкими и слабыми, Россия, начиная с XIX века, голодала все чаще и сильнее. Вот как обстояло дело на 1913 год, согласно словарю Брокгауза и Ефрона:

«В течение ХХ в. Самарская губерния голодала восемь раз, Саратовская — девять. За последние 30 лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозерных и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в ХХ в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)».

После революции лучше не стало: кроме катастрофы 1921–1922 гг. голод практически каждый год поражал какие-либо районы страны. А бедняки голодали каждый год вне зависимости от урожая. Над Россией словно тяготел некий злой рок, не позволявший ей выбраться из голодного существования.

И злой рок действительно тяготел. Имя ему: российский аграрный сектор.

Арифметика нищеты

Как вы думаете, сколько было бедняков в деревнях и селах Российской империи? Я спрашивала об этом многих, и лишь один человек дал правильный ответ. Называли двадцать процентов, тридцать, сорок… Ничего подобного!

Бедным в Российской империи считалось хозяйство, имевшее не более 5 десятин земли (1 десятина — 1,1 га), не более одной лошади и одной коровы. Давайте теперь немножко посчитаем. Возьмем средний надел: для удобства подсчета — 4,5 десятины. Предположим, что крестьянин ничего больше не сажает и не сеет, кроме хлеба (что на самом деле, конечно же, не так). Средняя урожайность по стране в хороший год — около 50 пудов с десятины. Поскольку в большинстве хозяйств применялось трехполье, треть земли находится под паром. Итого суммарный урожай — 150 пудов. Из них 36 пудов нужно оставить на семена (12 пудов на десятину). Остается 114 пудов.

В среднем на каждое крестьянское хозяйство приходилось по пять едоков. Согласно «голодным» нормам (по ним в Гражданскую войну высчитывали пайки для крестьянских хозяйств), на одного человека в год должно приходиться 12 пудов хлеба. На пять человек это будет 60 пудов. От урожая остается 54 пуда. Далее, 18 пудов приходится на лошадь, 9 — на корову. Остается 27 пудов. С них надо заплатить налоги, как-то прокормить мелкий скот и хоть сколько-нибудь птицы. О каких-либо страховых запасах речи уже нет.

Это — верхний предел благосостояния бедняцких хозяйств. В реальности у многих из них и наделы были меньше, и урожайность ниже. Накануне войны урожайность в культурных хозяйствах, применявших последние достижения агрономической науки, составляла 130–150 пудов с десятины, в зажиточных крестьянских, имевших много скота, а значит, много навоза, — 70 пудов, середняцких — 50 пудов, бедняцких — 35 пудов и ниже. Кто хочет, может провести тот же расчет питания семьи, исходя из урожайности в 35 пудов, но без лошади или коровы.

Так вот: накануне 1917 года в Российской империи бедняцких хозяйств было 75%. То же соотношение осталось и после революции, разве что большевистское правительство лукаво разделило бедняков на три категории: батраков (совсем уже нищих), собственно бедняков и маломощных середняков. Около 30% дворов были безлошадными, около 25% не имели коров, 35% не имели пахотного инвентаря (кто не знает — это соха, редко плуг, и простая борона).

В 1927/28 хозяйственном году от сельхозналога ввиду крайней слабости были освобождены 38% бедняцких хозяйств (тем более что от их копеек государству никакого толка не было), а маломощные середняки, составляя 33%, внесли всего лишь 6% всех платежей. Более того, не в силах прокормить себя с земли, не меньше половины хозяйств покупали хлеб. Основным покупателем русского хлеба являлся русский же крестьянин.

Вот и ответьте, пожалуйста, читатели «Эксперта», экономисты и коммерсанты, что со всем этим можно было сделать?

Что делать с лишними людьми?

Основная беда российского аграрного сектора — микроскопический размер хозяйств и их крайняя слабость — появилась, естественно, не в 1920-е годы. Она сформировалась за два века рабовладельческого строя и была закреплена реформой 1861 года. По-своему ее авторы были правы. Они ставили в самые выгодные условия крупные помещичьи хозяйства, давая им землю, деньги (выкуп) и сколько угодно дешевой рабочей силы, чтобы те производили товарный хлеб. Крестьян же попросту бросили на произвол судьбы, да еще взыскали выкупные платежи за землю, ничем не компенсировав двухвековой рабский труд. Реформа была откровенно англо-саксонского типа, то есть по закону джунглей: слабые вымрут, сильные останутся.

