Метеорит и зомби (рассказ) 3 часть
18+ (содержит сцены насилия)
Метеорит и зомби (рассказ) 1 часть
Метеорит и зомби (рассказ) 2 часть
Тех суровых людей, кто впадает в негодование, или даже неистовство при одном лишь намеке не орфографическую ошибку, попрошу минусить коммент, который специально для этого создам.
Сам пост минусите (в идеале для меня - нет, конечно, но на это глупо рассчитывать) за другие графоманские недочеты, такие, как неинтересный сюжет, убогий авторский стиль изложения, натянутость, затянутость или наоборот скомканность, за то, что выкладываю частями, а не все сразу и т.д. Я в вас верю!
Часть 3
Хаггард почувствовал на себе чужой взгляд и очнулся от воспоминаний. С определенных пор он очень не любил, когда кто-то чересчур пристально глазел на него. Оказалось, второй попутчик, сидевший напротив, проснулся и теперь, запрокинув голову, сверлит его взглядом, из под полуопущенной на лицо шляпы. Белки его глаз сверкали в сумерках, контрастируя с темным прокопченным лицом. Так как мысли Хаггарда были в тот момент далеко, он не сразу сообразил, в чем причина такого к себе внимания. Потом заметив, что взгляд этот периодически перемещается на фляжку с коньяком, зажатую в его руке, усмехнулся:
- Даже не мечтай!
Сосед недовольно засопел, заелозил на месте, скорее всего размышляя, не стоит ли дать в глаз нахальному обладателю заветной фляжки, а потом просто забрать ее. Но обладатель фляжки, несмотря на свой явно уже немолодой возраст, выглядел весьма крепким. Даже, пожалуй, чересчур крепким.
Хаггард читал все это на его лице, как в открытой книге. Еще немного понаблюдав за соседом, он демонстративно открыл флягу и сделал большой глоток.
Тот обиженно отвернулся.
Сдвинув занавеску, Хаггард выглянул в окно. Уже прилично стемнело. Небо, а вместе с ним и вся местность кругом, то и дело озарялись слабыми отблесками, постоянно вспыхивавших где-то вдалеке молний. Дождь лил как из ведра; в канаве вдоль дороги бурлили потоки воды, казавшейся черной, будто смола. Давно превратившаяся в грязевое месиво дорога, разбухла еще сильнее. Вдоль нее, порою подходя почти вплотную, порою неожиданно отступая, словно морской прибой, шумя, и колыхаясь в порывах ветра стоял лес. Не было даже малейшего намека, на человеческое жилье. Стройные сосны сменились мешаниной буков, вязов, дубов, с густым непролазным утопавшим во мраке подлеском, откуда словно бы сквозило чем-то безжизненным и холодным.
Лишь бы не застрять в этом дерьме, подумал Хаггард. Он еще некоторое время вглядывался в хмурую, безрадостную картину, открывавшуюся перед ним, потом взгляд его постепенно расфокусировался, стал отрешенным, и он вновь погрузился в свои воспоминания.
… Оказалось, что за ночь в лагере случилось небольшое происшествие: солдат, ночью охранявший Хенхора, под утро отошел помочиться и вроде как сам себе перерезал горло. То есть спародировал то, каким образом накануне были казнены несколько сотен вышедших из леса партизанящих аборигенов. Это выглядело крайним образом странно.
Хорошо, что охранник той ночью был не один, а целых семеро, так что вождь не имел ни малейшего шанса совершить побег. Что к слову, он и не пытался сделать, почти все время мирно проспав сном праведника, лишь перекинувшись парочкой фраз как раз с погибшим солдатом, когда тот заходил к нему поздним вечером, принося еду (куда предварительно смачно плюнул, как говорили злые языки).
Услыхав про это, Хаггард, не веривший не в какие мистические сказки, решил, что, возможно парня убил кто-то из своих, а дело обставил так, будто тот сам наложил на себя руки. Погибший имел довольно неприятный нрав, и можно было без труда найти как минимум нескольких человек, имевших мотивы расправиться с ним под шумок.
