Куда возвращаются сны... (девятая монета)
Главный герой после смерти оказывается в странном месте. Ему предстоят встречи со своими близкими и любимыми. Ключ к встрече - монетки для телефона-автомата, только с помощью них можно сделать звонок и договориться о встрече. Вот только что это - благословение или расплата за наши поступки и равнодушие, решать вам.
Ссылка на предыдущие части в комментариях.
Девятая монета
Этот звонок был не похож на остальные. Начиная с того момента, когда монета звякнув провалилась в телефон-автомат и надсадный гудок в трубке сменила тишина.
Первым не выдержал я.
- Алло, кто это?
- Подожди… Не торопись, ты где сейчас? Я подойду.
Вскоре дверях кафе появился седой человек лет пятидесяти с тростью в руке.
Трость я узнал сразу, черная, лакированная с мельхиоровой ручкой в виде оскаленной головы волка. Это была трость деда. Он умер, когда мне не было четырех лет в середине 70-х. Я его почти не помню, только его трость, столь впечатлившую меня маленького, и руки - огромные ладони, ласковые и сильные, так легко поднимавшие меня в воздух.
Мама родилась за шесть дней до начала войны, а в июле 41 года деда взяли в армию. На фронт он попал весной 42 года. Дошел до Берлина. Четыре ранения и две медали. Домой вернулся в ноябре 45-го, только для того, чтобы сказать жене (моей бабушке), что встретил другую. Бабушка ни одним словом его тогда не упрекнула, развод дала сразу, но вот простить так и не смогла. Когда он приходил к нам в гости, она сразу уходила, чтобы не видеть его. Лишь после своей смерти дед вернулся к нам уже навсегда на старой фронтовой фотографии. С волнистым чубом, выбивавшимся из под пилотки, с новенькой блестящей медалью на груди смотрел на нас с портрета в черной рамке в гостиной.
И вот сейчас он сидит напротив, а я с интересом всматриваюсь в его лицо, такое знакомое и незнакомое одновременно.
Дед с улыбкой глядит на меня.
- Так вот ты какой, Сашок. Вымахал в нашу породу. Здоровый чертяка. На батю моего похож. Что-то рано ты сюда перекинулся. Тебе бы еще жить да жить. Внуков-то хоть успел понянчить?
- Не пришлось, дед, но уверен– будут, без меня понянчат – есть кому.Не переживай.
Дед расспрашивает меня о маме, о моих братьях, о моей семье, я его - о прадеде и прабабушке, которых, конечно же, не застал в живых. Двух тем мы не касаемся в нашем разговоре – о войне и о его второй семье. Графин с водкой на столе постепенно пустеет, а закуска все еще почти не тронута. Не знаю сколько прошло времени, но вот дед отодвигает стопку, смотрит на наручные часы.
- Вот что хочу тебе сказать напоследок, ты бабушку-то не вини. Она меня всю война ждала, права она, это я виноват перед нею, как есть виноват. Только постарайся понять – у меня своя правда. Я Таню в сорок четвертом в сентябре первый раз увидел. Если б ты знал, какие у нее глаза были, я в жизни таких не видал. Зеленые как омут - глянул и утонул сразу. Только,что я для нее – обыкновенный солдат каких тысячи, за нею сам комбат бегал. Да, что там комбат – весь батальон в нее влюблен был. В том последнем бою она меня уже без сознания, раненого вытащила. Как ей сил хватило меня здоровенного лба дотащить – даже не представляю. Вот только в самом конце, когда меня уже в траншею затянули, две пули в спину поймала.
Об этом я только в медсанбате узнал, ребята навестить приходили и рассказали. Ранение-то у меня не такое серьезное было, просто кровью истекал, если б не она – там бы и помер. А ее дальше в тыл отправили. Я после демобилизации Таню два месяца искал. Нашел ее в госпитале в Минске. Исхудала, одни глазищи на все лицо. Там при госпитале санитаром и остался. Кормил ее с ложечки. Когда она встала на ноги, инвалидность ей оформили. Я помыслить даже не мог ее оставить. И не жалость это была вовсе, а любовь, та самая главная, что в жизни только раз бывает, один раз и на всю жизнь. Вот только недолго прожили мы вместе, в сорок девятом ее не стало. Догнали ее все-таки те пули, что для меня предназначены были.
А мне, Сашок, идти уже пора, ждут меня. Даст Бог, еще свидимся.
- До встречи, дед.
Наливаю еще стопку водки и выпиваю ее залпом. За окном вдруг светлеет, будто солнце выглянуло на минутку. Бросаю взгляд на улицу и замираю.
Там молодой солдат с лихим чубом в пилотке набекрень обнимает девушку в гимнастерке с выцветшими погонами .
Не вижу ее лица, но знаю точно – у нее зеленые глаза.