Что могли противопоставить крестьяне такому положению дел? Защищаться они не могли, оставалось либо покориться и схватиться друг с другом в свирепой битве за жизнь, либо попытаться выжить всем вместе. Русская деревня выбрала второе, сохранив прежние общинные порядки. Имеющиеся крохи земли делили на всех. Плюс к тому желание получить большой надел и колоссальная детская смертность (еще в 1913 году четверть младенцев умирали, не дожив до года) стимулировали высокую рождаемость. В начале ХХ века на селе, по разным оценкам, насчитывалось от 20 млн до 32 млн лишнего населения. Если брать среднюю цифру — одна шестая населения страны.

Это и было основной бедой русского аграрного сектора: мельчайший размер хозяйств, 25 (в среднем) млн лишнего населения и община, за которую русское крестьянство судорожно цеплялось, чтобы выжить. К началу ХХ века в России начались колоссальные аграрные беспорядки: доведенные до потери инстинкта самосохранения крестьяне принялись грабить помещиков, в которых видели своих главных врагов.

Тогда-то и задумал саратовский губернатор, ставший вскоре премьер-министром, свою аграрную реформу.

Столыпин прекрасно понимал, что мечта крестьянина — раздел помещичьей земли — не только не принесет пользы русскому аграрному сектору, но загонит его еще глубже в трясину. С помещиками все было в порядке, самые крупные из них уверенно шли к процветанию. Теперь надо 15 млн мелких хозяйств превратить… скажем, в 1 млн крупных и пару миллионов средних и на этом успокоиться.

Как это сделать? Да проще простого: надо разрушить общинное землевладение, дать крестьянам землю в собственность и предоставить все естественному течению вещей. В своей знаменитой речи в Государственной думе премьер говорил: «Необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность… Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».

И вот вопрос: сколько их было среди сельского населения, этих сильных, способных к развитию крестьян? Очень скоро это стало ясно: после столыпинской реформы часть хозяйств ушли в отрыв, и было их около 5%. А остальные? Или кто-то думает, крестьяне не поняли, на что их обрекают?

Деревня буквально взвыла. Общее мнение высказала Рыбацкая волость Петербургского уезда: «По мнению крестьян, этот закон Государственной думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам».

Письма в Государственную думу шли сотнями и тысячами, и все против реформы. Не помогло. Реформа началась помимо воли большинства населения и привела к тому, к чему должна была привести, когда такое количество людей обрекают на смерть. То, что произошло со страной через десять лет, нельзя называть переворотом. Неправильно будет назвать и революцией. Самое точное определение — объемный взрыв. И первое, что сделали в деревне — а там жило ни много ни мало 80% населения страны (а вы думали сколько?), — это добили последние помещичьи хозяйства и отменили столыпинскую реформу.

Причина предельно проста: никто не хотел умирать.

Куды правительству податься?

Этот селянский рай и достался в наследство новой власти: 25 млн мельчайших крестьянских хозяйств, из которых добрая половина не в состоянии себя прокормить, перманентный, ни на один год не оставляющий страну голод и культура земледелия на уровне Киевской Руси: лошадь, соха, борона, коса, серп…

Проблема была все та же: чтобы вывести страну из тупика, надо создать на селе крупные хозяйства, при этом сохранив в живых максимальное количество людей. Желательно всех. Но как это сделать?

К 1927 году, когда оформились планы индустриализации, в конце тоннеля забрезжил свет. Стало ясно, куда девать лишних людей. Развивающаяся промышленность, гуманитарная сфера, сфера услуг впитают излишки рабочей силы в течение 10–15 лет. Правда, эти 10–15 лет тоже надо как-то прожить, но это уже, как теперь говорят, не проблема, а задача.

Да, но что делать с селом? Каким путем создавать эти самые крупные хозяйства? Не совсем ясно, какие варианты пройдут, зато ясно, какой не пройдет. Нового помещика русская деревня не примет. Сожжет, убьет — но не примет. Да и правительству зачем он нужен? Чтобы через десять лет навязать себе на шею лобби сельхозпроизводителей, которое под угрозой голода станет год за годом перекачивать к себе в карман государственный бюджет? Вот именно этого и не хватало советскому правительству, тем более в самый разгар «хлебных войн» (о них поговорим в другой раз)!