Ну и возможно, но, конечно, маловероятно, на парня действительно чересчур сильно повлияла казнь партизан. Бывает так, что человек снаружи имея склочный и злобный характер, внутри оказывается ранимым и нежным, будто те девицы из высшего общества, которых Хаггард, будучи в столице не раз видал на балах или в театре (где, правда, присутствовал лишь один раз, когда, почти насильно был затащен туда своей будущей женой). Бывало такая нежная девица голубых кровей, только услышав какое-нибудь жесткое словечко от разгорячившегося рассказчика, как вся покраснеет, побледнеет, а то и вовсе хлопнуться в обморок.
Хаггард решил, что подумает обо всем этом позже, когда разберется с некоторыми другими, куда как более важными делами.
Меж тем, вождя завели на эшафот.
Этот эшафот построили довольно высоким, так чтобы казнь просматривалась со всего лагеря, в том числе из тех загонов, в которых словно животные сидели пленники. Хаггард уже не помнил, чья это была идея, но он тогда без раздумий поддержал ее. Его черная злоба все еще не отпустила его.
А идея, как оказалось впоследствии, была не слишком хорошей…
В тот момент, когда на шее Хенхора очутилась петля, по лагерю, со стороны загонов с пленниками пронесся глухой шелестящий звук, так бывает, когда в лесу внезапно подует ветерок. Пленники в едином порыве кинулись к оградам и, выстроившись ровными рядами, словно на перекличке, стали молча наблюдать за происходящим на эшафоте. Немногочисленные охранники, посмеиваясь, следили за ними.
На лице вождя все еще сохранялось выражение полнейшего спокойствия, а также некоторого презрения к захватчикам. Не слишком сильного, словно, своей никчемностью, они не заслуживали того, что бы ненавидеть их всерьез. Стоит признать, что Хаггард даже испытал некоторое уважение к этому человеку, столь смело и твердо взиравшему в лицо смерти. Возможно, конечно, аборигены имели какие-то верования, которые, как впрочем, и многие другие религии, считали земную телесную жизнь только прологом к другой форме высшего духовного существования, поэтому потеря этой земной телесной жизни его нисколько не страшила. Однако редко кого в минуты смерти, тем более такой сравнительно внезапной, это полностью успокаивало, и они вели себя настолько достойно.
Сам Хаггард никогда ни во что подобное не верил. В его голове промелькнула мысль: смог бы он сам держаться так же на его месте? И хотя, был далеко не робкого десятка, многое повидал на своем веку и почти ничего не боялся, решил, что, скорее всего – нет. Он бы орал, вырывался и материл палача. Возможно, попытался бы кого кого-нибудь укусить или боднуть головой…
Уже намного позже, размышляя обо всем случившемся, Хаггард решил, что вождь сам был чем-то вроде главного божества у аборигенов шауни. Возможно, Хенхор в совершенстве владел гипнозом, внушением, месмеризмом или животным магнетизмом или чем-то еще в этом роде, не поддающемуся научному объяснению. Так что, может быть, правы были те паникеры, что распускали слухи, о том, что здесь замешана темная магия??
Тем временем на вожде затянули петлю, сняли цепи, впрочем, руки оставили связанными за спиной.
Хаггард вальяжно задумался о том, что хорошо было бы встретить такого врага в честной справедливой битве по всем канонам боевых кодексов и правил. Без всех этих вылазок под покровом ночи, отравленных стрел из кустов, медвежьих ям и капканов. И пусть у этого Хенхора было бы вдвое больше людей! Они бы вывели свои армии в поле, и Хаггард все равно разбил его, потому что он гениальный стратег и тактик, он, а не этот бесстрашный голодранец!
Тут лейтенант, заведовавший повешеньем, вопросительно глянул на Хаггарда.
Тот широко улыбаясь, оглядел своих подчиненных выстроившихся наблюдать за казнью. Его улыбка как бы говорила: «Да, хотя мы и понесли существенный урон, но все равно надрали задницу врагу. Пока вами командую я – победа будет на нашей стороне, как бы коварен, не оказался этот враг. У него могут быть свои локальные успехи, но праздновать окончательную победу, всегда буду только я и тот, кто на моей стороне».
Подчиненные дружно заулыбались ему в ответ, присоединяясь к триумфу и, видимо полностью разделяя его выводы.