© ЛысыйКамрад
Куда возвращаются сны
И вот я иду по городу моего детства, по его до боли знакомым улицам, названия которых уже не помню. Светит солнце? Пожалуй нет, скорее просто светло, как в тот момент, когда сумерки сменяет предутренний мягкий свет. Народу много, но, похоже, никто никуда не торопятся. Люди идут, стоят, смеются, разговаривают. У меня смутное ощущение, что они все мне знакомы, просто не могу их вспомнить. Я верчу головой и здороваюсь со всеми, кого вижу, и киваю как китайский болванчик. Кто-то отвечает мне, но большинство проходит мимо, не реагируя.
- Новенький, - слышу чей-то голос, - еще не обвыкся.
Навстречу мне идет девушка в светлом легком платье. Мы встречаемся с ней глазами, она улыбается, и я сразу же узнаю ее.
- Привет, Вера, - когда-то давно у меня был с ней скоротечный ни к чему не обязывающий роман, - Надо же, ты ничуть не изменилась, только похорошела. Помнишь меня?
- Нет, - вскидывает удивленно брови и тут же спохватывается, – ты похоже только прибыл сюда? Мы здесь никого не помним, не обижайся. Так уж устроен этот мир. У новоприбывших здесь всего лишь трое суток, чтобы уладить все дела. Потом память уходит. Все свои заботы мы оставляем в мире, из которого ты недавно пришел.
- То есть все, кого я встречу здесь не будут помнить меня?
- Да, но это не страшно. Стоит тебе встретить своих близких, любимых – они тебя тот час же вспомнят. Есть лишь одно только «но», вспомнят если любили, если – нет, увы…
- А что за это место? Рай? Чистилище?
- Рая и ада нет, здесь всего лишь место покоя, со временем поймешь все сам.
- Всего лишь трое суток.. А как я найду своих?
- О, вот это как раз просто. С любого телефона-автомата, они тут на каждом углу. У тебя в кармане горсть старых двухкопеечных монет с советским гербом. Каждая монетка - твое воспоминание о близком тебе человеке. Если тот, кому ты звонишь, бросит трубку и не захочет с тобой говорить, автомат проглотит монету и ты навсегда забудешь о нем. Такое бывает, мы иногда не хотим вспоминать. И еще, постарайся сразу принять, что не все из того, что ты помнишь о своей жизни – правда. Мне сложно тебе объяснить, но мир из которого ты пришел, не так уж реален.
- Стоп, как же не все правда, а что именно?
- Например, мы с тобой никогда не были знакомы.
- Почему же? Ты же сама сказала, что просто не помнишь.
Вера смущенно так узнаваемо смешно морщит веснушчатый нос :
- Я бы вспомнила тебя… У тебя мало времени, поторопись, Саша. Мы с тобой еще увидимся.
Четвертая монета
Очередная двушка - потемневшая с полустершимся гербом. Монетоприемник послушно звякает, проглотив ее, и в трубке сразу же раздаются длинные гудки, хотя я и не прикоснулся к диску телефона. Гудки прерываются так же внезапно, как и начались. Сквозь треск помех слышу почти забытый, но такой знакомый голос:
- Санька? Наконец-то… Думал уже не позвонишь. Дуй ко мне - я в столовой на углу, как раз две порции горячих пельменей взял, ну и водочки, сам понимаешь.
Это Лешка, Леха Папаня. Дурацкое прозвище скажете вы? Может быть, но так его звали все, кто знал. Все, кроме меня. Для меня он всегда просто Лешка, пацан с которым я учился вместе со второго класса.
И вот мы сидим в столовке советских времен, закрытой еще в девяностые, и едим обжигающе вкусные пельмени.
- Знаешь, Сань, в жизни после смерти есть свои плюсы. Сколько помню в этой забегаловке были отвратные пельмени. Всегда еле теплые и абсолютно резиновые с привкусом комбижира. А тут - прикинь, такая прелесть. И водку пить можно сколько угодно - на утро башка не трещит, так что, Санек, наливай еще по пятьдесят. Ты, гляжу, жизнь-то прожил. Небось и внуков понянчил, а я вот, похоже, даже тридцатник не успел разменять. Что за дурацкое правило - стирать память о своей смерти? Мне бы только бы знать, как там Тошка и Анька. Кого ни спрошу - молчат, но ты то, Сань, мне все расскажешь. Ведь так?
Эх, Лешка… Ты тащил меня со сломанной ногой и с жаром от начинающегося воспаления легких по осенней холодной тайге четыре бесконечно долгих дня. А были еще и три ночи у костра, когда температура падала до -5. И если я прожил еще без малого четверть века, то только потому что не утонул и не замерз тогда. Удар бревна-топляка в днище лодки на полном ходу перевернул ее и все четверо оказались в воде прямо на середине реки. Лешка вытащил тогда меня с перебитой голенью уже нахлебавшегося воды, а потом нес меня один - двое других "товарищей" бросили нас в первый же день.
И вот я сижу с тобой в этом странном месте вне времени и пространства и молчу, не зная, что сказать тебе и как начать, ведь соврать здесь не получится...