Не прокатит и ставка на крепкое индивидуальное хозяйство, о котором столько говорят апологеты известного теоретика сельского хозяйства Чаянова. Во-первых, к 1927 году уже стало ясно, к чему эта ставка ведет (об этом тоже в другой раз). Во-вторых, на селе нужны по-настоящему крупные хозяйства, не в десятки, а в тысячи гектар. А это помещики (о них мы уже говорили). Конечно, если бы правительство руководствовалось экономическими теориями… но в СССР во главе государства стояли сугубые практики.

Оставались советские хозяйства и кооперация. Если бы глава советского правительства имел веру с горчичное зерно и мог передвигать горы, он, несомненно, изменил бы менталитет населения и покрыл страну совхозами. Но в реальности «агрозаводы» крестьян не привлекали. Этот вариант был приемлем для батраков, не имеющих ни посевов, ни хозяйства: в хорошем совхозе работали меньше, а платили лучше, чем у кулака. В плохом совхозе, может, и хуже, чем у кулака, но все же лучше, чем совсем без работы.

Однако совхозов все же было слишком мало даже для имеющихся в наличии батраков. Оставался один путь — кооперация мелких хозяйств.

Сперва правительство пустило этот процесс на самотек, радуясь неуклонно растущему проценту кооперированных хозяйств. Но когда в середине 1920-х годов стали проводить обследования, выяснилась довольно неприятная истина. По данным выборочной переписи 1927 года, число хозяйств, в той или иной степени участвовавших в кооперативах, по СССР составило 49,7%. Но, во-первых, кооперировались в основном зажиточные хозяйства (а проблема была в бедняцких), а во-вторых, практически все кооперативы были либо потребительскими, либо кредитными — а проблема-то была как раз в производстве. Производительная кооперация объединяла всего 0,6% хозяйств. Следовательно, процесс надо было подстегнуть.

Да, кстати, а что такое производственный кооператив на селе?

Да колхоз — что же еще-то! Поэтому так и смешно, когда критики советской аграрной реформы утверждают, что надо было ставить не на колхозы, а на кооперативы. Это как, простите?

ЗАО «колхоз» и его менеджеры

Если не цепляться за термины, то колхоз как явление известен еще с глубокой древности. Это не что иное, как старая добрая артель — большевики лишь применили артельный метод для обработки земли. Ну, а слово «колхоз» появилось во время Гражданской войны, когда на русский язык навалилась эпидемия сокращений и аббревиатур.

У этого явления было много форм: сельскохозяйственные кооперативы, артели, коммуны, товарищества по совместной обработке земли. Отличались они в основном степенью обобществления, а совпадали в основных принципах: обобществление в той или иной мере средств производства, то есть земли, скота и инвентаря, и запрет наемного труда.

Колхоз — это видоизмененная община, с той разницей, что земля, скот и инвентарь не делятся по хозяйствам, а используются сообща. Таким образом, можно получить крупное хозяйство на земле не поперек менталитета, как у творцов реформы 1861 года и у Столыпина, а в согласии с ним — если решить организационные вопросы. А что еще важнее — в колхозе поневоле сохраняется общинный принцип: хоть черный кусок, да каждому. Именно такая реформа не выбрасывала лишнее население из производственного процесса — а в России это означало выбросить и из жизни, — а сохраняла его, пусть впроголодь, но живыми. Всего-то и нужно было, что сберечь это лишнее население на несколько лет, пока для него готовят рабочие места на заводах и стройках.

Стоит ли удивляться, что большевики положили в основу своей аграрной реформы именно производственную кооперацию?

Первые колхозы образца 1920-х годов были очень маленькими и бедными. В 1927 году в среднем на один колхоз приходилось примерно 12 дворов, шесть-семь голов крупного рогатого скота, девять-десять овец, четыре свиньи и три-четыре лошади. На 100 десятин посева у них приходилось 13,6 лошади (у единоличников — 18), правда, эта цифра в реальности несколько меньше, потому что во многих районах пахали на волах. Исходя из этих цифр можно оценить средний размер колхозных угодий — около 25 десятин, или по два на хозяйство.

Но было у них одно колоссальное достоинство: эти мелкие, бедные и неумелые хозяйства реально кооперировали бедноту! Так, в 1927 году колхозы объединяли 65,6% безлошадных, 26,3% однолошадных, 6,5% двухлошадных и 1,5% трехлошадных хозяйств, при том что безлошадных в стране было около 28%. То, что и требовалось получить!