Посчитав, что такой красноречивой улыбки будет вполне достаточно и можно обойтись без нравоучительных речей, которые Хаггард, как человек дела не слишком любил, он перевел взгляд на эшафот, чтобы отдать приказ.
Вождь стоял, устремив на него свой пронзительный взгляд. Вероятно, сумев определить, кто является главным у его врагов, теперь он внимательно разглядывал этого главного врага, и количество исходящего от него презрения, ранее казавшееся не столь значительным, теперь существенно увеличило свои объемы. Возможно, это были только плоды разыгравшегося воображения, однако в этом взгляде помимо презрения, также ощущалось и что-то еще, какая-то невидимая, неведомая сила, мягко охватывающая и легко кружащая голову, убаюкивающая, а в тоже время, словно ледяные пальцы уже прикасались к твоему мозгу.
Играть с вождем в гляделки Хаггард не собирался, а просто кивнул лейтенанту.
Лейтенант, не долго думая, нажал на специальную педаль.
Под ногами Хенхора открылся люк, и он полетел вниз.
Через несколько минут он уже болтался, испустив дух, и Хаггард собирался распорядиться начинать праздничный обед, который был запланирован после казни. Он помнил, что голова его в этот миг немного показывала в висках, будто он каким-то образом умудрился пересидеть или перележать ее. Кстати сказать, пиршество намеревались распространить и на пленных, выделив им поверх чашки похлебки, выдаваемой раз в день, еще и по небольшой лепешке из кукурузной муки.
Но тут началось все это.
Пленники, молча, взиравшие на то, как их любимый вождь полетел в люк, как он барахтался с петлей на шее, когда же он, наконец, затих, в них разом, словно бы тоже нажали какую-то волшебную педаль, - подобную той, что нажимал лейтенант, выполнявший обязанности палача, - и они ринулись на ограду. Несмотря на то, что среди пленных были одни женщины, дети и старики, они с невероятным проворством принялись перелезать частокол.
Этот частокол не отличался особой надежностью, поскольку от заключенных никто не ожидал такой прыти. За все время они ни разу не проявили неповиновения или тем более попытки, каким – либо образом покинуть место своего содержания. Правда, ограду на всякий случай по периметру охраняло человек двадцать вооруженных пиками солдат.
Когда удавалось захватить живыми лесных аборигенов-партизан, их, конечно, помещали в совершенно иное место, откуда сбежать было уже не так просто. Впрочем, и из-за частокола было бы не так просто сбежать, не начни пленники делать это все одновременно, да еще и на такой скорости!
Несколько секунд Хаггард, и его подчиненные растерянно наблюдали за этим побегом. Когда первые десяток тел перевалились через частокол и кинулись на ближайших солдат, те все же пришли в себя и пустили в ход свои пики. Поначалу они вроде даже и не хотели убивать бывших до сих пор мирными шаунийцев, а просто отбивались от них, видимо до конца не осознав, что им грозит. Но когда к нападавшим присоединилось еще человек двадцать пять и нескольких стражников повалили и принялись рвать на куски, - тут они уже заработали в полную силу.
К этому моменту уже все присутствующие полностью пришли в себя. Раздались первые команды, лязг извлекаемых из ножен сабель и мечей. Один полковник, кинулся к столбу, на котором висел сигнальный колокол. Аборигены, словно саранча, сотнями, тысячами лезли через забор. Некоторые срывались, падали вниз, и тут же пропадали, погребенные в живом человеческом море. Кто-то напарывался на острый край частокола, а те, кто лез следом, дальше вдавливали, насаживали его (или ее), и лезли – лезли – лезли по их корчащимся в агонии телам.
Охранников с пиками разорвали за первые несколько минут, но тут уже подоспели первые солдаты. Щитов и защитного снаряжения ни у кого из них не было: ведь после расправы с лесными партизанами, война по сути дела закончилась, так что, в полной боевой амуниции оставалось лишь пара сотен человек, большинство из которых охраняли стены лагеря на случай, если партизаны все-таки сдались не все. Но, те, кто находился на стенах, были далеко от озверевших пленников, к тому же вообще не имели права покидать места боевого дежурства. Все, что они могли – это время от времени постреливать из арбалетов по лезущей через частокол людской массе.
(продолжение следует...)