Леха - мой самый первый друг, во всех смыслах, ближе никого и никогда уже не было. Когда он появился в нашем классе, мы быстро с ним нашли общий язык - два охламона-разгильдяя. Незадолго до нашего знакомства его отец ушел из семьи и мама уехала с Лешкой на севера в наш забытый богом городок среди тайги. Она занималась исключительно устройством своей личной жизни, а потому Леха мог целыми днями напролет пропадать со мной на улице. При всем этом учился он на удивление хорошо. У головастого, медленного, даже будто слегка тормознутого Лехи была великолепная память, да и мозги варили не в пример лучше чем у меня. Вот только все задачи предпочитал решать не на бумаге или доске, а в своей голове. Стоит, бывало, у доски, беззвучно шевелит губами, глядя в потолок, а потом раз - и выдает 100% правильный ответ, чем приводил нас в восторг и дико бесил нашу математичку.
Когда Лехе исполнилось двенадцать, родилась его сестренка Аня, и свободного времени сразу стало на порядок меньше. Все чаще, когда я забегал в общагу позвать его гулять, отказывался - ему приходилось возиться с малышкой. В седьмом классе Лешка неожиданно вообще забил на учебу - просто перестал ходить на уроки. Кое-как сдав экзамены после восьмого класса забрал документы и больше в школе не появился. Приходил я к нему не раз, пытался до него достучаться, но Леха просто не открывал мне дверь…
Все прояснилось, когда я учился уже в 10-м классе. Лешка попал в больницу с острым приступом аппендицита. Сразу после операции попытался сбежать домой, его поймали прямо на выходе, но к вечеру он все равно сбежал - через окно.
Участковый и врач скорой помощи приехали за ним в общагу, но он категорически отказался открыть дверь. Мама была тогда в отъезде, уехала к Лешиной бабушке с Аней. Вскрыли дверь с понятыми, тогда все и открылось.
Помните, что я говорил вам о матери Леши? Аню она родила без мужа, как у нас говорили - нагуляла. Жили они в старом общежитии, где им выделили две комнаты. Собственно комната была одна, вторая - скорее маленькая кладовка без окон. Через полтора года после рождения Ани его мама вновь забеременела. Что у нее и как в голове замкнуло - неизвестно, но замкнуло основательно. Скорее всего, подумала, что с тремя детьми шансов устроить свою жизнь у нее не будет, а на аборт не решилась - со сроками затянула. Она просто пустила все на самотек и никому не сказала о своей беременности. На что надеялась - непонятно. При ее полноте это особо не бросалось в глаза. Родила мальчика в комнате общежития, а уже на следующий день вышла на работу.
С ребенком остался Леша. Три года заменял своему брату маму, отца, бабушку и целый мир, три года - почти безвылазно в комнате без окон. И ведь заходили к ней и подруги, и знакомые, нечасто, но заглядывали. И ни слухом, ни духом - никто даже не подозревал о ребенке, запертом в кладовке. Правда потом соседи говорили, что слышали иногда писк похожий на мяуканье брошенного котенка. Ребенок явно отставал в развитии по все параметрам. В три года он почти не говорил, еле ходил и весил чуть больше 8 кг. На уши встали все. Ребенку три года, а его как будто нет на свете. Ни единого документа, ни одной прививки, даже имени не было.
История получила известность, появились статьи в газетах, с области приезжали телевизионщики. В конце 80-х в СССР такое казалось невероятным. Все миром помогали оформить документы, мамаша прилюдно каялась - обещала стать примерной мамой. Имя Тошка (Антон) дал брату Лешка. Им на волне известности даже дали большую светлую двухкомнатную квартиру в новостройке. Во дворе этого дома в то лето любой каждый день мог видеть Лешу с коляской, где спал Тоша. Тогда и прилипло к Леше прозвище - Папаня.
А еще через год мать Лехи умерла. Очередная беременность, которую она пыталась скрыть, закончилась криминальным абортом на четвертом месяце. Обильная кровопотеря оказалась фатальной, до реанимации ее довезти не успели.
Леша категорически отказался отдать Аню и Тошку в детдом, как его ни убеждали. Он тогда уже работал в свои семнадцать. Через год комиссия по опеке решила все-таки оставить детей Папане. Аня пошла в первый класс, а Тошка начал ходить в детсад, и оба называли Лешу папой.
И тут грянули девяностые… Всем стало на всех наплевать. Люди просто выживали, а Леша тащил семью как мог. Сторож, дворник, уборщик, грузчик, разнорабочий, санитар - вот далеко неполный список его работ. Работал на двух-трех одновременно и еще как-то находил время делать уроки с Тошкой - учеба тому давалась с великим трудом, а вот Аня всегда была отличницей. К концу 90-х Лешка закончил колледж и получив профессию электрика устроился на рудник, стал работать в шахте три недели на вахте - три недели отдыха. В доме наконец появились деньги.
Вот как раз тогда я приезжал в наш городок последний раз, именно тогда и поехали мы с ним на охоту, что закончилась нашим с Лехой выживанием в тайге. Меня после этой эпопеи санитарным рейсом сразу же отправили в областной центр. С тех пор я Лешку не видел, что случилось с ним дальше знаю только со слов моих хороших знакомых.
Закончив школу с серебряной медал