Любимицами властей являлись, естественно, коммуны, где обобществление было максимальным. Однако крестьяне не очень приветствовали эту форму. В 1927 году коммун было лишь 8,5%, 50,3% колхозов относились к сельскохозяйственным артелям, а 40,2% — к товариществам по совместной обработке земли. Граница между ними была зыбкая, ибо каждое хозяйство жило по своим правилам, но все же некая корреляция наблюдалась.

В середине 1920-х годов в коммунах земля обобществлялась на 97%, в артелях — на 95%, в тозах — на 71,5%, так что по основному средству производства, как видим, разница невелика. Оно и неудивительно: ведь все колхозы — это кооперативы по совместной обработке земли. А вот для сельхозинвентаря эти цифры составляли уже 97, 73 и 43% соответственно, для рабочего скота — 92, 47,5 и 13%, для продуктивного скота — 73, 23, 0. Низкая степень обобществления не устраивала власть: как можно связывать хоть какие-то долгосрочные планы со столь неустойчивыми объединениями? Но все же, с учетом крестьянских предпочтений, в качестве основной формы, рекомендованной при колхозном строительстве, была выбрана артель.

Да, но как же с оргвопросами? Ведь самой большой проблемой колхозов была даже не бедность. В конце концов, государство неплохо помогало. Колхозы на льготных условиях получали сельхозмашины, семена, ссуды, лучшие земли, хорошие кредиты. Самой большой проблемой были учет и распределение. Слишком многое приходилось брать в расчет: каждое хозяйство вступало в колхоз с разным паем, разным количеством едоков, слишком много было разных работ — как все учесть при распределении продукции? Ведь опыта коллективного труда у колхозников не было никакого! Так что основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции. Так что аграрная реформа сдерживалась не нежеланием правительства и даже не сопротивлением крестьянства (большая часть бедноты даже в самые проблемные годы все равно упорно стояла за колхозы), а именно, как теперь принято говорить, менеджментом.

И тогда советское правительство решилось на очень тяжелый, даже отчаянный шаг. Несмотря на жуткую нехватку кадров в промышленности, в колхозы были направлены заводские рабочие: сперва 25 тыс., за что их и прозвали «двадцатипятитысячниками», а потом еще более 100 тыс. Нынешние «теоретики великих дел» как только над ними не смеялись: мол, прислали руководить сельских хозяйством людей, которые не могут быка от коровы отличить! Да черт с ними, с коровами, для этого скотники есть! Зато они знали, что такое бригада, звено, тарифная сетка, коэффициент, заработная плата. То, что было неразрешимой проблемой для крестьянина, для рабочего, имевшего навык коллективного труда, вообще не представляло трудности. Эти люди за год-другой решали пресловутые оргвопросы, проходили с хозяйством организационный период, готовили себе замену и могли уходить. Таким образом, страна получала 25 тыс. хозяйств и столько же квалифицированных управленцев.

К началу индустриализации все основные решения были приняты. 30 декабря 1926 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло следующее постановление:

«Данные о состоянии колхозов показывают, что коллективное движение начало выходить из состояния кризиса, в котором оно находилось в первые годы нэпа: растет число колхозов, увеличивается количество объединяемого ими населения, растет товарность коллективных хозяйств, постепенно улучшается организация труда и производства в колхозах. В определенной своей части колхозы начали уже выявлять преимущества перед мелким крестьянским хозяйством, как в отношении рационализации хозяйства, так и в отношении повышения его доходности. Этот рост колхозов подтверждает всю жизненность коллективного движения, опирающегося, с одной стороны, на невозможность для значительных слов деревни улучшить свое положение вне коллективизации хозяйства, а с другой — на рост применения в деревне сложных машин, создающих техническую базу крупного сельхозпроизводства.

Рост дифференциации крестьянства, невозможность поглощения всего избыточного населения деревни промышленностью, наличие в деревне значительных слоев маломощного крестьянства, не имеющего возможности в индивидуальном порядке поднять свое хозяйство, стремление этих слоев деревни хозяйственно укрепиться и освободить себя от эксплуатации кулака — все это толкает наиболее активные слои маломощного крестьянства (в особенности деревенскую бедноту) на путь коллективизации своего хозяйства.

Наряду с этим развитие машинизации, в частности тракторизации земледелия, создает в связи с невозможностью рационального использования сложных и дорогостоящих с.-х. машин в индивидуальном порядке новый важнейший источник развития коллективного земледелия на почве роста крестьянского хозяйства. Содействуя вовлечению в коллективное движение, главным образом в простейших формах машинных товариществ и товариществ по обработке земли, все более широких слоев крестьянского населения, машинизация сельского хозяйства подводит вместе с тем под колхозное строительство необходимую техническую базу...

...Дальнейший рост и углубление этого движения будет зависеть, с одной стороны, от дальнейшего расширения крупной промышленности, развития индустриализации страны и технического прогресса крестьянского хозяйства и, с другой, от развития кооперирования крестьянского населения и роста самодеятельности бедняцких и середняцких масс деревни».

Как видим, путь, по которому пойдет аграрная реформа, определен. Теперь все дело в сроках. Сперва предполагалось проводить реформу постепенно и добровольно. Но чем постепеннее и чем добровольнее будет проходить коллективизация, тем больше горя и бедствий обрушится на голову все тех же крестьян — и напрямую, из-за «хлебных войн», и из-за задержки индустриализации, и по причине продолжения этой нечеловеческой жизни. Если стремительно организующиеся в сплоченную силу противники реформы вообще дадут ее провести.

Насильственное кооперирование будет, конечно же, благотворным — но, как всякое насилие, чревато жертвами и очень рискованно. Если бы правительство имело нормальный, выученный и управляемый аппарат на местах, то еще можно было бы рискнуть — но проводить реформу приходилось, опираясь в основном на местных партийных активистов: 20 лет, бедняцкое происхождение и твердое намерение с помощью нагана и такой-то матери построить коммунизм за одну пятилетку.

Одним из факторов, заставивших власти, несмотря ни на что, до предела ускорить коллективизацию, стали «хлебные войны» — о них и пойдет речь в следующем материале.

Елена Прудникова, писатель-историк, сценарист

Взято отсюда: http://expert.ru/2012/04/24/chto-ne-snilos-stolyipinu/

Зачем большевики проводили коллективизацию?

Коллективизация это беда и горе и за эту ошибку большевики несут ответственность?

Как это делалось в цивилизованных странах?

Эти вопросы я пытаюсь осветить в короткой статье.

Часто упреком в сторону большевиков ставят проведенную ими коллективизацию. Мол сколько беды, сколько судеб было сломлено итп.

Давайте разберемся в этом вопросе. Итак. Что такое коллективизация и нужна ли была она?

Сразу начну ломать стереотипы. Коллективизации, это не то что большевики делали. Коллективизация, это как большевики делали.

А делали они «укрупнение сельского хозяйства». А дело это было нужное и не требующее отлагательств.

Я попробую на пальцах объяснить что это за зверь такой «укрупнение сельского хозяйства».

Даже если вы горожанин в пятом поколении. Видели сельский труд только на экране телевизора. И понятие не имеете о разных там сельхозпремудростей. Обещаю что Вам все станет понятно. Как это было понятно большевикам в далеком 1927 году.

Следите за руками.

Когда человек только освоил земледелие, его основным орудием труда на земле только его руки и палка копалка. Со временем инструментарий стал расширяться. Заступ, потом соха, металлический насошник. Появился плуг. Плуг, это уже серьезная металлургия и вот-вот должно появиться… а вот оно и появилось механизация сельского труда. Локомобиль, это такая паровая установка на тележке. Можно подсоединить какую-то сейлку-веялку или что-то еще. Начало есть. Но вот уже на полях появляется трактор.

Даже горожанина в десятом поколении не надо убеждать в полезности и удобстве трактора. Это давало большую производительность. Поле теперь вспахивается не за десять дней двадцатью конями и десятью мужиками. А за день, два. И справляется с этим один тракторист-ударник.

Но есть один минус. Как и сегодня, так и в то время трактор очень дорог. Он не каждому по карману. Да и приобретать столь дорогую игрушку имеет смысл только в большом хозяйстве. Ну вы же не будете покупать себе трактор на дачный участок. Те пять-шесть соток вы и лопатой вскопаете. А если у вас два гектара? Два гектара можно и лошадью обработать. А пять-шесть гектаров? А пятнадцать-двадцать? Думаю приобретение трактора тут уже не обсуждается. Трактор это повышение производительности труда. Трактор это уменьшение количество занятых в сельском хозяйстве людей. И это увеличение товарности сельского хозяйства. Меньше людей пашет землю. Больше людей можно привлечь в другие отрасли. Например, для производства тракторов.

А теперь вообразите себе две страны. В одной сельское хозяйство представлено в виде многочисленных лоскутков мелких хозяйств, без использование серезных средств механизации. На лошадях прекрасно все пашется . В другой это крупные, уходящие за горизонт поля единоличных владения с тракторами и комабйнами. Не важно, какой все это собственности. Пусть это будут помещичьи владения. Или фермерские ранчо. Или даже коллективные артели. Спрашивается, в какой стране больше человеческих ресурсов будет заниматься производством продуктов питания? А в какой больше людей займется производством других нужных стране товаров?

Исторически сложилось так, что основные ведущие страны капитала это Англия, Германия, Франция и США к моменту появление трактора были как раз странами с крупными сельскими хозяйствами.

Например, во Франции, после буржуазной революции все крестьяне стали владельцами земли. По нашему, фермерами. Да, это были маленькие кусочки земли. Но так-так страна встала на капиталистический путь развития естественным стала конкуренция. И как следствие появления не удачных хозяйств. Фермеры-банкроты вынуждены были свою землю продавать. А вот те кто преуспевал, покупал больше земли. Становились крупными землевладельцами. Примерно по такому сценарию развивались события в США. И к середине двадцатого века типичное фермерское хозяйство в той США это «уходящие за горизонт поля». А техническая база под стать хорошему советскому колхозу. Владеет этим всем богатством одна семья. С помощью тракторов и другой техники справляется, привлекая минимальное количество рабочих рук.

Я приблизительно описал историю фермерство. Моей целью было схематично показать механизм появления крупных хозяйств. Да простят меня историки.

Как образовались крупные землевладельцы в Германии и Англии вы сможете узнать спросив у гугла что такое юнкерство (Германия) и огораживание (Англия).

Я только отмечу, процессы эти были долгими и мучительными . Сопровождались большими социальными потрясениями. Тысячи людей лишались источников существования. Становились батраки, бродягами. Появлялась преступность. А что еще можно ожидать от людей, которые изгонялись со своей земли. Лишались крова и всех средств к существованию.

Но эти страны успели. К моменту, когда промышленность начала производить трактор, в США, Англии, Франции и Германии сельское хозяйство было как раз крупным по форме. Землевладельцы быстро стали применять новинку. Что как уже мы выяснили, приводило к увеличению товарности сельхозпродукции с одной стороны. Стимулированию промышленности с другой стороны. А главное, появлению рабочих мест для безземельных бывших крестьян.

А вот в России с этим было все очень грустно. Слишком долго наши цари и помещики занимались ликвидацией крепостного право. Много времени потеряли, выжимая выкупные платежи и выясняя нужно ли мужика учить грамоте. А не потеряет ли он свою свою патриархальность и гармонию с природой.

Когда промышленное отставание России стало очевидным, начали предпринимать срочные меры в виде Столыпинских реформ. Нет, Николай 2 не сидел без дела. Он и его окружение видело проблему. Пытались ее решить. Вот только решить ее пытались исключительно за счет крестьян.

Когда за дело взялись уже большевики, то перед ними стояли следующие проблемы.

1, Надо укрупнять сельское хозяйство для увеличение производительности труда на селе, для повышение товарности.

2, Надо создавать рабочие места для вчерашних крестьян

3,Надо создавать промышленность для насыщения села техникой.

4, Надо создавать систему подготовки кадров для промышленности.

5, Надо «вырывать» крестьян из села для работы в промышленности.

5, Не допустить социальных потрясений.

Большевики решили все проблемы.

Они создали крупные сельские хозяйства постоянно сокращая долю ручного труда за счет машин и тракторов.

Повысив производительность труда на селе, они высвободили миллионы крестьян для труда на заводах, фабриках, стройках.

Они создали промышленность способную выпускать нужную селу технику.

Они построили заводы и фабрики где вчерашние крестьяне смогли получить работу а не превратиться в безработных и выброшенных не улицу.

Большевики построили школы, техникумы, ВУЗы где вчерашние крестьяне получали знания необходимые для работы в промышленности.

Они не допустили падения страны в пропасть массовой безработицы.

Что большевики сделали не так?

http://fishki.net/2227446-kollektivizacija.html